скачать книгу бесплатно
– Ну так чё, отбашляют где-нибудь за старанье-то? – гнул свое Магадан.
– Письмо пошли в академию наук, – равнодушно посоветовал Толик.
– Не отбашляют… – загрустил Магадан. – Туфта все это. Тут вон еще какая хренотень есть…
Он вновь порылся в том же закутке, злобно шлепнул на стол еще одну бумажку.
– Вот. Шутки шуткуют…. их мать в… и обратно!
Это был детский рисунок. Лицо – круг, его черты – две точки и две закорючки. И – четырехпалые руки, коряво нарисованные прямо от головы, без какого-либо намека на плечи или шею. Протянутые вперед руки. Снизу – надпись неровными буквами. То же самое слово, начинающееся с псевдо-Y и им же заканчивающееся. Писавший не рассчитал расстояние, подпись загнулась, последняя буква лежала на боку.
– Похоже, кто-то из яйцеголовых в экспедицию с дитем поехал… – неуверенно сказал Толик.
Остальные промолчали.
– Гниды, – сказал Магадан и попытался разорвать рисунок. Но бумага (или все же не бумага?) не поддалась его узловатым, загрубелым пальцам.
Бессонов – щелк, щелк, щелк – собрал ружье. Зачем-то вставил патроны – в рюкзаке еще оставался запас.
Магадан витиевато выматерился и поднес детский рисунок к огоньку зажигалки. Тот сначала долго не хотел загораться (Магадан снова выматерился), потом нагрелся – из внезапно открывшихся пор как бы бумаги выступили мелкие капельки жидкости – и вспыхнул быстро, ярко, как артиллерийский порох. Магадан отбросил рисунок – испуганно. Квазибумага упала на затоптанный, грязный пол и сгорела дотла, не осталось даже пепла.
Бессонову показалось, что жидкость, выступившая в последнюю секунду существования бумаги, была ярко-алая, как артериальная кровь. Впрочем, в красновато-коптящем свете керосинки Магадана все вокруг казалось окрашенным в не совсем естественные цвета.
Магадан снова растянул морщинистую харю в ухмылке. Бессонову вдруг остро захотелось выстрелить ему в голову. Или – упереть стволы себе в кадык и попробовать дотянуться до спускового крючка. Он торопливо вышел, почти выбежал из хибары. Юрик Стасов что-то встревоженно спросил вдогонку – Бессонов не услышал.
* * *
К острову Стрежневому подлетала новая стая. С севера.
Лебеди – их можно было узнать издалека, еще не видя, лишь по особенному, зычному, далеко разносящемуся крику… Стая могучих птиц шла высоко, совсем не похожая на выбивающихся из сил пичуг, с трудом достигших Стрежневого.
Заходящее, самым краешком торчащее над водой солнце освещало стаю – и казалось, что белые лебединые перья окрашены в нежно-розовый цвет.
На остров птицы не обратили внимания – прошли над ним, не снижаясь, не выбирая места для посадки… Полетели к материку. Приглушенный хлопок выстрела, раздавшийся внизу, ничем не нарушил их полета.
Солнце исчезло. Алая полоса на западе погасла, но совсем темно не стало – рефракция вытягивала какую-то часть света из-за горизонта.
Лебеди обязаны были превратиться в этом освещении из розовых в тускло-серых – но отчего-то не превратились. Наверное, и на самом деле оказались розовыми…
Любимая
Тропинка едва заметна. Тростник стоит зеленой стеной, метелки тихо шелестят над головами. Джунгли. Кажется, вот-вот затрещат под тяжелой поступью стебли и кто-то огромный, чешуйчатый, жутко древний – протопает, не выбирая дороги, пересечет наш путь, мы замрем и оторопело будем смотреть, как исчезает в зарослях волочащийся за ним длинный хвост…
– Здесь, правда-правда, никого никогда не бывает? – спрашиваешь ты.
– Конечно, любимая. Никого никогда. Только ты и я. Мы с тобой…
– А кто же тогда протоптал тропинку?
– Не знаю… Может, кабаны?
Ты громко и заливисто смеешься. От звонкого смеха все древние и чешуйчатые позорно бегут, трусливо поджимая длинные хвосты… Кабаны, обиженно похрюкивая, спешат за ними. Кабаны здесь – в пятидесяти верстах от огромного города! – действительно бывают. Но тропинку протоптал я.
Долина постепенно понижается, под ногами должно уже зачавкать, но не чавкает: все высохло, лето очень жаркое. Заросли вдруг кончаются, травянистый склон, вверх – и мы пришли.
– Красота… – почти шепчешь ты. А потом вскидываешь руки над головой и протяжно кричишь: – Красота-а-а-а-а!!! – Так кричат в горах, ожидая услышать эхо.
Но эха здесь нет. Это место тишины, оно не любит громких звуков – и крик далеко не уходит – глохнет, вязнет в зеленой подкове тростника, окружившего, прижавшего к реке этот невесть как оказавшийся в болотистой пойме взгорок. Крик никому не слышен.
Вещи ложатся к подножию березы – огромной старой березы, единственного здесь по-настоящему высокого дерева. Туда же летят мои джинсы и твой брючный костюмчик. Береза – маяк, ориентир в пути через тростниковые джунгли. Если ее вдруг срубят, совсем непросто будет отыскать путь на этот чудо-островок, найденный мною в низменной речной долине.
– Сюда и в самом деле никто не приходит. Посмотри на эту березу – чиста, бела и непорочна. Ни одного автографа побывавшего Васи, ни одного объяснения в любви, даже банального «Танька – дура!» и то нет…
Ты внимательно исследуешь бересту.
– Бедненькая! Такая старая – и до сих пор девственница… – неожиданно обнимаешь дерево, прижимаешься щекой к стволу. – Я буду любить тебя! Ты согласна?
Какая-то пичуга срывается с ветвей и улетает – рассказать подругам о невиданном зрелище. О девушке с яркими рыжими волосами и в ярком бирюзовом купальнике.
– Жалко, что Наташки с нами нет… Она любит такие места. Давай в следующий раз устроим тут шашлыки и ее пригласим тоже? Ой, здорово я придумала! Точно, шашлыки на необитаемом острове! Ведь это необитаемый остров?
– Необитаемый. И остров – весной, в половодье…
– Значит, решено – шашлыки! И Наташку приглашаем!
Наташка… Ты до сих пор считаешь ее подругой. Когда-то мы дружили втроем… Теперь нас двое… Молодая семья. Их тоже двое – растит сына. Встречаемся очень редко. Иногда захожу к ней в гости – вроде и не гонит, но… На шашлыки Наташка, конечно, не поедет.
…Мы стоим на высоком берегу. Река невелика – от силы метров пятнадцать в ширину. Песчаный обрыв изрыт ласточками-береговушками. У самой воды мелкий, удивительно желтый песок лежит нешироким горизонтальным уступом – мини-пляж, очень удобно заходить в воду. Но не стоит. Вода хрустально-прозрачна и, я знаю, холодна как лед. Даже в июле.
Ижора – родниковая речка. Уже потом, протекая мимо знаменитого своими заводами Колпина, и мимо Коммунара, тоже знаменитого – бумажными фабриками, и мимо ничем не знаменитых совхозных коровников, – только потом, через много километров она превратится в огромную и теплую сточную канаву, не замерзающую даже зимой. А здесь, в верховьях, можно смело пить речную воду и купаться – если, конечно, имеешь навыки моржа и не боишься простуды…
– Смотри, милая! – Я с силой топаю.
У ласточек начинается легкое землетрясение – они черно-белыми молниями выскальзывают из нор, чертят над самой поверхностью стремительные зигзаги. Ты восхищенно взвизгиваешь, когда одна выстреливает буквально из-под наших ног.
– Какие длинные… – Это уже про водоросли, ты наклоняешься и смотришь вниз, в прозрачно-загадочный мир. Здесь глубоко, но прекрасно видны у дна упругие зеленые ленты, вытянутые течением, колеблющиеся, извивающиеся… Как роскошные волосы утопленницы…
– А в них что-то есть… эротическое… – Ты оборачиваешься и кладешь ладони на мои плечи. – Люби меня! Здесь! Сейчас!
Да, любимая… Ну как отказать тебе, такой прекрасной и солнечной?
Ты спускаешься к реке (купальник остался где-то там, у березы), пробуешь вытянутой ногой воду, с визгом отскакиваешь. Идешь вдоль берега, всматриваясь в глубину… И проходишь чуть дальше, где к воде спускаются небольшие кустики.
– А это что такое? Ты же говорил: никто не бывает… Только мне одной… Обманул-обманул-обманул! Противный мальчишка…
Я подхожу. В кустах спрятаны два предмета явно не природного происхождения: чуть тронутая ржавчиной штыковая лопата с потемневшей ручкой и свернутый мешок – тоже не слишком новый.
– Не знаю, – задумчиво говорю я. – Здесь очень чистый и мелкий песок. Возможно, изредка приплывают за ним из деревни. Забыли или оставили до следующего раза…
Но ты уже смотришь по сторонам подозрительно – на берег, в воду… И начинаешь испытывать видимое беспокойство из-за отсутствия купальника. Совершенно напрасно, милая…
– Фу-у-у… А тут что еще за очистки?
– Это не очистки. Это раки линяли, сбрасывали старые панцири. Их здесь много…
Все подозрения мгновенно забыты.
– Раки! Как здорово… Хочу рака! Ты поймаешь мне рака, пусик, да?
Конечно, любимая, я поймаю тебе рака.
Вода ледяная, а раки понастроили свои фортеции глубоко – чтобы просунуть руку в нору, приходится погружаться почти по шею. Конечности угрожают ответить жесточайшей судорогой на такое издевательство, а мой вконец шокированный маленький дружок панически ищет убежища, пытаясь втянуться куда-то в глубь живота. Ход длинный и извилистый, окоченевшие пальцы зацепляются за подводные корни… Наконец! Что-то живое и колючее больно щиплется, я не обращаю внимания, цепко ухватываю подводного жителя и пулей вылетаю на берег. На теплый солнечный берег.
– Ос-с-сторожно! Б-б-бери вот здесь – тогда не дотянется клешней. Это самка, в-в-видишь: икринки под брюхом?
– Как не стыдно! Разве можно обижать беременную женщину?! – Рачиха шлепается в воду и поспешно удирает. – Поймай мне другого рака! Зайчик, ты можешь поймать рака без икры?!
Д-д-да, м-м-м-милая… я могу поймать другого рака. Их здесь много.
…Усатый пленник исследует наполненный водой пакет, а ты – его.
– Ну надо же, в жизни живого не видела… Совсем как лобстер, только маленький. Я придумала-придумала-придумала! Мы свезем его в подарок мамулику и сварим! И съедим!
Конечно, любимая… Мы поедем к мамулику, и наш охотничий трофей гордо возляжет в центре антикварного блюда, обложенный и украшенный редкими вкусностями и вкусными редкостями… И мамулик станет щебетать точь-в-точь твоим голосом, у вас очень похожие голоса… Папулик, как всегда, будет наливать «Абсолют», оставляя следы пальцев на запотевшей бутылке… А чуть позже ухватит с блюда кроваво-красного рака, хлопнет водки и скажет: «Вздумаешь обидеть или обмануть дочурку – вот так сделаю!» Толстые пальцы разорвут усатого беднягу пополам, крепкие зубы захрупают рачьей шейкой вместе с панцирем – потом все это месиво ляжет смачным плевком на скатерть, и золотая цепь заколышется на побагровевшей шее папулика в такт его смеху. И я, как всегда, буду пить водку – потому что без нее плохо.
– Ой, котик, ну как здорово, что мы сюда выбрались! Разве дома такое увидишь?!
Нет, конечно. Много чего можно увидеть в нашей трехкомнатной квартире, но только не это. Ты прижимаешься ко мне, целуешь в висок.
– Спасибо, милый, за это место!
– Я давно хотел привезти тебя сюда… Любимая.
Очень давно.
Мои пальцы стискивают горло бутылки, штопор легко входит в тугую пробку. Паутина на деревянном ящичке кажется синтетической. Твое излюбленное вино. У нас сегодня праздник – сто недель вместе. Ты любишь некруглые даты. Сто дней, пятьсот дней… Годовщины тебе скучны: родня, гости, подарки, речи и поздравления… А сто недель мы отметим вдвоем. Сто недель вдвоем – звучит почти как сто лет одиночества…
Я режу закуску. Получается неровно – нож слишком длинный и острый. Или это подрагивает рука?
Ты снова обнимаешь березу.
– Как тут здорово, зайчик! Как бы я хотела остаться тут навсегда…
Хорошо, любимая. Когда и в чем я мог тебе отказать?
Мальчик-вампир
Утро, похожее на ночь, – светает поздно.
В подъезде старого фонда – пещерная тьма. Лампочка разбита или вывернута. Свет фонарей сочится с улицы – и вязнет в липком темном воздухе.
Женщина. Немолодая, в руках две кошелки.
Спотыкается, глаза не приноровились к смене освещенности. Ступает осторожно, вытянутая рука шарит, ищет стенку. Спотыкается снова – на мягком. Испуганно вздрагивает. Кошка? Пьяный?
Проворно поднимается, нащупывая ногами ступени. Площадка, первая дверь – ее. Отпирает неловко, одной рукой, кошелки в другой. Шаг – и она на своей территории. Вспыхивает свет, груз опускается на пол. Оборачивается закрыть дверь и (зачем? зачем? ей ведь это не нужно, неинтересно, она дошла, она дома) поневоле бросает взгляд назад. Туда, где споткнулась.
Рвущийся из двери неправильный прямоугольник света. В нем – там, на семь ступенек ниже, – ноги. Пьяный?.. Нет. Ноги женские – ажурные колготочки, изящные полусапожки. Или пьяная, или…
Женщина не хочет этого, но делает шаг. Обратно, за порог. Граница света и тьмы резка, как шрам от бритвы. Шорох сзади и слева. «Кто, кто здесь?» Это не крик – испуганный шепот. Тот, кто во тьме, не отвечает. Он прыгает. Женщина сбита с ног. Успевает увидеть клоунскую маску лица – красное на белом. Огромный красный рот. Клоун грустен, и это не улыбка – это оскал. Больше женщина не успевает ничего.
За три квартала оттуда. Накануне. Вечер.
Левый угол рта приподнимала неприятная усмешка, обнажая длинный, желтый, слегка изогнутый клык. Вниз по подбородку тянулась струйка темной венозной крови… Лицо – смесь туповатого инфантилизма и зверской, исконно-животной жестокости.
Словом, клевая маска – Мальчик-Вампир, герой одноименного сериала, ничем не отличался от своего экранного прототипа. И стоила игрушка, надо думать, денег немаленьких. Но Эдик Захаров, щедрая душа, деньги никогда не считал и не жалел (отцовские, разумеется).
Оказалось, что снаружи маска Мальчика куда привлекательней, чем изнутри. Внутри она воняла резиной и липла к лицу. А глазные отверстия никак не хотели совпадать с глазами надевшего…
Посему игра в Мальчика-Вампира не затянулась – Борис и Танька, примерив личину, наотрез отказались исполнять главную роль. Подавляющим большинством голосов (три «за» при одном воздержавшемся) Вампиром был назначен Димка, сосед Эдика по площадке. Щуплый, невысокий парнишка – он был самым тихим и безответным в их маленькой компании.
Вдохнув, Димка снял очки и натянул маску.
Эдик погасил свет – игра началась. Со стороны это напоминало жмурки: Димка, и без того близорукий, мало что видел из-под маски в слабом свете уличных фонарей, сочащемся с улицы. И монстр в его исполнении неуверенно ковылял по Эдиковой квартире, расставив руки. Натыкался на мебель. Уныло завывал вампирским голосом. Сюжету это, в общем, соответствовало – теле-Мальчик был силен и свиреп, но несколько медлителен и неповоротлив.
Остальные прятались по углам, визжали и делали вид, что до смерти напуганы. Квартирка у Эдика была не очень (по мнению Таньки и Бориса) – всего четыре комнаты. Но просторная, в старом фонде, чуть не полторы сотни метров общей площади – играющим было где разгуляться.
Но главные герои подростковых игр и сериалов обязаны, попереживав и вдоволь натерпевшись страхов, побеждать прожорливую нечисть… Эдик, укрывшийся в тесном закутке между музыкальным центром и компьютерным столиком, выбирал удобный момент для атаки на малолетнего упыря.
– Ральф! Спаси меня, спаси, спаси-и-и… – томным голоском Танька процитировала положительную героиню Луизу, отобедать которой Мальчику-Вампиру все никак не удавалось в добром десятке серий кряду.
Она, завизжав, увернулась от вурдалачьей лапы и протиснулась в убежище Эдика.
– Спаси-и-и!!!! – Пронзительный визг перешагнул ультразвуковой барьер.
А Танька постаралась как можно плотнее прижаться грудью к плечу Эдика.
– Возвращайся в ад! – выкрикнул Ральф-Эдик ритуальную фразу и пронзил острым колом сердце ненасытного кровопийцы.
Ну не совсем пронзил и не совсем колом… Но конец принадлежавшей фокстерьеру Чарли палки-поноски весьма чувствительно ткнулся Димке в ребра, отбросив его и заставив совсем ненаигранно вскрикнуть.
– Вампир повержен! – радостно объявил Борис и включил свет, ему душераздирающий визг сестры успел порядком надоесть. И он мрачно-торжественным голосом добавил финальную реплику: – Но иногда они возвращаются…
– Еще разочек? – бодро предложил Эдик.
Димка, пытающийся восстановить дыхание после удара, молча покачал головой и стал стягивать маску.
– Ну ты салабон… – презрительно процедил Эдик. – Подумаешь, горе-то – тыкнули палкой разочек…
