скачать книгу бесплатно
– Дядь. – Прервала водителя Руби. – Вас как зовут?
– Арарат меня звать. Как гору, так и меня. Да ты погляди, я же сам как гора. Ручищи – во, ножищи – во, голова – во. А жена у меня маленькая. Я её как сожму в объятиях, до хруста, так самому страшно становится – вдруг сломаю. Она ж хрупкая вся, невесомая, как пушинка, я её десять лет после свадьбы на руках таскал, и не ощущал даже, что она весит что-то. Зато силищи в ней – немеряно. Славная она, я бы вас познакомил. А дочь у меня средняя – чуть тебя помладше, красавица писаная, каких свет не видывал, и изящная вся такая, в мать. Только нос мой. Да у них у всех нос мой. Уж чем природа не обделила, так это носами. Зато своих сразу видно. Тебе же лет двадцать, да?
– Двадцать пять. – Ответила Руби и ужаснулась. Двадцать пять лет! Это сколько же времени она прожила во тьме, в безнадежности, в унынии. Сколько всего можно было сделать за эти годы, чего добиться, что посмотреть, сколько стран посетить. И книг написать, и парней перецеловать. А она, идиотка, верила, что в тупоголовом Стэне её счастье, и что он образумится, перестанет трахать всех направо и налево, предложит ей стать его женой, они купят домик, заведут детей. И какую жизнь они бы дали своим детям? Такую же, как у них самих? Пустую, бессмысленную и одинаковую, в которой один день как две капли воды похож на другой? Где нет ни верности, ни морали, ни радости? Только ненавистная работа, где начальство ни во что тебя ни ставит, или пожизненная ипотека за дом, в котором ничто не способно создать подобие уюта? Ну уж нет, к чертям собачьим эту фигню.
– Двадцать пять, – продолжал Арарат, – это малышка совсем. Ну как дочурка моя. Ей двадцать три. От женихов отбоя нет, а она выбирает, носом вертит. Этот недостаточно умен, с этим скучно, а у того член кривой. Так и сказала. Родному отцу, представляешь? Прямо в лицо. Папа, говорит, у нас с ним ничего не выйдет, у него достоинство изогнутое. Ух, нрав крутой, прямолинейный, как мать её. Я рядом с ними школьником-шкодником себя чувствую. Другой бы папанька выпорол бы за такую откровенность и распутство, а я смеюсь и остановиться не могу. Ну, думаю, кривой, что ж поделаешь. Желаю тебе, милая, чтобы счастье твое жизненное не от формы пениса зависело. Это ничего, что я при тебе о таких вещах?
Руби пожала плечами. Её начало убаюкивать мерное покачивание машины, которая шла плавно, неторопливо. Печка работала исправно, и в кабине было тепло, как возле батареи. Волшебным средством, чтобы согреться, оказалось какао в термосе и пачка печенья.
– Бог знает, что такое, конечно, но потерпи – через полтора часика остановимся в хорошем кафе. Там горяченького поедим. Подождешь полтора часа-то? А то у меня эта штуковина все считает. Сколько еду, сколько стою, сколько туда-сюда. Благо, камеры еще не понавтыкали в каждом углу. А то у них новая мода пошла – везде камеру воткнут, и смотрят, как бы не пил в кабине, баб не брал, попутчиков не возил. А жизнь дальнобойщика-то она в чем? В этом самом и есть. Если попутчиков не брать, то и с ума сойти можно от тоски, да от одиночества. Любому нужно, чтобы рядом душа живая была, хоть какая, только бы поговорить. Люди-то молчать долго не могут, их печаль снедает, да мысли дурные в голову лезть начинают. Аж жуть иногда берет. Но знаешь, на дороге разных людей встретить можно, то женщина какая судьбой обиженная, то уголовники, то просто отчаянный человек, которому терять нечего, на голову отбитый. А ты, вижу, девчонка еще совсем, дочурке моей почти ровесница. Вот и подобрал тебя. Имя-то только твое не спросил, красавица.
– Руби.
– Красивое имя, хорошее. Знавал я одну девушку с таким именем. Ух, своевольная была. Её шестеро мужиков заарканить пытались, родители все норовили приструнить, и дома запирали, и в пансионат отправляли, и ремнем лупили – ничего не помогло. Сбежала из дому, в институт поступила, а как закончила – вышла замуж за нищего поэта, и сама работала на двух работах, и дочку воспитывала, и на ноги мужа своего поставила, так он и стал потом Нобелевским лауреатом. Вот женщины-то какие бывают! Чего захотела, того и добилась. И никто ей не пример, никто не укор. Сама себе на уме. Все взяла в свои руки, и пошла, и пошла, как коса о траву свежую. Так что имя у тебя замечательное.
– У Вас тоже. – Кивнула Руби. – А я, знаете, испугалась сперва, как Вас увидела. Ну, знаете, большой такой, глаза горят… Подумала, может, отказаться от затеи этой дурацкой. Ну что мне там на севере? Меня там даже не ждет никто.
– То, что испугалась – это правильно. Это в нас самой природой заложено – бояться тех, кто крупнее, чтобы убежать и спастись. Но только сердце все равно подсказывает, когда человек – зверь хищный, а когда – просто большой и безобидный, как слон. Но вот от мечты своей отступиться хотела – это плохо. Решила что – иди до конца. Знай, главное, зачем оно тебе нужно, и куда приведет твоя дорога, какие трудности на ней ждут, и как это на людях, что с тобой рядом, отразится. Всегда нужно о ближних думать, даже если они не понимают, даже если порой чужими кажутся. Но если есть цель, и есть понимание, как её добиться, и знание, что её достижение тебя счастливой сделает, то тут уж нельзя на попятную идти. Много, девочка, трудностей в жизни будет, но ежели ты сама её смыслом не наполнишь, да с внутренним компасом сверяться не будешь, а заживешь по чужой указке и подстраиваться под всех станешь, то ни счастья тебе не видать, ни радости. И потонешь в пучине безнадежности, как многие тонут.
– Да в том-то и беда, – призналась Руби, – я сама не знаю, что меня туда тянет. Зачем мне все это нужно. Чувствую, что так правильно, но боюсь, что это неправильно. Как будто всех подвожу, предаю, несусь в неизвестность на всех парусах, и не вижу конца и края. Точно эта моя затея подсказана эгоизмом и страхом прожить жизнь, как мои родители, и умереть в маленьком городке, ничего не достигнув, ничего не увидев, не сделав.
– Может, не так уж плохо и прожили жизнь твои родители. Ты об этом со своей башни судишь, а они – со своей. Дело в том, что пейзаж перед вами разный предстает. И тебе кажется, что счастье сверкает где-то вдалеке, а для них оно совсем рядом. Люди-то вы разные, и это нормально. Хотеть чего-то для себя, мечтать сделать иначе, и перенести башню свою в другое место, где другие ценности да другие радости – это хорошо. Только бы они не мешали никому, плохо не делали. Всегда нужно человеком оставаться и про общечеловеческие ценности не забывать. Что бы в жизни ни случилось, важно руку держать на пульсе, о других заботиться, и личностью оставаться. Уверенной и спокойной. Тогда в любой шторм знать будешь, что делать, и как всех к свету вывести.
– А если не получится у меня? – Спросила Руби.
Арарат убавил жар печки, подкурил сигарету и взял термос с какао. Молчание длилось минут пять. Начало темнеть. Лес по бокам от дороги начал густеть, первые звезды замигали в небе. Машин было совсем мало, и их свет распространялся далеко вперед. В кабине пахло пихтой и абрикосами, и немного пеплом. Тишина убаюкивала. Руби смотрела прямо перед собой и сомневалась. Одно дело – рассуждать о чужих поступках, когда сам знаешь наперед, что тебя ждет с этой самой минуты и до глубокой старости, совсем другое – решиться на поступок, который перечеркивает все прошлое, делает будущее загадочным и неопределенным, и оставляет только настоящее. Только эту минуту, эту машину и запах сигареты, и пихты. И еще водителя, огромной рукой держащего руль, не дающего фуре сбиться с пути, съехать в канаву, угодить в выбоину на дороге. Как приятно довериться кому-то, отпустить контроль, и слушать что-то мудрое, серьезное, настоящее.
Не про сволочного парня, не про разводы, не про пеленки, отставки, ипотеки или сломанный телевизор. Не про футбол, не про каникулы, не про увольнение, пенсию, налоги, упавшее зрение. Просто мысли, жизненный опыт, истории о незнакомых людях. Руби вздохнула и потянулась. Ей показалось, что и молчание, и этот момент будут длиться вечно, и теперь её всегда будет сопровождать теплая, обволакивающая тишина, в которой нет ни страха, ни обманов, ни притворств, ни необходимости заботиться о еде, ночлеге, о том, что подумают окружающие. Она знала, что Мэтт расскажет родителям о её поступке, и они будут злиться, и постараются придумать какое-нибудь правдоподобное оправдание. И только её младший брат оставит в памяти привкус этого горького утра, утра прощания. И он однажды поймет, зачем Руби так поступила. А когда придет озарение, ему самому захочется пересмотреть свои приоритеты, и сделать нечто неординарное, переписать историю самому, доказать себе и ей, что он достоин, что он ничем не хуже других. Тогда они пойдут вместе, плечом к плечу, и будут давать отпор всему миру, если понадобится.
Когда Руби проснулась, уже светало. Арарат снова курил, а на полу кабины стояли кастрюли, накрытые крышками, два термоса, батон хлеба и баночка варенья. Тишина никуда не делась. Как и запах пихты и абрикосов. Девушка поморгала, посмотрела на водителя и робко сказала:
– Доброе утро.
Тот вздрогнул от неожиданности, но улыбнулся и протянул Руби сигаретную пачку.
– Утро доброе, красавица. Угощайся, кушай, не стесняйся. Ну и устает же человек порой от душевных переживаний, а? Больше, чем от тяжелого физического труда. Немудрено. Мозг кушать хочет, и много внутренних ресурсов расходует на то, чтобы справляться с критическими ситуациями. Утомилась ты вчера, всю ночь проспала, даже не шевельнулась, когда мы у кафе остановились. Я уж будить тебя не стал. Думаю – сон нужнее. Бывает, не выспишься, и все наперекосяк идет, а без еды протянуть можно, иногда полезно даже. Хотел тебя потом на спальник переложить, но больно ты сладко спала.
– Спасибо. – Смутилась Руби. – А мы всю ночь ехали?
– Как же! Всю ночь. По-другому и быть не могло. Мне доехать в срок надо, поэтому и остановок лишних не делаю, и еду чуть не круглые сутки.
– А как же Ваш новый прибор, который все отмечает.
– К черту его, этот прибор дьявольский, я бы по три недели один заказ возил, если бы его на ночь не отключал. Мы б с тобой с того места, где я тебя подобрал, не двинулись бы никуда, если б я его слушался. Время ехать, время спать, время какать. Хозяин я своей судьбе, или кто, в конце концов? Не хватало еще, чтобы мне коробчонка указывала, как и когда дела свои делать. Ей же не объяснишь, что у меня дети дома, жена-красавица. Поэтому она спит тоже по ночам. Поэтому и мы с тобой уже почти тыщу километров вместе отмотали.
– Как – тысячу! – Воскликнула Руби, сама не до конца понимая, восхищается она или напугана. От волнения скрутило живот. Никогда еще она не была одна так далеко от дома. С незнакомым человеком в тесной кабине, на трассе, название которой она даже не знает, проспавшая всю ночь напролет, и даже не уверенная в том, что они едут в нужном направлении.
– А вот так. Потихоньку, потихоньку, и тысчонку прошуршали. Так незаметно и доберешься, куда тебе надо, где цель твоя заветная.
– А до севера далеко?
– Это же уже север! – Рассмеялся Арарат. – Вот смешная ты, красавица. Куда именно на севере тебе надо? Для меня же и твой городишко – север. Ну и мы продвинулись от него еще неплохо. Скоро уже снег начнется. Часа через два. А север – это понятие растяжимое. Безграничное пространство, чистая условность. Кому север – недосягаемая абстракция, а кому – дом родной. Он и близко, и далеко. Кто-то о нем подумать боится, а кто-то – в сердце своем носит. Холодные люди, жестокие, и жизнь для них – сплошная полярная ночь, где ни жара огня не бывает, ни теплоты душевной. Где она, мечта твоя, а? На каком севере?
– Да я и сама не знаю, если честно. Родители всегда говорили, что далеко. Понимаете, у меня дядя с тетей на севере живут. Совсем иначе живут, не как мои мама с папой. У них там хозяйство свое, они пиво варят, детей растят на природе, приучают с раннего детства заботиться обо всем, что вокруг. Духовные практики какие-то изучают, медитируют. А что самое важное – любят друг друга всем сердцем. Я хотела их навестить, а потом решить, что мне со своей жизнью делать, куда направиться, кого искать, что искать.
– Искать нужно внутри себя. В тебе самой, в твоем сердце и в душе твоей живут ответы на все вопросы, которые ты способна себе задать, и ключи ко всем загадкам, которые мир задает. Только люди-то боятся внутрь себя заглянуть, боятся ответов своих, потому что они простые слишком, и правильные. А поступать так, как совесть велит и сердце подсказывает – это большая смелость нужна. Она не у каждого есть. Чтобы жить в согласии со своей душой. Там же прибираться надо. И все боятся ступить в этот подвал, чтобы свет включить. Им кажется – там ничего нет, кроме темноты, монстрами населенной. А самый страшный монстр в мире – это человек, который вопреки человечности поступает, поперек собственного горла становится, да не хочет к своему внутреннему наставнику за советом обратиться. Что до твоих тетки с дядькой – хорошие, видать, люди, но помочь они тебе не смогут. Никто не сможет, кроме тебя самой.
– Что же мне тогда делать?
– Поешь сперва. Потом подумай, для чего тебе поездка эта, вспомни, о чем думала, чего хотела, что представляла, когда план в голове рождался. Чего добиться хочешь, и кому что доказать. Тогда ясно станет, куда тебе направляться.
Руби принялась за еду. Суп с фрикадельками еще не успел до конца остыть, и лился в пустой желудок, согревая и насыщая. Какой вкусной показалось пюре, и зеленый горошек, и вареная кукуруза, и белый соус, и хлеб! А кофе из пакетиков. Она бы и не притронулась к подобной дряни раньше, но тогда, тогда ей думалось, что напиток этот людям вручили сами боги. Глядя, как девушка с аппетитом уплетает еду, Арарат посмеивался, стряхивал пепел в приоткрытое окно и продолжал без умолку рассказывать про свою судьбу. О жене, которую он добивался три года, о родителях, которых не стало много лет тому назад, о большом доме с голубыми оконными рамами, который они продали, когда уезжали с юга, и о голубятне, которую отдали вместе с домом, и о переезде, и обо всех трудностях и невзгодах, выпавших на его долю. Руби снова потянуло в сон. Она смахнула его с себя, выпила последнюю кружку кофе и потянулась за сигаретой.
– Угощайся, не спрашивай, красавица. Плохо это, конечно, что такая молодая девушка организм свой отравляет, но вас ведь не переубедишь. – Сказал Арарат и погрузился в молчание. То ли устал говорить, то ли задумался о своей дочери, как она там, не курит ли тоже, не связалась ли с каким парнем нехорошим, не грубит ли матери.
Руби затянулась и тоже задумалась, как удивительно все начало складываться, стоило ей распрощаться с прежним укладом. Дорога эта бесконечная на север, мудрый такой Арарат, душевный, которого она приняла сначала за опасного головореза. Её страхи, мечты детские и подростковые, отношения с родителями, с друзьями. Все это становилось незначительным с каждой минутой, проведенной здесь, в тишине, в компании незнакомца с добрым сердцем. С густым хвойным лесом с обеих сторон дороги. И извилистой лентой асфальта, убегающей далеко вперед. Где он, север, закончится ли там асфальт? Найдется ли там место для нее? Что её там ждет? Как долго им с Араратом еще по пути? Почему она выбрала именно север, какие силы, какие потаенные желания влекли ее именно туда? Она всегда любила море, солнце, тепло. Нежиться на пляже, загорать с увлекательной книгой, рассматривать людей и слушать чаек. Ей нравилось убегать к воде, когда все было хорошо, когда сердце билось отчаянно сильно, пело о любви или радости, и тогда, когда было больно и тяжело. Зачем она отказывалась от всего этого? Вдруг у них там, на севере, и рек никаких нет, и солнца не бывает видно. А как далеко они на самом деле?
Так они и ехали в молчании. Мужчина и девушка. Знакомые незнакомцы. Случайные попутчики, по воле случая оказавшиеся в нужном месте в нужное время. Думали о своем, нисколько не тяготясь присутствием друг друга. Это, пожалуй, лучший вид тишины – когда ни мысли, ни действия другого человека не нарушают твоего личного пространства, и никому не тягостно от того, что рядом есть кто-то еще, и не нужно выдумывать, что бы еще сказать такого, потому что молчать хорошо, и твое молчание уважают, и, может, даже сильнее тебя за него ценят.
Они ехали почти весь день. Через сто пятьдесят километров и впрямь начался снег. Он лежал, как белые медведи, на обочинах, обнимал деревья, машины стряхивали его дворниками с передних стекол. Он внушал спокойствие и умиротворение, обещал, что все получится, что впереди светлые дни. Такие же светлые и чистые, как и он сам. Все пойдет на лад, слышишь, Руби? Ты все сделала правильно. Видишь – я лежу здесь, ни о чем не беспокоюсь. Я знаю, что придет весна, и мне придется растаять, исчезнуть навсегда. Но я не сдамся, я приду снова в следующем году, и разлягусь опять, как новое обещание, как символ чистоты и обновления. А пока меня не будет здесь, я выпаду в другом месте, ведь планета большая, и мне всегда кто-нибудь где-нибудь обрадуется. Снег – значит, скоро новый год. Ты уже выросла, и забыла, каково это – считать дни до праздника, радоваться по-детски, ждать чудес. Ловить снежинки ртом. Ты ведь и видела снежинки всего раз в жизни, когда вы гостили с родителями у Хелен и Адама. Ты запомнила это как сказку, и убедила себя в том, что ей не суждено будет повториться. Но теперь все возможно. Ты можешь создать новую сказку, написать её сама. И пускай она не изменит ничью жизнь, кроме твоей, ты спасешься.
Вечером, после плотного ужина в придорожном кафе, где все было украшено к Новому году, Арарат и Руби задержались на парковке на несколько минут. Начался снегопад. Крупные хлопья плавно опускались на землю. Девушка замерла на мгновение, потом высунула язык и принялась ловить снежинки. Арарат рассмеялся от всей души, расставил руки в разные стороны, и принялся носиться по заснеженной стоянке, как пятилетний мальчишка. Они кидались друг в друга снежками, падали в сугробы, вставали и снова ловили снег. Вдоль трассы горели огни фонарей, а внутри кафе мерцала гирлянда. По радио передавали песню АББЫ, и все вокруг замерло в предвкушении чудес.
Наконец, они отряхнулись и забрались обратно в теплую кабину. Арарат протянул Руби термос и включил печку на полную мощность, а заодно и радио.
– Это все больше походит на Рождество. – Раздался голос из радиоприемника.
– С наступающим, Арарат. И спасибо. – Произнесла Руби.
– С наступающим, Руби. Ты поняла что-то важное?
– Да, я поняла, зачем мне нужна была эта поездка. Чтобы снова поверить в сказку, чтобы снова поверить в людскую доброту. Вспомнить, каково это – радоваться простым мелочам, не беспокоясь о том, что о тебе подумают другие, о деньгах, о работе, об отношениях. Не париться, как ты выглядишь со стороны, потому что у тебя своя сказка, в которой ты – маленький ребенок, ожидающий чуда. Ты точно знаешь, что будет волшебство. Что его не может не быть. Потому что сам мир – это уже волшебство.
– Значит, дальше на север?
– Да мы же уже на севере. – Рассмеялась Руби.
– Главное, что внутри тепло. – Улыбнулся Арарат.
Они расстались на следующий день. Обменялись контактами, Арарат укатил дальше, моргнув на прощание фарами и побибикав. А Руби все-таки добралась до Хелен и Адама, провела у них чудесный месяц, наполненный уютом, зимними развлечениями, снегопадами и встречей Нового года в кругу любящих, душевных людей, которые знали, куда они идут, к чему приведет их цель, и не забывали о том, что гость в доме иногда важнее самого хозяина.
Иди-ка ты к черту, Лизель Бонвид!
Дорогая Лизель! Да, не удивляйся, что даже спустя столько времени я все еще называю тебя дорогой. Ты останешься такой для меня навсегда, и в мой короткий срок, отпущенный мне на земле, прерываемый добровольно, и после, если там меня хоть что-нибудь ждет. Если россказни про перерождение и жизнь после смерти – ложь, то ты все равно должна знать, что я покину этот бренный мир с твоим именем на устах, бесконечно повторяя: «дорогая Лизель, дорогая Лизель». Несмотря на все то, что ты сделала со мной, с моими чувствами и жизнью, у меня не было и уже наверняка не будет человека, который сумел бы стать ближе и роднее, чем стала однажды ты.
Я как сейчас помню тот хмурый осенний вечер, когда мы с тобой встретились впервые. На тебе было темно-бежевое пальто и солнцезащитные очки, от которых не было ровным счетом никакого толка – в ту осень солнце не часто выползало из-за туч, чтобы облегчить унылое осеннее существование своих подопечных. Мне было тогда крайне плохо, настолько паршиво, что не хотелось думать о том, что жизнь однажды заиграет яркими красками, как это было когда-то давно. В ту пору я совершенно утратил веру в простую мысль – что после самой темной ночи настаёт рассвет. Я был подавлен, сломлен и одинок, ни один человек в мире не сумел бы развеять мою грусть. Мне хотелось пустить по ветру то немногое, что у меня было, уехать так далеко, как только получится. Может, на Северный полюс, или в Ушуайю. Жаль, кстати, что мы так туда и не съездили.
Не помню, к чему я это вел. Как обычно – все вылетает из головы. У меня никогда не выходили складные рассказы, и ты постоянно перебивала меня, чтобы закончить любую начатую мысль самостоятельно. Я раздражался и бесился из-за этой твоей привычки, но сейчас понимаю – если бы не она, я бы не кончил ни одну свою историю.
Так вот, в день, когда мы встретились, настроение мое было хуже некуда. Кажется, начинал моросить дождь, или он шел все время, выйдя из дома вместе со мной. У меня не было зонта, капли падали за шиворот, отчего создавалось неприятное ощущение, что мой младший брат крадется за мной по пятам и каждые пару секунд брызжет в меня водой из-под крана. Отвратительно. Тебе тоже не нравилось, когда он проворачивал подобные фокусы с тобой, но ты относилась к нему, да и ко всем остальным, так терпимо, так благосклонно, что даже этому сорванцу становилось неловко отряхивать мокрые руки в твою сторону.
Ты удивительная, моя дорогая Лизель! Я понял это сразу же, как только взглянул на тебя. Твое бежевое пальто и огромные очки, которые были совершенно не к месту! Все в твоем облике говорило об одном – ты уникальная. Странно, наверное, что человек, подавленный настолько, что завидует даже земляному червю, мог думать о том, насколько удивительна девушка, стоящая на перекрестке рядом с ним. У тебя тоже не было зонта, но ты улыбалась так широко и ослепительно, что любой бы догадался сразу – тебе не нужен зонт. Стоило тебе захотеть, и дождь кончился бы моментально, ветер стих, а тучи расчистили бы небо и уступили дорогу солнечным лучам. Отчего-то тебе не хотелось приказывать погоде, может, ты тоже была не в настроении, может, просто задумалась о чем-то другом.
Так поразительно совпало, что мы брели в одном направлении. С каждым шагом во мне крепла уверенность, что я не зря вышел из дома, откуда выбирался в тот период даже реже, чем солнце появлялось на небе. Помню, кто-то из друзей позвонил мне среди ночи, пьяный или сонный, не разобрать, и настоял на том, чтобы я приехал к ним на следующий день, поскольку должна была состояться вечеринка, где собирались все сливки общества. И этот друг долго и нудно расписывал, как много замечательных и интересных людей там покажется, и как здорово будет с ними со всеми повидаться и познакомиться. Знаешь, там должны были появиться мои старые знакомые по университетским временам, те, с кем я только начинал свою карьеру, мои первые издатели с тех дней, когда я еще вертелся в литературных кругах, и новые лица, с которыми можно было бы завязать полезное знакомство.
Можно было бы…если бы только не ты, направляющаяся туда же, куда шел я. Как я уже упоминал, мне было плохо, так плохо, что хуже мне стало только сейчас. Сейчас – это в последние несколько дней, настолько паршивых, что я сел писать это письмо. Если ты еще не догадалась, то облегчу тебе задачу. Я ведь знаю – ты терпеть не можешь шарады и загадки. В игре «двадцать вопросов» ты сдавалась на третьем круге из-за давящего чувства неопределенности. Мне так и не удалось понять – почему тебя так пугала неизвестность? Ты любила перемены, в тебе был дух авантюр, ты могла жить в неведении касательно какого-то важного вопроса годами, ты сама была насквозь пропитана таинственностью, но стоило на горизонте возникнуть тайне или неопределенности, созданной не тобой лично, ты приходила в ярость. Если бы ты была сейчас рядом, я обязательно спросил бы у тебя снова. Представляю, что ты ответила бы:
– Кончай занудствовать, ладно? Вечно ты об одном и том же. Я не знаю. Просто такова моя натура.
Мне пришлось бы переиначить вопрос, подобраться обходными путями, пытаясь вывести тебя на чистую воду, но ты только пожимала бы плечами и говорила:
– Какой же ты глупенький! Хватит приставать ко мне со своими дурацкими расспросами. Мне не нравится, когда я не знаю, что происходит или будет происходить со мной в ближайшие дни. Терпеть не могу, когда что-то неясно. Вот и все.
Конечно, это не все, это не объясняется так просто. Твои слова вообще редко что-то объясняли, только еще больше запутывали. О, ты умела ставить меня в тупик. Бывало, я спрошу тебя о чем-то, а через десять минут мы уже спорим из-за протекшего крана, который я забыл починить три года назад. Это было невыносимо. Но самое интересное – ты всегда аккуратно и тактично парировала даже самые изящные мои аргументы, я просто терялся, не зная, что тебе отвечать. Что, к примеру, мог я ответить на твои поцелуи? Ничего, я целовал тебя в ответ. Что мне оставалось делать, если ты переводила все на метафизический уровень? Ничего, я чувствовал себя глупым и униженным. А когда ты подходила к вопросу с психологической точки зрения, я путался и терялся моментально. Наши разговоры всегда были непростыми, но я любил их. Любил и тогда, когда ты перебивала меня, не давая говорить. Мне прекрасно известно, почему ты так поступала – иначе я не договорил бы до конца дней.
Представляешь – ты молча слушаешь начатый мной монолог, не вставляя ни слова, и я мелю языком без остановки. Ночь сменяется днем, весна – летом, мы уже оба обессилили и отощали, с трудом можем пошевелиться, никто из нас не представляет, что творится в мире, простирающемся за окнами нашей маленькой квартиры. А я все говорю, говорю, говорю. И мне, верно, кажется, что мысль так и не высказана, что по этой теме осталось столько всего, что можно добавить, и я не сомневаюсь в том, что каждое слово – точное попадание в цель, а никакого не размазывание яиц по стенке, как ты называла мои рассказы.
Ты так часто бывала несправедлива! Особенно – по отношению к нашей квартире. Что это был за чудный уголок! Буквально рай на земле. У каждой вещи было свое место, все стояло там, где должно было стоять, и наша большая кровать с махровым зеленым пледом, и полочки, которые мы вешали вместе, и тумбочка, и маленькое зеркало, найденное мной для тебя. Какая у нас была кухня! Что с того, что она была тесновата? Нигде в мире не было такой милой кухоньки, на которой было бы так приятно сидеть в кресле, глядя, как ты стоишь напротив меня, скрестив руки на груди, опираясь на белый кухонный шкаф, и что-то рассказываешь. Можно было дотянуться до самой верхней полки, где стояли кружки, смастеренные тобой в гончарной мастерской, а потом сбросить все со стола на пол и заняться любовью. Каждая поверхность в том доме на бульваре Мерендель помнит прикосновение твоего тела, хранит жар моего. Как сладко там спалось, ты же помнишь? Кот проскальзывал в комнату ранним утром, терся о вечно холодную батарею, забирался к нам в постель, и ты ворчала, что тебе все это надоело.
– Сколько можно повторять? Почини эту чертову дверь, иначе я вышвырну твоего кота на улицу. И повесь уже шторы! Стоит этому нахалу пройтись и спугнуть мой чуткий сон, глаз уже не сомкнуть, потому что все залито светом!
А мне так нравилось, что у нас не было штор. Знаешь, бывают квартиры, в которых без штор создается впечатление неприкаянности, сиротства, иногда даже ужаса, но у нас ничего подобного не было, как бы ты ни настаивала на этом! Без штор у нас было столько пространства, столько света и контакта с окружающим миром. Занавески требуются лишь тем несчастным, чьи окна утыкаются в соседнее здание, и каждую секунду есть риск, что за твоими утренними ритуалами наблюдает какой-то извращенец с противоположной стороны улицы. Наша же квартира выходила окнами на набережную. Широкую, пыльную, всегда живую набережную, наполненную звуками музыки, смехом, любовью, журчанием воды и пароходами. Как можно не влюбиться в подобное место? У тебя получилось, к сожалению.
Тебе вообще всегда удавалось то, что не удавалось никому больше. Чаще всего это было интересно, захватывающе, восхитительно. Ты пробуждала во мне зависть, заставляла хотеть большего, вдохновляла на перемены и стремление к лучшему. Мне хотелось стать таким же, как ты. Обрести твою свободу, твою оригинальность, независимость, свой взгляд на мир и отношение к вещам. Как легко ты решалась на безрассудные и безумные поступки, как просто тебе давалось все, за что бы ты ни бралась. Даже то, что тебе не доводилось пробовать раньше, ты осваивала практически моментально! До сих пор чувствую восхищение и нарастающий ком желчи. Да, да, в глубине души мне все еще завистно. Но у тебя был недостаток. Не один, но именно этот был хуже всех. Ты умудрялась увидеть плохое там, где ничего плохого не было. Даже в самый солнечный день ты бывала чернее тучи, даже в лучшие времена, когда уже ничто не могло омрачить нашего безоблачного существования, ты морщилась и твердила:
– Мне скучно! Мне плохо! Мне все надоело! Все не так!
– Что не так, моя дорогая?
– Я же сказала – все не так. Все – значит, абсолютно все.
И мне приходилось выдумывать, выкручиваться, изобретать всякий раз новые способы, чтобы развеселить тебя, сделать лучше, избавить тебя от сомнений, неуверенности, страданий. Ты становилась веселой и жизнерадостной. Ты умела жить так, как никто больше в целой вселенной, но и печалилась ты так, как в аду не печалятся. Меня то знобило, то бросало в жар от твоих настроений, которые сменялись всегда так неожиданно, непредсказуемо. Любое резкое слово могло тебя ранить, обидеть, погрузить в депрессию, как любая мелочь могла рассмешить тебя, вдохнуть в тебя жизнь, заставить радоваться подобно малому дитю. Как дорого я готов был заплатить за простой ключ к пониманию твоих настроений, твоих мыслей! Наверное, сейчас я отдал бы все до последней пары рваных носков и твоей заколки за то же самое, но никто не предлагает мне подобную сделку.
– Да что же ты мелешь? – спросила бы ты, будь ты сейчас рядом. Я не нашелся бы, что ответить, ибо сам уже забыл, о чем веду разговор. – Говори четче, пожалуйста, ты хотел сказать, о чем это письмо.
– О тебе. Только о тебе, дорогая Лизель, как и вся моя жизнь.
Извини, я действительно отвлекся. Скорее всего, перед отправкой мне придется перечитать все написанное несколько раз, вычеркнуть ненужное и составить новый вариант прощания – покороче. Иначе ты не станешь даже раскрывать его. Могу вообразить – курьер или почтальон звонит тебе в дверь, ты открываешь спустя несколько минут, сонная и удивленная, может, запыхавшаяся, так как искала одежду по всему новому дому. Спрашиваешь:
– Что это за талмуд Вы притащили? Я не собираюсь ничего у Вас покупать! Библию продайте в доме напротив, там живет набожная старушка, хотя она тоже пошлет Вас куда подальше с этой писаниной.
– Нет, мэм, понимаете, это заказ на Ваше имя.
– Я ничего не заказывала. Не понимаю – какое удовольствие в том, чтобы беспокоить людей, вторгаясь в их личное пространство. Здесь, между прочим, частная территория. Я сейчас позову своего мужа.
Разумеется, мне ничего не известно о твоем семейном положении. Печально умереть, не узнав, вышла ли ты замуж, или поселилась вместе с какой-нибудь подружкой, или у тебя просто есть бойфренд, с которым вы состоите в свободных отношениях и закатываете по вторникам свинг-вечеринки. Так или иначе, ты задашь жару бедолаге курьеру, на чью долю выпадет такая непростая задача – передать тебе мою предсмертную записку. Или предсмертный роман. Шутка. Я помню, что тебе никогда не нравились мои шутки. Но я все еще шучу. Без юмора моя жизнь стала бы совсем невыносимой. Хотя кого я обманываю – я шутил беспрерывно с тех пор, как научился говорить, а теперь пишу предсмертную записку. Запомни, моя дорогая, мудрость, которая открылась мне перед смертью: юмор никого не спасает, а смех не продлевает жизнь. Ха-ха. Мне и самому не смешно, но что же поделаешь со старыми привычками?
Кстати, о привычках, не избавилась ли ты от той, которую мне так удачно удалось изобразить на предыдущей странице? Зачем открывать дверь незнакомым людям, зачастую оказывающимся шарлатанами или продавцами сковородок, будучи на девяносто процентов уверенной, что они не скажут ничего толкового или важного? Я не встречал больше никого во всем мире, кто открывал бы дверь всем и каждому. Не просто отпирал, но еще и вступал с ними в диалог, пререкался и двадцать минут выслушивал бессвязный бред, чтобы потом еще столько же времени высказывать свое недовольство. Почему бы просто не отключить дверной звонок, или не смотреть в глазок, или не сказать, что взрослых нет дома. Сколько способов можно выдумать, чтобы избежать неприятного разговора и выяснения отношений с чужим человеком! Почему ты так и не воспользовалась ни одним из них, ведь у тебя долго был пример бездействия или противодействия в таких ситуациях – я.
Что ж, говорю ерунду. Ты никогда на меня не равнялась. А мне, между прочим, хотелось быть примером для подражания, или зависти, или предметом гордости! Я каждое утро вставал с мечтой – сегодня мне удастся совершить нечто особенное, за что ты полюбишь меня еще сильнее, за что ты будешь мной гордиться. Что-то не срослось. У меня никогда ничего не срасталось. Даже пустячный перелом безымянного пальца на левой ноге – и тот не сросся! Несмотря на все мои усилия, я так и не стал для тебя человеком, которому хотелось бы соответствовать. Это мне приходилось соответствовать тебе, из кожи вон лезть, чтобы быть достойным и равным.
Сейчас уже нет смысла писать обо всем этом, но как сложно удержаться! Дорогая моя, почему так всегда выходит – люди годами копят обиды, не могут их высказать, и только потеряв близкого человека начинают задумываться о том, что стоило просто поговорить? Может, если бы мы умели слушать и слышать друг друга, нам было бы проще вынести весь этот кошмар. Я уже не могу представить себе наши ссоры, столько времени я провел, забывая их, что они действительно стали стираться из памяти. Теперь мне удается воссоздать немногое – твои упреки, твое совершенство, твою беспочвенную злость. А еще – день нашей встречи. Кажется, именно с этого я и собирался начать. Мне не нужно восстанавливать все по крупицам, чтобы пояснить, почему я дошел до этой отвратительной жирной точки в конце жизненного пути, которую собираюсь поставить не позднее, чем сегодня ночью. Ты и сама должна догадываться, что у меня далеко не все благополучно с того дня, как ты ушла от меня. Мне никогда особенно не везло. Ты у нас была по части везения.
Удивительно – как легко тебе все давалось и доставалось, точно ты была на несколько уровней ближе к Вселенной с ее центром исполнения просьб и желаний, чем все остальные люди. Порой это пугало, заставляя поверить, что наверху есть кто-то, кто внемлет нашим мольбам. Тебе даже не приходилось молиться. Ты просто выходила из дома, вообразив себе желаемый исход событий, встречу или находку, и загаданное тобой непременно сбывалось! Я всегда поражался твоей связи с окружающим миром, а некоторые мои друзья думали, что ты ведьма или какое-то неземное существо. Ты и впрямь являлась и являешься неземным существом. Как сейчас вижу ту тихую широкую улицу, по которой мы брели вдвоем в одном направлении, еще не зная, что через полтора часа нам станет слишком скучно на вечеринке, мы познакомимся и сбежим оттуда, чтобы залезть на крышу и закусывать дешевое вино рогаликами. Так вот, на этой улице дождь почти не капал, только с карнизов стекали крупные дождевые капли. Я шел совсем рядом, в каких-то двух метрах от тебя, так что мне было слышно, как ты напеваешь что-то себе под нос, рассматриваешь опавшие листья, путающиеся у тебя под ногами. Я хотел подойти еще ближе, но что-то меня останавливало, словно между нами возвышался незримый барьер, и все же – не мог ни обогнать, ни отстать. В какой-то миг ты замерла, на секунду или даже меньше, и еле слышно сказала:
– Вот бы сейчас съесть мороженого.
Сказать, что я был поражен – ничего не сказать. Какому ненормальному может прийти в голову в сырую промозглую погоду, которая стояла тогда, захотеть мороженого? Да ни одному здравомыслящему человеку ввек не выдумать подобную глупость, еще и озвучить ее вслух, остановившись посреди улицы! К тому же – я принялся вспоминать, есть ли поблизости магазины или кафе, или ларьки с мороженым, но самый подходящий вариант, где можно было бы попытать удачи, располагался на противоположном берегу реки, в нескольких кварталах от того места, где мы замерли на мгновение. Словно прочитав мои мысли, ты пожала плечами и бодро зашагала вперед, продолжая что-то напевать. Я задумался о том, как странно, что мне не удается выбрать другой темп ходьбы, более комфортный для меня в такой неприятный день. Даже если я замедлял шаг или нарочно ускорял, через пару метров оказывалось, что я продолжаю идти в двух метрах от тебя. Злость начала закипать внутри меня, я собрался встать как вкопанный и ждать, покуда ты не скроешься из виду, так долго, как придется. Не потребовалось. Ты, должно быть, тоже это помнишь. Такое не забывается. Мы как раз дошли до более оживленного перекрестка, где вечно толпятся заблудившиеся туристы, а таксисты громко ругаются друг с другом, перекрикивая галдящих чаек. И тут:
– Девушка, простите, Вы не хотите угоститься мороженым? Я купил два, но сдается мне, второй рожок я не сумею осилить. Будет очень любезно с Вашей стороны помочь несчастному обжоре.
Челюсть у меня отвисла. Это невероятно! Не бывает таких совпадений! Ты, наверное, все это подстроила. Как розыгрыш в автобусе. Я, кажется, рассказывал. Кто-то заходит в автобус, нажимает на кнопку связи с водителем, заказывает два бургера и большую картошку-фри, а на следующей остановке садится второй шутник, в руках у которого «заказ». Вот чем мне показалась та ситуация – розыгрышем, какой-то немыслимой шуткой.
– С удовольствием! Представляете, я как раз думала о том, как здорово было бы прямо сейчас съесть клубничный рожок с шоколадной глазурью!
Как небрежно ты это обронила! Сколько раз потом я видел ту легкость и доверчивость, с которой ты принимала подарки вселенной. О, для меня это вовсе не было просто. Я всегда ждал подвоха. Во-первых, мне, в отличие от тебя, приходилось вымаливать по несколько дней самый пустячный подарок. Во-вторых, с какой неохотой вселенная делилась со мной своими бесконечными дарами, так снисходительно и небрежно, точно пакетик для собачьих экскрементов мне в лицо швыряла. В-третьих, это почти всегда оказывалось не совсем то, что я просил. И, наконец, после каждого такого дара на меня сваливался целый ворох неприятностей. Как-то раз я умолял снизойти до меня, чтобы в магазине появились кроссовки подходящего размера. Знаю, что ты скажешь на это:
– Идиот! Кто же просит у Вселенной кроссовки?
– А кто просит у Вселенной мороженое?
– Я не просила у Нее, я просто озвучила вслух свое желание. То, что меня услышали – чистое везение.
Везение! Ненавистное слово. Никому не может так везти. А у меня всегда были проблемы с тем, чтобы подобрать подходящую обувь, между прочим. Так что я практически умолял о чуде. Будет тебе известно – оно свершилось. Кроссовки появились. Через несколько дней. Правда, стоили они дороже, чем я мог себе позволить. Пришлось взять в долг у Карлоса. Он передавал тебе привет. Совсем выжил из ума. Я ведь рассказывал каждому о том, что у нас произошло, но даже спустя столько лет Карлос всегда передает тебе приветы. Всегда был чумной, и время его не вылечило. Не представляю, что творится в голове у этого человека. Постоянная папироса во рту, взгляд безумный, растерянный, кажется, что даже когда глаза смотрят на тебя, сознание блуждает где-то далеко в заоблачной вышине. Может, он думает о своей семье, которую бросил в Венесуэле, может, представляет, какую выручку поимеет с новых тако, которые он изобретает каждую неделю, может, просто не понимает, где он, и как сюда попал, и тусуется со своим странным богом, у которого такой же рассеянный взгляд.
Мы как-то разговорились с Карлосом о религии. Представь, что он заявил:
– Мой бог отличается от твоего так же сильно, как отличается вегетарианский тако от рыбного.
Тогда я спросил, в чем же состоит главное отличие.
– В твоего бога верят многие, а в моего – только я. Он как выдуманный друг, который должен помогать мне решать мои проблемы, вытаскивать меня из беды и защищать мою семью от неприятностей и катастроф, а вместо этого – чем он занимается? Как ты думаешь?
– Не знаю…толкает наркоту, наверное…
– Нет же! Он разгадывает судоку. Только вообрази! Сидит себе на небесном троне, который в любой момент превращается в роскошный туалетный стульчак, и разгадывает судоку вместо того, чтобы оберегать своего подопечного. Единственного подопечного, амиго, у вашего бога, к которому обращены миллионы страждущих, нет-нет да найдется время, чтобы исполнить парочку простых желаний, а моему – плевать.
– Карлос, я не верю в бога.
– Да послушай же ты меня. Я сейчас вообще не об этом. Нет разницы – веришь ты или не веришь. Суть в том, что ваш бог все равно остается вашим, вне зависимости от веры. Вы его не выбираете, не создаете. Вы заблуждаетесь, когда думаете, что можете просто отказаться от него или сменить религию, он в любом случае будет вашим.
– Я с тобой спорить не собираюсь, – это была чистая правда.
Мы пили в баре, и я еле ворочал языком, а соображал и того хуже, так что спорить мне с ним не хотелось. Пусть он бы просто болтал свою ерунду, а я дальше разглядывал бы лед, плавающий на дне моего стакана. Но нет. Карлос – всегда Карлос. Он зацепился за эту тему и бил меня ей, как дохлой селедкой, пока я не выдохся и не рухнул на барную стойку.
– Не нужно со мной спорить. Ты мне ничего не докажешь, у тебя недостаточно аргументов и ума. Ты никогда не видел своего бога, не встречался с ним, не имел возможности лицезреть, как это всемогущее существо сидит там у себя, окруженное всем, что можно пожелать. Нет, больше, намного больше, у него там есть все сущее, даже то, что человек не в силах вообразить. Сидит, значит, в своей обители и разгадывает гребаное судоку! Этот лентяй вынудил меня бросить семью, оставить страну, заделаться продавцом тако, просто так, на досуге, пока заказывал себе новый комплект судоку. Ясно тебе? А затем снова заткнулся и перестал обращать на меня внимание.
Вот такой удивительный человек Карлос. Ты когда-нибудь встречала упертого барана, которому в голову взбрело, что у него имеется свой персональный, крайне равнодушный бог? Не знаю, в общем, беседует ли он постоянно со своим хранителем и творцом, или просто строит очередную безумную теорию, но он не слышит ничего из того, что я ему говорю. А поэтому – я задолжал тебе уже несколько сотен приветов от Карлоса. Если бы он передавал их в денежном эквиваленте, я мог бы спокойно уволиться с ненавистной работы и не переживать, что мне не хватает на новые кроссовки или аренду квартиры.
