скачать книгу бесплатно
Ненаглядные пособия (сборник)
Марина Тёмкина
Новая поэзия (Новое литературное обозрение)
Марина Тёмкина (р. 1948, Ленинград) закончила историческое отделение Ленинградского университета. Эмигрировала в 1978 году, живет в Нью-Йорке. Окончила аспирантуру Нью-Йоркского университета, работает психотерапевтом. В прошлом радиожурналист станций «Голос Америки» и «Свободная Европа», работала в разных организациях для беженцев и в проектах, связанных с Холокостом. Автор книг «Части часть» (1985), «В обратном направлении» (1989), «Каланча» (1995), «Canto Immigranto» (2005), на английском языке What Do You Want (2009) и др. Стихи публиковались во многих российских журналах и антологиях. Марина Тёмкина – поэт-художник, ее визуальные выставки проходили в Америке и в Европе.
Марина Тёмкина
Ненаглядные пособия
Радио Вавилон
Мы встретились впервые после какого-то вечера в московском клубе «Проект ОГИ», которого больше не существует, и пошли в другое кафе, и Марина спросила практически первым делом: вы понимаете, что в стране идёт война, что Россия ведёт войну? Мы с товарищами (среди которых были Линор Горалик и Станислав Львовский) ответили: разумеется, понимаем. Тут эта красивая, яркая взрослая женщина выдохнула и начала разговор по существу профессии. Речь шла о Второй чеченской войне, затяжной, как хроническая болезнь; для большинства сограждан этот фон, на котором столичный гламур побеждал и добро, и зло, был неразличимым, как белый шум. Всё стало яснее в августе 2008 года, в русско-грузинском конфликте, который обнаружил намерения государства подчинять сопредельные страны, как свои колонии (это представление стало шире распространяться после начала русско-украинской войны, но до сих пор не является отрефлексированным широкими народными массами). Существо профессии состояло для Марины в том, что политическое должно читаться пишущим субъектом как личное, а современная история так же важна, как иудейские войны и Вторая мировая.
Хотелось бы сделать пару замечаний из личной (политической) истории современной поэзии. Следует признаться, что до сборника «Canto Immigranto» я не имела представления о Марине, впрочем, как и о Борисе Херсонском до «Семейного альбома». Обе книги вышли в «НЛО» примерно в один издательский цикл (2005–2006 годы), в серии «Поэзия русской диаспоры». Почти одновременно в России начинает формироваться уже не «новая искренность», а новый документализм, и книги Херсонского и Тёмкиной стали важным чтением и ориентиром для младших поэтов, работающих на этом поле. Важным инструментом обоих старших авторов является их бэкграунд психологов, методология, которая позволяет создавать аналитическую поэзию как рациональный текст. Письмо Марины – это постконцептуальная ветка, неслучайно Тёмкина отсылает нас к Пригову и московскому концепуализму, и это поэтика, близкая к американскому образцу ХХ века, одновременно интеллектуально родственная немецкой «политике памяти». В её почти прозаической интонации главное – не лирическое Я, а объективация субъекта и оперируемого им материала. Поэзия тут делается ритмическими ходами, воздухом пауз, навязчивыми повторениями и перечислениями, которые вводят читающего в транс. Плотность информации, каталогизация реальности, что в романтической традиции исключалось из «поэтического», создаёт новое качество высказывания. Порой у российских коллег по цеху возникал вопрос, поэзия ли это. Да, это поэзия, и весьма убедительная.
Марина вообще делает, что хочет, в искусстве и в жизни – в этом смысле она моя ролевая модель. Я считаю, что она намного опередила своё время и его эстетику, вероятно, благодаря ранней эмиграции и открытости западным демократическим нормативам. Она последовательная и убеждённая феминистка, стала ею задолго до интенции нового поколения молодых русских авторок декларировать и утверждать права женщин (здесь я хотела бы передать эстафету разговора о текстах Марины Тёмкиной Оксане Васякиной, например). Она долгие годы была литературным секретарём Бродского, о чём было бы невозможно догадаться по её стихам, узнаём мы об этом только из интервью и по инициативе вопрошающих. То есть пиар на этом эпизоде её биографии необязателен, она уклоняется от этих спекуляций, и это крайне привлекательная для меня позиция. Она человек гражданского и антивоенного сознания, специалист, который работает с угнетёнными стратами общества, иммигрантами и переселенцами, – эта сфера только в последние восемь лет стала трендом демократической части России, после начала волонтёрских кампаний, белоленточного движения и антивоенных инициатив (начиная с 2014 года). Её последовательная работа с семейной памятью может быть прочитана как основание нынешнего мощнейшего интереса к книге Марии Степановой «Памяти Памяти». Ты никуда не уйдёшь от призраков, покуда не встретишься с ними лицом к лицу, пока не рассмотришь их брошки, рубашки и частные письма; пока не увидишь всё поле политической истории ХХ века и судьбу европейского еврейства в нём. Марина пишет о травме истории много лет, последовательно и почти навязчиво. Она человек большой европейской культуры, здесь её отсылки к Целану, Рембо и античности, но эти референции работают как автобиографический текст, и так же работают пересказы европейского кино как личного переживания. Её способ мыслить и излагать в собственном культурном проекте близок к тому, как Фассбиндер вскрывал своё личное/политическое в «Берлин, Александерплац». Наконец, Марина даёт себе роскошь быть частным человеком, который подробно рассматривает и проживает свою биографию, не заботясь о ярмарке литературного тщеславия. Этот частный человек разговаривает с Галиной Старовойтовой, с пациентами, с тенями. Она получает удовольствие от путешествий, от уколов непонимания, от слёз, вызванных появлением в её бессознательном фигуры матери, которая критикует дочь за первую выставку; то есть она очень взрослый человек, который много чего понимает о жизни и о том, из чего эта жизнь состоит (счастье тут далеко не первая категория). Важно, что Марина живёт в Америке, видит изнутри её политическую метафизику, и много бывает в Европе и России. Важно, что её партнёр – французский художник, и она рассказывает о его детских травмах послевоенного времени. Русским, если они осмысляют себя как часть общеевропейского послевоенного контекста, это хорошо бы знать: наши травмы не самые травматические, они часть истории Европы ХХ века.
Марина довольно много говорит о европейских и русских культурных героях, это всегда деконструкция. Книга читается как документальный поэтический дневник, где появляются (без дополнительной мотивировки) фигуры, мужские или женские, которые по внутренним причинам оказались важны для автора и чем-то её задели. Мой любимый фрагмент – почти монструозное по объёму материала описание жития Льва Толстого и Софьи Андреевны в современной феминистской оптике. Это и горько, и смешно, и важно для молодых мужчин и женщин в России, которые сегодня участвуют в спорах о гендерном насилии.
Они подключают свои хребты к чёрному Радио Вавилон, писал когда-то Жадан о своих персонажах, люмпенах и проходимцах на задворках Европы. Этим людям по утрам нужно подключаться к мировому смешению языков, которое создаёт в их рассеянных умах определённый порядок. Когда я читаю тексты Марины, то чувствую себя шулером из стихотворения: разум его выстраивается разными радиоголосами, мужскими и женскими, их перебивает музыка. Я отчасти хорошо понимаю, отчасти по-своему интерпретирую то, что все они вместе хотели бы мне сказать.
Елена Фанайлова
…книга появляется на пересечении трёх осей…
1) конструктивно-манипулятивный принцип, представляющий собой простое перелистывание, перебирание страниц;
2) визуально-графический, оформляющий страницу как ноуменальную единицу, некий стоп-кадр;
3) текстуально-мета-книжный, снимающий вопрос о книге как материальном объекте.
Д. А. Пригов. Книга как способ нечитания
Набор слов
«потому что куча бумаг пропала»
замусолено, завозюкано, намазюкано
явочным порядком
напортачили, нагородили непролазного
послевоенный мир ноющей раны
отрядили с сопроводиловкой
с хренком
«отсутствие зла не есть присутствие добра»
в обстановке семейного уюта
хлорная известь, пух и перо, перо и пух
«это все у него наносное»
аэропорт – греческий театр новых трагедий,
античность зрелищ террористических актов по ТВ
страшно вырастает разлука, заслоняя горизонт
ничегошеньки больше не просишь
устройство его отдельной части вообще: ухо
соната для мужского и женского голоса
единица: поэточеловек, человекопоэт, поэтому
гангрена
на молекулярном уровне
что означает лядащая?
была б я уличной воровкой / иль проституткою с угла
уж больно распростецкий, как сексот
сопряжено с потерей голоса
дитенька моя
мартынушка
невозмутимая детская сосредоточенная недоверчивость
закат как червивое яблочко
турбаза, наваждение
говорящий ясно
оловянного жуткого цвета
вживление биомеханических качеств
прополка, проработка, разнос
щавелевая кисленькая влажность
ибо пишет не для тех юнцов, которыми были, но
для тех взрослых, которыми стали
тянет лямку небесная механика Ньютона
зубчатая передача, придуманная Леонардо в Амбуазе
щепетильность, взыскательность, вескость
«своевольница какая»
с хохотком несчастья обрывок речи
грассирует, как будто это кратчайший путь в Париж
членовредительство, уживающееся с чистоплюйством
мотовка: не поладили
последыш
плацкарта дальнего следования
бытует такое выражение
читается туго, словесная ткань непроходима
происходящий слог
поломка
выходные данные, библиография, сноски
переходящее в прозу
приставная лестница
по буквам
узлы словосочетаний
искромётный, конфузливый, неказистый
в слюдяном вологодском резном окошке
смерть стыднее греха: открывая глаза
видишь себя с кем-то
порядком струхнул из?за недоукомплектованности
на попечение
фефёла, фифа, флакон «Красная Москва»
мемуарный характер зазубрин
доводка
излучина реки: теплокровное, меховое
отшелушивать, раскурочивать, отрубаться
вхолостую
потерявшего шарм ловеласа
раскрашенный анилином
спровадил, сварганил, урезонил, стушевался
двусложных и трёхсложных внушений
предписание: всё вытравлять за появлением
то ли выдача армии пленных в маскхалатах
гуси-лебеди, утки-аисты
как облупленных
всё – неправильно!
заручились поддержкой залучить в гости
подмывает округлить и оторваться
умерла от избытка любви
самоутверждаться за чужой счет
ревнитель, радетель, каратель, взыскатель
попустительствуют
касатик тянь-шаньский – луговой цветок
разбойник с большой дороги
в перечне, в реестре, в дубликате
ей было неприятно слушать и вообще присутствовать
ветер вдумчиво дует с запада
смятение, стеснение
не гнушался никакой работы и вышел в люди
сошлись в условиях
гудок
лакейски, подобострастно,
слаженно, энергично
на пергаменте полууставом
пасечник, москательщик, утильщик
«скобяные товары в низочке»
всеядность
от нашего постоянного корреспондента
мухи, дневные и ночные мотыльки, оводы,
осы, шершни, рыжие и чёрные муравьи, гусеницы,
кузнечики, стрекозы, бабочки, светлячки, комары
словно экспонаты кататонии
всё на потом разговор оставляла
создавать из нас себе сторонников
вялость, рыхлость, провинциальность, тягомотина
«из земли не растёт»
тайновидение, тайнослышание
панический предварительный страх
также как не знать правила орфографии
пыжится, вон из себя лезет
заскорузлость, постное, захолустное
паутина условностей
венчик, метёлка камыша, щипковые инстументы
с двумя горбами Пульчинелла, офеня, скоморохи,
балаган, Петрушка, клоунша, шутиха,
бродяжка, буффонша, Полишинель
древко, фестоны, венчик, набалдашник,
оглобля, шпингалеты, щетина, щёточка
губчатые берега, соляные копи, каменоломня
сетчатость, звёздчатость, чешуйчатость,, трубчатость
машина восприятия
«картина отечественной литературы существенно
коренным образом изменилась за последнюю четверть века»
это всё не должно быть такое
мельница осуществляет полнолуние
стихи плохие и получше
справедливости ради
наутро действительно всё другое
не представляемому более ни укладу и быту, ни обиходу
человеческих отношений
пасует перед другим
отзвуки канонады докатились до канцелярии
пушкинская гадливость по поводу «нравственной декламации»
экспрессионизм: толпа деревьев, заламывая руки,
поведением которых недоволен ветер,
деревянные глухонемые жесты рощи
стираные стишонки
иное в языковом воплощении
золотистая пенка голубого кипения
охранительные клапаны
не возбраняется
телам деревьев не тесно
спелись, допекло, закаялся
несозвучно
на высоте положения нежданно-негаданно
вполуха
чтоб эту ласку разрешили
неразговорчивое поколение
вышла высочайшая воля об отпуске
бесчинствуют
так и подмывает
любовь как фотопроявитель
спровадили
сдавая их, гремит ключами: дело его жизни идёт прахом
шугануть
