Менестрели врать не будут

скачать книгу бесплатно


Попугаиха очень любила комплименты относительно её хорошего вкуса. На голове её красовалась шляпа, скорее напоминавшая личную неприязнь: с какой-то плоскости свисали не то обноски, не то объедки, приукрашенные неприглядными искусственными цветами. Это сооружение одновременно притягивало и тут же отталкивало взгляд. Одним словом, смотреть было противно.

– Как ты, Ивочка, элегантно выглядишь, – похвалила Семеновна соседку. Тебе так эта шляпа идет.

– Не говори, – согласилась Иветта. – Мало кто в деревне может понять высокий стиль. Недавно на остановке стоит Трандычиха в платке и фуфайке, как старуха, хотя на год меня моложе, и кости мне моет, мол, я в шляпе на пужало похожа.

– Завидует, – поддакнула Семеновна.

– И то верно, самим шляпу напялить слабо, так на мне отрываются. А того не понимают, что я работник культуры, поэтому должна соответствовать.

В тот день к шляпе прилагался красный пиджак, желтая футболка, зеленое трико с заплатой на коленке и мужские шлепанцы.

– Да, вместо испорченного светофора выставить Попугаиху, – мысленно позлорадствовала Семеновна, но тут же изобразила восхищение, – еще нашлет чего-нибудь.

Рядом с бабушкой крутился, обвязанный за талию веревкой внучок Вовочка. Ангелоподобная внешность совершенно не соответствовала его характеру. У многих первоначально вызывало жалость такое отношение бабки к внуку, но те, кто ненадолго оставались один на один с Вовочкой, вскоре меняли свое мнение, подсчитав убыток, нанесенный ребенком.

Речь идет уже не о сломанной бытовой технике, мебели и посуде, – это мелочи по сравнению с нанесенными травмами по неосторожности. Собаки и кошки при виде маленького Вовочки со скоростью пули прятались подальше. Нет, он не был садистом, но когда пытался погладить кошку или собаку, то обязательно рука оказывалась в смоле или клее, соответственно, животное приходилось брить, как скинхеда.

Или при строительстве домика для собачки замуровал её так, что осталось лишь окошко для глаз. Любимое изречение любознательного внука было: «В принципе, интересно, что там внутри», и в ход шли попавшиеся под руку инструменты или предметы, заменяющие их. Иветте очень сочувствовали. Работы в деревне не было. Дочери и зятю удалось пристроиться в городе, а Вовочку они навещали лишь по выходным.

Внук бегал вокруг бабки пытаясь поймать руками курицу:

– В принципе, откуда у нее яйца берутся?

– Сегодня куда его? – поинтересовалась Семеновна, ругая себя за опрометчивость, а вдруг ребенка предложат ей. Второго раза она не выдержит – до сих пор разрушенное хозяйство восстанавливает.

– В библиотеку или музей. Там они с ним умеют договариваться. Их слушается. Как-то захожу его забрать, а тот уже книжки читает, – похвасталась бабуся.

– Так интеллигенция, надо думать, – сделала вывод Семеновна.

– Ага, – согласилась Попугаиха. – Я тоже с ним как начну интеллигентничать, так он вообще неуправляемый. Куда, паразит, полез? – заорала бабушка на внука так, что вспорхнули со страшным карканьем вороны. – Даже книжку в библиотеке взяла про педагогику, – как ни в чем не бывало, продолжала она. Внук даже ухом не повел. – Так что, считай педагог. Дурак – дураком, весь в зятя, – рявкнула бабуля, дав оценку действиям внучка.

– В кого же еще, – согласилась Семеновна, тоже не любившая своего зятя.

В соседнем доме раздался грохот, похоже, полетели на пол кастрюли и ведра, причем все сразу.

– Чего это у них там, – заинтересовалась Семеновна, – все падает?

– А ты не слыхала? – удивилась собеседница, – так ведь Кобрины разводятся.

– Да ну, не может быть! – ахнула Семеновна, глаза загорелись нездоровым огнем любопытства. – Зойка такая женщина видная.

– Зойка-то видная, а мужик её загулял, – посочувствовала Иветта Альбертовна.

– Скажешь тоже, кому он нужен, – засомневалась Семеновна. – Может, врут всё?

– Мне дочка рассказала. Она в райсуде полы моет. Точно разводятся, – убеждала собеседницу Иветта.

– Так ни криков, ни разборок. Кто так разводится? Вон мои соседи разводились, так было на что посмотреть, – засомневалась Мария Семеновна.

– Пока не померли в один день, как Ромео и Джульетта, – мечтательно произнесла Попугаиха, – оба от инсульта, и до пятидесяти не дожили, – вспомнив упомянутую пару.

Соседки еще долго бы говорили на эту тему, если бы не очередной грохот из дома Кобриных.

– Может, посуду в него швыряет? – с надеждой произнесла Семеновна. – Хоть бы слово произнесли.

– Ага! Они произнесут! Интеллигенция чертова. Ничего народу не расскажут, всё втихаря, – терпение Попугаихи было на исходе.

В подтверждение её слов в открытом окне раздался спокойный голос Зойки:

– Вы не правы, Николай Гаврилович!

И на этом наступила долгая тишина. Семья Кобриных всегда вызывала горячий интерес у односельчан.

Кобрина Зоя Васильевна имела какую-то мутную биографию, об этом догадывались все, но высказаться по этому поводу побаивались. И как можно верить Зойке, если она врёт, как дышит, – настоящий политик, – да еще забывает то, что говорила, она любила вспоминать о своём первом муже:

– Мы поженились рано, я только что поступила в консерваторию, он был военным моряком. Погиб во время учений, – вытирая слезу, бывшая вдова смотрела куда-то вдаль, словно проникая сквозь время и расстояние в свои далекие воспоминания.

Редко, кто не всхлипывал при этом, жалея первую Зоину любовь, погибшую в морской пучине. Едва привыкнув, что её первый муж был моряком, приходилось выслушивать и другую версию. В этом случае Зоя закатывала глаза и пронзала взглядом небо, где по её версии разбился военный летчик во время испытаний, её первая любовь.

– Оба взяли и погибли? – удивилась вдруг Попугаиха.

– Какие оба? – возмутилась Зоя Васильевна. – Один был.

– Но ты в прошлый раз утверждала, что он – моряк, а нынче – летчик, – не унималась женщина, которая во всем любила точность и спорить могла до потери голоса, настаивая на своем.

Когда приехал в деревню цирк, и Кобрина задумчиво созерцала афишу с клоуном, все забеспокоились: лётчик-подводник вполне мог оказаться клоуном. К счастью, она эту тему дальше не развивала, а потому так и осталась женщиной-загадкой.

Зоя Васильевна работала учителем музыки по классу балалайки. Музыкальная школа размещалась в клубе, занимая несколько кабинетов. Надо сказать, педагогом она была неплохим, к ученикам относилась с уважением и никогда не повышала на них голос.

У неё был приятный убаюкивающий голос, тем не менее, слушать ее было невыносимо. Если Кобрина начинала что-то рассказывать, то хотелось либо заснуть, либо сбежать, потому что повествование было перегружено ненужными подробностями. Порой Зоя забывала вообще, о чем шла речь и пыталась вернуться к истокам рассказа. Это слушателя сильно утомляло.

Но Зоя Васильевна не замечала этого, или не хотела замечать, тем более, она всегда вспоминала, на чем прервала свою речь, и продолжала, как ни в чем не бывало. Чувство юмора у Зои отсутствовало напрочь. Каждый анекдот она анализировала и размышляла о сути.

Кобрину вообще ни в какие тусовки запускать было нельзя. Одно время она разочаровалась в политике и ушла с головой в религии, все сразу. Пройдя всё, решила ненадолго остановиться на православии.

Однако, Зоя выбрала не очень удачное время. Когда-то в Сидристовке стояла церковь, построенная на деньги прихожан. Это было деревянное строение с сияющим позолотой крестом. Потом случился пожар и, хотя её отремонтировали по мере возможностей, вид стал неприглядный.

При всём при этом храм посещали: уж очень был батюшка хорошим, – никого не осудит, поговорит по душам в случае какого горя, да и проповеди вёл замечательно, проникновенно. Иеромонах Филарет пользовался огромным уважением на селе. Но уж очень был доверчив.

Какой сам был, чистой души человек, такими и других видел. Накануне выборов в депутаты в церковь, вдруг, ни с того, ни с сего зашел Ожарович, даже разорился на свечку. После службы он подошел к отцу Филарету и покаялся:

– Грешен я, сам знаю. Но есть у меня мечта. Как только изберут меня в депутаты, так сразу новую церковь построю. Так всем и скажите.

Батюшка на следующей службе об этом поведал прихожанам. Когда Николай Семенович уже восседал в депутатском кресле, священник пришел напомнить ему о сделанном обещании.

– Да хоть сегодня начнем, – пообещал депутат, – нужно подогнать строительную технику, чтобы разровнять площадку, а старая церковь мешает. Как только разберёте храм, тут же и приступим. Месяца через два уже будет стоять новая церковь.

Отец Филарет организовал субботник. За один день дом был снесен. Но техника так и не прибыла ни через месяц, ни через год. Хорошо, хоть не успели разобрать трапезную – маленькую избушку, которая не могла вместить всех желающих помолиться. Первое время Ожарович прятался от священника, а потом заявил:

– Вы не правильно всё поняли. А что церковь разрушили, так это ваши проблемы.

У отца Филарета сердце не выдержало. Долгое время в деревне не было священника. Куда православные только не писали. Но если нет прихода, так значит, и поп не положен. Наконец, Кузькину надоело постоянное паломничество бабок, и он откуда-то притащил отца Александра, лишь бы отстали.

Батюшка имел длинную бороду и громкий голос. А то, что у него не было сана и, он в жизни не держал в руках Библию, а также не знал ни одной молитвы, главу заботило мало. Лишь бы электорат успокоился до его перевыборов, а там видно будет.

Батюшка оказался очень порочным человеком. Все знали, что вместе с мэром он частенько отдыхает в сауне на объекте. Но мало кто знал, что кроме омовения тела, тот еще и хорошо полощет языком.

Отец Александр, конечно, о тайне исповеди знал, но хранить не умел. Временами батюшку, очень пьяненького, подбрасывали к месту его службы, где душу из него уже вытряхивала попадья, пытаясь эту заблудшую овцу привести в чувство. Зная всё это, прихожане написали жалобу на недостойное поведение священника, на что мэр осудил их за отсутствие терпения и всепрощения. Но всё же, Зоя решила окреститься.