скачать книгу бесплатно
Софья предполагала, что так сказался стресс от пребывания в незнакомом мире. Ведь теперь они обе видели сны о волшебной стране, только младшая не ведала правды. Старшая же чувствовала какую-то вину за то, что вообще допустила это, потому с двойным усердием занималась с сестрой, когда выдавалась свободная минута.
У нее самой настал одиннадцатый класс, неумолимо приближались экзамены. Но она уже твердо решила, что пойдет на историка, а может, даже археолога. Еще она увлеклась свойствами и описанием драгоценных камней, отмечая некоторые сходства с магией Эйлиса. Хотя на Земле таковую лишь приписывали. Эйлис…
«Память – это самое жестокое, что у нас есть, – вздыхала она, но успокаивала себя: – Но и самое дорогое».
И если случалось накатить грусти, то Софья облекала ее в улыбку, топя в усердной работе и заботе о близких. Она научилась готовить, немного шить, попросила переложить на нее хотя бы часть домашних обязанностей. Так оказывалось легче не думать о всем произошедшем.
К альбому с рисунками она больше не притрагивалась. Но в ночной тиши она неизбежно слышала едва уловимый зов самоцветов, и он болезненно напоминал о Раджеде. Губы и щеки горели от воспоминаний об их странном недопоцелуе. Но ведь она сама попросила оградить от льора… Значит, надлежало заново научиться жить по законам только своего родного мира.
И все же образ чародея преследовал ее, отражался в случайных зеркалах, точно они могли бы сделаться порталом. Например, на новогоднем базаре возле Кремля Софья вдруг почувствовала запах специй, смесь корицы, меда и пчелиного воска. И на миг показалось, что это Раджед вновь открыл портал. Разум пронзило нечто… острое и невыразимое, точно стрела. Все чувства на мгновение обнажились, как оголенные провода. И Софья не отдавала себе отчет: невообразимый страх это или мучительное ожидание. Мгновение пронеслось слишком быстро.
– Ты чего замерла? Хочешь фигурный шоколад купить? – позвали ее родители. В тот вечер они всей семьей посещали Консерваторию, слушали выступление оркестра. Рита уже порядком устала и почти спала в салоне машины. Софья же глядела на иллюминацию украшенного города, на гирлянды центральных улиц, гигантские елки с разноцветными шарами и представляла, как они смотрелись бы в янтарной башне. Наверное, зря представляла… Наверное, глупо. Но без причин не бросает то в жар, то в холод.
Она вспоминала, как Раджед вложил ей в руки нож, как Нармо помешал совершиться четко выверенному представлению. Софья все прокручивала и прокручивала этот момент в памяти, размышляя, как бы она поступила.
Нет-нет, она сразу разгадала, что пусть и измученный, но коварный чародей не собирался так легко ее отпускать. А уловка с ножом напоминала множество эпизодов из прочитанных романов о коварных соблазнителях или сцен из нравоучительных сказок. Но вот как ей надлежало поступить?
Софья вспоминала все, что сделал Раджед. Иногда казалось, что она бы с легкостью поразила его клинком. Но очень скоро она устрашалась подобной мысли и нервно терла холодеющие ладони, точно стремясь смыть с них незримую кровь. Нет-нет, убийство – это та грань, после которой уже никогда не стать прежним в масштабах целой вечности, а свою душу губить не хотелось. Да и заслужил ли Раджед нож в сердце?
«Беги!» – вспоминался его возглас, такой настоящий, проникнутый искренней тревогой за нее. Она не верила, что только недавно, летом, едва не пожертвовала собой ради чародея. Тогда объяснила себе, что кинулась наперерез во время поединка ради спасения сестры. Но все больше сомневалась. Это просто произошло по какому-то порыву, непроизвольно, помимо, казалось бы, слабой воли. Может, не такой и слабой…
Софья вновь вспоминала нож в ее руках. И задумывалась, что ждало бы ее, откажись она убить. Наверное, он предполагал, что она расплачется и кинется в его объятья. И от этой мысли становилось противно. Ненависть к льору боролась с ростками призрачной симпатии. Хотя какой симпатии? Хотелось бы забыть его навек, возможно, вместе с Эйлисом. Все равно никакого пути назад уже не осталось.
Но слишком отчетливо и слишком часто возникал в голове образ Раджеда, его глаза, его руки, слишком болезненно воспринимался аромат корицы и меда. Порой Софья намеренно подолгу вдыхала его, погружаясь в какой-то неподконтрольный сознанию транс. И тогда чародей представал особенно отчетливо. Так она пыталась запомнить малейшие его черты, чтобы вновь тысячу раз осудить за все его деяния. Но вскоре терялась: тот ли это Раджед, которого она знала, или только его навязчиво преследующий образ?
С каждым днем она все отчетливее понимала, что иногда слышит его голос, точно отзвуки далекого грома. И ее преследовали песни самоцветов чужого мира. Однажды она осознала, что слышит и янтарь. Талисман Раджеда, его самоцвет.
Она как будто чего-то безотчетно ждала. И вот однажды под вечер, когда вновь вспоминала его, вдохнув корицу для выпечки, отчетливо услышала знакомый голос, донесенный неведомым эхом:
– София… Эльф, что же ты наделал! София, я еще столько всего тебе не успел сказать.
Софья схватилась за голову, озираясь по сторонам. Одно дело мысли о льоре, а другое – вновь оказаться его пленницей, пусть даже он называл это «гостеприимством». Но на этот раз в голосе слышалась невозможная непривычная боль, почти раскаяние.
«Я схожу с ума? Нет… Что ж, Эйлис, похоже, тебя невозможно забыть», – решила она, и достала из-под вороха бумаг записи из библиотеки малахитового льора Сарнибу. С того дня началось ее собственное расследование о порталах и далеком незнакомом мире.
Глава 2. Окаменевшая и линии мира
– Я верю, ты вновь оживешь, я верю, что камень осыплется пеплом…
Каменная статуя прекрасной девы не внимала голосу, она застыла со спокойным отрешенным лицом посреди обширной залы. Ее не трогали распри королей, не интересовали ураганы на пустошах и иные злые ненастья. Она ничего не слышала и не видела, лишь, казалось, созерцала сны. Живой камень…
– Я верю! Юмги! Ты оживешь!
Облака вспенивались на небе, хаотично метались по воле бури, словно птицы с оторванными крыльями. Они липли гребнями волн к стенам и окнам гигантской конусовидной башни, напоминавшей колоссальный термитник без четкой архитектурной формы, словно кто-то в незапамятные времена проделал множество ходов и пещер в цельном монолите. Вихрь закручивался смерчами вокруг него.
«Опять янтарный чудит? Или, может, яшмовый?» – думал устало Олугд Ларист, скромный чародей под покровительством самоцвета циркона. Его льорат растянулся подле горного хребта на побережье Зеленого Моря и оказался самым маленьким из-за набегов льоров кровавой яшмы. В последние годы Нармо загнал наследника некогда могущественного рода в тесную каменистую долину, где в трех разбросанных деревеньках когда-то теплилась жизнь ячеда. Но потом пришла каменная чума.
«Яшмовый или янтарный? Кто-то из них, наверняка. Моя-то магия – это только распознавание обмана. Для боев подходит мало», – устало потирал горбинку на носу Олугд, нервно откидывая с высокого лба длинные русые пряди. Он глядел на свои руки, казавшиеся бесполезными, когда речь заходила о сохранении чьей-то жизни, окидывал взглядом пустоту тронного зала, который напоминал неправильными природными формами гигантскую пещеру.
Лишь синий бархат и небесно-голубой шелк, что колыхались занавесками и декоративными кулисами, обозначали присутствие разумных существ. Вернее, существа. Последнего в роду, безмерного одинокого, двести пятьдесят лет живущего в страхе окончательно утратить королевство.
С самого рождения Олугд знал, что их теснят чародеи кровавой яшмы, а янтарные защищают, но лишь назло извечному противнику. А после неудавшегося восстания ячеда, когда отец Олугда принял простой народ Эйлиса, что искал спасение, цирконовые льоры утратили милость Раджеда Икцинтуса. С тех пор границы льората начали неизмеримо быстро сжиматься, усыхать. Да еще чума окаменения разразилась столь беспощадно, что отец не успевал считать потери среди своих людей и беженцев-революционеров.
Они ежедневно покрывались камнем, застывая молчаливыми глыбами. И никто не ведал, в чем причина. Хотя цирконовые чародеи больше других пытались разобраться. Им бы помогла библиотека малахитового льора Сарнибу, который славился своей добротой. Но льораты разделила горная гряда, перегородили два враждебных государства и бурное море. Все магические средства связи блокировались то Нармо, то крайне разозленным на тот момент Раджедом. Он рассчитывал покарать всех своих подданных, что посмели тягаться с силой чародеев. А опальные цирконовые себе на беду приютили некоторых, пытаясь укрыть их в башне.
Отец всегда учил Олугда, что башня – это не воплощение статуса правителя, а убежище для всех нуждающихся. И на какое-то время удалось сохранить людей от наступления каменной чумы, помогла магия самоцветов. Тогда замок наполнился гомоном и шевелением живых существ. Юный наследник льора с интересом общался с ними и узнавал разные истории чужих судеб.
Так он и встретил в пятнадцать лет ее…
Соболиный разлет черных бровей, толстая медово-рыжая коса, хищные трепещущие ноздри непокорной орлицы, решительно сжатые тонкие губы, но при этом бархатистые темные глаза кроткой лани – такой Олугд навсегда запомнил неугомонную девушку-ровесницу, Юмги. Он заметил ее среди десяти сверстниц. Все они уже носили короткие мечи и круглые щиты, привычно выдерживали вес кольчуг, все они уже прошли огонь обреченного восстания. И, несомненно, она возглавляла отряд отважных девушек, что выглядели старше своих лет: слишком целеустремленно смотрели, слишком по-взрослому отвечали на любой вопрос.
Избалованный жизнью в башне наследник тогда оробел и не нашел, что сказать. Но с того момента что-то поселилось в его душе, щемящее и потаенное, точно зернышко, которое медленно прорывается сквозь толщу земли к свету. Им сделалась она, девушка в доспехах, ее образ маячил, словно навязчивое видение горячечного бреда, но намного слаще. Если злые образы болезни тянут силы, то она вдохновляла, словно живительное дыхание весны. Олугд спрашивал у отца, что это за отряд, состоящий из девочек.
– Одни из восставших, – неопределенно ответил отец. Он и сам до конца не понимал иерархию беглых революционеров. Но не прогонял их.
Весь ячед, пользуясь сдержанной милостью, занял нижние этажи башни. И девочки-воины неприхотливо разместились в одной из комнат всем отрядом, точно разбив походный лагерь. Приходить к ним в поисках одной-единственной казалось плохой идеей. И принц Олугд долго терзался сомнениями, от природы робкий, но еще более оробевший от своих непонятных чувств к отважной воительнице.
Однажды удалось застать ее одну в саду возле башни, подле цветущего дерева. Тогда еще в льорате оставались зеленеющие равнины, что террасами сходили от склонов гор к бурлящим волнам моря. Тогда еще казалось, что бедствие где-то далеко, особенно не верил в него выросший в безопасности юноша. Зато Юмги уже видела много жестокости, несправедливости и невзгод.
– Неужели и они окаменеют… – вздохнула она, гладя крупный белый цветок, что обещал к осени налиться сладким плодом. Лепестки нежно колыхались от прикосновений, листья трепетали под легким колыханием свежего бриза. Не верилось, что где-то все опустошено и зачаровано неведомой напастью.
– Как тебя зовут? – обратился Олугд, переборов внутренний трепет, словно шел в первый бой. Все не удавалось унять бешено колотящееся сердце. Зато девушка непринужденно обернулась, недовольно прикрывая лицо веткой, диковато глядя из-за нее, отчего свет расцвечивал ее смуглую кожу неровными пятнами.
– Значит, льоров учат подслушивать чужие мысли? – резко обратилась она.
– Значит, весь ячед думает вслух? – тут же парировал Олугд, пораженный неожиданной наглостью. Ведь они с отцом чрезвычайно добродушно приняли побежденных. Впрочем, девушка всем видом давала понять, что не намерена подобострастничать. Гордая прямая осанка, непоколебимо решительный взгляд – все выдавало в ней нечто царственное.
– Юмги, дочь Огиры, – отозвалась она, чуть помедлив. – А прозвище у меня Каменная. Не веришь, принц?
Она усмехнулась, сощурившись, словно хитрая лисица. Она намекала, что принц неровня ей, воину. Ячед уже прознал, что юный наследник за свою жизнь не повидал много горя, трепетно оберегаемый отцом. Олугд подавил внезапно взыгравшую гордыню. На мгновение возникла мысль сбежать, то ли от обиды, то ли от страха. И даже если бы он показал всем видом презрение, Юмги легко догадалась бы, что им движет все же застенчивость.
– Верю, – не терялся Олугд. – А за что тебе его дали? За подвиги отца?
– Дерзишь по праву рождения? А сам-то, небось, и меча в руках не держал. – Юмги подошла к нему, бесцеремонно схватив за руку. – Чувствуешь эти мозоли? Это от меча! А Каменная я за бой в каменном ущелье, мы тогда магию сдерживали, с вихрями воевали, смерчи рубили! Пока отец мой к башне Раджеда подбирался.
– Но ведь у вас все равно ничего не получилось, – обиженно бросил Олугд; щеки его вспыхнули не то от негодования, не то от стыда. Он и не представлял на тот момент, что значит держать в руках меч или противостоять кому-то магией. А уж как без талисманов колдовские смерчи рубить – нет, здесь и вовсе оторопь брала. Наверняка в том ущелье отряд воительниц встретил невероятный ужас, но они отважно преодолели опасность. И все же восстание не увенчалось успехом, потому Юмги задели неосторожные слова принца. Она отпрянула, сжав кулаки, словно намеревалась ударить дерзкого наследника льора.
– Получится! – сдавленно отрезала она. – Отец скоро вернется, и мы снова пойдем на башню.
Больше она не проронила ни слова, гордо прошествовав мимо, словно не опасалась, что по малейшему слову принца ее и весь ее народ могут изгнать из башни. Наверное, она верила в благородство принца, и это польстило.
– Получится, отец вернется, – повторила она негромко самой себе, но голос сломался, обнажив испуг девочки, на которую свалилось слишком много тяжкой ответственности, и подлинную тревогу любящей дочери.
На тот момент предводитель восстания Огира Неукротимый находился в темницах разъяренного Раджеда. Оставалось только уповать на милость янтарного льора. Он не казнил никого из мятежников. Но и не отпускал, точно не знал, что с ними делать.
Так прошел год, за ним и второй – Огира не возвращался. Но его воины продолжали оттачивать мастерство владения мечом и держали простые доспехи в сохранности. Юмги же словно готовилась по праву наследницы вести их за собой на новые обреченные подвиги во имя свободы.
Олугд все это время стремился извиниться за свою бестактность, но Юмги, казалось, намеренно не замечала его. Один раз наученный покупать союзников самоцветами Олугд подарил девушке чудесное колье из синих драгоценных камней. Он, подглядев галантные приемы ухаживаний во множестве прочитанных книг, под пустяковым предлогом попытался вновь заговорить с Юмги, надеясь, что она забыла их неловкое знакомство. Но она лишь с привычной непреклонностью выпрямилась, отвечая:
– Мне не нужны твои подарки, принц. Мой главный подарок – это свобода простых людей от гнета льоров.
Тем самым она словно провела незримую границу между ними. И вновь она ускользнула в тот день, исполненная более чем королевского величия, сдержанная и неподкупная. Однако принц лишь лучше осознал: она и только она предназначена ему судьбой.
Он обрадовался, что неуместно дорогой подарок отправился на дно сундука в сокровищнице. Если бы она приняла колье, то сделалась бы, возможно, его первой женщиной, но не верной спутницей, о которой он мечтал. С того дня Олугд думал, как же доказать родство их душ. И размышления изводили юношу, словно болезнь: он похудел и осунулся, забывал есть, засыпал над книгами, не получая знаний, ведь они не подсказывали, где ключи от гордого сердца. Отец Олугда вскоре заметил, как томится его сын, которому на тот момент минуло девятнадцать.
– Тебе понравилась дочь Огиры? – почти шутливо начал льор, как-то раз застав сына в библиотеке, гигантской пещере, расцвеченной бликами витражного стекла на потолке.
– Ее зовут Юмги! – тут же оживился Олугд, словно само произношение этого имени отзывалось медовым вкусом на губах.
– Вот уж дурная девица, – только покачал головой отец. – Вроде и с косой, но вся в шрамах да мозолях. Был бы у Огиры сын… Да сыновья все погибли, когда еще яшмовый чародей на владения янтарного нападал. Были же времена, когда ячед и льоры вместе бились! А теперь… девочку вот так кидать в бой.
– Она сама не робкого десятка! – задыхался словами восхищения Олугд. – Она…
– Просто понравилась тебе, сынок, – усмехнулся отец с лукавством умудренного годами человека. – Ох, первая влюбленность для нас – это тяжкое бремя. Я тоже в пятнадцать лет влюбился в девушку из ячеда. Впрочем, ты можешь поухаживать за ней, может, вы лет десять даже проживете вместе. Действуй решительно, ты же льор. Но не слишком привязывайся к ней.
– Почему?! – воскликнул Олугд, пораженный, насколько цинично рассуждает его великодушный отец. Раньше он всегда казался идеалом для подражания: сдержанный, не разбрасывающий понапрасну злых слов, никого не осуждающий без причины.
– Ты разве не учил? Ячед не живет больше ста лет, а для нас сто лет – как для них десять, – вздохнул отец, погрустнев. Кажется, он вспомнил свою первую любовь, ту, что была до матери Олугда, безвременно погибшей от рук топазовой ведьмы Илэни, когда принцу не исполнилось и года.
– Ну, пусть сто лет! Это не так уж мало! – воспротивился Олугд.
– Да, но через двадцать-тридцать лет она состарится, ее кожа покроется морщинами, а блеск в глазах угаснет. – Отец развел руками, казалось, все вспоминая кого-то. – Она не сможет дарить тебе прежние ласки по ночам и услаждать взор днем. А ты останешься по-прежнему молодым и сильным. Скоро тебе двадцать, и с этого момента возраст льора…
– Да знаю я! Будет отсчитываться не годами, а веками. Но это все не так важно! Папа! – возопил Олугд, кидая книгу. – Ты только помог мне осознать: я люблю ее! По-настоящему!
– Ладно, дело твое, – ответил после короткой паузы отец, печально скрываясь за стеллажами с фолиантами. – Кто знает… может, скоро нас всех вообще поглотит каменная чума. Лучше думай, как с ней бороться. Чувствую, скоро она проберется и в башню. Это не инфекция, здесь что-то мощное, словно сами законы нашего мира пошатнулись. Словно кто-то пошатнул их.
Отец нервно перебирал книги, выстраивая едва ль не до потолка стопки отвергнутых томов, где не нашлось нужных ответов. И все же он не сдавался, денно и нощно корпел над знаниями древних, хотя нигде не находилось упоминаний о похожем бедствии.
А Олугд тогда, наверное, по глупости возраста, словно отмахивался от осознания того, что творится с родным миром. Все внимание его приковала прекрасная воительница Юмги Каменная. Но она была все так же недоступна, словно старательно доказывала свое прозвище. Лишь изредка они встречались, лишь иногда говорили. Их намеренная отстраненность казалась продуманной игрой Юмги, правила которой Олугд безоговорочно принимал. Он терпеливо ждал. Любовь и ожидание часто идут рука об руку. Нетерпеливость – спутник краткой страсти.
Так Олугду и Юмги исполнилось по двадцать три года. Он не терял надежды, все еще почти не замечая, как стремительно исчезает мир вокруг. На месте, где они впервые встретились, цветущие сады застыли неподвластными ветру глыбами, в которые обратились деревья. И вскоре, как и предрекал мудрый цирконовый льор, чума пробралась в башню на нижние этажи. Сначала каменными чешуйками покрывались стены и мебель, но затем она коснулась и ячеда. Незримая сила наползала моровым поветрием.
– Держитесь ближе к поющим самоцветам! – распоряжался правитель, хотя в глазах его застыло предчувствие неизбежного. Вскоре он выдал каждому осколки циркония, не задумываясь о принципах льоров. Найденная информация и наблюдения подсказывали, что поющие камни как-то замедляют окаменение. Но они не спасли: люди превращались в каменные статуи один за другим. Не очень стремительно, не все разом, поэтому иногда казалось, что удалось сдержать страшный мор. И с новой его жертвой слабая надежда разбивалась.
Оставшийся ячед перемещался все выше по этажам башни, которая сделалась похожа на термитник, потому что дополнительный камень «налип» на нее с внешней стороны, вырос панцирем, сквозь который магия едва прорубала окна. Камень, словно гигантский паук, тянулся к уцелевшим людям.
Бывшие мятежники позабыли о своем желании свергнуть льоров, да и сами чародеи пребывали в растерянности. Наставала тягучая апатия обреченных. Один отец Олугда неустанно искал способ восстановить равновесие. Но некая загадка вечно ускользала от него. Неизвестная переменная, лишний элемент системы. Складывалось впечатление, будто в магию Эйлиса вмешался кто-тоиз другого мира.
Впрочем, самого Олугда даже в те мрачные времена интересовала по-прежнему одна Юмги. Она, наконец, заметила его и, кажется, смягчилась. Ее неукротимый нрав стесала невыразимая скорбь: дошли слухи о том, что Огира, несгибаемый предводитель восстания, ее отец, тоже окаменел. После этого известия люди утратили надежду, и чума окаменения выкосила их одного за другим.
В один из дней, когда солнце тонуло в унылой дымке, почти утратив свой цвет, Олугд обнаружил Юмги в ее спальне, комнате, где раньше размещались четыре оставшиеся девушки. Но меньше недели назад они застыли прекрасными статуями. Окаменение пощадило их юную красоту, оставляя ее неизменной на многие века. Но для кого? Зачем?
Олугд нерешительно остановился в дверях, не ведая, как осмелился прийти. Но сердце его чувствовало вернее рассудка: именно теперь его возлюбленная нуждается в поддержке. Она невидяще рассматривала тусклые блики на завитках стрельчатого окна, неподвижная, ссутулившаяся.
– Мой отец… Все мои подруги… Они… Они мертвы? – спрашивала Юмги, и в тот миг Олугд впервые увидел слезы на глазах несгибаемой воительницы. Она нервно сжимала руки, глядя прямо перед собой. Вытянувшись тетивой тугого лука, она словно ожидала непременного опровержения. Но никто не владел ответами.
– Нет, они… Они не мертвы! Каменный сон – это просто сон. Эйлис жив, он просто заснул, – жарко проговорил Олугд, действуя по наитию, но не сомневаясь в своих словах. Он бросился к Юмги, вставая перед ней на колени, исступленно гладя ее руки. Она же сначала безучастно смотрела в невидимую точку на стене, но внезапно невыразимо нежно запустила пальцы в его растрепанные светлые волосы, ласково лохматя их и перебирая. Олугд отдал бы вечность за то, чтобы этот миг длился и длился.
Но именно тогда, в их минуты скорбного счастья и полного взаимопонимания, случилась главная трагедия принца, точно мироздание испытывало его на прочность. Удар за ударом. Без объяснения своей несправедливости.
Юмги резко встала. Руки ее безвольно повисли плетьми, а из горла вырвался душераздирающий вопль птицы, сраженной стрелой в самый сладкий миг полета:
– Олугд! Началось! Оно началось! Олугд! Мне страшно!
Камень полз по ее ногам, сковывал стопы, икры, добирался до коленей. А она только в ужасе созерцала собственный уход в небытие. Беззвучный палач оплетал ее лианами, кажется, почти без боли забирал на ту сторону бытия, навечно разлучая с принцем.
Олугда словно пронзила молния; он судорожно вспоминал все, чему учил отец, немедленно пробуя все известные заклинания. Он торопливо перебирал комбинации, подносил самоцветы исцеления, которые всегда носил с собой, помогая, по наставлениям отца, всем нуждающимся. Но ничего не действовало! Даже талисман их рода, самоцвет, зачарованный поколениями мудрых магов. Ничто не выдерживало поединка против серых камней, оттого отчаяние разрывало душу жадными когтями.
В конце концов, Олугд просто пытался содрать каменные чешуйки, которые превращали его возлюбленную в живую статую. Но только раскрошил ногти да изранил руки – ничего не действовало. Камень бесшумно полз наверх, покрывая бедра и талию, добираясь до груди Юмги. До ее сердца! И она только порывисто дышала, с надеждой и неподдельной любовью глядя на Олугда.
– Олугд… Прости… Теперь я… Юмги Окаменевшая, – еще нашла в себе силы проговорить воительница, восклицая: – Я… Я всегда любила тебя! С первой нашей встречи!
– Юмги! Юмги! – истошно кричал Олугд, звал ее, но она лишь в последнем порыве подалась вперед, приникая к его губам с отчаянной счастливой улыбкой. Через миг он целовал только камень, который обратил ее в зачарованное изваяние.
И льор заплакал навзрыд, обнимая неподвижную возлюбленную. Магия не сработала, не помогли древние заговоры. Он просил чуда, как в сказках, когда от слез раскаяния и истинной любви оживают мертвые. Но ничего не произошло, лишь прекрасная каменная девушка застыла в трогательной позе с нежно простертыми руками и чуть приоткрытыми полумесяцами губ. Казалось, это просто непостижимо похожий портрет искусного скульптора, но для Олугда мир разорвала невозможная трагедия, невосполнимая утрата.
Он обнимал холодеющий камень, гладил неподвижные завитки тугой косы, и пальцы еще помнили, как всего минуту назад волосы рассыпались мягким шелком; приникал лицом к твердым щекам, которые лишь несколько мгновений назад отвечали податливой мягкостью. Все унес мороз оцепенения.
И Олугда долго сотрясали рыдания. Вздрагивая и воя, он, казалось, оплакивал не только их погибшее счастье, но и весь обреченный мир. В тот миг он в полной мере осознал: Эйлис смертельно болен. Но вскоре настало время, когда влага иссякла из покрасневших глаз, принц отошел на пару шагов, решительно говоря:
– Ты оживешь! Я тебе обещаю! Юмги, ты оживешь! Ты никогда не сдавалась, и я не сдамся!
На прощанье он еще раз обнял возлюбленную, заставляя себя отойти, чтобы не слиться единой скалой неотвратимой скорби.
В дверях показался отец, понимающе опустивший голову; он взял сына за плечо и увел в тронный зал:
– Пойдем, сынок. Ей уже не помочь.
– Пойдем! Теперь мы вместе будем искать лекарство от каменной чумы, – лихорадочно оживленно кивнул Олугд. – Они все живы! Я верю в это!
– Что ж… хотелось бы и мне верить.
С той поры Олугд вместе с отцом проводил дни и ночи в библиотеке, по крупицам собирая древние знания Эйлиса о магическом балансе, о силах, что неподвластны льорам. В те тяжелые дни изнурительного получения новых знаний некогда ленивый принц в полной мере осознал, насколько мудрым был его отец.
Он хранил множество манускриптов, сопоставлял, казалось, совершенно случайные факты. В какой-то момент им казалось, словно они близки к разгадке, несколько раз они даже пробовали приготовить зелья-противоядия. Но ничего не удавалось – множество живых статуй ячеда так и покоились в разных частях замка.
Вскоре отец заботливо собрал их всех в одном укрепленном зале. Они надеялись, что однажды получится сотворить какое-нибудь коллективное заклинание или распылить чудодейственный порошок. Хотя отец не очень-то верил в столь простой исход. Чутье и знания подсказывали: речь идет о сбое на уровнях линий мира, тех потаенных рычагов, до которых удавалось добраться лишь в пики магической активности. И уж точно не цирконовым льорам довелось бы распознать, что именно сломалось, в каком месте вечные нити перепутались или разорвались.
Когда отец поделился с Олугдом своими соображениями, принц начал без устали совершенствовать свое магическое зрение, надеясь выйти на второй и третий уровни восприятия реальности. Казалось, он был способен перевернуть сами законы мироздания ради Юмги. Лишь бы вернуть ее! Лишь бы услышать еще хоть раз ее решительный, но нежный голос!
Но через сто лет упорной работы Олугда настигла новая потеря: в башню ворвался беззаконный льор Нармо, вернее, пробрался ночным татем в спальню отца и заколол его кинжалом. Не магией, не хитрым заклинанием, а подлым приемом заговорщика.
Принц, ставший в ту страшную ночь королем, почувствовал колыхание враждебной энергии, но подоспел, когда уже все совершилось. Отец задыхался в агонии, зажимая рану на шее, еще пытаясь творить какие-то охранительные знаки. Он из последних сил выставлял щит, стремясь защитить сына.
– За что?! – только вскричал Олугд, обрушивая на убийцу весь свой гнев. В тот миг он и вышел на второй уровень, увидел разноцветные полупрозрачные нити, что скрывались от грубой силы в лице яшмового льора. Однако природной мощи циркона не хватило, чтобы нанести удар. Льоры в роду Олугда всегда исполняли роль судей, защитников справедливости и законов, так как умели распознавать ложь, но воинами становились единицы.
– Видишь ли, малыш, камешек твоего отца мне к лицу. – Нармо нагло ухмыльнулся, словно гигантская ненасытная жаба, бросив напоследок: – Твое счастье, что мне пока не нужен второй талисман.
