скачать книгу бесплатно
– Слава, а я тебя ищу!
Силич слабо улыбнулся, махнул рукой.
– Меня теперь все ищут.
Он выглядел смущенным и подавленным, и, повинуясь внезапному порыву, Ленский увлек его в угол, под крону громадного растения в горшке, испокон веков культивируемого здесь стараниями Наденьки.
Слова, которые он готовил, ловушки, которые он плел – все исчезло куда-то, растаяв в горячем море жалости и нежности к этому большому, неуклюжему, несчастному человеку. Ему захотелось сказать, что он не верит в его предательство, не верил с самого начала, и все его мысли, все его слова и поступки – лишь долгий и мучительный путь в лабиринте самого себя, самом неизученном, самом запутанном и противоречивом лабиринте на свете.
Еще ему хотелось сказать, что все проходит, что пройдет и это, и растает этот жуткий туман, и сойдут эти слякоть и грязь, и скоро, совсем скоро выглянет Солнце. И все вновь станет зеленым и юным, цветущим и прекрасным, и надо только верить, верить и ждать, надо научиться любить и прощать, и тогда все, что задумал – сбудется, все, о чем мечтал – исполниться.
И он уже задохнулся в упоении волшебного полета, но вместо нужных, теплых и добрых слов какие-то другие, мелкие и дряблые, лезли на язык, и Ленский произносил их с брезгливостью, почти с отвращением, сознавая, что несет какую-то чушь, говорит совсем не то и невпопад.
– Слава, я понимаю, – он бегал взглядом по лицу друга, смутно бледнеющему в свете разгорающихся фонарей, не в силах остановиться, боясь встретиться с ним глазами, – бывают в жизни огорчения. Но ты держись, старина! Ведь, и не такое бывало, и не через такое перепрыгивали…
Силич смотрел на него грустно, немного иронично, улыбаясь своей доброй улыбкой, и Ленский замолчал, сжал лицо ладонями, чувствуя, понимая, что продолжать говорить – глупо, глупо, глупо, глупо и даже подло.
– Да, ерунда все это, Жень, – голос Силича как-то незаметно проник в тихое, медленное пространство. – Меня другое беспокоит. Жизнь уходит, понимаешь? Уходит, как песок сквозь пальцы. Помнишь, как раньше бывало? Все крутится, все кипит вокруг. Сейчас – не то, пустота кругом сплошная, вакуум. Будто оборвалось что-то. И дела, и мысли, и встречи – мелкие какие-то, пустые, в конце каждой – тупик.
Старость? Так, вроде, рановато еще. Или я так изменился? Поизносился, что ли? И опять – нет. А меня, все равно, останавливают, постепенно, как машину – механизм за механизмом, функцию за функцией. Выключают потихоньку из жизни, еще немного, и никто уже не вспомнит такого человека, человека по имени Вячеслав Силич.
Ленский осторожно коснулся его руки.
– Слушай, Слав, может, тебе отдохнуть? – он приблизился, заглянул другу в глаза. – Пиши рапорт, Князев этот – неплохой мужик, с придурью, конечно, но, вроде – ничего, свой. Я думаю, подмахнет он тебе отпуск на пару недель, а мы за это время как-нибудь со всем этим бардаком разберемся.
Поезжай куда-нибудь подальше, отлежись, отоспись, как следует. Приедешь бодрый, отдохнувший, как огурчик, никто и не вспомнит обо всей этой хрени. Хочешь, вместе к Князеву пойдем?
Силич запрокинул голову к потолку, вполголоса застонал.
– Женька! Женька! Да, что ты говоришь такое? Какой отпуск? Да и не хочу я никуда уезжать! Как ты не понимаешь? Я же тебе о другом говорю, – медленно, ритмично он ронял кулак на подоконник. – У меня жизнь останавливается, понимаешь? Каждый день, каждый час, каждую минуту. Я сам останавливаюсь, как корабль, как паровоз, я чувствую замедление хода, чувствую, как умираю, чувствую, а сделать ничего не могу! – он схватил Ленского за плечо, повернул к себе. – Я не шучу, Женька! Не шучу и с ума сходить пока не собираюсь. Я уже даже бояться начинаю. Днем я – как во сне, во сне – будто и не засыпал. Видения какие-то странные, кошмары – не кошмары, а только просыпаюсь по ночам от того, что не понимаю, где я, на этом свете или уже на том.
Недавно телефонную книжку старую нашел, обрадовался, думал, приятелей старых вызвоню, встретимся, за старое поболтаем. Представляешь, ни один телефон не ответил. – он приблизил лицо к Ленскому, безумным блеском сверкнули его глаза. – Я – на станцию, а там отвечают: не существуют такие номера. И не существовали никогда. И людей таких нет, представляешь? Ни в одной базе, ни в одном справочнике. Так, они, что – приснились мне? Может быть, и я сам себе приснился, а? – он обхватил руками голову, взъерошил волосы. – Вот я и говорю: выключают меня, Женя, отправляют в теплые края. Без всякого рапорта, без всякого Князева.
И что мне делать? Кто ответит? Пусто на душе, Женя, пусто и безрадостно. Как кролик подопытный, сижу и жду, что будет дальше. Просто полный штиль какой-то… – он вздохнул, помолчал немного. – Ладно, я пошел, меня, кстати, Князев ждет…
Он потрепал Ленского по плечу, нырнул под ветку Наденькиного питомца, тяжело зашагал по коридору.
Ленский смотрел ему вслед, ошеломленный, растерянный. Сердце сжималось от горячей боли, от грусти и нежности к другу, и одновременно что-то темное, неприятное царапало сознание.
Что это Слава говорил про однокашников, телефоны? «…выключают меня…». Что это? Разве может такое быть? Неужели помешался? О, Господи! Только этого не хватало!
Он сжал виски ладонями, покачиваясь, словно пьяный, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, не разразится проклятиями в адрес всех и вся, не броситься из окна прямо на фонари, на эти изнеженные капли света, расплывающиеся сейчас мокрыми, радужными пятнами.
Ленский смотрел вслед уходящему другу, и печаль его слов, блеск глаз, сумрак лица вновь вставали перед ним тревожным видением. Невероятная смесь из решимости, осторожности, любви и трусости взорвалась в нем, выплеснулась криком.
– Слава! – он бросился вслед за Силичем. – Слава!
Пространство ощетинилось густой листвой неизвестного дерева, словно водорослями, хватая за шею, грудь, лицо, и он остановился, запутавшись, с неожиданной благодарностью позволяя задержать себя этой непредвиденной преграде.
Мысль билась пойманной птицей, словно изнанкой гипотетических его поступков, рисуя картины возможного будущего. А что он будет делать, когда догонит друга? Что будет предлагать, что обещать? И хватит ли у него сил выполнить все это?
Ветви лезли в глаза чащей мистического леса, окружая карантином такого нужного, такого своевременного промедления, будто стропы парашюта, удерживая от падения в бездну подвижничества. Но слишком сильна была инерция сострадания, слишком крепки инстинкты дружбы, и Ленский чувствовал, что не позволит удержать себя, чувствовал, как соскальзывают в пропасть подошвы эгоизма, чувствовал и уже готовился к затяжному, каторжному полету, но тут бдительная судьба задействовала, наконец-то, арсенал своих спецэффектов, и, словно за спасительную соломинку, он ухватился за неожиданный звонок телефона.
Говорила смешливая продавщица из бутика.
– Алло, Евгений, это вы?
– Да, да, конечно, – он отряхивал сознание от ошметков своих эзотерических упражнений, словно на свежий воздух, выбираясь в мир простого и очевидного.
Голос в трубке посветлел, наполнился улыбкой.
– Ну, в общем, мы закончили, – она легонько, насколько позволял кодекс клерка, вздохнула, – можете приезжать, забирать ваше сокровище.
Ленский выбрался из зарослей, побрел по коридору. Он все еще пытался нащупать в толчее побуждений алгоритм своих действий, но мысли сбились, смешались одним встревоженным роем, никак не желая расползаться по строгим ячейкам улья.
– Я смогу быть только через час, – словно издалека он услышал себя, свои слова, повисшие в пространстве робкими, неуверенными нотами.
Что ему делать? Где-то здесь, совсем близко – его друг, хороший, настоящий, преданный. Друг, попавший в беду, находящийся на грани помешательства, доведенный до нервного истощения невероятным стечением обстоятельств. И где-то далеко – Кэти, одна, хоть, и под охраной, но совсем беспомощная, беззащитная, безумно одинокая. Слава… Кэти… Им обоим нужна его помощь. Но кому, кому нужнее?
Он попытался определить это по ощущениям, сосудами предсердий взвешивая боль, но понял, что одеревенел, перестал различать ее оттенки.
– Алло, Евгений, вы здесь? – голос в трубке вырвал его из задумчивости. Теперь в нем появились требовательные, капризные нотки. – Я извиняюсь, но не могли бы вы приехать пораньше?
Он вздохнул. Даже и монетку подбросить – времени нет. Обидно.
Но еще раньше, чем эта мысль проскользнула, еще раньше, чем она успела оформиться в смысловое значение, он уже знал, что выбирает Кэти, что готов ехать к ней немедленно, сию секунду, лишь бы только вновь увидеть ее глаза, услышать ее голос, вновь ощутить ее волнующую близость.
А Слава… Ну что, Слава? С ним – просто, проще, чем с кем бы то ни было. И Ленский придумает, обязательно придумает, изобретет для себя какую-нибудь лазейку, пуленепробиваемую, железобетонную отговорку, оправдывающую его лучше любого, самого высокооплачиваемого адвоката.
За основу можно взять, например, что-нибудь вроде: «Что с ним станет, со Славой? Поди, не маленький уже!» Или: «Штиль! Пустота! Да у меня каждый день с этого начинается и, если бы я так реагировал, то уже давно бы отдыхал в Кащенко, в одной палате с Наполеоном».
Это пока – так, навскидку, но потом он разовьет тему, оденет это все в форму выверенных силлогизмов, за легкомысленной своей видимостью скрывающих четкую, стройную логику. И все, и отмазка будет – любо-дорого послушать!
Но это – потом, потом, а сейчас надо торопиться, надо бежать, ехать, лететь туда, в туманное пространство этого безумного дня, невесомым фоном телефонного эфира обозначившего координаты его судьбы.
Слова посыпались из него, как из рога изобилия – быстрые, путаные, бестолковые. Он говорил, не успевая за мыслями, пытаясь упредить их, путаясь, повторяясь, делая ошибки.
– Сейчас буду… Буду немедленно… Уже еду, уже лечу…
Почему-то ему показалось, что, если он опоздает, хоть, на минутку, Кэти увезут чужие и незнакомые люди, увезут и спрячут где-то далеко, откуда она больше не вернется. Ленский представил себе это, и от одной только мысли, что никогда больше не увидит ее, сердце зашлось горячей тоской. Нет, нет, только не это! Хватит притворства! Плевать на то, кто и что подумает, плевать на гордость, на авторитет, на карьеру! Даже на дружбу – плевать!
Что он возомнил себе, старый дурак? Наконец-то, впервые за много лет, к нему в руки прилетело счастье, а он, вместо того, чтобы согреть его, приютить, с важным видом разъезжает по городу, тратя себя на какие-то ничтожные, ненужные дела, и при этом еще философствует, будто выдающийся мыслитель. Господи, какой же он идиот! Надутый, напыщенный болван!
И он опять заговорил, заговорил горячо, сбивчиво, страстно, что есть силы прижимая трубку к уху:
– Я вас прошу, я вас умоляю, дождитесь меня, пожалуйста. Простите, мы незнакомы, я не знаю, как вас зовут, но я вас просто заклинаю: никуда не отпускайте Кэти до моего приезда! Будьте рядом, не отходите от нее ни на шаг, станьте ее тенью. Займите, отвлеките ее чем-либо. Попейте кофе, съешьте шоколадку, примерьте еще что-нибудь – я все оплачу. Я скоро буду! Я мигом! Я постараюсь! – он отнял трубку от уха, внезапно поняв, что говорит в пустоту.
Телефон молчал, своей немотой подстегивая его фантазию, пробуждая тысячи и тысячи опасений, тревог, страхов, готовых вот-вот материализоваться, отделяемых от воплощения одним лишь мигом, лишь взмахом ресниц, квантом неосторожной мысли. Пространство поплыло перед ним головокружением отчаяния, хороводом презрительных огней за окном рассекая муть сумерек.
Забыв обо всем, словно робот, запрограммированный на исполнение собственной воли, никуда больше не заглядывая и ни на что не отвлекаясь, Ленский бросился к выходу.
Он приехал как раз вовремя. Смешливая продавщица и Кэти, улыбаясь друг дружке, как давние подруги, пили кофе в маленьком баре, расположенном в глубине торгового зала. Издалека Кэти показалась ему совсем юной, почти девочкой, чьей-то прихотью одетой по-взрослому и по какому-то необъяснимому стечению обстоятельств оказавшейся в баре дорогого магазина.
Место халата занял темно-синий брючный костюм, домашние шлепанцы сменились изящными туфлями, куда-то исчезли робость и неуверенность. По лицу ее блуждала смутная, рассеянная улыбка, во всем облике сквозила независимость, надменная небрежность, и смешливая продавщица выглядела рядом с ней случайной спутницей, прислугой, из милости взятой госпожой на прогулку.
Кэти была легка и естественна, она, будто ждала чего-то, чего-то хорошего и приятного, что непременно, обязательно должно было произойти с ней в самое ближайшее время. Чего-то… Или кого-то? Его?
Как когда-то в детстве, сердце дрогнуло тревожной надеждой, и Ленский застыл, боясь шелохнуться, боясь спугнуть это хрупкое мгновение, прекрасной бабочкой замершее на исполинском маятнике времени.
Первой его заметила продавщица, бросив демонстративный взгляд на часы, и только потом, проследив за ее взглядом – Кэти, тенью мимолетной улыбки, попытавшаяся скрыть растерянность и смущение.
Нет-нет, глаза не обманывают его, это – и в самом деле самое настоящее смущение! Ленский подошел, присел к столику. В голове еще шумел безумный карнавал гонки, плясали встречные фары, лента дороги, обгоны, перестроения, виражи, и сейчас ему показалось, что он все еще за рулем, что вот-вот все вокруг него сорвется с места, сольется в бешеном движении, растворяя в нем предметы, людей, звуки и запахи.
– Я надеюсь, вы не скучали? – он склонился, поцеловал руку Кэти, в прихотливых отражениях расстроенного рассудка совсем крошечную, почти детскую, уютно уместившуюся даже в его узкой ладони. От нее исходил тонкий, почти неуловимый аромат ландыша, и, чтобы не улететь, не быть унесенным каким-нибудь очередным смерчем, он ухватился за него, словно за абстрактный, виртуальный якорь. – Я торопился. – призрак пережитого страха сдавил горло, добавив в голос нотки оправдания.
Мягко, по-кошачьи Кэти освободила руку, стала помешивать кофе. Прядь волос выбилась из-под заколки, закрыла темные полукружья ресниц.
– Где ты был? – полукружья распахнулись, и он увидел ее глаза, пытливые, требовательные, с затаившейся на самой глубине тенью обиды. – Я уже начала волноваться
Продавщица дипломатично ретировалась.
Ленский взглянул на Кэти, осторожно коснулся ее запястья.
– Так было нужно.
Внезапно она сжала его руку, с мольбой прошептала:
– Уедем отсюда поскорее! Уедем, прошу тебя!
Сердце дрогнуло тревогой, в голове замелькали темные мысли.
– Что-то случилось? Тебя здесь обидели?
Кэти покачала головой.
– Нет, меня никто не обижал. Просто я здесь больше не могу. – она сдерживалась, видимо, пытаясь перебороть что-то в себе, но не вытерпела, и эмоции выплеснулись наружу горячим шепотом: – Я здесь больше не могу! Не могу, и все! Зачем, зачем ты оставил меня? Тебя не было так долго! Я думала, сойду с ума от ожидания, от неизвестности! Эти бесконечные тряпки, примерки, болтовня. Необходимость улыбаться, позировать, делать вид, что мне все это безумно нравится. За кого ты меня принимаешь? – в ее голосе послышались слезы. – За куклу? Примеряю платье, а сама думаю: вернешься ты или нет? Молчи! Молчи! Ты оставил меня одну! Одну! Ты об этом подумал? Как ты мог? – ее глаза начали густеть, наливаться прозрачной влагой, и не в силах вынести этого, задохнувшись отчаянием, Ленский прижал ее ладонь к лицу, будто в спасительный кокон, спрятавшись в ее ландышевую хрупкость.
А Кэти все говорила, говорила, говорила. Говорила что-то правильное, справедливое, обидное, говорила жарко, запальчиво, как ребенок, говорила, постепенно стихая, успокаиваясь.
Вскоре слова ее слились в одну мягкую, ровную ноту, голос стал похож на реку, и неожиданно Ленский ощутил легкое прикосновение. Он отнял руку Кэти от лица и увидел, что второй рукой она гладит его по голове. Она осеклась на полуслове, замолчала.
– Кэти…
– Что?
– Кэти…
– Что?
– Ничего, просто – Кэти…
Он падал в ее глаза, он тонул в них, и пространство, огромное, безбрежное тонуло вместе с ним, проваливаясь в бездну взгляда, растворяясь в калейдоскопе бесчисленных сияний, сливаясь с космосом совершенства. Здесь не было чувств и сознания, здесь были не властны время и расстояния, один лишь бесконечный покой окружал его невесомостью счастья, и все мысли, все тревоги, страхи, сомнения, все, что связывало его с прошлым, казалось отсюда смешным и нелепым, будто детские каракули на крошечном, уходящем в небытие клочке рассудка.
– Кэти…
Пространство кружилось, плыло картинами будущего, будто аппликациями, наклеенными на основу действительности.
Через полчаса они уедут отсюда, уедут, чтобы жить, чтобы исполнить то, что предписано им росчерком невидимого пера, где-то далеко, на недосягаемой высоте возведшего сумятицу последних часов в ранг непреложного закона. Они будут тихи и задумчивы, и Кэти подарит продавщице громадный букет роз. Та примет его, и на миг, на коротенький, мимолетный миг лед равнодушия в глазах ее растает, сменится тихим светом, будто она тоже побывала в том чудесном полете, будто она тоже обрела свою частичку любви.
Со смешанным чувством облегчения и тревоги покидал Ленский это место, подарившее ему мгновения счастья. Будто робот со сбившейся программой, он лихорадочно тасовал мысли, беспорядочными тенями скользящие в расстроенном сознании.
Что это было? Ассимиляция душ? Гармония откровений? Верификация судеб?
Сознание плескалось полным до краев сосудом, и все передуманное, выстраданное, родившееся и умершее в нем в последние несколько часов, бурлило и клокотало, чудовищным своим переплетением, жадной, неутомимой энергией лишая покоя, доводя до исступления, сводя с ума. Новая жизнь, новая мечта схлестнулись с прошлым, в одной безумной свалке мешая сны и действительность, имена и роли, даты и города. Кто он? Откуда? Кто эта девушка, так доверчиво молчащая рядом? Почему они вместе?
Перед глазами мелькали лица, много лиц, и одно из них, знакомое, успевшее уже стать привычным, появлялось чаще остальных, звучали слова: «Наследница империи… Пусть пока поживет у вас…». Но он не мог проникнуть в собственную память, не мог достучаться до нее сквозь неизвестно откуда взявшиеся толстые, закрытые наглухо двери. Кто этот человек? Почему он приказывает ему? Где его дом?
Действительность скользила мимо лентой дороги, огнями светофоров, силуэтами машин, будто безостановочный конвейер, толкая и толкая вперед невнятный поток мыслей. Девушка, дорога, дорога, девушка… Почему-то он был уверен, что они знакомы, вот только имя ее осталось там, за закрытыми дверями памяти
– Куда мы едем? – чей-то голос разорвал паутину молчания, и Ленский вздрогнул, оглянулся.
Это говорила девушка, та, что сидела рядом. Она произнесла эти несколько слов, и темень за окном колыхнулась громадной глыбой, будто кусок антрацита, раскрасившись золотыми блестками света. Конвейер в голове побежал быстрее, все понемногу возвращалось, устраивалось на свои места.
– Ты молчишь, и мне кажется, что тебя снова нет рядом. Не молчи, пожалуйста…
Не молчи. Это она, та самая девушка. Как хорошо она говорит. Не молчи. Молчать – плохо…
– Хорошо… – он прислушался к своему голосу. Слабый, немного хрипловатый. Это – ничего, это – от волнения, а оно скоро пройдет. – Мы едем домой, Кэти. Поживешь пока у меня.
Снова кто-то другой говорит за него. Кто-то, кто все знает, кто не теряется в джунглях действительности, кто все время начеку. Впрочем, хорошо, пусть говорит, теперь, по крайней мере, он знает, что девушку зовут Кэти. Кэти… Красивое имя. Оно тоже что-то ему напоминает, но он никак не может вспомнить – что. Или кого. Пока не может. Пока…
– А я думала, я всегда буду жить у тебя. – боковым зрением он увидел, что девушка повернула к нему свое лицо, но отчего-то не смог взглянуть ей в глаза.
– Почему?
– Ты забыл? – девушка рассмеялась. – Ты же меня выиграл!
Пространство озарилось вспышкой памяти, пламенем свечей, углями в камине, пальцами, унизанными перстнями, перебирающими карты. Он игрок? Вот это да! Впрочем, какая разница? Вот только играть на людей – это уж совсем не комильфо, попахивает средневековьем. И, хотя, обиды в голосе девушки не слышно, все равно, как-то не по себе. А пусть с этим разбирается тот, другой, засевший в нем, будто зеркальное отражение, будто эхо, повторяющий его разум. Ну, мистер недреманное око!
– Кэти, я бы не стал относиться к этому так серьезно.
Ух ты! Голос то, голос – какой шикарный! Уверенный, солидный.
– Это был своего рода обряд. Такое состязание среди мужчин. Оно лишь сглаживает некоторые аспекты сосуществования различных культур.
А что? Вроде бы, убедительно. Непонятно, правда, но, чем непонятнее, тем лучше.
– Ты хочешь от меня избавиться? – девушка не сводила с него глаз, и он застыл в своем оцепенении, не в силах шелохнуться, встретиться с ней глазами.
