banner banner banner
Первый царь московский Иоанн IV Васильевич Грозный
Первый царь московский Иоанн IV Васильевич Грозный
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Первый царь московский Иоанн IV Васильевич Грозный

скачать книгу бесплатно

Поступок Шуйских с Воронцовым был последним безнаказанным боярским самовольством: 29 декабря 1543 года Иоанн велел схватить первосоветника боярского, князя Андрея Шуйского, и отдать его псарям. Псари убили его, волоча к тюрьмам. Советники и пособники его, по приказу великого князя, были схвачены и разосланы из Москвы. Молодой сокол расправлял свои крылья. Бояре были ошеломлены. «С тех пор, – говорит летопись, – начали бояре иметь к государю страх и послушание». У Иоанна были, конечно, советники, направлявшие его волю и внушавшие ему уверенность в себе и решимость действовать самостоятельно. То были его дядья с материной стороны: Юрий и Михаил Васильевичи Глинские. Погубив Шуйского, они захватили теперь правление в свои руки. Опалы следовали за опалами. Много бояр поплатились за свое властолюбие, за неумение угодить Глинским: одних выслали в ссылку, иных казнили, а Афанасию Бутурлину отрезали язык за «невежливые» слова.

В мае 1546 года, когда Иоанну было уже 16 лет, случилось следующее происшествие. Великий князь отправился с войском в Коломну по вестям, что крымский хан идет к этим местам. Однажды Иоанн, выехав погулять за город, был остановлен новгородскими пищальниками (их было человек с 50), которые стали о чем-то бить ему челом. Он не расположен был их слушать и велел отослать. Не известно, как посланные великим князем исполнили его приказание. Известно только то, что пищальники начали бросать в них колпаками и грязью. Тогда Иоанн отправил отряд дворян своих прогнать пищальников. Но последние стали сопротивляться и дворянам. Дворяне вздумали употребить силу. Пищальники начали биться ослопами и стрелять из пищалей. С обеих сторон осталось на месте человек по пяти или по шести. Государь не мог этим местом проехать к своему стану и принужден был избрать окольную дорогу. Иоанн встревожился, им овладело подозрение, и он велел дьяку своему, Василию Захарову, проведать, по чьей науке пищальники осмелились так поступить, потому что без науки, без постороннего внушения этого, по его мнению, случиться не могло. Захаров донес, что пищальников подучали бояре – князь Кубенский и двое Воронцовых. Великий князь поверил Захарову и в великой ярости велел казнить Кубенского и Воронцовых. Курбский так характеризует Кубенского: «Муж зело разумный и тихий в совершенных уже летах». Летописцы говорят, что дьяк оклеветал бояр.

В правление Шуйских правосудие в московском государстве находилось в жалком состоянии. Если пограничные области были опустошаемы казанцами, то внутренние области, по свидетельству современника (Курбского), не менее страдали в это время от наместников. Летописец говорит о псковских наместниках, Андрее Шуйском и Репнине-Оболенском: «Были эти наместники свирепы, как львы, а люди их, как звери дикие, до христиан, и начали поклепцы добрых людей клепать, и разбежались добрые люди по иным городам, а игумены честные из монастырей убежали в Новгород. Князь Шуйский был злодей… поднимал он старые дела, правил на людях по сту рублей и больше, а во Пскове мастеровые люди, все делали на него даром, большие же люди давали ему подарки». Андрей Шуйский разорял требованием большого числа подвод для своих людей, ездивших к нему из его деревень и обратно. Каждый его слуга, под защитою имени своего господина, позволял себе всякого рода насилия.

В правление Бельского и митрополита Иоасафа начали давать губные грамоты всем городам большим, пригородам и волостям. По этим грамотам жители получали право самосуда, то есть право избирать своих судей и наказывать преступников («лихих людей») независимо от наместников и других государственных чиновников. «И была христианам радость и льгота большая от лихих людей, от поклепцов, от наместников, от их недельщиков и ездоков, которые по волостям ездят… Злые люди разбежались, стала тишина». Суд и расправа по этим грамотам производились над лихими людьми на месте избранными головами, и затем обо всем этом только давалось знать в Москву тем боярам, которым разбойные дела приказаны.

Неурядица, последовавшая за смертью великой княгини Елены, заставила бежать из Москвы архитектора Петра Фрязина, который выехал из Рима при великом князе Василии, принял православие, женился в Москве и получил поместья. В 1539 году он был отправлен укреплять новый город Себеж, воспользовался этим случаем и пробрался за границу, в Ливонию. На вопрос дерптского епископа, что заставило его бежать из Москвы, Петр отвечал: «Великого князя и великой княгини не стало, государь нынешний мал остался, а бояре живут по своей воле, и от них великое насилие, управы в земле никому нет, между боярами самими вражда, и уехал я от великого мятежа и безгосударства».

Что же делалось во все это время во внешних сношениях Московского государства? Рассмотрим прежде всего дела крымско-казанские.

Надеясь на защиту со стороны Крыма, казанцы начали опустошать пограничные московские области. В 1539 году они подходили к Мурому и Костроме. В упорном бою, происходившем недалеко от Костромы, они убили четверых московских воевод, но сами принуждены были бежать и потерпели поражение от царя Шиг-Алея и князя Федора Михайловича Мстиславского. В декабре 1540 года Сафа-Гирей с казанцами, крымцами и ногаями подступил к Мурому, но, узнав о движении владимирских воевод и царя Шиг-Алея из Касимова, ушел назад. Сафа-Гирей был обязан казанским престолом князю Булату. Но в Казани существовала партия, противная крымской. Сначала эта партия была слаба и не могла рассчитывать на деятельную поддержку со стороны Москвы. Но через несколько лет обстоятельства переменились: Сафа-Гирей окружил себя крымцами, доверяя им одним и обогащая их. Это оттолкнуло от него и тех вельмож, которые прежде были на стороне крымской. Князь Булат стал теперь во главе недовольных и от имени всей казанской земли послал в Москву (в 1541 году) с просьбою, чтобы великий князь простил их и прислал под Казань своих воевод. «А мы, – говорил Булат, – великому князю послужим, царя убьем или схватим да выдадим воеводам. От царя теперь казанским людям очень тяжко: земских людей грабит, копит казну да в Крым посылает». Великий князь отвечал Булату и всей земле, что прощает их и высылает к ним воевод. Действительно, боярин князь Иван Васильевич Шуйский, с другими воеводами и многими людьми из 17 городов, отправился во Владимир наблюдать за ходом казанских дел и пересылаться с недовольными. Так как война с Казанью была вместе с тем и войною с Крымом, то правительство московское (Бельский с митрополитом Иосафом) отправило войско и в Коломну для наблюдения за южными границами. В Москву прибежали из Крыма двое пленных и сказали, что Сафа-Гирей узнал о движении русского войска и дал знать об этом Саип-Гирею. Последний двинулся на Русь со своею ордою, оставив в Крыму только старого да малого. Вместе с ним пошли турки, ногаи, кафинцы, астраханцы, азовцы, белогородцы (аккерманцы). В Москву было дано знать, что крымцы идут на Русь ордою в 100 000 человек, и даже более. Тогда из Москвы двинулся боярин князь Димитрий Федорович Бельский: ему и воеводам, стоявшим на Коломне, велено стать на берегу Оки. Князь Юрий Михайлович Булгаков-Голицын с одним из татарских царевичей должен был стать на Пахре. Но в то же время следовало опасаться и нападения царя казанского, и потому царю Шиг-Алею из Касимова и костромским воеводам велено было стягиваться ко Владимиру на помощь князю Шуйскому. 28 июля Саип-Гирей подошел к городу Осетру. Воевода Глебов бился с неприятелем в посадах, много татар побил и 9 человек живых прислал в Москву. Тогда князь Булгаков с Пахры был передвинут также на Оку, а на его место отправились другие воеводы. Между тем в Москве великий князь ходил в Успенский собор, молился у Владимирского образа Пресвятой Богородицы, у гроба Петра Чудотворца, и потом спрашивал у митрополита Иоасафа и у бояр: оставаться ли ему в Москве или ехать в другие города? Все бояре порешили на том, чтобы великому князю быть в городе. Тогда стали запасать городские запасы, ставить по местам пушки и пищали, расписывать людей по воротам, по стрельницам и по стенам. Пришли вести, что хан уже на берегу Оки и хочет перевозиться. Великий князь писал к воеводам, чтобы между ними не было розни и чтобы они за святые церкви и за православное христианство крепко пострадали; а он, великий князь, рад жаловать не только их, но и детей их. Прочтя грамоту, воеводы стали говорить со слезами: «Укрепимся, братья, любовью, помянем жалование великого князя Василия; государю нашему, великому князю Ивану, еще не пришло время самому вооружиться, еще мал. Послужим государю малому, и от большого честь примем, а после нас и дети наши. Постраждем за государя и за веру христианскую. Если Бог желание наше исполнит, то мы не только здесь, но и в дальних странах славу получим. Смертные мы люди: кому случится за веру и за государя до смерти пострадать, то у Бога незабвенно будет и детям нашим от государя воздаяние будет». Когда же приказ великокняжеский объявлен был всему войску, то ратные люди отвечали: «Рады государю служить и за христианство головы положить, хотим с татарами смертную чашу пить». 30 июля утром Саип-Гирей пришел к Оке на берег и стал на горе. Татары готовились переправляться. Передовой русский полк под начальством князя Ивана Турунтая-Пронского начал с ними перестрелку. Хан велел палить из пушек и стрелять из пищалей, чтобы отбить русских от берега и дать своим возможность переправиться. Передовой полк Пронского дрогнул было; но к нему на помощь подоспели князья Микулинский и Серебряный-Оболенский, а за ними начали показываться князь Курбский, Иван Михайлович Шуйский и, наконец, князь Димитрий Бельский. Хан удивился и начал говорить Семену Бельскому, вашему изменнику, и князьям своим с сердцем: «Вы мне говорили, что великого князя люди в Казань пошли, что мне и встречи не будет, – а я столько нарядных людей в одном месте никогда и не видывал». Услышав, что к русским пришли пушки, Саип-Гирей отступил от берега и пошел по той же дороге, по которой пришел. Двое воевод отправились вслед за ним, били отсталых татар и забирали в плен. 3 августа татары пришли под Пронск и целый день бились с осажденными. Хан велел всем своим людям делать туры и припасать градобитные приступы, намереваясь осадить город со всех сторон. А воеводы Пронские, Василий Жулебин и Александр Кобяков, всеми людьми и женским полом начали укреплять город, велели носить на стены колья, камни и воду. В это время приехали в Пронск семь человек боярских детей с вестью от воевод Микулинского и Серебряного, «чтоб сидели в городе крепко, а мы идем к городу наспех со многими людьми». Жители Пронска очень обрадовались; и хан, узнав, в чем дело, велел сжечь туры и пошел прочь от города. Не застав его у Пронска, воеводы пошли за ним дальше к Дону; но, приблизившись к берегам этой реки, увидали, что татары уже перевезлись. Тогда они возвратились в Москву, и была здесь большая радость. Государь пожаловал бояр и воевод великим жалованьем, шубами и кубками.

Весною 1542 года старший сын Саипов, Имин-Гирей, напал на Северскую область, но был разбит воеводами. В августе того же года крымцы явились в Рязанской области, но, увидав перед собою русские полки, ушли назад. Счастливее был Имин-Гирей в нападении своем на белевские и одоевские места в декабре 1544 года: татары взяли в это время большой полон, потому что трое воевод московских рассорились за места и не пошли против крымцев.

После неудачного похода Саип-Гирея в Казани стали думать о мире. Здесь Булат помирился с Сафа-Гиреем и писал к боярам, чтобы просили великого князя о мире. Царевна Горшадна писала о том же самому Иоанну. Затем до весны 1545 года мы не встречаем никаких известий о казанских делах. В апреле этого года объявлен был поход на Казань – по какому поводу, неизвестно. Князь Семен Пунков, Иван Шереметев и князь Давид Палецкий отправились к Казани на стругах, с Вятки пошел князь Василий Серебряный, из Перми – воевода Львов. Идучи Вяткою и Камою, Серебряный побил много неприятелей и сошелся с Пунковым у Казани в один день и час, как будто пошли из одного двора. Сошедшись, воеводы побили много казанцев и возвратились благополучно. Не такова была судьба третьего отряда. Львов с пермичами пришел поздно, не застал под Казанью русского войска, был окружен казанцами, разбит и убит.

Хотя этот поход не сопровождался, как видим, особенно блестящими успехами, однако был важен в том отношении, что усилил внутренний беспорядок в Казани и борьбу партий. Многие из казанских вельмож уехали в Москву, а другие разъехались по иным местам. 29 июля двое вельмож, князь Кадыш да Чура Нарыков, прислали в Москву с просьбою, чтобы великий князь послал рать свою к Казани, а они Сафа-Гирея и его крымцев 30 человек выдадут. Иоанн отвечал им, чтобы они царя схватили и держали, а он к ним рать свою пошлет. В декабре великий князь сам отправился во Владимир, вероятно, для того, чтобы получать скорее вести из Казани. 17 января 1546 года ему дали знать, что Сафа-Гирей выгнан из Казани и много крымцев его побито. Казанцы били челом государю, чтобы он дал им в цари Шиг-Алея, и в июне Шиг-Алей был посажен в Казани. Но изгнание Сафа-Гирея и посажение Шиг-Алея было делом недолгим. Едва князь Бельский, посадивший Шиг-Алея в Казани, успел возвратиться оттуда, как пришла весть, что казанцы привели Сафа-Гирея на Каму и изменили великому князю и царю Шиг-Алею.

Шиг-Алей убежал из Казани.

Что касается отношения к Литве, то весьма важно было во время боярского правления то обстоятельство, что война с нею уже прекратилась. Престарелый Сигизмунд сам не думал уже начинать новой войны и хлопотал только о том, чтобы быть наготове в случае, если по истечении перемирия Москва вздумает напасть на Литву. Когда перемирие вышло, в марте 1542 года в Москву приехали литовские послы. Возобновлено было перемирие. Не добились ни вечного мира, ни даже размена пленных: король требовал в придачу к пленным уступки Чернигова и еще шести городов. Боярину Морозову, ездившему в Литву для размена грамот, велено было ходатайствовать за наших пленных, чтобы их не держали в оковах и дозволяли им ходить в церковь: последнее утешение для несчастных, осужденных умереть в стране неприятельской!

Сношения с другими странами были мирные: наши посланники ездили к султану Солиману, к царю астраханскому Абдул-Рахману и к молдавскому господарю, Ивану Петровичу.

VII

Трех лет Иоанн лишился отца, а восьми лет остался круглым сиротою и очутился на руках, или – вернее сказать – в руках, бояр, которые всеми мерами старались о том, чтобы не воспитать, а испортить ребенка-государя, чего и достигли вполне.

Иоанн не имел того медлительного, расчетливого характера, каким отличались его отец и дед: он от природы был горячего, впечатлительного, страстного нрава. Развитию этой природной раздражительности способствовали и обстоятельства его детства. По смерти матери у него отняли всех близких людей, к которым он был привязан детским сердцем, отняли даже мамку Аграфену, заботы и ласки которой могли хоть сколько-нибудь заменить для него материнскую любовь. Вместо любимых людей появляются Василий и Иван Шуйские; его окружают люди, заботившиеся только орудием для своих корыстных целей. Ребенок с блестящими дарованиями, каким был Иоанн, предоставленный с раннего детства самому себе, развивается быстро, не по летам. Перед его глазами происходила борьба сторон: людей к нему близких у него отнимали, влекли их в заточение, несмотря на его просьбы; потом слышал он об их насильственной смерти. Но в то же время он ясно понимал свое положение, потому что те же самые люди, которые, не обращая на него никакого внимания, при нем били, унижали людей к нему близких, при посольских приемах и других церемониях стояли перед ним, как покорные слуги, и все делали его именем. Таким образом, ребенок видел в боярах врагов, похитителей его прав, но бороться с ними он еще не мог.

Научившись читать, Иоанн с жадностью накинулся на книги, прочел все, что только мог прочесть, изучил Священное Писание[9 - Иоанн Грозный знал наизусть все Евангелие и Апостол, как впоследствии царевич Петр (Великий).], Священную историю, церковную, прочел римскую историю, русские летописи, творения святых отцов. Пытливый ум его особенно занимали те страницы, где говорилось о царях и их власти, о том, как цари относились к вельможам.

С другой стороны, из суровой и безотрадной своей детской жизни Иоанн вынес презрение к интересам других, неуважение к человеческому достоинству, к жизни человека. Он был окружен людьми, которые, добиваясь своих целей, не обращали на него никакого внимания, оскорбляли его, которые во взаимной борьбе не щадили друг друга, позволяли себе на его глазах насильственные поступки.

Такая-то неприглядная обстановка воспитывала и воспитала будущего «грозного» царя русского. Бояре пожали то, что посеяли. К несчастью, не им одним пришлось пожинать злые плоды их злого сеяния…

Приведем воспоминания самого Иоанна о своем детстве. Вот что говорит он в своем письме к князю Курбскому: «По смерти матери нашей Елены остались мы с братом Георгием круглыми сиротами; подданные наши хотение свое улучили, нашли царство без правителя: об нас, государях своих, заботиться не стали, начали хлопотать только о приобретении богатства и славы, начали враждовать друг с другом. И сколько зла они наделали! Сколько бояр, воевод – доброхотов отца нашего – умертвили! Дворы, села и имение дядей наших взяли себе и водворились в них! Казну матери нашей перенесли в большую казну, причем неистово ногами пихали ее вещи и спицами кололи; иное и себе побрали, а сделал это дед твой Михайло Тучков». Описав поведение князей Шуйских относительно дьяка Мишурина, князя Ивана Бельского и двоих митрополитов, Иоанн продолжает: «Нас с братом Георгием начали воспитывать, как иностранцев или как нищих. Какой нужды не натерпелись мы в одежде и в пище: ни в чем нам воли не было, ни в чем не поступали с нами так, как следует поступать с детьми. Одно припомню: бывало, мы играем, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, локтем опершись о постель нашего отца, ногу на нее положив. Что сказать о казне родительской? Все расхитили лукавым умыслом, будто детям боярским на жалованье, а между тем все себе взяли; и детей боярских жаловали не за дело, верстали не по достоинству. Из казны отца нашего и деда наковали себе сосудов золотых и серебряных и написали на них имена своих родителей, как будто бы это было наследственное добро, а всем людям ведомо: при матери нашей у князя Ивана Шуйского шуба была мухояровая, зеленая, на куницах, да и те ветхи. Так если б у них было отцовское богатство, то, чем посуду ковать, лучше б шубу переменить. Потом на города и села наскочили и без милости пограбили жителей; а какие напасти от них были соседям, исчислить нельзя; подчиненных всех сделали себе рабами, а рабов своих сделали вельможами; думали, что правят и строят, а вместо того везде были только неправды и нестроения, мзду безмерную отовсюду брали, все говорили и делали по мзде».

По словам Курбского, Иоанна воспитывали великие и гордые бояре на свою и на детей своих беду, стараясь друг перед другом угождать ему во всяком наслаждении и сладострастии.

VIII

13 декабря 1546 года Иоанн (ему пошел теперь уже семнадцатый год) позвал к себе митрополита Макария и объявил, что хочет жениться. На другой день митрополит отслужил молебен в Успенском соборе, пригласил к себе всех бояр, даже и опальных, и со всеми отправился к великому князю, который сказал Макарию: «Милостию Божиею и пречистой Его Матери, молитвами и милостию великих чудотворцев Петра, Алексия, Ионы, Сергия и всех русских чудотворцев, положил я на них упование, а у тебя, отца своего, благословяся, помыслил жениться. Сперва думал я жениться в иностранных государствах, у какого-нибудь короля или царя; но потом я эту мысль отложил – не хочу жениться в чужих государствах, потому что я после отца своего и матери остался мал: если я приведу себе жену из чужой земли и в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет. Поэтому я хочу жениться в своем государстве, у кого Бог благословит, по твоему благословению». Митрополит и бояре, по словам летописца, заплакали от радости, видя, что государь так молод, а между тем ни с кем не советуется. Но молодой государь тут же удивил еще другою речью. Он продолжал: «По твоему, отца своего митрополита, благословению и с вашего боярского совета, хочу прежде своей женитьбы поискать прародительских чинов, как наши прародители, цари и великие князья, и сродник наш, великий князь Владимир Всеволодович Мономах на царство, на великое княжение садились, – и я также этот чин хочу исполнить и на царство, на великое княжение, сесть». Бояре обрадовались, что государь в таком еще младенчестве, а прародительских чинов поискал.

16 января 1547 года совершилось царское венчание Иоанна.

Это было в воскресенье. Утром государь вышел в столовую комнату, где находились все бояре, а воеводы, князья и служилые люди, богато одетые, стояли в сенях. Духовник государев, благовещенский протопоп Феодор, взяв из рук Иоанновых на золотом блюде животворящий крест, венец и бармы, отнес их, сопровождаемый конюшим, князем Михаилом Глинским, казначеями и дьяками в соборный храм Успения Богоматери. Вскоре затем пошел туда и великий князь: перед ним шел духовник с крестом и святою водою, кропя людей по обе стороны, а за ним – брат его, князь Юрий Васильевич, бояре, князь и весь двор. Войдя в церковь, государь приложился к иконам. Певчие возгласили ему многолетие. Митрополит благословил его. Затем служили молебен. Посреди храма, на амвоне с двенадцатью ступенями, были изготовлены два места, одетые золотыми поволоками, в ногах лежали бархаты и камки. Эти места заняли государь и митрополит! Перед амвоном стоял богато украшенный налой с царскою утварью[10 - В древних наших «чиновниках», книгах, по которым совершалось венчание наших царей, сохранилось известие, что «превысочайшую честь, царские венец и диадему от греческого царя Константина Мономаха восприем князь Владимир Всеволодович и сего ради Мономах наречеся». Византийский император Алексей Комнен прислал Владимиру Всеволодовичу в числе других даров драгоценный венец, златую цепь и бармы (оплечье) Константина Мономаха, деда Владимирова по матери. Эфесский митрополит Неофит возложил их на Владимира и провозгласил его царем. Эти знаки царского достоинства стали возлагаться потом на русских государей при их короновании.]. По окончании молебна архимандриты взяли и подали ее митрополиту. Он встал вместе с Иоанном и, возлагая на него крест, бармы и венец, громогласно молился, чтобы Всевышний оградил сего христианского Давида силою Святого Духа: посадил его на престол добродетели, даровал ему ужас для строптивых и милостивое око для послушных. Обряд закончился провозглашением нового многолетия государю. Митрополит поздравил государя: «Радуйся и здравствуй православный царю Иванне, всея России самодержец на многие лета!» Приняв затем поздравления от духовенства, вельмож и граждан, Иоанн слушал литургию, по окончании которой возвратился во дворец, ступая с бархата на камку, с камки на бархат. Князь Юрий Васильевич осыпал его в церковных дверях и на лестнице золотыми деньгами из мисы, которую нес за ним Михаил Глинский. Лишь только государь вышел из церкви, народ, дотоле стоявший неподвижно и безмолвно, с шумом кинулся обдирать царское место: всякому хотелось иметь лоскут паволоки на память о достопамятном дне.

Торжественное венчание Иоанна было повторением венчания Дмитрия, внука Иоанна III, с некоторыми переменами в словах молитв и с тою разницею, что Иоанн III сам, а не митрополит надел венец на главу внука. Современные летописи не упоминают ни о скипетре, ни о миропомазании, ни о причащении, не сказывают также, чтобы Макарий говорил венчавшемуся царю поучения.

Чтобы придать еще более значения своему царскому венчанию, Иоанн послал просить благословения к цареградскому патриарху Иоасафу[11 - Курбский пишет: «Посла царь Феодорита (инока) Соловецкого просветителя Лопарей к патриарху Константинограда просити о царском венчании, и ходи вящше года; и принесе от патриарха благословение, и книгу царского венчания присла патриарх с митрополитом своим и Михайлом пресвитером. Царь же подарова Феодорита тремя сты сребреными и шубою соболей под аксамитом; он же взя точию 25 сребреники».], от которого в 1561 году и получил утвердительную грамоту. В этой грамоте, подписанной тридцатью шестью греческими митрополитами и епископами, патриарх говорит между прочим: «Не только предание людей достоверных, но и самые летописи свидетельствуют, что нынешний властитель московский происходит от незабвенной царицы Анны, сестры императора Багрянородного, и что митрополит Эфесский, уполномоченный для того собором духовенства Византийского, венчал Российского великого князя Владимира на царство».

С этого времени русские государи стали уже не только в сношениях с другими державами, но и внутри государства, во всех делах и бумагах, именоваться царями, сохраняя и титул великих князей, освященный древностию. Царский титул, не принятый официально, упоминался уже и прежде в дипломатических сношениях при Иоанне III и Василии III. Иоанн III, сочетавшись браком с греческою царевною, племянницею последнего византийского императора, считал себя некоторым образом преемником славы и величия православных византийских царей. Он в некоторых своих грамотах уже титуловался царем и счел нужным освятить обрядом царского венчания назначение себе преемника в особе своего внука Димитрия, которому не удалось царствовать. Сын и преемник Иоанна III, Василий, не повторил над собою венчания на царство, быть может, избегая подобия с племянником, который томился в оковах. Но и Василий не чуждался царского титула, укреплявшего и освещавшего возникшую самодержавную монархию. А в действительности, по словам Герберштейна, не было в мире монарха с такою властью над подданными, какую имел московский государь. Прежде ханы Золотой Орды были царями для русского народа, находившегося у них в порабощении. Теперь Орда уже не властвовала над Русью: теперь сам московский великий князь сделался ее владыкою, тем, чем был для нее хан. Вся Русь становилась его достоянием. И вот преемник Василия, желавший быть на московском престоле тем же, чем Давид и Соломон были в Иерусалиме, Август, Константин и Феодосий в Риме, принимает уже официально титул царя и ревниво оберегает его в сношениях с другими государствами. Для придания большей важности царскому роду родословие московских государей выводилось так: Август-кесарь, обладавший всею вселенною, поставил брата своего Пруса на берегах Вислы-реки по реку, называемую Неман, и до сего года по имени его зовется Прусская земля; а от Пруса четырнадцатое колено до великого государя Рюрика.

Тогдашние книжники приписывали изменению титула московских государей великое значение: «Вся христианская царства преидоша в конец и спадошася во едино царство нашего государя, по пророческим книгам, то есть Российское царство; два убо Рима падоша, а третий (то есть Москва) стоит, а четвертому не быть». В псковской летописи по случаю царского венчания Иоанна читаем: «Яко же написано в Апокалипсисе глава 17: пять бо царев минуло, а шестый есть, не убо пришло, но се абие уже настало и приде». В новгородской летописи читаем: «И наречеся царь и великий князь, всея великия России самодержец великий показася, и страх его обдержаше вся языческие страны, и бысть вельми премудр и храбросерд, и крепкорук, и силен телом и легок ногами, аки пардус, подобен деду своему, великому князю Иоанну Васильевичу: прежде бо его никто же от прадед его царем славяше в России, не смеяше от них никийждо поставитися царем и зватися теш новым именем, блюдущися зависти ради и востания на ню поганых царь».

IX

Итак, Иоанн заявил желание найти себе невесту не в чужом, но в своем государстве. И вот зимою 1546/47 года, еще до венчания его на царство, были разосланы следующие грамоты:

«От великого князя Ивана Васильевича всея Руси в нашу отчину в Великий Новгород, в Бежицкую Пятину, от Новгорода верст за сто и за полтораста и за двести, князем и детям боярским. Послал я в свою отчину, в Великий Новгород, окольничего своего Ивана Дмитриевича Шеина, а велел боярам своим и наместникам, князю Ю. М. Булгакову да Василью Дмитриевичу, да окольничему своему Ивану, смотрити у вас дочерей девок – нам невесты. И как к вам эта наша грамота придет, и у которых у вас будут дочери девки, и вы б с ними часа того ехали в Великий Новгород; а дочерей бы у себя девок однолично не таили, повезли бы часа того не мешкая. А который из вас дочь девку у себя утаит и к боярам нашим не повезет, и тому от меня быть в великой опале и в казни. А грамоту посылайте меж себя сами, не издержав ни часа».

Другая грамота «в Вязьму и Дорогобуж князем и детям боярским: дворовым и городовым. Писал к нам князь Иван Семенович Мезецкой, да дворцовый дьяк, Гаврило Щенок, что к вам послали наши грамоты, да и свои грамоты к вам посылали, чтоб по нашему слову вы к ним ехали с дочерьми своими, а велел я им смотреть у вас дочерей – себе невесты. И вы-де и к ним не едете и дочерей своих не везете, а наших грамот не слушаете. И вы то чините не гораздо, что наших грамот не слушаете. И вы б однолично часа того поехали с дочерьми своими ко князю Ивану Семеновичу Мезецкому да к дьяку. А который из вас к ним с дочерьми своими часа того не поедет, а тому от меня быти в великой опале и в казни. А грамоту посылайте меж себя сами, не издержав ни часу».

Приведенные грамоты, рассылавшиеся ко всем помещикам или служивым людям, по разным местностям, знакомят нас отчасти с порядком предварительного выбора царской невесты. В областные и другие города посылали доверенных людей из окольничих или из дворян с дьяками, которые заодно с местною властью, с наместником или воеводою и должны были пересмотреть всех девиц назначенного округа. Между тем по всему округу, во все поместья пересылалась государева грамота с наказом везти дочерей в город для смотра. Помещики собирались с невестами и затем избранных везли уже в Москву. Для многих, вероятно, по бедности, этот местный съезд был делом не совсем легким, и потому иные не слишком торопились исполнять царский наказ. Должно полагать, что лицам, пересматривавшим невест на месте, давался какой-либо наказ – словесный, а всего вернее писаный, с подробным обозначением тех добрых качеств, какие требовались для невесты государевой вообще и по желанию жениха в особенности. Без сомнения, немаловажное место занимала здесь и мера возраста или роста, с которою ездили осматривать невест в Византии. После смотра все избранные первые красавицы области вносились в особую роспись, с назначением приехать в известный срок в Москву, где им готовился новый смотр, еще более разборчивый, уже во дворце, при помощи самых близких людей государя. Наконец избранные из избранных являлись на смотрины к самому жениху, который и указывал себе невесту, также после многого «испытания». После избрания царскую невесту торжественно вводили в царские особые хоромы, где ей жить, и оставляли до времени свадьбы на попечении дворовых боярынь и постельниц, жен верных и богобоязливых, в числе которых первое место тотчас же занимали ближайшие родственницы избранной невесты, обыкновенно ее родная мать или тетка или другие родственницы. Введение невесты в царские терема сопровождалось обрядом ее царственного освящения: здесь с молитвою наречения на нее возлагали царский девичий венец, нарекали ее царевною, нарекали ей и новое царское имя. Вслед за тем дворовые люди «царицына чина» целовали крест новой государыне. По исполнении обряда наречения новой царицы рассылались по церковному ведомству в Москве и во все епископства грамоты с наказом, чтобы о здравии новонареченной царицы Бога молили, то есть поминали ее имя на ектениях вместе с именем государя.

Вторая из двух приведенных выше грамот Иоанновых написана была 4 января 1547 года; а месяц спустя, именно 3 февраля, происходила уже царская свадьба.

Выбор молодого царя пал на девицу одного из самых знатных и древних московских боярских родов, который, при наплыве родов княжеских, успел удержать за собою близкое к престолу место: девица эта была Анастасия, дочь умершего окольничего Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина, племянница боярина Михаила Юрьевича, близкого к великому князю Василию. Быть может, эти отношения не были без влияния на выбор царской невесты[12 - Необходимо заметить, что представитель этого рода после смерти боярина Михаила, другой дядя Анастасии, Григорий Юрьевич Захарьин, не принадлежал к стороне Шуйских, и не упоминается ни в каких боярских смутах детства Иоаннова. Что касается брата Анастасии, Никиты Романовича, то народные песни, принимающие сторону Иоанна Грозного в его борьбе с боярами, только к одному этому боярину относятся с большим сочувствием». А по историческим известиям, Никита Романович является также единственным лицом, которому Грозный до конца своей жизни оказывал неизменное уважение. Этот Никита Романович был дедом Михаила Феодоровича, первого царя из дома Романовых. Романовы, вместе с Шереметевыми, Зубатыми, Беззубновыми, Колычевыми, Кобылиными, Кокоревыми, Лодыгиными, Неплюевыми, происходят от Андрея Кобылы, выехавшего из Пруссии. Сын Андрея – Феодор Кошка был первым боярином при Дмитрии Донском; сын Феодора – Иван – играл важную роль при Василии Дмитриевиче; от сына его Захария и внука Юрия фамилия Захарьины-Юрьины, а от сына Юрьева Романа – Романовы.].

В житии преподобного Геннадия Костромского (память его празднуется 23 января) читаем: «Некогда же случися святому, прийти в Москву, и прият был честно от боярыни Иулиании Феодоровны, жены Романа Юрьевича, благословения ради чад ее, Даниила и Никиты, и дщери ее, Анастасии Романовны». Благословляя детей прабабки царя Михаила, прозорливый Геннадий сказал Анастасии: «Ты, ветвь прекрасная, будешь нам царицею».

Совершив обряд венчания в Успенском соборе, митрополит сказал новобрачным: «Днесь таинством Церкви соединены вы навеки, чтобы вместе покланяться Всевышнему и жить в добродетели; а добродетель ваша есть правда и милость. Государь: люби и чти супругу. А ты, христолюбивая царица, повинуйся ему. Как святый крест – глава Церкви, так муж – глава жены. Исполняя усердно все заповеди Божии, узрите благая Иерусалима и мир во Израиле».

Умная и добродетельная Анастасия имела большое влияние на своего супруга. В летописи читаем: «Предобрая Анастасия наставляла и приводила Иоанна на всякие добродетели».

В первые два года супружества Бог не благословил Иоанна и Анастасию детьми. По благочестивому примеру отцов молодые супруги стали усердно молиться о разрешении своего неплодия. 21 июня 1548 года, когда прошло уже 16 месяцев, а наследника у царицы не было, в последнюю неделю Петрова поста государь со многим желанием и с великою верою совершает обетное богомолье к Троице пешком с царицею и с братом. С тою же, по всему вероятию, мыслью о чадородии и царица особо предпринимает 14 сентября новое богомолье к Троице, также пешком, по обещанию. Через неделю за нею выехал в монастырь и сам государь. Спустя год после этого обетного богомолья 10 августа 1549 года у супругов родилась дочь Анна. Государь был так обрадован рождением ребенка, что тогда же заложил в Новодевичьем монастыре обетный храм во имя праведных Иоакима и Анны; слушал там всенощную и заутреню и на утро другого дня, 18 августа, освятив этот обыденный храм, крестил в нем новорожденную дочь, причем восприемником ее от купели был преподобный Геннадий Костромской. Через год, однако ж, младенец скончался. Другая дочь, Мария, родившаяся 17 марта 1551 года, также скончалась младенцем и погребена в Вознесенском девичьем монастыре. На следующий год, 1552, 11 октября, родился сын Димитрий в то самое время, как царь окончил так счастливо завоевание казанского царства. Радость его о рождении наследника была неизреченна. Связывая значение «казанского взятья» с победою над Мамаем, он дал сыну имя в память прародителя Димитрия Иоанновича Донского, первого победителя татар. По приезде из похода в Москву государь вместе с царицею возил новорожденного в Троицкий монастырь к крещению. Весною следующего года царь повез с собой младенца даже в Кириллов монастырь на Белоозеро, отправляясь туда молиться вместе с царицею по случаю своего выздоровления от болезни. Но, к великой горести родителей, младенец скончался на возвратном пути их в Москву, в июне 1553 года. Царь и царица «зельною печалию объяты быша и сугубо скорбяще, понеже не имуще ни единого чада». Снова предпринимают они богомольный поход по чудотворцам: молятся в Ростове у великого святителя Леонтия, прося у Бога чадородия в наследие своему царству; молятся в Переяславле у гроба преподобного Никиты и у честных его вериг; молят со слезами святого Никиту как благонадежного ходатая к Богу. Молитвами угодника Бог отнял скорбь от их сердца. «Того же дни приидоша в град Переяславль и в царском дому своем обрадованно почиша. И ту царица зача во чреве своем. И оттуда приидоша в царствующий град Москву, веселящеся и благодаряще Бога. Егда же приспе время, родися им благодарованный сын (28 марта 1554 года) и наречен бысть отчим именем царевич Иван». По случаю рождения царевича Иоанна прощены были судные пошлины. Царь писал дьякам: «Как сын наш царевич Иван народился, и которые дела засужены и кончены до его нарожде-нья, а пошлины еще не взяты, с тех дел пошлин не брать».

Потом родились у царя царевна Евдокия (26 февраля 1556 г.), царевич Феодор (11 мая 1557 г.). Царевна Евдокия крещена была в Чудове монастыре, в храме архистратига Михаила; восприемником ее от купели был митрополит Макарий. Но она скончалась на третьем году (в июне 1558 года) и погребена была в самый день смерти в Вознесенском монастыре; сыновья же (Иоанн и Феодор) достигли совершенного возраста. Сохранением своего здоровья и жизни они обязаны были молитвам и заступлению того же угодника Божия, преподобного Никиты. Однажды, когда царевич Иоанн был уже по второму году, царица по обыкновению отдыхала, а царевич сидел у кормилицы на коленях. Вдруг кормилица слышит позади себя на лавке воду, клокочущую в оловянном сосуде. В испуге она вскочила с царевичем, думая, что сосуд проутлился (протек); а в сосуде сохранялась вода, взятая из кладезя св. Никиты. Тут была приставница – мама царевича, Фотинья. Она тотчас приняла к себе царевича на руки, взяла потом сосуд, и «паки возгрем вода в сосуде» в руке Фотиньи, так что сама собою даже открылась крышка, и кипящая вода потекла из сосуда, исходя двумя источниками (быть может, намек на двух сыновей царя). Благоразумная Фотинья, разумея, что это благодать Божия, принимала рукою кипящую воду и возливала ее на главу и на лицо, и на все тело царевича, приговаривая: «Буди сие Божие милосердие на многолетнее здравие и радость благородным твоим родителям и тебе государю и всему вашему царству». Проснулась и сама царица. Рассказали ей все, как было. Взяла она сосуд в свои руки, и «паки воскипе вода и возливашеся на руце ее». Царица благодатную ту воду возлила на свое лицо и на перси. Умывались тою водою и все живущие во дворце: видеша благодать Божию, дивляхуся, славяща Бога и великого в чудесах Никиту. Возвещено же бысть чудо сие и великому государю». Подтверждением этого сказания может служить то обстоятельство, что спустя два года по рождении царевича Иоанна, 1 сентября 1556 года, царь с царицею и с сыном, предприняв обычный богомольный поход к Троице, проехал оттуда в Переяславль к Никите Чудотворцу и «повелел игумену общину соделати и велий монастырь соградиша». Затем известно, что в XVII столетии в числе домовых, сенных храмов и престолов на царицыной половине дворца существовал и придел Никиты Переяславского, устроенный, по всему вероятию, еще при Иоанне Грозном, в особенное уважение к покровительству святого угодника Никиты. Он находился в храме Святого Лазаря, в нижнем этаже сенной царицыной церкви Рождества Богородицы. В 1547 году, 18 сентября, приговорил государь женить брата своего, князя Юрия Васильевича; и ходил государь с ним к Макарию митрополиту, чтобы благословил женить князя Юрия, и велел боярам и князьям привести на свой царский двор дочерей-девиц. Выбор пал на княжну Иулианию, дочь князя Дмитрия Федоровича Палецкого.

X

Как сильно ни любил Иоанн свою юную супругу, но, не привыкнув до сих пор сдерживать себя, он не мог тотчас поддаться ее умиротворяющему влиянию, и нельзя было поэтому ожидать в нем быстрой перемены.

Всем заправляли родные его – Глинские; повсюду сидели их наместники; не было нигде правосудия, везде происходили насилия и грабежи. Управы на новых правителей искать было негде. Сам царь не терпел, чтобы его беспокоили просьбами или жалобами. Особенно Михаил Глинский наделал много зла, дозволяя своим холопам грабить народ. «В те поры Глинские у государя в приближении и в жаловании были, а от людей их черным людем насильство и грабеж: они же их от того не унимаху».

12 апреля 1547 года вспыхнул сильный пожар в Москве: погорели лавки со многими товарами и казенные гостиные дворы. А у Москвы-реки в стрельнице вспыхнуло пушечное зелие: разорвало стрельницу и разметало кирпичи по берегу реки и в реку. 20-го числа снова случился пожар за Яузой: погорели гончары и кожевники, горело на Яузе до самого ее устья. 3 июня семьдесят псковских людей прибыли в Москву жаловаться на своего наместника, князя Турунтая-Пронского, угодника Глинских. Они явились к царю в его сельце Островке. Иоанн, не выслушав челобитчиков, закипел гневом, велел раздеть их и положить на земле, поливать их горячим вином и палить им свечами волосы и бороды. Несчастные ждали смерти… Во время этого вдруг пришла неожиданная весть, что в Москве, когда в одной церкви начали благовестить к вечерне, с колокольни упал колокол-благовестник. Иоанн бросил свои жертвы и поспешил в Москву.

Падение колокола считалось предвестием бедствия. А тут к этому предвестию присоединилось еще другое предзнаменование уже ожидаемой беды. В это время жил в Москве юродивый Василий Блаженный. Народ чтил его как угодника Божия. И в зимнюю стужу, и в летний зной он ходил обнаженный, «как Адам первозданный». 20 июня, в полдень, Василия Блаженного увидали близ церкви Воздвижения на Арбате: он глядел на церковь и горько плакал. «Это не к добру: чует он беду!» – говорили в народе. Все в страхе ожидали неведомого несчастия.

На другой день, 21 июня, в этой самой церкви вспыхнул пожар, с чрезвычайною быстротою распространившийся по деревянным зданиям города, чему способствовал сильный ветер. Такого страшного пожара еще никогда не бывало в Москве: он и известен под именем великого пожара. Огонь потек, как молния, и в продолжение часа обратил в пепел все Занеглинье и Чертолье (нынешняя Пречистенка). Потом буря понесла пламя на Кремль, где загорелся верх Успенского собора, потом занялись деревянные кровли на царских службах (палатах), причем сгорели: оружничая палата, постельная палата с домашнею казною, царская конюшня и разрядные избы, где велось делопроизводство о всяких назначениях по службе; огонь проник даже в погреба под палатами. Пострадала придворная златоверхняя церковь Благовещения: в ней погибли невозвратно Деисус письма знаменитого русского иконописца Андрея Рублева, обложенный золотом, и все иконы греческого письма, древних великих князей, собранные «от многих лет» и украшенные также золотом и бисером многоценным. По каменным церквам сгорели иконостасы и людское добро, которое продолжали и в это время прятать по церквам. Успенский собор и митрополичий двор остались целы. В Успенском соборе уцелел иконостас и все сосуды церковные. Митрополит Макарий едва не задохся от дыма в соборе: он вышел из него, неся образ Богородицы, написанный митрополитом Петром; за ним шел протопоп и нес церковные правила. Макарий ушел было сначала на городскую стену, на тайник (подземный ход), проведенный к Москве-реке, но не мог долго оставаться здесь от дыма. Его стали спускать с тайника на канате на взрубь к реке, канат оборвался, и митрополит сильно расшибся, так что едва мог прийти в себя. Его отвезли в Новоспасский монастырь. Кремлевские монастыри – Чудов и Вознесенский – сгорели. Пожар сделался еще ужаснее, когда дошел до пороха, хранившегося в стенах Кремля, и произошли взрывы. Огонь распространился по Китай-городу, и эта часть города сгорела вся, исключая две церкви и десять лавок. Пожар охватил большой посад вплоть до Воронцовского сада на Яузе. Народу сгорело, говорят, 1700 взрослых человек и несчетное множество детей. Царь с супругою и с приближенными своими не был в Москве во время пожара: он уехал в село Воробьево. На другой день он поехал с боярами в Новоспасский монастырь навестить митрополита.

Между тем большая часть москвичей находилась в ужасном положении – без хлеба, без крова. Многие не могли отыскать своих близких, родных, пропавших без вести. Народом овладело отчаяние. В те времена всегда готовы были приписать общественное бедствие лихим людям и колдовству. Разнеслась молва, что лихие люди, чародеи вражьим наветом вынимали из человеческих трупов сердца, мочили их в воде и этою водою кропили московские улицы, отчего и сгорела Москва. Донесли об этом царю, который велел боярам своим сделать розыск. Тогда знатные люди, ненавидевшие Глинских, воспользовались случаем погубить их. Эти враги Глинских были: дядя царицы Анастасии – Григорий, царский духовник, благовещенский протопоп Федор Бармин, боярин князь Федор Скопин-Шуйский, Иван Петрович Челяднин, князь Юрий Темкин, Федор Нагой и другие.

26 июня, в воскресенье, на пятый день после пожара, бояре приехали в Кремль на площадь к Успенскому собору, собрали черных людей и начали спрашивать: кто зажигал Москву? В толпе, заранее настроенной заговорщиками, закричали: «Княгиня Анна Глинская со своими детьми волхвовала: вынимала сердца человеческие да клала в воду, да тою водою, ездя по Москве, кропила, оттого Москва и выгорела!» Легко было уверить в этом народ, так как все не любили Глинских и были недовольны их могуществом. От людей их народу было насильство и грабеж, а они людей своих не унимали. Конюший боярин, князь Михаил Васильевич Глинский, родной дядя царский, был в это время с матерью Анною, бабкою государя, во Ржеве, полученном от царя в кормление. А другой брат, Юрий находился в это время в Москве и, не подозревая, какие сети ему плели бояре, приехал к Успенскому собору вместе со своими тайными врагами. Услышав о себе и о своей матери такие неприязненные речи в народе, Юрий Глинский понял, что его может постигнуть, и поспешил укрыться в Успенский собор. Но бояре, злобясь на Глинских, как на временщиков, напустили чернь. Расходившийся народ вломился в Успенский собор, вытащив оттуда Глинского, убил его, выволок труп его из Кремля и бросил на торгу, где казнят преступников. Умертвив Глинского, чернь бросилась на людей его и истребила всех. Досталось тут и таким, которые вовсе не принадлежали к числу их. В Москве были тогда на службе дети боярские из Северной земли (нынешние губернии: Черниговская, Курская и Орловская). Народ перебил их потому только, что в их речи слышался тот же говор, что и у людей Глинского. «Вы все их люди, – кричала толпа, – вы зажигали наши дворы и товары!»

Так прошло два дня. Народ не унимался. Одного Глинского было мало: народу нужны были еще жертвы. На третий день после убиения князя Юрия толпы черни явились в село Воробьево, у дворца царского, с криком, чтобы государь выдал им бабку свою, княгиню Анну Глинскую, и сына ее, князя Михаила, которые будто бы спрятаны у него в покоях. Иоанн был потрясен и страшно напуган всеми предшествующими событиями: «Он, – как говорит сам, – думал, что его обвиняют как участника в поджогах и хотят убить». Однако он выказал тут свою решительность: велел схватить крикунов и казнить. Скопище рассеялось, и многие разбежались даже по другим городам. Но главные виновники восстания против Глинских не пострадали, а цели своей все-таки достигли: оставшийся в живых князь Михаил Васильевич Глинский не только потерял надежду восторжествовать над своими врагами, но даже отчаялся в собственной безопасности и вместе с приятелем своим, князем Турунтаем-Пронским, побежал в Литву из своих ржевских сел. Об этом донесли государю. Иоанн послал в погоню за беглецами князя Петра Ивановича Шуйского. Сведав о погоне, Глинский и Пронский вернулись к Москве: они думали тайком пробраться в город и уверить государя, что вовсе не бегали, а ездили на богомолье. Но Шуйский успел их схватить – одного в самых воротах, другого на посаде. Посидев немного под стражею, они были прощены и отданы на поруки, потому что вздумали бежать по неразумию и из страха, испугавшись судьбы князя Юрия Глинского.

Могущество Глинских рушилось, но не перешло оно и к врагам-завистникам их, виновникам их падения.

XI

Ужасный московский пожар произвел сильное впечатление на Иоанна: «Страх вошел ему в душу и трепет в кости». Пред его глазами море огня затопило и пожрало большую часть Москвы. Пред ним стояла грозная толпа народа, в котором была вся его сила и опора, которым, по воле Божией, он был призван властвовать, и эта толпа производила дикую расправу над его дядей. Он слышал грозные крики разъяренной черни, требовавшей от него – от своего владыки – выдачи остальных ближайших родичей. Было над чем задуматься! Не кара ли это небесная за его тяжкие грехи? И вот пред царем появляется грозный и вдохновенный проповедник – Сильвестр, священник Благовещенского собора, начинает ему говорить о несчастном положении московской земли, указывает, что причиною бедствий – нерадение и пороки царя, что кара Божия висит над ним, строго вразумляет его Священным Писанием и заклинает страшным именем Божием, рассказывает ему о чудесах и знамениях. Речи Сильвестра сильно подействовали на царя: он начал каяться, плакал и дал обещание с этих пор во всем слушаться своего наставника.

Курбский в своей истории Иоанна Грозного говорит, что во время народного возмущения против Глинских Бог подал руку помощи земле христианской таким образом: «Тогда явился к нему (Иоанну) один муж, чином пресвитер, именем Сильвестр, пришлец из Великого Новогорода, и начал строго обличать его Священным Писанием и заклинать страшным Божием именем; к этому начал еще рассказывать о чудесах, о явлениях, как бы от Бога происшедших. Не знаю, правду ли он говорил о чудесах или выдумал, чтобы только напугать его и подействовать на его детский неистовый нрав. Ведь и отцы иногда пугают детей мечтательными страхами, чтобы удержать их от зловредных игр с дурными товарищами. Так делают и врачи, обрезывая железом гниющий член или дикое мясо до самого здорового тела. Так и он своим добрым обманом исцелил его душу от проказы и исправил развращенный ум».

Сильвестр овладел совестью царя, который отдался ему всецело как руководителю и наставнику.

Не следует думать, что Сильвестр прежде не был известен Иоанну, а явился пред ним внезапно и впервые, в селе Воробьеве. Как священник придворного Благовещенского собора, он был еще прежде хорошо известен Иоанну и, как перешедший из Новгорода, пользовался, вероятно, покровительством Макария, когда тот в 1542 году стал митрополитом. Сильвестр еще прежде обратил на себя внимание царя своими достоинствами, но теперь его внушения и его влияние получили гораздо большую силу. А то, что именно священник получил такое важное, первенствующее значение у царя, это можно объяснить тем, что царь изверился в князьях и боярах, раздражавших народ насилиями и притеснениями и восстановивших было его против него самого, царя, и решился искать опоры в лицах другого происхождения и испытанной нравственности.

Сильвестр около десяти лет стоял во главе управления государством. Вот что мы читаем в летописи: «Священник Сильвестр, родом новгородец, был у государя в великом жалованьи и в совете духовном и думном: он все мог делать, все его слушались, и никто не смел ему противиться ради царского жалованья. Он указывал и митрополиту, и владыкам, и архимандритам, и игуменам, и монахам, и попам, и боярам, и дьяконам, и приказным людям, и воеводам, и детям боярским, и всяким людям. Словом, он заправлял всеми делами, святительскими и царскими, и никто не смел сказать что-нибудь или сделать не по его воле. Только имени, одеяния и престола, как у царя и святителя, у него не было, а оставался он простым попом, на деле же владел он всем со своими советниками, и все его высоко почитали».

После Сильвестра ближайшим и довереннейшим лицом у царя стал Алексей Адашев, человек большого ума и в высокой степени нравственный и честный. «С Сильвестром, – так продолжает Курбский свой рассказ, – тесно сошелся в деле добра и общей пользы один благородный юноша, именем Алексей Адашев, который в то время был очень любим царем. Если бы все подробно писать об этом человеке, то это показалось бы совсем невероятным посреди грубых людей: он, можно сказать, был подобен ангелу».

Алексей Федорович Адашев, ложничий царский, был человек очень незначительного происхождения: его отец только в следующем году был произведен в окольничьи. Сам Иоанн говорит об нем следующее: «Не знаю, каким образом вышед из батожников, устроился он при нашем дворе. Видя одну измену в наших вельможах, я взял его от гноища и поставил наряду с вельможами, ожидая от него прямой службы». Адашев был одним из тех простых худородных людей, которых Иоанн начал возвышать назло старинным боярским родам. Он уже прежде был известен Иоанну, случайно попав в число тех молодых людей, которых последний приближал к себе ради забавы.

«Что же полезного эти два мужа (то есть Сильвестр и Адашев) делают для земли своей, впрямь опустошенной и постигнутой горькою бедою? Приклони ухо и слушай со вниманием. Вот что они делают: они утверждают царя, и какого царя? – юного, воспитанного без отца, в злых страстях и в самовольстве. А важнее всего – они прежних злых его доброхотов или отделяют от него, или обуздывают. Названный нами священник учит его молитвам, посту и воздержанию и отгоняет от него всех свирепых людей, то есть ласкателей, человекоугодников, которые хуже смертоносной язвы в царстве; а быть себе помощником он уговаривает и архиерея великого города Москвы, Макария, и других добрых мужей из священства. Так они собирают около него (то есть царя) разумных людей, бывших уже в маститой старости или хотя и в среднем возрасте, но добрых и храбрых, искусных и в военном деле, и в земском. Они до того скрепляют приязнь и дружбу этих людей с государем, что он без их совета ничего не устраивает и не мыслит. А тунеядцев, то есть блюдолизов, товарищей трапез, которые живут шутовством, тогда не только не награждали, но и прогоняли вместе со скоморохами и другими, им подобными».

Сильвестр и Адашев подобрали людей, более других отличавшихся широким взглядом и любовью к общему делу. Кроме митрополита Макария, которого мы везде встречаем ходатаем за опальных бояр, и Андрея Курбского, самого образованного из тогдашних воевод, к этому кругу принадлежали князья: Димитрий Курлятов, Палецкий, Петр Шуйский, Александр Горбатый-Шуйский, Микулинский, Морозов, Мстиславский, Шереметев, Серебряный, Воротынский и другие. Но этот круг состоял не из одних только людей знатных родов: Сильвестр и Адашев стали извлекать из толпы людей незнатных, но честных и поверяли им разные должности. Таким образом, из детей боярских возвышались люди, какие были нужны Сильвестру и Адашеву. Несмотря на то, что среди людей, окружавших тогда царя, были знатные потомки удельных князей, возвышение новых людей вначале не оскорбляло их гордости.

И вот государство стало управляться этим кругом близких к царю людей, который Курбский называет избранною радою (думою). Без совета с людьми этой избранной рады Иоанн не только ничего не устраивал, но даже не смел и мыслить. Но опекуны его старались по возможности вести дело так, чтобы он не чувствовал тягости опеки. Впоследствии, когда Иоанн сбросил с себя власть этих людей, он так жаловался на ограничение своего самодержавия: «Я принял попа Сильвестра ради духовного совета и спасения души своей, а он попрал священные обеты и хиротонию, сперва как будто хорошо начал, следуя Божественному писанию; а я, видя в Божественном писании, что следует покоряться благим наставникам без рассуждения, ради духовного совета, повиновался ему в колебании и неведении. Потом Сильвестр сдружился с Адашевым, и начали держать совет тайно от нас, считая нас неразумными; и так вместо духовных дел начали рассуждать о мирских, и так мало-помалу всех вас, бояр, приводить в самовольство, снимая с нас власть и вас подстрекая противоречить нам и почти равняя вас честью с нами, а молодых детей боярских уподобляя честью с вами. И так мало помалу утвердилась эта злоба, и вам стали давать города, и села, и те вотчины, которые еще по распоряжению деда нашего у вас отняты, которых вам не следовало давать, роздали: все пошло по ветру, нарушили распоряжение деда нашего и тем склонили на свою сторону многих. Потом Сильвестр ввел к нам в синклит единомышленника своего, князя Дмитрия Курлятева, обольщая нас лукавым обычаем, будто все это делает ради спасения души нашей, и так с этим своим единомышленником утвердили свой злой совет, не оставили ни одной власти, где бы не поместили своих угодников, и с тем своим единомышленником отняли от нас власть, данную нам от прародителей, назначать бояр и давать им честь председания по нашему жалованью: все это положили на свою и на вашу волю, чтоб все было, как вам угодно; и утвердились дружбою; все делали по-своему, а нас и не спрашивали, как будто нас вовсе не было; все устроения и утверждения творили по воле своей и своих советников. Мы же, если что и доброе советовали, им все это казалось непотребным. Во всякой мелочи, до обувания и спанья, я не имел своей воли: все делал по их желанию, словно младенец».

Как бы то ни было, к этому времени – времени господства Сильвестра и Адашева – относятся самые важные и самые блистательные дела царствования Иоанна Грозного: издание Судебника и Стоглава, установление губных грамот, излюбленных старост и целовальников, освобождение народа от произвола наместников и волостелей, дарование ему льгот самоуправления, завоевание Казани и Астрахани.

XII

Вразумленный и просветленный московским пожаром и грозною речью Сильвестра, Иоанн захотел окончательно порешить с прошедшим, сильно тяготившим его. На 20-м году своего возраста, видя государство в великой тоске и печали от насилия сильных и от неправд, молодой царь умыслил привести всех в любовь. Посоветовавшись с митрополитом, как бы уничтожить крамолы, разорить неправды, утолить вражду, он приказал собрать земский собор, или земскую думу из выборных людей всей Русской земли. К большому сожалению, мы не знаем не только подробностей, но даже главных черт этого знаменитого события, этого необычайного веча. Мы не знаем, как избирали выборных, кого выбирали, с каким полномочием посылали.

Было это в один из воскресных дней. После обедни царь с митрополитом и духовенством вышел с крестами на Красную площадь, покрытую съехавшимися со всей земли людьми, взошел на Лобное место и после молебна начал говорить митрополиту:

«Молю тебя, святый владыко! Будь мне помощник и любви поборник. Знаю, что ты добрых дел и любви желатель. Знаешь сам, что я после отца своего остался четырех лет, после матери – восьми. Родственники о мне небрегли, а сильные мои бояре и вельможи обо мне не радели и самовластны были, сами себе саны и почести похитили моим именем и во многих корыстях, хищениях и обидах упражнялись. Аз же яко глух не слышах и не имей во устах своих обличения, по молодости моей и беспомощности, – а они властвовали. О неправедные лихоимцы и хищники, и судьи неправедные! Какой теперь дадите нам ответ, что многие слезы воздвигли на себя? Я же чист от крови сей, – ожидайте воздаяния своего!»

Поклонившись на все стороны, Иоанн продолжал:

«Люди Божии и нам дарованные Богом! Молю вашу веру к Богу и к нам любовь. Теперь нам ваших обид – разорений и налогов – исправить нельзя вследствие продолжительного моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, вследствие неправды бояр моих и властей, бессудства неправедного, лихоимства и сребролюбия. Молю вас: оставьте друг другу вражды и тягости, кроме разве очень больших дел. В этих делах и в новых я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать».

В тот самый день, как произнесена была эта речь к народу, Иоанн пожаловал Алексея Адашева в окольничие и при этом сказал ему: «Алексей, взял я тебя из нищих и самых незначительных людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей, для помощи души моей. Хотя твоего желания и нет на это, но я тебя пожелал, и ни одного тебя, но и других таких же, кто б печаль мою утолил и на людей, врученных мне Богом, призрел. Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных; не смотри и на ложные слезы бедного, клевещущего на богатых, ложными слезами хотящего быть правым; но все рассматривай внимательно и приноси к нам истину, боясь суда Божия. Избери судей правдивых от бояр и вельмож». С этих пор он начал сам судить многие суды и разыскивать праведно. Правление боярское кончилось.

Достопамятный день искреннего покаяния и очищения перед народом был едва ли не самым светлым днем царствования Иоанна.

XIII

Церковь русская, в продолжение пяти с лишком веков своего существования, воспитала уже весьма много угодников Божиих. Но почти все они чествуемы были доселе только в тех местах, где подвизались и покоились по смерти, а не по всей России. Да и эти местные чествования, как не утвержденные высшею властью в русской Церкви – властью митрополита и собора, не могли иметь полной законности и полной обязательности для православных. Если же иногда учреждаемы были церковною властью повсеместные празднества в честь того или другого святого, например, в XI веке – в честь святых мучеников Бориса и Глеба, в начале XII века – в честь преподобного Феодосия Печерского, в XIV – в честь святителя Петра, митрополита московского, в XV – в честь святого митрополита Алексия, то подобные события были крайне редки и совершались отдельно одно от другого. Митрополиту Макарию пришла мысль собрать по возможности сведения о всех русских святых, об их подвигах и чудесах, рассмотреть эти сведения на соборе и затем определить, каким из угодников Божиих установить праздники во всей отечественной Церкви, если таковые еще не были установлены, и каким установить или только утвердить праздники местные.

И вот, по повелению царя и великого князя Иоанна Васильевича, в 1547 году состоялся в Москве собор, на котором под председательством митрополита Макария находилось семь святителей, кроме прочего духовенства: Алексий Ростовский, Иона Суздальский, Иона Рязанский, Акакий Тверской, Феодосий Коломенский, Савва Сарский и Киприан Пермский. На этом соборе, после предварительных исследований и рассуждений, определено было – двенадцати святым «петь и праздновать повсюду» в русской Церкви, а девяти – только местно.

По всей вероятности, собор установил празднества исчисленным святым не потому, что их одних признал достойными чествования и прославления, а потому, что об них только имел под руками необходимые данные, на основании которых мог утвердить свой приговор. Поэтому, по благословению этого же самого собора, молодой царь обратился с просьбою ко всем святителям Русской земли, чтобы они позаботились, каждый в пределах своей епархии, «известно пытати и обыскивати о великих новых чудотворцах» в городах, весях, монастырях и пустынях, пользуясь показаниями князей, бояр, иноков и вообще богобоязненных людей. Святители отозвались на предложение государя с сердечною радостью и вскоре, каждый в своем приделе, собрали «каноны, жития и чудеса» новых чудотворцев на самых местах, где каждый из них просиял добрыми делами и чудесами, по свидетельству местных жителей всякого рода и звания.

В 1549 году, по воле государя и митрополита Макария состоялся новый собор в Москве, пред которым святители и «положили» собранные ими сведения. Собор «свидетельствовал эти каноны, жития и чудеса и предал Божиим церквам петь и славить, и праздновать» новым чудотворцам, как то совершалось прочим святым, Богу угодившим, во дни их преставления и открытия мощей их. Каким именно чудотворцам положено на этом соборе праздновать, сведений не сохранилось; но судя по тому, что собору были представлены сведения по возможности о всех местных чудотворцах каждой епархии, можно думать, что теперь установлено было чествование весьма многим, если даже не всем русским святым, какие подвизались до половины XVI века и которым не было еще установлено такого чествования, за исключением, разумеется, тех, о ком не было представлено собору сведений. По крайней мере, другого времени, когда могло быть учреждено чествование весьма многих из этих святых, которые, однако ж, доселе чтутся не местно только, а во всей русской Церкви, мы указать не можем: таковы, например, Киприан и Фотий, святители московские, Никита, Евфимий и Иона – новгородские, Леонтий, Исайя, Игнатий и Иаков – ростовские, Стефан Пермский, Михаил, князь черниговский, с боярином Феодором, преподобные Авраамий и Исидор Ростовские, Варлаам Хутынский, Кирилл Белозерский, Никита Переяславский и другие. Достойно замечания, что почти все эти святые упоминаются вскоре после собора 1549 года самим царем Иоанном Васильевичем и митрополитом Макарием как угодники Божии и молитвенники пред Богом наравне с святителями Петром, Алексием и Ионою московскими и преподобным Сергием Радонежским, а многие внесены и в месяцесловы того времени.

Воздав таким образом подобающее чествование угодникам Божиим, которых признавал ближайшими заступниками и ходатаями на небеси за себя и за всю землю Русскую и «молитвами» которых, по его собственным словам, он «начал править царство свое», юный государь приступил к делу земского или гражданского благоустроения и еще на соборе 1549 года благословился у митрополита и прочих святителей пересмотреть и исправить Судебник, чтобы впредь суд был праведный и всякие дела совершались законно.

XIV

Не только Иоанн жаловался на неправду, укоренившуюся в управлении, о том же свидетельствуют и летописцы того времени. Поэтому первой заботой советников юного царя было: восстановить суд и правду, умиротворить народ, потерявший терпение от бессудия, неправды и всяческих насилий во время злосчастного боярского правления.

В 1550 году царь и великий князь Иоанн Васильевич со своими братьями и боярами уложил Судебник: как судить боярам, окольничим, дворецким, казначеям, дьякам и всяким приказным людям, по городам наместникам, по волостям волостелям, их тиунам и всяким судьям. Рассмотрен и дополнен был прежний великокняжеский Судебник Иоанна III и составлен новый, более подробный царский Судебник. Кроме того, впоследствии были изданы «Уставные грамоты», дополнившие Судебник.

Так как в то время явилась сильная потребность в мерах против злоупотреблений лиц правительственных и судей, то эта потребность и не могла не высказаться в новом Судебнике. Подобно Судебнику Иоанна III, новый Судебник запрещал судьям дружить, и мстить, и брать посулы (взятки), но не ограничивал одним общим запрещением, а грозил определенным наказанием в случае ослушания: «Если судья просудится, обвинит кого-нибудь не по суду без хитрости и обыщется-то вправду, то судье пени нет; но если судья посул возьмет и обвинит кого не по суду и обыщется-то вправду, то на судье взять истцов иск (стоимость иска), царские пошлины втрое, а в пене, что государь укажет. Если дьяк, взявши посул, список нарядит или дело запишет не по суду, то взять с него перед боярином вполовину да кинуть в тюрьму. Если же подьячий запишет дело не по суду за посул, то бить его кнутом (подвергнуть торговой казни)». «Если виновный солжет на судью, то бить его кнутом и посадить в тюрьму». Поставлены предосторожности против злоупотреблении дьяков и подьячих и наказания в случае их обнаружения: «Дела нерешенные дьяк держит у себя за своею печатью, пока дело кончится. Дьяки, отдавая подьячим дела переписывать с черна начисто, должны к жалобницам (прошениям) и делам прикладывать руки по склейкам, и когда подьячий перепишет, то дьяк сверяет сам переписанное с подлинником, прикладывает руку и держит дела у себя, за своею печатью. Подьячие не должны держать у себя никаких дел».

Государственное правосудие и управление сосредоточивалось в столице, где существовали чети, или приказы, к которым были приписаны русские земли. В них судили бояре или окольничьи, дьяки вели дела, а под ведомством дьяков состояли подьячие. В областях мы видим судебное и административное деление на города и волости. При городах были обыкновенно посады (города в нынешнем смысле), иногда и без города существовали посады, составлявшие до известной степени особое управление, так как посадские люди, занимавшиеся ремеслами, промыслами и торговлей, отличались от волостных. Волости были собранием земледельческих сел. Город с волостями составлял уезд, разделявшийся в полицейском отношении на станы. Уезд заменил старинное понятие о земле: как прежде городу нельзя было быть без земли, так теперь городу нельзя было быть без уезда, подобно тому как деревне нельзя быть без полей и угодий. В городах и волостях управляли наместники и волостели, которые могли быть и с боярским судом (с правом судить подведомственных им людей, подобно боярам в своих вотчинах) или без боярского суда. Они получали города и волости себе «в кормление», то есть в пользование. Суд был для них доходною статьею, но это был собственно доход государя, который передавал его своим слугам вместо жалованья за службу. Там, где они сами не могли управлять, они посылали своих доверенных и тиунов. На суде наместников были дьяки и разные судебные приставы с названиями – праветчиков (взыскателей), доводчиков (звавших к суду и также производивших следствие), приставов (которые стерегли обвиненных) и недельщиков (посылаемых от суда с разными поручениями).

Рядом с этим государевым судебным механизмом существовал другой – выборный народный. Представителями последнего были: в городах – городовые приказчики и дворские, а в волостях – старосты и целовальники. Старосты были двоякого рода: выборные полицейские и выборные судебные. Общества были разделены на сотни и десятки и выбирали себе блюстителей порядка: старост, сотских и десятских. Они распоряжались раскладкою денежных и натуральных повинностей и вели разметные книги, где записаны были все жители с дворами и имуществами. Старосты и целовальники, которые должны были сидеть на суде наместников и волостелей, выбирались волостями или же вместе с ними и теми городами, где не было дворского. Всякое дело, производившееся в суде, писалось в двух экземплярах и в случае надобности поверялось тождество между ними. Как у наместников и волостелей были свои дьяки, так у старост – свои земские дьяки, занимавшиеся письмоводством, а у этих дьяков – свои земские подьячие.

Важные уголовные дела подлежали особым лицам – губным старостам, избранным всем уездом из детей боярских; в описываемое время их суду подлежали только разбойники. Это учреждение явилось в некоторых местах еще в малолетство Иоанна и вызвано было усилившимися разбоями. В некоторых уездах было по два губных старосты. Власть их была велика: все равно должны были подчиняться их суду.

Судебник заботился об ограждении народа от тягости государственного суда и от произвола наместников и волостелей: последние, в случае жалоб на них, подвергались строгому суду. Выборные судьи могли посылать приставов за людьми наместников и волостелей; и если бы наместники и волостели взяли кого-либо под стражу и заковали, не заявив о том выборным судьям, то последние имели право силой освободить арестованных. Только служилые государевы люди подлежали одному суду наместников и волостелей.

При желании обезопасить народ от произвола законодатели, составляя Судебник, уже имели в виду постепенно устранить земство от суда наместников и волостелей и заменить чем-нибудь другим отдачу им в кормление городов и волостей. Это отчасти видно из того, что в 1550 году раздавали во множестве детям боярским земли в поместья, разделяя их на три статьи и принимая во внимание, чтобы получали поместья те, которые не имели своих отчин. Это делалось именно с целью заменить доходы кормления наместников и волостелей дачею им земельных угодий. Эта мера, принятая в то время, значительно увеличила военную силу. К этому времени относится и образование стрельцов из прежних пищальников. Они составляли особый военный класс, жили при городах слободами, разделялись на приказы и вооружены были огнестрельным оружием и бердышами.

Что намечено было Судебником, то продолжали и доканчивали уставные грамоты того времени, давшие перевес в суде выборному началу. Это доказывается историей уставных грамот. По одной из них – устюженской – видно, что прежде наместники и волостели судили-рядили произвольно. При Василии Иоанновиче дана уставная грамота, определяющая обязанности волостелей; в 1539 году при боярском управлении дана другая грамота, где доходы волостелей определены несколько точнее; а в 1551 году, сообразно Судебнику, волостелям запрещалось творить без участия старосты и целовальников. Мало-помалу управление наместников и волостелей совершенно заменялось предоставлением жителям права самим управляться и судиться посредством выборных лиц за взносимую в царскую казну как бы откупную сумму оброка. В 1552 году дана грамота Важской земле. Нужно заметить, что в этом крае древнее понятие о выборном праве могло укорениться более, чем во многих других местах, так как это была исстари новгородская земля. Жители сами подали об этом челобитную, жалуясь на тягости, которые они терпели от наместников и волостелей. Последние изображаются в этой челобитной покровителями воров и разбойников. Многие из жителей, находя невозможным сносить такое управление, разбегались, а на оставшихся ложилось все бремя налогов, в которых уже не участвовали убежавшие. Жители просили дозволить им избрать 10 человек излюбленных судей, которые бы вместо наместников судили у них как уголовные дела (в душегубстве, и татьбе, и в разбое с поличным и костырем[13 - Судить игроков в кости и карты.], так и земские; а за это жители будут ежегодно вносить в царскую казну оброка полторы тысячи рублей за все судные наместничьи пошлины, не отказываясь вместе с тем от исполнения государственных повинностей и взносов (посошной службы, то есть обязанности идти в рать, городского ела, то есть постройки укреплений денег полоняночных, на выкуп пленных и ямских, на содержание почт). Правительство дало согласие на такую перемену управления с тем, что весь валовой сбор оброка будет разложен по имуществу и по промыслам жителей. Вместо наместников явились излюбленные головы, или земские старосты, имевшие право суда и смертной казни; а для предотвращения злоупотреблений должны были выбираться целовальники, заседавшие в суде, – свидетели и участники суда. Управление в крае поручалось сотским, пятидесятским и десятским, которые обязаны были наблюдать за благочинием, хватать подозреваемых и отдавать суду излюбленных судей или голов. Вслед за тем одни уезды за другими стали получать подобные грамоты. Наконец в 1555 году эта мера сделалась всеобщею.

Выборное право суда и управления развивало общественные сходбища, которые по закону отправлялись в уездах с целью принятия мер общей безопасности. Все сословия – князья, дети боярские, крестьяне всех ведомств – присылали из своей среды выборных на сходбища, где председательствовал губной староста. Каждый мог и должен был говорить на этих сходбищах, указывать на лихих людей и предлагать меры к их обузданию. Дьяк записывал такие речи, которые принимались в руководство при поисках и следствиях. Все члены общества обязаны были принимать деятельное участие в благоустройстве и содействовать своим выборным лицам в отправлении их должности. Очень важное значение получил тогда обыск. От него зависел способ суда над подсудимым. Если по обыску показывали, что подсудимый – человек дурного поведения, то его подвергали пытке; также показание преступника о соучастии с ним в преступлении какого-нибудь лица проверялось обыском и обвиняемый предавался пытке в таком случае, если по обыску оказывался худым человеком, а в противном случае речам преступника не давали веры. В сомнительных случаях, когда не было ни сознания, ни улик, дело, по жалобе истца, решалось в его пользу тогда, когда обыск давал неудовлетворительный отзыв о поведении ответчика.

Судебник допускал поле, или судебный поединок; но обыск в значительной степени вытеснял его из судопроизводства, так как во многих случаях, когда прежде прибегали к полю, теперь решали дело посредством обыска. Несмотря, однако, на уважение к форме обыска, законодатели сознавали, что обыск будет зачастую производиться с злоупотреблениями; а потому, для предотвращения этих злоупотреблений, установлено было жестокое наказание – наравне с разбойниками (следовательно, смертная казнь[14 - По Судебнику наказания за уголовные преступления были: денежная пеня, заключение в тюрьму, торговая (кнут) и смертная казнь, постигавшая разбойников, государевых изменников, зажигателей, церковных татей.]) тем, которые окажутся солгавшими по обыску; самим старостам и целовальникам угрожалось наказанием, если они окажутся нерадивыми в преследовании и открытии такого рода преступления. Впоследствии, когда уже минуло господство Сильвестра и Адашева, значение обыска совершенно упало, хотя форма его не уничтожилась: отзывы, собранные по обыску, не служили уже главною нитью для избрания способов суда и почти не имели значения, так как одобренных по обыску можно было предавать пытке и казнить на основании показаний, вынужденных пыткою. Пытка допускалась единственно только в том случае, когда приговор по обыску признавал подсудимого худым человеком, если не причислять к пытке (так как он не причислялся к пытке в свое время) правежа – обычая, возникшего в татарские времена, по которому неоплатного должника в определенное время всенародно били палками по ногам, чтоб истребовать лежащий на нем долг. По Судебнику самый высший срок держания на правеже мог продолжаться месяц за сто рублей долга; а по истечении этого срока должник выдавался заимодавцу головою и должен был отслуживать свой долг работою. Вскоре вместо месяца за сто рублей долга назначено было два месяца правежа. В выборном судопроизводстве не существовало никаких судных пошлин: правосудие уделялось прибегавшим к нему безденежно.

По Судебнику, кроме духовных, все прочие составляли два отдела: служилых и неслужилых. Первые делились на два разряда: высших и низших. К высшим принадлежали князья, бояре, окольничьи, дьяки и дети боярские; ко вторым – простые ратные люди, ямщики и все казенные служители разных наименований (пушкари, воротники, кузнецы и т. п.).

К неслужилым, или земским, причислялись: купцы, посадские и волостные крестьяне, жившие как на казенных землях (черносошные), так и на дворцовых и на частных землях. Служилые первого разряда пользовались явными преимуществами. Они занимали видные места и должности, владели поземельною собственностью, имели преимущество в судебных процессах: так, если кто в суде ссылался на их свидетельство, то оно считалось сильнее свидетельства простых людей. Бояре, окольничьи и дьяки освобождались от позорной торговой казни. Оттенки сословий изображались установленными размерами «бесчестия» за оскорбление: боярин получал 600 рублей, дьяк – 200; дети боярские – сообразно получаемому на службе доходу. Из торговых людей гость (первостатейный купец) считался вдесятеро выше обыкновенного торговца и получал 50 рублей, тогда как всякий посадский получал только 5 рублей. Волостной человек, крестьянин, был поставлен в пять раз ниже посадского, получая «бесчестия» всего один рубль; но, находясь на должности, получал наравне с посадским. Женщине платилось «бесчестие» вдвое против мужчины ее звания.

Относительно холопства в это время сделано было несколько распоряжений, видимо, клонившихся к уменьшению числа холопов. Отменялось древнее правило, что поступивший в должность к хозяину без ряда делался его холопом. Детям боярским запрещалось продаваться в холопство не только во время службы, но и ранее. Судебник запрещал отдаваться в холопство за рост, предотвращая, таким образом, случаи, когда человек в нужде делался рабом. Впрочем, неоплатный должник после правежа отдавался головою заимодавцу; но, чтобы таких случаев было менее, постановлено было давать на себя кабалы не более, как на 15 рублей. При всякой отдаче головою излюбленные судьи должны были делать особый доклад государю. Наконец, беглый кабальный холоп не был возвращаем прямо хозяину, а ему предлагали прежде заплатить долг, и только в случае решительной несостоятельности выдавали его головою.

Относительно военной службы было установлено, чтобы каждый помещик приводил по требованию известное число ратников, смотря по количеству населенной земли в его поместье (обыкновенно со 100 четвертей один конный воин); при этом определялось, как должны быть вооружены ратники.

Каждый прибывший на службу помещик должен был явиться к воеводе своего города на смотр. Воевода отмечал в списке, кто и как приходил на службу. Тех, которые являлись в исправности – «конны, людны и оружны», записывали в высший разряд. Исправным выдавались от царя награды – прибавка поместий. У неисправных уменьшали земли. «Нети», или «нетчики», то есть вовсе не явившиеся на службу, наказывались еще строже, если они не могли представить уважительных причин своей неявки. Для заведования службою помещиков учрежден был Разряд, или Разрядный приказ, то есть присутственное место, где вели дело обыкновенно боярин и дьяк с подьячими, которым царь приказывал ведать то дело. Каждый помещик, достигнув совершеннолетия, являлся или к воеводе своего города записаться в служилый список, или отправлялся в Москву, в Разрядный приказ, и при этом объявлял, с чего он будет служить, владеет ли он вотчинами и поместьями или нуждается в новом наделе. В последнем случае ему давалось поместье и он назывался новик.


Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги
(всего 1 форматов)