скачать книгу бесплатно
– Работы навалилось невпроворот…
– Я слежу за новостями. Эту гостью в Неве поручили тебе?
– И мне тоже… Весь день крутился как белка в колесе, а завтра с утра все с начала. Знаешь, я, пожалуй, не приду сегодня. У Хуммеля свободна кровать, перекантуюсь на службе.
Она ответила после коротенькой паузы:
– Конечно, Сережа, делай, как тебе удобнее. К сожалению, ужин из микроволновки в холодильник я переставить не могу, так что, наверное, пропадет… Но не страшно, он без изысков, кулинарные таланты в меня не закачаны.
Мне показалось, что за ее ровным тоном прячутся грусть, обида и разочарование… Показалось, конечно же… Самообучающиеся электронные устройства неспособны переживать такие чувства. Они всего лишь анализируют речь хозяев, вычленяют эмоциональную составляющую, подстраивают под нее свою интонацию…
И все же…
– Отставить! – бодро скомандовал я. – Хуммель и его кровать отменяются. Неделя предзарплатная, разбрасываться ужинами нет финансовой возможности! Через сорок пять минут буду.
Вскоре я поймал на проспекте Гагарина «бомбилу», выкатившего на ночной промысел. Торговаться не стал. Перехвачу немного у Златы Васильевны, хоть и не люблю это делать…
Простенький ужин из полуфабрикатов стоил в разы меньше, чем поездка к нему. Чтобы как-то оправдать перед собой убыточный гешефт, я всю дорогу пытался придумать еще какую-нибудь важную причину для ночевки дома… Поскольку признать, что не хочется разочаровывать кого-то, кто тебя ждет, – даже если этот «кто-то» лишь коробочка с микросхемами, одиноко лежащая в темной квартире, – такое признать мог только сентиментальный придурок.
Но уважительная причина так и не пришла в голову.
– Сережа? – услышал я знакомый голос, отперев дверь квартиры.
И с редкой самокритичностью признал: да, я сентиментальный придурок.
Таким вот уродился…
Глава 8
Немного весенних предчувствий
«Весна наступает в наших краях не по календарю, не первого марта. Она наступает весь март месяц – наступает, словно армия на осажденный город, отчаянно сопротивляющийся: шаг за шагом, дом за домом, улица за улицей… И все, что весна отвоевала днем, зима пытается отбить обратно ночью…»
Так размышлял я, шагая ранним утром аллеями пригородного Павловского парка. Десять лет уже не ношу погоны, но военные аналогии до сих пор приходят в голову.
Повсюду вокруг виднелись следы ночной контратаки зимы. Поляны и лужайки почти целиком очистились от снега, но траву на них вновь посеребрил предутренний морозец, и он же покрыл ледяной корочкой лужи талой воды. А в тени, под деревьями, еще лежали сугробы – уплотнившиеся, почерневшие, ушедшие в безнадежную оборону…
Было прохладно, солнце не успело прогреть остывший за ночь воздух. Но птичий хор пел так уверенно и победно, что сомнений не оставалось: полная и безоговорочная капитуляция зимы близка… Хорошо, когда хоть что-то в точности известно заранее.
Прогуливался я в гордом одиночестве – единственный посетитель на сотни гектаров просыпающейся природы. Сейчас все проходы и проезды в высокой ограде, опоясавшей парк, заперты и украшены табличками «Парк закрыт на просушку». Но у меня имелся ключ от одной из боковых калиток.
Пруд открылся глазам неожиданно, вынырнул из-за деревьев. Они росли здесь густо – эта часть парка дальняя от дворца, и дикий лес, стоявший здесь в давние времена, лишь слегка облагорожен трудами ландшафтных дизайнеров восемнадцатого века.
Пруд с небольшим островом имеет искусственное происхождение, но выкопан так давно, что выглядит небольшим лесным озерцом. Создатели дали водоему романтическое название – Венерин пруд, а островок получил имя Острова Любви.
Кому как, а для меня эти названия оказались пророческими…
* * *
Венерин пруд не успел освободиться от ледяного плена. Однако лед доживает последние дни, на него уже не выйти, не прогуляться по нему, даже если перепрыгнуть через метровую полосу чистой воды, образовавшуюся вдоль берега: истончился, стал пористым и пропитанным влагой, даже на вид ненадежным.
Прежде чем спуститься по склону берега, я неторопливо и внимательнейшим образом огляделся – не мелькнет ли кто в разрывах деревьев? Хоть парк и закрыт для посещений, но здесь не Европа и к запрещающим табличкам почтения мало… К тому же в протяженной ограде регулярно появляются лазейки трудами несознательных граждан, не желающих покупать входные билеты, – работники парка проломы заделывают, но они появляются снова, и процесс идет по кругу… Да и поверху перемахнуть через ограду вполне реально для человека, дружащего со спортом.
Сколько ни всматривался, несознательных граждан не обнаружил. Спустился к береговой линии – аккуратно, шагая лишь по траве, не оставляя следов на оттаявшем голом грунте. Опустил руку в воду, проломив тончайший ночной ледок, – ух, холодная! – и достал небольшой приборчик, замаскированный прошлогодней водной растительностью.
Осмотрел, первым делом обратив внимание на индикатор заряда. Все в порядке… Теоретически, емкости батареи должно хватать на весь срок службы. Но всегда существует вероятность заводского брака…
Нет, это был не какой-нибудь засекреченный прибор, порожденный техническими гениями Института. Заурядное устройство, имеющее всего две незамысловатые функции: измерять температуру воды и отправить мне сигнал, когда вода прогреется до заданной величины.
Судя про тем цифрам, что прибор демонстрировал сейчас, ждать осталось недолго, несколько дней…
Что случится потом, когда сигнал донесется до меня по нескольким продублированным линиям связи, я знал очень хорошо.
* * *
Я брошу все дела, где бы я ни был и чем бы ни занимался. Я помчусь ночью в Павловск, отомкну ворота и въеду в парк на машине (пропуск давно получен в администрации музея-заповедника и ждет своего часа). Оставив внедорожник неподалеку, я буду ждать прихода утра на берегу Венерина пруда.
Все произойдет на рассвете, едва лишь первый луч солнца коснется Острова Любви.
Или не произойдет, изредка приходится ждать следующего рассвета, – тогда мне предстоит пережить самые кошмарные и томительные сутки в году.
Но, скорее всего, все начнется в первое утро… Поверхность пруда раздастся – бесшумно, без малейшего всплеска, и в другом, в новом месте, не в том, куда будет устремлен мой нетерпеливый ожидающий взгляд, – отчего-то всегда получается именно так.
В общем, девушку я увижу, когда она будет стоять у берега, по щиколотку в воде.
Совсем юная, лет тринадцати-четырнадцати на вид, и полностью обнаженная… В первый раз это зрелище меня шокировало, потом привык, – и теперь мое сердце сожмется и пропустит пару ударов не от изумления, от другого чувства.
Я подойду. Она не произнесет ни слова, лишь улыбнется, но улыбнется так, что я опять утону в этой улыбке и в этих синих глазах…
Улыбнусь ответно, протяну руку, помогу выйти на берег… Она возьмется за мою ладонь доверчиво, чем-то напомнив мне в тот миг белок Павловского парка, никогда не видевших зла от людей и без страха и сомнений берущих угощение прямо из рук.
Я накину на нее плащ – длинный, до пят, заранее приготовленный, – и поведу к машине.
Не считайте меня педофилом… Десять лет назад, в нашу первую встречу, я всего лишь хотел помочь девчонке, попавшей в непонятную, как мне казалось, беду, и никаких сексуальных мыслей не возникало.
Теперь возникнут, никуда от них не денешься, но теперь-то я знаю, что она гораздо старше, чем будет в тот момент выглядеть… Просто выходит из зимней спячки такой – бесконечно юной и поначалу ничего не помнящей.
Она – наяда.
* * *
Всю дорогу она будет молчать и улыбаться.
Немота ее временная – наяды умеют говорить на всех языках, и не только на человеческих, – просто к тому моменту она не вспомнит, как это делается.
Она с жадным любопытством будет смотреть во все глаза на мелькающий за окнами машины мир – новый для нее, незнакомый, заманчивый…
Чуть позже, в моей квартире – в нашей квартире! – с тем же любопытством и без тени узнавания будет разглядывать обстановку, которую когда-то подбирала сама…
Все будет, как всегда.
Хотя нет, не совсем… Наши дети подросли, и на первые недели уже не нужно отправлять их к сестре. Теперь можно объяснить Марату и Маришке на доступном им уровне, почему мама так помолодела, отчего их не узнает и зачем поначалу лучше называть ее «тетей».
Заговорит она через три дня, и я в который раз узнаю, что зовут ее Нейя. И стану называть Надей. Десять лет назад это имя показалось мне подходящим и символичным – надеялся, что вопреки всему она меня все же полюбит – а теперь другое и не представить… Да и документы, дожидающиеся сейчас дома владелицу, все оформлены на Надежду Чернецову.
* * *
Наше первое свидание состоится в начале мая. Город будет подернут зеленой дымкой только проклюнувшейся листвы, по Неве бесконечной лентой будет ползти ладожский лед… Мы будем сидеть в открытом кафе на Стрелке, только-только расставившем свои цветастые громадные зонтики-тенты. Будем пить шампанское, но никто не заподозрит меня в спаивании малолетних, – Нейя в тот момент будет выглядеть лет на восемнадцать-двадцать…
Мой бокал окажется с легкой горчинкой, потому что мне придет в голову мысль, уже посещавшая на двух или трех последних первых свиданиях… Последние первые свидания… смешно…
Я призадумаюсь о том, что старею крайне медленно, но она не стареет вообще, вернее, регулярно омолаживается – и рано или поздно наступит день, когда со стороны наше первое свидание будет выглядеть, как встреча дедушки с внучкой… А потом Надежда улыбнется, и я выброшу все дурные мысли из головы.
Тем вечером мы впервые поцелуемся. Она поначалу удивится – для чего это? зачем? – но поцелуй поможет ей вспомнить многое.
А поженимся мы в июне, в разгар белых ночей и соловьиных трелей. Распишемся в день летнего солнцестояния, и в первую брачную ночь Нейя вспомнит все и окончательно, – и наши прошлые жизни, и наши прошлые свадьбы, и наших детей… И лишь тогда исчезнут мои опасения, что чудо может не повториться, что в этот раз я совершу какую-то ошибку или глупость, и все пойдет не так и не туда.
Наверное, она способна вспомнить все и без свадьбы – может, чуть позже, через недельку, но вспомнила бы. Но я привык снова и снова в июне жениться на своей жене… Во Дворце бракосочетаний уже не удивляются (каждый декабрь я предоставляю фиктивное свидетельство о разводе, якобы выданное в другом городе).
Наши свадьбы не повторяют одна другую под копирку… Надежда, например, хоть и не помнит ничего о предшествующих церемониях, но каждый раз выбирает свадебное платье нового фасона… Отмечаем тоже в разных местах. А в этом году предстоит юбилейная свадьба, десятая, надо расстараться и выдумать что-то особенное.
* * *
Тот, кто думает, что семейная жизнь с наядой сплошная любовная идиллия без единой тучки на горизонте, – тот глубоко ошибается.
Никому не посоветую жениться на наяде, случайно встреченной на берегу паркового пруда, или лесного озера, или горного ручья… Сам женился, и продолжаю жениться каждый год, но другим советовать не стану.
Подводных камней здесь хватает.
Лишь один маленький пример: в начале августа у Надежды-Нейи приключится жесточайший приступ ревности… Всегда приключается. Каждый август. Без исключений.
Пытался избежать его самыми разными способами – ничто не помогает. Даже если мы забронируем на этот месяц необитаемый остров и поселимся на нем вдвоем, Нейя и там найдет к кому приревновать…
А ревнующая наяда… Ладно, кто не сталкивался, тот пусть и не знает, на что она способна.
И все же конец лета и сентябрь станут самыми счастливыми месяцами в нашей семейной жизни. Молодая, красивая, умная, наконец-то все вспомнившая жена и мать, – что еще надо мне и детям для счастья? Маришка и Марат, кстати, оба родились в сентябре, с перерывом в два года (срок беременности у наяд значительно короче, чем у людей).
Потом придет октябрь и предчувствие разлуки.
* * *
Расстанемся мы в начале ноября, в один из редких солнечных дней золотой осени.
Последние часы проведем здесь, в Павловском парке, только вдвоем – с детьми Нейя попрощается накануне.
Единого ритуала расставания нет, каждый раз оно проходит по-своему, лишь одно не меняется – этот день завершается слишком быстро, в ноябре очень рано темнеет.
На закате мы придем на берег Венериного пруда. Там не будет никого, хоть парк в ту пору не закрыт на просушку. К тому времени Нейя хорошо будет знать, как ей управлять своим заповедным уголком, и сделает так, чтобы никто не захотел здесь появиться.
Последний поцелуй, и она шагнет к воде – обнаженная, как в первый наш весенний день, лишь с венком из кленовых листьев на голове. Однако будет выглядеть не девчонкой с едва оформившейся грудью – женщиной в расцвете красоты, познавшей радость материнства.
Поверхность пруда беззвучно, без малейшего всплеска, сомкнется, и только ярко-желтый венок останется легонько покачиваться на воде…
Я буду стоять и смотреть на него, пока последний солнечный луч не погаснет на кронах деревьев, растущих на Острове Любви. А потом медленно пойду прочь в густеющих сумерках, перебирая в памяти события нашей завершившейся семейной жизни, и прошлых наших жизней, вспоминая только хорошее, потому что плохое не стоит воспоминаний…
Бесконечной зимой я буду иногда приходить сюда, протаптывая тропинку в сугробах. Буду приглядываться к деревьям, особенно на излете зимы, – не намечаются ли с южной стороны первые крохотные проталинки? Но весна придет в свой срок, как ее ни поторапливай…
Иногда, во время одиноких зимних прогулок, меня будут посещать странные мысли и вопросы, не имеющие ответов. Что было бы, если бы тогда, десять лет назад, ошарашенный случившимися в моей жизни переменами, я отправился погулять, собраться с мыслями и все обдумать не в Павловский парк, а в другое место? Или если бы бездумная ходьба по утреннему парку привела меня на берег другого здешнего пруда? Как бы тогда сложилась моя жизнь?
Ответа я в очередной раз не придумаю и пошагаю сквозь заснеженный парк обратно к машине, твердо уверенный лишь в двух истинах, в двух непреложных константах моего бытия:
Весна придет.
Надежда вернется.
* * *
И знаете, что я вам посоветую, хотя миг назад советовать не хотел?
Если случайно повстречаете наяду на берегу паркового пруда, или лесного озера, или горного ручья, – все-таки попытайтесь добиться ее любви и жениться на ней.
Будет трудно, при расставаниях очень больно, а после них – тоскливо и одиноко, но все же не пожалеете.
Я не пожалел.
Глава 9
Невыносимые Хомяковы
Хомяковы живут в деревне Спасовка, или, официально выражаясь, в Спасовском сельском поселении, – примерно на полпути между Павловском и Лукашами.
Они обитали там всегда, испокон веку, но не подряд, с перерывами, – как мне рассказывали, регулярно собираются и уезжают куда-то как минимум на пару-тройку десятилетий. Потом возвращаются и живут, как прежде, вступив в права наследования и вселившись в семейную недвижимость, – по документам вернувшиеся числятся уже следующим поколением Хомяковых.
Люди они по большому счету не вредные, хотя со странностями и с глубочайшим предубеждением против современной науки. Но между ними и окружающими постоянно происходят какие-то сюрреалистичные истории, а их специфическое чувство юмора, особенно ярко проявляющееся у младшего поколения, способно вывести из себя кого угодно… Босса вывело уже давненько, и он все чаше спихивает общение с Хомяковыми на меня, хотя далеко не всегда поводы для общения лежат в сфере ответственности ОСВОДа.
Но сегодня все сложилось одно к одному: инцидент в Лукашах прямо относился к моей компетенции, а контрольный выезд в близлежащий Павловск я так или иначе планировал.
…Проехав ограду фабрики «Динамо», я сбросил скорость, опасаясь проскочить невзначай узенький просвет между двумя похожими заборами, – именно туда надлежало свернуть, чтобы попасть к резиденции Хомяковых.
Удается это не всегда. Прошлой осенью я четырежды проехал мимо – два раза туда, два раза обратно – но так и не увидел нужный поворот. Я тогда был крайне зол на семейку после дикой истории с говорящими грибами, – остановился на обочине, вылез из машины и попытался попасть к ним пешим порядком, зайдя с тыла. Не удалось – участки, до того соседствовавшие с хомяковским справа и слева, теперь граничили друг с другом, а промежуточное владение загадочным образом испарилось.
Спустя три дня, когда злость моя несколько улеглась, приехал снова – и с первого раза попал, куда надо. Хомяковы сделали вид, что понятия не имеют о дематериализации участка вместе с домом, я сделал вид, что им верю, – на фоне их прочих шуточек эта не стоила серьезного разговора…
На сей раз никаких препятствий для проезда не обнаружилось, что подтверждало мое подозрение: в Лукашах порезвились Хомяковы-младшие, родителей в известность не поставив.
Застать хозяев мирно спящими я не опасался, они ранние пташки, встают с петухами… Не ошибся – ВБХ, полностью одетая, уже стояла у колодца, скрестив руки на груди, и внимательно смотрела, как я подъезжаю. Выглядела г-жа Хомякова беременной на самом последнем сроке, причем тройней, – Ихти с Импи даже с их нынешними фигурами показались бы на ее фоне стройными, как манекенщицы. Она и впрямь на сносях, причем все десять лет нашего знакомства, и первые буквы аббревиатуры ВБХ я расшифровываю не как Всеслава Буняковна, а как Вечно Беременная.
Вежливо поздоровавшись, поинтересовался местонахождением ее отпрысков.
