скачать книгу бесплатно
Лишь теперь, когда Эльбиуса уже не было, и сила его воздействия ослабла; а пробужденные словами Феофана, обрывки воспоминаний притягивали за собой все новые и новые, – собственное прошлое сложилось, наконец, для Астария в цельную картину… Но что-то было не так. Старик мучительно всматривался в прошлое, вновь и вновь терзая, с трудом восстановившуюся, память. Было во всём этом что-то киношное, слишком уж правильное и логичное. Эльбиус представлялся теперь исчадием ада, а такого не могло быть. Ведь именно он научил Астария всему, что тот исповедовал ныне; ведь законы Жизни не изменились – пусть даже на человеческий взгляд они порой казались жестокими. Но ведь до сих пор он считал их верными? Арсена обучал, Родиона. Где-то случился сбой, но всё же… Если сейчас он разочаруется в Миссии – что останется ему под конец его огромной жизни? Знание, что всё это время потрачено зря, – если вообще не во вред?! Как теперь работать; как общаться с лесными друзьями, которые привыкли считать его главным и мудрым, которые полагались на него? Как мог он продолжать обучать преемника, если сам потерял смысл, и веру в нужность своей работы? Пусть Родион пока что следит за кнопками; хорошо, что ему хладнокровия не занимать, и он пока уверен в том, что делает…
А ему нужно переждать. Пока он не станет прежним. Если станет…
Ещё раз… успокоиться насчёт теперешнего, положиться на ученика, и – нырнуть в прошлое…
Как это могло происходить? Что ощущаешь, когда стирают память? Как мог кто-то сделать это, даже величайший из магов, – со своим собственным преемником? Астарий не владел такой техникой… Это было возможно лишь в случае со смертными, и происходило практически само. Или даже совсем не происходило, – вон как вышло с Анжелой, – она запомнила слишком много. Впрочем, может быть, сбой произошел в результате её изменения. Не так уж много было смертных, контактировавших с ними, чтобы статистику вести…
Нельзя удалить память ученику, нельзя! Тогда все знания пришлось бы передавать заново, и не один раз. Тогда – что? Ответ возник сам, простой и ясный, как это всегда бывает с правильно заданным вопросом. (Почему же столь редко используется этот метод? Так сложно сформулировать нужный вопрос? Или страшно узнать точный ответ? Ну, Астарию-то уже нечего больше бояться – хуже того, что он переживал сейчас, не могло быть ничего). Эльбиус не мог стереть его память. Он всего лишь вмешивался в его внутреннее видение, и показывал те картинки, которые хотел показать! Вот что… А позже удалял навязанные видения, словно их и не существовало вовсе… «С чистого листа», – любил он повторять… Память о самом существовании Гвендолин и Кевена, видимо, заблокировал собственный мозг Астария, так как, имея лишь оборванные куски, не мог сложить целостную картину.
Итак… Гвендолин. Что же с ней произошло? Теперь Астарий просил ответ у собственного разума, не искаженного чужими мороками. Он увидел её, как живую, – стройную и хрупкую, в сером одеянии, с капюшоном, из-под которого золотым ручьем стекали золотые волосы. Она стояла перед разгневанным Наставником, гордо подняв голову. Но он был вовсе не так взбешен, как считал Астарий. Эльбиус не в силах был испытывать настолько сильные эмоции – как можно было не подумать об этом?! Он хотел показать молодому преемнику, сколь велика его власть, и как он скор на расправу; что ожидает учеников за неповиновение. Чтобы в сознании того отпечаталась сила Учителя; чтобы возник страх; а вот ответную ненависть, как неизбежный результат, – он удалил…
Поступок молодой ученицы не противоречил законам. Она, как и все, имела право на личную жизнь, и расхождение ее мнения по этому вопросу с Учителем – не было преступлением. А Эльбиус не мог быть несправедливым, необъективным; не мог следовать своим эмоциям. Ну, конечно! Иначе ему пришлось бы дисквалифицировать самого себя! Гвендолин чувствовала неловкость за то, что повела себя, как девчонка, а не преемница мага. Она была отправлена курировать восточные территории, оставаясь при этом ученицей, и контактируя с Учителем. Ведь других учеников также отправляли по разным местам; они крайне редко встречались даже в период обучения.
Что же тогда с Кевеном? – размышлял Астарий. – Нет, в том случае, к сожалению, ошибки быть не могло… Он и тогда видел лишь картинку, показанную ему Эльбиусом, а затем убранную милосердно, но, – правдивую картинку. В этом случае Астарий действительно нарушил закон, открылся смертному, и наставник скрупулезно выполнил необходимое действие, или приказ… кого? До сих пор мучило – где они, эти Высшие? Почему столько лет идёт игра в одни ворота? Крайне редко он получает какие-то указания – через тот же ноутбук, или слышит приказ напрямую в своей голове. Но, Создатель (или Создатели, или кто?) ни разу не вступил в открытое общение. Эльбиус говорил – придут сами, укажут Путь. Так ли? Или, несмотря на свою избранность, лишь Астарий настолько несовершенен, что до сих пор не удостоился этой чести?
А Гвендолин? Где она сейчас? Вдруг она знает о Высших? Жива ли? Если да, – то почему не искала способа встретиться с ним? Быть может, ее разуму показали такую же, противоположную картинку о его гибели? Специально, чтобы не вздумала искать? А после – она также забыла?
Сердце внезапно участило свой ритм, тело окутало теплом. Старик почувствовал, что рот, почти против воли, начал улыбаться, – скованно и трудно, словно преодолевая судорогу. Когда он улыбался последний раз?
– Гвендолин! – позвал он мысленно, вслушиваясь в себя. – Гвендолин, отзовись!
– Да! – со смехом прозвенел в голове забытый голос. Словно трубку телефонную сняли. – Я знала, что рано или поздно ты появишься, и позовешь меня!
– Гвендолин, ты жива! Ты всё это время знала обо мне, и молчала? Почему?
– Ну, положим, не всё время… Много позже ухода Эльбиуса. Но, знала, да. Я же верила, искала. Потому что любила. Искала, как только сумела вспомнить. Но ты был слеп. Звать тебя было бессмысленно.
– А теперь… ты для меня – всё. Это не признание в любви. Ты просто вернула мне смысл. Это важнее, чем жизнь, я могу умереть завтра или вчера… Но лишь вспомнив, что ты есть, – я смог улыбаться. Шевелиться, говорить…
– Я знаю, любимый. Я знаю… И всегда знала, что наступит день, когда ты поймёшь, что главное…
– Мы встретимся?
– Да. А сейчас… спи. Тебе нужно отдохнуть. Мы могли бы встретиться прямо сейчас, но подожди; дай телу и душе отдых; ты так измучился за все это время. Немного нам осталось, надо поберечь себя. – Словно две нежные прохладные ладони легли на голову Астария, сердцебиение унялось, и он погрузился в спокойный глубокий сон, кажется, первый раз за несколько лет.
Монахи и юные послушники проходили на цыпочках мимо кельи святого старца, который впервые на их памяти заснул здесь с незапертой дверью, с безмятежной улыбкой на лице…
ГЛАВА 7
ВИКТОРИЯ
Виктория с отвращением вытащила из ящика оставшиеся овощи: лук и морковка совсем сгнили. Она выбросила их в ведро. Несколько картофелин, вроде бы, выглядели прилично. «Главное, что всё цело, значит, мышей за три недели не завелось, слава богу… Если бы они могли проникнуть в дом, то, конечно, начали бы свои поползновения со временно пустующей квартиры», – рассеянно думала она. В морозилке нашлись нарезанные помидоры в пакетике; есть курица и крупа. Уже что-то…
Так всегда бывает, когда возвращаешься с путешествия, – дом кажется чужим, непривычным, заброшенным. Трудно вновь втягиваться в хозяйство, готовить на кухне, а не перекусывать готовой едой, по-быстрому, в машине, а после – просто выбрасывать упаковки при каждой остановке, если есть мусорные баки. И никакого тебе мытья посуды… Перед глазами всё ещё мелькали вежливые надписи: «Спасибо за чистоту на дорогах! Счастливого пути!», милые забегаловки на трассах, постели и душевые кабинки в мотелях; разнообразные новенькие полотенца и постельное бельё; даже туалеты. Ей нравилось находиться в дороге, ни к чему ни привязываться, не заботиться о том, что будет дальше с этими чужими вещами; заплатить за постой – и снова в путь. Чувство свободы и новизны, интереса, неожиданности в каждой ерундовой мелочи. Пожалуй, именно эти, постоянно меняющиеся, картинки жизни, а не сама цель – пляж и море, – было самым главным, что она искала в путешествиях. Несмотря на все риски и страх, порою настолько сильный, что она молилась лишь о том, чтобы добраться живыми. Парадоксально, но это и давало ощущение полноты жизни. Кажется, она понимала женщин, идущих на фронт во время войны. Может быть, это звучит кощунственно, но только в такие моменты ты по-настоящему счастлива – тем, что жива. Это и есть сама жизнь, поток, движение, которое не замечается в рутинных буднях (хотя, конечно, от падения внезапного кирпича на голову гипотетически не застрахован никто и нигде, даже в самом спокойном месте, но нужно быть настоящим философом, чтобы постоянно думать об этом, а не просто знать в теории…)
Теперь Виктории надо вновь привыкать, что у нее есть шкафы, и одежда, которой намного больше, чем необходимо прямо сейчас. Одежда на все четыре сезона (из которых три проживаешь лишь по необходимости, в ожидании лета). Она должна быть аккуратно развешена и разложена по шкафам, а не просто закидываться в сумку под кроватью; за всем этим необходимо следить: протирать пыль, раскладывать антимоль, и тому подобное…
Ранним утром синяя «Ауди» медленно, из последних сил, катила по улицам спящего еще города. Андрей, Виктория и Ася вернулись домой, пошатываясь от усталости и стресса. Они занесли в квартиру лишь самые необходимые вещи, и сразу же легли в отсыревшие постели. Летом, вне отопительного сезона влажность в доме была катастрофическая; квартира казалась холодной и промозглой. Зато на шумных и пыльных, в сравнении с югом, улицах, пока еще ласково припекало солнышко. Два обязательных действия перед тем, как рухнуть в кровать: открыть газовый и водяной краны, и отправить самое важное сообщение самым важным людям – родителям: «Мы дома». Точка. Остальное может подождать.
Андрей после дороги ещё долго будет спать. Виктории, проснувшейся к пяти часам вечера, пришлось потихоньку вновь входить в привычную колею. Первым делом, она приняла душ. Нехотя – ей казалось, что этим действием она смывает с себя запах моря, юга, дороги, мотелей. Словно, с прилипшей дорожной пылью на теле каким-то образом могли сохраниться морская соль и романтика путешествия, а помывшись в собственной ванной, она утверждала себя в статус вернувшейся. Что было, конечно, несусветной глупостью.
Виктория наспех расчесала мокрые волосы, выгоревшие сейчас почти до орехового цвета; полюбовалась непривычным, для домашнего зеркала, отражением загорелого тела. Сорок четыре года ей никак не дать, порой ей даже неловко называть свой возраст – могут подумать, что она кокетничает, нарочно завышая цифры, и наблюдая за реакцией людей. Зачастую она испытывала противоречивые чувства: с одной стороны, приятно выглядеть намного моложе паспортных данных, а с другой, – возникало отчаяние: зачем я такая? Внешность была отражением души, которая не взрослела, не успокаивалась, вечно искала и ждала чего-то; искала саму себя, словно подросток. Кризис четырнадцати лет плавно перетек в кризис тридцати, сорока, – а душа всё не менялась. Если бы она попыталась обрисовать кому-то собственные мысли – тоже ничего бы не вышло. Молодо выглядящих, к тому же гораздо более модных и ухоженных, чем она, женщин, очень много, – но это другое. Они могут быть шикарными, уверенными в себе, и все-таки взрослыми. А она – как девчонка. Порой кажется, что её всерьёз никто не воспринимает. Вон, как недавно был шокирован сосед – милый одинокий старичок, смешливый балагур, вечно гуляющий с лохматым псом, обожавшим Викторию. В разговоре с ним она случайно упомянула год окончания школы, да сказала, что тоже была пионеркой. У соседа сильно вытянулось лицо, он ошарашенно взглянул на неё, видимо, быстро посчитав в уме, затем спросил о возрасте. Услышав ответ, долго удивлялся и качал головой. Сама того не замечая, Виктория кокетничала с разговорчивым дедом. Кокетничала в своём стиле – то есть, ласково и охотно разговаривала, непроизвольно становясь обворожительной. По той самой причине, что здесь не могло возникнуть никакой двусмысленности. И ещё потому, что она-то твердо знала: возраста не существует, есть лишь человек, со своей неповторимой душой. Лучше подарить невинную радость тому, кто не ожидает её, чем каком-нибудь самодовольному хлыщу, который начнёт воображать невесть что…
Наверное, и на работу проще было бы устроиться, будь она лет на десять моложе, но имея другой, более взрослый, облик – возможно, короткую стрижку, которая, по словам стилистов, молодит. На самом деле, короткая стрижка даже школьнице придаёт вид взрослой женщины. А с чем Виктория никак не могла расстаться – это с длинными волосами. Сейчас они светлее обычного, а кончики окрашены в пепельно-розовый цвет – точно, как у подростков. Ну и пусть, зато ей так нравится.
Виктория вздохнула, вытерлась ярко-синим (пляжным еще) полотенцем. Натянула пляжное платье – чёрное в ярких розовых цветах. Теперь надо дойти до крошечного магазина, расположенного прямо во дворе, и купить хотя бы пару луковиц.
Скрип двери, быстрое шарканье тапками, прикосновение теплых ладошек к спине… Ася. Сонная и улыбающаяся, кудрявая и растрепанная; в розовой, с веселым принтом (сердечко и котенок), пижаме «Hello, kitty». Совсем взрослая девушка, а по сути – ребёнок. Даже хорошо, что она невысокого роста, наверное, в бабушку – всего метр пятьдесят восемь. Лишний раз за ребенка и примут, если не сильно приглядываться.
– Проснулась? – Виктория обняла дочку. – Давай тогда и тебя умоем. Пошли мыться.
– Мыться! – подтвердила Ася, и бодро прошлепала в тесную ванную, зажурчала водой.
Виктория вошла следом, когда дочка, раздевшись, и затолкав пижаму в стиральную машину, уже сидела на пластиковой скамеечке в ванне, и поливала себя душем.
– Давай всю тебя помоем… Вот так. С мылом. Теперь бери пенку. Вот так… Теперь смывай хорошо.
Завернув Асю в полотенце с изображением дельфина, Виктория помогла ей выбраться из ванны (просто так, на всякий случай, по старой привычке.) Они прошли в Асину комнату («Ох, сколько же тут всего прибирать нужно. Но это потом, потом…»), надели легкое пестрое платье, причесались… Точнее, причесывала Асю Виктория. Это действие не представляло никакой сложности, но не имело ценности, ясного смысла для Аси, и потому игнорировалось ею; когда длинные кудри мешали ей, падая в беспорядке на лицо, она просто отводила их руками. Или могла зацепить их простой заколкой-зажимом, но так, что это не помогало – заколка просто болталась в волосах. Зато Ася знала, где взять в шкафу трусики, платье, или пижаму; знала, когда и что нужно надеть (пускай даже задом наперед); знала, как застелить свою постель, где «живут» простыни, наволочки и подушки…
– Макарошки! Пить!
– Макарошек ещё нет, их надо сварить, зая. Давай поставим воду греться…
Ася уже настойчиво пихала ей в руки пакет с макаронами, вынутый ею из шкафчика.
– Хорошо, хорошо… Сейчас. – Виктория положила протянутый пакет на стол. – Сначала вода закипит, и надо ещё посолить. Вот тебе пить. – Она развела кипяченой водой протертую с сахаром клюкву. – А сейчас помоги мне нарезать овощи для супа.
Это была волшебная фраза. Очищенные Викторией картофелины, и сохранившуюся с дороги половинку сладкого перца Ася нарезала радостно, напевая песню Золушки из фильма. Она отлично знала, какие из овощей бросать прямо в кастрюлю, а какие необходимо предварительно обжарить на сковороде. Процесс работы отвлек Асю от макарон. Чуть позже они вдвоем дошли до магазинчика во дворе, и купили необходимые продукты.
Поужинав, Ася взяла свой планшет. Виктория включила вайфай-роутер, и тоже решила заглянуть в сеть. В «Контакте» накопилось много сообщений. Одно из них, от той самой «Энжи», которая недавно просилась к ней в друзья, повергло в шок. «Виктория, вы ведь помните Арсена? Его душа жива, и всё ещё любит вас. Только теперь его зовут Александр.»
ГВЕНДОЛИН
Она уронила морщинистое лицо в ладони, и заплакала. Сколько лет прошло с тех пор, когда она проливала слёзы в последний раз, Гвендолин не могла бы сосчитать, даже если бы захотела. Слишком поздно всё, слишком поздно. Теперь она сумела лишь помочь Астарию, вытянуть его душу из ада, в котором оказался он, прозрев. Она могла бы обрадоваться, что, хотя бы сейчас, он потянулся к ней, позвал её. Его вины в разлуке не было, их одинаково обманули, только она, со своим женским чутьём и настойчивостью, непокорностью к навязанной извне чувственной амнезии, – разобралась во всём раньше него. Вначале каждый из них считал, что другой мертв. Затем она узнала, что возлюбленный жив, но думала, что Астарию нет до неё дела, что любила лишь она одна, а он живёт себе спокойно, и полностью удовлетворен одинокой жизнью. Гвендолин была для него лишь нелепым эпизодом. Теперь она знала правду; она ощутила его душу. Она нужна ему. Только… уже не в том смысле. Он не был больше способен ничего дать – ни чувств, ни жизни. Он вспомнил её, как своё единственное счастье, но душа его выжжена дотла, опустошена; она не сможет даже принять острую радость запоздалой любви. Он нуждался лишь в утешении. Она дала ему это. Но их самих нет больше; их история закончена…
Она была намного моложе Астария, но казалась себе совсем древней. Нет, не из-за морщин, избороздивших лицо, не из-за того, что, золотая когда-то, коса стала серебряной, – глаза её по-прежнему светились теплом и любопытством к событиям жизни; фигура оставалась такой же стройной, осанка – гордой. Но она столько пережила за это время… Полуголодное детство, не слишком весёлая юность, несколько лет довольно удачного замужества, – те годы вспоминались теперь лишь как преамбула к жизни; казались лёгкими, веселыми и простыми, хотя на самом деле вовсе не были такими. Затем – смерть, и новая жизнь в стане избранных. Эльбиус, Астарий… Она никогда не смела заговорить с учителем об Астарии. Их безмолвный уговор, прощение Гвендолин по умолчанию, обсуждение любых тем, кроме её поступка, продиктованного чувствами (что считалось постыдной слабостью), – угнетало её. Что чувствовал сам суровый наставник – было для неё загадкой. Она всё же выполнила ту роль, что изначально предназначалась для неё. Считая, что Астарий уничтожен за непослушание, и, главное, пожалуй, – что он не испытывал к ней ничего, кроме симпатии, – ведь он не говорил о любви. Мало того, что любимого больше нет, – она ещё и права не имеет оплакивать его, как если бы чувства были взаимны. Что может быть ужаснее? – чувствовать себя глупой, нелюбимой, и виноватой одновременно! А вот Эльбиусу она нужна; он избрал её для себя. Он считает, что она обладает большим потенциалом, и даже говорит, что испытывает к ней привязанность, – настолько, конечно, насколько позволено Законом. Она должна ценить это. Она должна прилежно учиться, выходить на новый уровень, и работать. Они – пара.
Конечно, она ценила. Она пыталась даже найти тепло и радость, обнимая тело Эльбиуса. Но в его объятиях испытывала лишь физическое удовольствие; настолько физическое, что даже удовольствием назвать сложно. Суровый гуру давным-давно так тщательно вытравил запретные эмоции из души и тела, что ни одна женщина не могла бы согреться возле него.
Эльбиус так и не узнал, что она в самом деле перешла на новый уровень. Не на тот, что был у него. Качественно другой… Он постоянно распекал её за то, что она сильно чувствует, не может отстраниться от эмоций. Работая над человеческими судьбами, принимает их близко к сердцу. Оттого теперь ей казалось, что она прожила миллионы жизней. Истратила себя всю… Тем не менее, пока Эльбиус, Астарий, Александр, Родион, и другие избранные «постигали гармонию алгеброй», – Гвендолин решала вопросы интуитивно, руководствуясь теми самыми, запретными эмоциями. Она достаточно быстро поняла, что чем меньше будет делиться с учителем, тем лучше и спокойнее ей будет жить. Она вышла на прямую связь с Высшими силами; ноутбук ей почти не требовался. Для неё не существовало законов и запретов. Постепенно она отдалилась от Эльбиуса, появляясь у него всё реже и реже; территории их лишь частично пересекались. О том, что бывший наставник прекратил свою долгую земную жизнь, она узнала свыше. Это произошло не слишком давно. А там, наверху, сейчас преобладали женские энергии, о чём, конечно, не могли знать негибкие кураторы-мужчины, свято соблюдающие данный им Закон.
«Этот мир становится слишком женским», – с грустью думала Гвендолин. – «Мужчины лишь играют в привычную игру своего ума, власти и логики, на самом деле, – не сознавая истины, не ощущая её. Женщины по-прежнему подыгрывают им, изучая различные пособия о том, как завоевать мужчину… Но женские качества: эмоции, гибкость, чувственность, интуиция, – зачастую дают куда более быстрый и верный результат. Даже среди мужского населения сейчас выигрывают те, кто более развитой интуицией ощутил необходимость как раз этих свойств, и не побоялся, что его сочтут немужественным… Навряд ли справятся без меня Астарий с Родионом. Первый выдохся, и замучен угрызениями совести; непривычный шквал эмоций выбил его из колеи, не навсегда ли… Второй просто не имеет Силы. Возможно, она появилась бы, если б он прошёл через эмоции – кроме негативных и материальных, конечно; таких ему хватило сполна. Но сейчас он – всего лишь приложение к ноутбуку. Они могут вечно качать головой, рассуждая логически там, где нужно решать чувствами. А ведь я тоже не всесильна, чтобы работать за всех. Но, всё-таки, придётся помочь…»
Гвендолин медленно поднесла ко лбу сложенные щепотью длинные, коричневые от загара пальцы, унизанные массивными золотыми перстнями. На одном из них сверкал оттенками молодой травы квадратный изумруд, на втором – светился солнечными лучами золотистый цитрин. Мудрость, тайна, проникновение и интуиция… Она любила и верила в силу определенных камней, ведь то, что мы любим, и чему верим – всегда помогает. Всё просто… Кабошон рубина, рядом с крупным алмазом, сияли на левой руке – сила, власть и страсть… Она прикрыла глаза, мысленно призвав к себе помощников и друзей.
– Здрава будь, Хозяюшка! Что за треба в нас возникла? Чую, дело срочное? – невысокий, кряжистый мужичок низко поклонился Гвендолин. В странной одежке, похожей на бурку с папахой, только вот материалом для них служила кора дерева; с торчащими из рукавов, из-под шапки листьями; с хитрованской улыбкой в пол-лица. Лицо выглядело вполне обычным, если не обращать внимания на особую задубелость кожи, которая порой появляется у живущих на свежем воздухе круглый год.
– Будь здоров, Казимир! И тебе, Глафира, здравствовать, и тебе, Заряна! Благодарю, что откликнулись сразу! Дело важное. Лишь вам доверить могу.
– А как же иначе, Гвенна? Прибежали, знамо дело. Разве наши дела с твоим сравнятся? – статная, чернокосая, румяная колдовскими красками, ведьма Глафира немного запыхалась; она взволнованно глядела блестящими чёрными очами на задумчивую Гвендолин, сидящую в высоком резном кресле возле гадального (он же – обеденный) стола.
Гвендолин не скрывалась от людей. Да и где здесь было укрыться? – степи, поля. Ничего особенного, что есть на отшибе села странный домишко ворожеи-травницы, не похожий на другие хаты. Мало ли таких старушек в деревнях. А сколько ей лет, и чем она ещё занимается – можно никому не сообщать. Внутреннее убранство дома выглядело неким синтезом русской избы, церкви, и приёмной медиума. Только Гвендолин не соблюдала никаких правил: на одном столе могли лежать и карты Таро, и Библия, и хрустальный шар; а также и самовар с чайными чашками, и тарелка с супом, и любовный роман. «Все ограничения происходят оттого лишь, что люди не могут отдифференцировать в собственной голове некоторые вещи. Потому и считают кощунством, скажем, положить еду рядом со священным предметом. В самой еде, или мирской книге нет ничего оскорбительного для мистических предметов, как и в них – для церковных. Этими свойствами их мысленно наделили сами люди. Всё существует первично в наших мыслях и чувствах…»
Гвендолин встала, разлила по чашкам ароматный напиток.
– Кипрей и мята… Держи, Глафира; отдышись, дорогая. В твоём возрасте, так бегать… Пусть и кошкой – не на крыльях же. – Прозрачные глаза смотрели на немолодую ведьму с невероятной, завораживающей теплотой. – И вы, друзья мои, угощайтесь, насладитесь ароматом… Теперь к делу. Никакой катастрофы нет; у нас – вообще всё в порядке.
– Ну, слава те… – тихо перебила Глафира.
– Но мне необходимо покинуть вас на какое-то время. В другом районе ситуация вышла из-под контроля.
– Ах?! – испуганно вскинулась хрупкая Заряна, обхватив слегка зеленоватыми пальцами изящную фарфоровую чашечку. Тонкое полупрозрачное тело, светящееся сквозь струящееся белое платье, резко вздрогнуло, и часть напитка выплеснулось. Она обожглась бы, если бы могла обжечься. Заряна была из самых простых русалок, но, в отличие от других, обладала острым умом, желанием познавать новое, и делать что-нибудь полезное для своей реки, своей земли, – вместо бесцельного хохота, плетения венков, и заманивания в омут ночных путников и купальщиков. Гвендолин с Глафирой однажды попытались перевести её в ранг ведьмы, чтобы повысить в статусе перед высшими, но это была непосильная задача – иная плоть уже не поддавалась вторичной трансформации. Водяного в реке не было, омутинник вёл себя тише воды, – таким образом, Заряна по праву оставалась единственной смотрительницей великой реки, и помощницей Гвендолин.
– Не переживай, милая. Это не связано с экологией. Там… всего лишь частные человеческие проблемы, но – затрагивающие несколько воплощений. И мой старый… слишком старый, чтобы разобраться в одиночку теперь, коллега, – наизменял реальность. Вышла стычка параллельных вариантов мира; ноутбук попал к смертным, и те тоже натворили дел. Проще всего было бы, конечно, устранить их всех. – Гвендолин нервно перебросила за спину тяжелую косу, и невесело усмехнулась, – морщины на бронзовом лице обозначились резче. – Но это хорошие люди, которые и так настрадались от экспериментов, – во-первых. Во-вторых, их судьбы значимы для моего коллеги и его друзей. Ну, а в-третьих… – это вообще не наш метод, не правда ли?
– Надо же! – шумно выдохнула Глафира. – Нарочно не придумаешь…
– Да-а уж… – протянул Казимир, почесав затылок. – Нас одних оставляешь? С ноутом?
– Конечно. Я в вас не сомневаюсь. Управляться умеете; главное, чтобы кто-то из вас постоянно дежурил. Втроем справитесь. Я тоже посматривать буду, конечно же, но не так часто, как хотелось бы. Пока там разберусь.
– А план у тебя уже есть? – прозвенел нежный голосок Заряны.
– Целых два мешка, – рассмеялась Гвендолин. – Если бы. В том и проблема, что покуда я совершенно не представляю, что можно сделать. – Она задумчиво закусила губу и отставила чашку. Затем подошла к резному сундуку, открыла его, предварительно согнав спящую рыжую кошку; вынула чёрную мантию с капюшоном, и накинула поверх платья из небеленого льна.
ГЛАВА 8
ИНГА
Инга ошарашенно перечитывала послание Энжи вновь и вновь. Что за бред, разве такое возможно?! В жизни подруги всегда присутствовали элементы мистики, задевая каким-то краешком и саму Ингу. Но это уже просто ни в какие ворота! Склонности к взаимным розыгрышам у них никогда не наблюдалось; на тихое помешательство тоже похоже не было – ибо Энжи в письме сама недоумевала. А Инга-то как раз хотела сообщить радостную весть, что вскоре она переберется в Н-ск, – поработав на севере, теперь имеет возможность обменять жильё на квартиру в столице, с небольшой доплатой. И, возможно, они с Энжи смогут иногда встречаться. Конечно, она всё равно скажет об этой новости, хоть она и не будет теперь самой сногсшибательной. Но, что же происходит, чёрт возьми?! Энжи – клон, а её обожаемый супруг – вообще ни пойми кто! А если поглядеть в том веселом ноутбуке страницу Инги – кем-то она окажется? Нет уж, лучше не надо, пожалуй… Мало того, что ей и так снятся странные сны, в которых она становится Анжелой, и словно живёт её жизнью. Но, может, все оттого, что она не может забыть её? Отпустить? Ведь в глубине души, в тайне для всех (разве что одна Энжи – волей-неволей – в курсе), женщины Инге нравятся не меньше, чем мужчины. То есть… то есть ей словно бы вообще никто не нравится временами. Или нравится только дружить. Хотя порой она может запросто влюбиться в какого-то актера. Или актрису. Или подругу. Только не в мужа, упаси господи! Муж – это всего лишь досадное приложение к женщине, необходимое для статуса, для финансовой поддержки, для рождения детей, а затем – чтобы у этих детей имелся отец. И если для кого-то так становилось лишь спустя долгие годы брака, то для Инги так было изначально. А ещё ей снилась сорока, которая разговаривала с ней, и смеялась мерзким клекотом (с ней, или над ней?), шептала всегда одно и то же: «Я скоро приду!».
Инга вздохнула, взъерошила ладонью, совсем короткую теперь, светлую челку. Ещё, что ли, кофе выпить? И выкурить тоненькую сигарету, пока никто не видит. Успеет ли она в детский сад за Катюшкой, если сейчас начнёт отвечать Энжи, и, как всегда, «зависнет»? Хотелось сделать это до возвращения мужа – тоже Александра, как и у Энжи. (Не поэтому ли она сразу согласилась выйти за него, что имена оказались одинаковыми?)
У Инги только-только начался долгожданный отпуск – увольняться она не спешила, – и ей хотелось насладиться кратковременным покоем и одиночеством, начав потихоньку собирать вещи. Её старший сын, шестилетний Серёжа, гостил сейчас у свекрови.
Ещё раз взглянув на часы, Инга поставила перед монитором чашку с ароматным дымящимся напитком (ну и пусть растворимый!), и начала писать, словно разговаривать с подругой, глядя в глаза на фотографии. Версий у неё, конечно, не было, – ничего, больше, чем сама Анжела, она не знала. Она могла лишь дать понять, что слышит её, верит, что тоже в шоке, и мысленно они вместе. Без дополнительных охов и ахов. Это важно. Про свои сны она не писала, и не потому, что боялась встревожить Энжи ещё сильней (хотя, конечно, она всегда сочувствовала подруге, что так вышло с Олесей, – но ситуация давно стала привычной). Просто не думала, что сорока, и её собственный бред – могут иметь какое-то отношение к Анжеле.
Не успела она. Послышался противный, тревожный для неё, звук, открываемой ключом, двери. Тяжело ступая, Александр прошёл в зал. Он устал после работы, и злился.
– Опять в компе сидишь? А за Катькой кто пойдёт?
– Я уже закрыла компьютер, не видишь? И как раз собиралась выходить. Может, поедем на машине, раз ты уже пришёл?
– Пешком сходишь. Я устал, и хочу есть.
– Ешь… – на плите стояли разогретые голубцы.
– А ты чем занималась днём? – Так просто от мужа было не уйти. Он искал, к чему прицепиться. – В интернете сидела? Или шастала куда, деньги тратила? Нормальная мать, в отпуске, сняла бы ребёнка с группы!
Инга устало прикрыла глаза, ожидая худшего. Вечно одна и та же песня! Сейчас она, действительно, опоздает в детский сад. Она молчала.
– Что молчишь?! Где ты шлялась?
– Вещи я собирала, успокойся! Мне пора идти! – она выскочила в коридор, надела босоножки, схватила сумочку и вышла, успев закрыть дверь до очередного обвинения. Всю душу выел! Зачем только она вышла за него замуж когда-то? Когда-то он показался ей добрым и надёжным; и был влюблен. Или это тоже ей показалось?
Инга шла по скучной, застроенной однотипными зданиями, улице северного рабочего городка, наслаждаясь, редким в этих широтах, теплом. Переедут они… Это замечательно, конечно. Но, как продолжать жить с неадекватным и злобным мужем, страдающим паранойей, и вымещающим на ней зло? О, да, она как-то изменила ему. Он не знал. Было дело. Просто, чтобы ощутить себя живой. И ощущала, и плакала, и, казалось, что влюбилась до невозможности… Но, закончилось это достаточно быстро, не оставив после себя ничего, кроме разочарования. В очередной раз иссушив душу. Как, почему-то, почти все её романы. Это не имело значения больше… А с Александром они связаны двумя детьми, финансами, и желанием перебраться в Н-ск. Как теперь разойтись? Но жить с ним – невыносимо. Она непременно уйдёт от него, всё равно… Когда-нибудь. Должно же что-то произойти, что поможет ей осуществить намерение. Сейчас важнее всего – переехать. Стиснуть зубы, и терпеть. А затем она что-нибудь придумает.
АНЖЕЛА
– Что мне ответить ей? Как Феофан сказал? – написать все, как есть, ведь легче всего обманывать правдой. Впрочем, почему обманывать? Никакого обмана в том не будет… Просто завершить все это, нивелируя собственное раздолбайство, глупость, вылетевшую на эмоциях.
«Помню. Энжи, кто вы? Вы знали Арсена? Если это шутка, то невеселая. Арсен погиб, и вам это известно. Что за фантазии про любовь? И что за Александр?»
Виктория отвечала очень аккуратно, не желая показать, что история с Арсеном значила для неё больше, чем для других преподавателей. Можно было подыграть ей, согласившись с версией о шутке. Но, тогда всё равно нужно объяснять, кто она и зачем всё это, придумывать новую историю, и, в результате, запутаться сильней. А если она захочет встретиться? Анжеле казалось, что Виктория глядит на неё с монитора, и ждёт. Медленно подбирая слова, печатая, и стирая написанное, кое-как, она, вроде бы, сумела описать невероятное. «Поглядите на даты моих записей, фотографий. Это будет доказательством, что я живу в другом году. Я сама не понимаю, как это возможно, я в таком же недоумении, как и вы. Когда я узнала обо всем, была не в себе, и написала вам сгоряча. Извините. P.S. На фото есть мы с Александром. Может быть, вам интересно.»
Анжела отправила сообщение, и вновь открыла страницу виртуальной собеседницы из будущего. С ума сойти, она видит соцсеть будущего! Теперь она заметила, что дизайн привычной страницы «Контакта» стал другим, а когда заходишь на страницу Виктории, – есть даже возможность позвонить, как в «Скайпе». Анжела уже привыкла к ноутбуку к лесной братии и чудесам в лесу (удивительно, как быстро человек может адаптироваться и к новым технологиям, и к мистике). Но осознать, что она пишет в будущее, и видит сейчас какую-то его часть, пусть даже в виде страницы соцсети, – казалось ей поразительным.
– Кто это? – встревоженный голос мужа, прозвучавший сзади, застал её врасплох. Как же она не подумала об этом! Александр не имел привычки контролировать её – принципиально не заглядывал в её переписку, даже если бы она сама показала, считая это неэтичным. Никогда не задавал подобных вопросов. И то, что показывать ему Викторию было, мягко выражаясь, неумно, дошло до неё лишь теперь. Что же ответить?
– Сестра подруги… Сказали – на меня похожа; зашла поглядеть. – Анжела запиналась и краснела, словно её уличили в любовной переписке. Но Александр ничего не замечал. Он смотрел на Викторию.
– На тебя похожа? Нет, не сказал бы. Виктория Киршанская, город Н-ск!
– Она старше, конечно, – недовольно буркнула Анжела.
– Нет, дело не в том, она другая совсем…
Анжеле впервые захотелось стукнуть мужа по голове чем-нибудь тяжёлым. Глаза и голос его были как у блаженного. Бесполезно было сейчас что-либо говорить – он не слышал её. Сознание ещё отказывалось воспринимать произошедшее, но тело подсказало прямой, хоть и глупый путь решения проблемы – Анжела закрыла страницу, сердито произнеся:
– Что тебя так заинтересовало-то вообще, не понимаю?! Я даже сама её не знаю, заглянула буквально на минутку, а ты столько о ней говоришь, словно она – невесть что важное!
– Да, прости. Задумался. Нашло что-то. – В отсутствие взгляда Виктории с монитора Александр спохватился и пришёл в себя. – Сам не знаю, это ты начала про «похожа». Это, в самом деле, не важно. Знаешь, что в голову пришло? Не пора ли и нам подумать об Н-ске? Не сейчас, конечно, но подумать.
– Ты шутишь? Каким образом? Там, что, могут дать ведомственное жильё?
– Нет. Ипотеку взять.
Анжела внимательно – недоверчиво уставилась на мужа. С каких пор им по карману ипотека? Про неё говорят страшные вещи… Что в долги влезешь – никаких денег не хватит.
– Я посчитал. Это предварительно, конечно. Сейчас привезли новое оборудование, большую часть больных с районов будут направлять к нам. Работы будет много, оплачиваемой. Мы как раз обсуждали вчера с начмедом… Через год-полтора вполне… А тут ты со своей Викторией из Н-ска; я и задумался.
Анжела уже почти забыла о Виктории. А он снова напомнил. Хотя, судя по всему, – всё хорошо, даже отлично! Александр планирует их будущее, думает о семье. Именно об этом он вспомнил, увидев город на странице, и машинально отвечал невпопад. Он и не заметил ту Викторию, а она успела приревновать и расстроиться. Теперь она просто возликовала! Все дороги ведут в Н-ск! Случайны ли такие совпадения? Инга только что сообщила ей о своем переезде! Как хорошо! А с клонами и воплощениями она разберется сама, не впутывая Сашу… года ей хватит за глаза. Савелий скоро объявится, и всё будет превосходно!
АЛЕКСАНДР
У него бешено колотилось сердце. Надо же, как удачно получилось выпутаться из дикой неловкости, как кстати подвернулся на язык город Н-ск, как хорошо, что, совсем недавно, он, и в правду, имел разговор с начмедом о расширении местной ЦРБ и возможном повышении зарплаты, и у него возникла идея покинуть глубинку! Он знал, что Анжела не сможет прожить здесь всю жизнь, – она терпит пока что, но так не будет продолжаться вечно; а до сих пор никаких других перспектив не вырисовывалось.
Но, что такое нашло на него вдруг? Никогда он не глядел на других женщин, кроме жены, – в мыслях не было, уж он-то себя знал! А тут, увидев эту неизвестную Викторию – дар речи потерять! Да что там, дар речи, —полностью мозг отключился! В чём дело?! Нужно выяснить это, в спокойной обстановке (и без Анжелы, конечно), – найти страницу Виктории самому, разглядеть внимательно… Легко сказать! Ему хотелось прямо сейчас запрыгнуть в машину, и нестись в Н-ск, в сумасшедшей какой-то уверенности, что не нужен ни адрес, ни предварительное общение; что его с Викторией связывает прочная невидимая нить, которая приведёт его прямиком к ней. И объяснять ничего не надо!
