скачать книгу бесплатно
Глас Божий. Выборных людей пошлем
Просить и кланяться, чтоб шел к нам на спех.
Послами были отправлены печерский архимандрит Феодосий и дворянин добрый Ждан Петрович Болтин, да изо всех чинов лучшие люди. Они просили Пожарского от всего Нижнего Новгорода постоять за землю Русскую и принять начальство над ополчением. Князь Пожарский сказал послам: «Я рад за православную веру пострадать до смерти; и вы изберите из посадских людей такого человека, чтоб ему вмочь и за обычай было со мною быть у нашего великого дела: ведал бы он казну на жалованье ратным людям». Послы стали думать, кто бы на это дело годился, но Пожарский не дал им долго ломать головы и сказал: «У вас в городе есть такой человек – Козьма Захарьевич Минин-Сухорук. Человек он бывалый, ему такое дело на обычай».
Возвратившись домой, послы рассказали на сходке, что им отвечал князь Дмитрий Михайлович. Тогда весь мир приступил к Козьме Захарьевичу; отправились к нему нижегородцы на дом[8 - Минин жил в Благовещенской слободе, в приходе Рождества святого Иоанна Предтечи.] и стали просить, чтобы он был у великого дела, собирал бы казну и заведовал ею. Минин сначала отговаривался, но не оттого, что в самом деле не хотел принимать на себя важного дела, а за тем, чтобы его поболее просили и чтобы вытребовать себе полную власть, необходимую для успеха самого дела. Наконец он принял предлагаемую должность и сказал: «Когда так, я прошу, поставьте приговор, приложите руки на том, чтобы слушаться меня и князя Дмитрия Михайловича Пожарского, ни в чем не противиться, давать деньги, нужные на жалованье ратным людям; а если денег не будет, то силою брать у вас животы, даже жен и детей в кабалу отдавать, чтобы ратным людям скудости не было».
Приговор был составлен и подписан миром. Благоразумный и предусмотрительный Минин тотчас же отправил этот приговор к князю Дмитрию Михайловичу: он сделал это затем, чтобы нижегородцы не одумались и не переменили своей воли, когда у них остынет первый пыл увлечения. Затевалось дело великое, неизбежно требовавшее и жертв великих. Минин назначил оценщиков и велел ценить у всех дворы, скот, имущество, и от всего брал пятую деньгу (то есть пятую часть); а у кого не было денег, у того продавал имущество. Не давал он ослабы ни духовенству, ни монастырям, ни богатым, ни бедным. Положено было, чтобы никто не остался, не дав своей доли для общего дела.
Глава III
Спешите, верные сыны,
Спасать отчизну дорогую!
Не успел еще избранный воевода прибыть в Нижний Новгород, а уж ополчение собиралось. По всем ближайшим городам быстро разнеслась весть, что нижегородцы встали и готовы на всякие пожертвования для ратных людей. Пришли в Нижний смоляне из Арзамаса. Это были прежние помещики Смоленский земли. Выгнанные поляками после завоевания Смоленской области, они пришли под Москву и просили у начальников подмосковного ополчения крова и хлеба. Их отправили в Арзамас – поселиться в тамошних дворцовых волостях. Но когда они пришли в Арзамас, дворовые люди не хотели слушать грамот Заруцкого и Трубецкого и служить прибывшим дворянам. Тогда последние ушли в Нижний Новгород. Нижегородцы приняли скитальцев; они составили первое ядро будущей рати. Из числа их некоторые были отправлены к князю Пожарскому челобитчиками – просить его, чтобы он скорее приезжал в Нижний.
Пожарский, уже выступив из своей вотчины, на дороге встретил дорогобужан и вязьмичей, детей боярских. Заруцкий отправил их селиться в Ерополче (или Ярополче – нынешние Вязники, уездный город Владимирской губернии), но там им не дали поместья, и они отправились к Нижнему Новгороду.
Наконец князь Пожарский прибыл в Нижний, где его ждали с таким нетерпением, и был встречен с великой честью. Прежде всего новый начальник ополчения занялся раздачей жалованья ратным людям. Но скоро нижегородской казны стало недостаточно; нужно было писать во все города, просить их содействия. От имени главного вождя и всех ратных и земских людей Нижнего Новгорода написана была возбудительная грамота и разослана в списках по городам с гонцами в Кострому, Вологду, Казань, Ярославль, Углич, Белоозеро, Владимир, Рязань и во многие другие города. В этой грамоте говорилось:
«По Христову слову встали многие лжехристи, и в их прелести смялась вся земля наша, встала междоусобная брань в Российском государстве и длится не малое время. Усмотря между нами такую рознь, хищники нашего спасения, польские и литовские люди, умыслили Московское государство разорить, и Бог их злокозненному замыслу попустил совершиться. Видя такую их неправду, все города Московского государства, сославшись друг с другом, утвердились крестным целованием, быть нам всем, православным христианам, в любви и соединении, прежнего междоусобия не начинать, Московское государство от врагов очищать и своим произволом, без совета всей земли государя не выбирать, а просить у Бога, чтоб дал нам государя благочестивого, подобного прежним природным христианским государям. Изо всех городов Московского государства дворяне и дети боярские под Москвою были, польских и литовских людей осадили крепкою осадою; но потом дворяне и дети боярские из-под Москвы разъехались для временной сладости, для грабежей и похищенья; многие покушаются, чтоб быть на Московском государстве панье Маринке с законопреступным сыном ее. Но теперь мы, Нижнего Новгорода всякие люди, сославшись с Казанью и со всеми городами понизовыми и поволжскими, собравшись со многими ратными людьми, видя Московскому государству конечное разорение, прося у Бога милости, идем все головами своими на помощь Московскому государству; да к нам же приехали в Нижний из Арзамаса смоляне, дорогобужане и вязьмичи и других многих городов дворяне и дети боярские. И мы, всякие люди Нижнего Новгорода, посоветовавшись между собою, приговорили животы свои и дома с ними разделить, жалованье им и подмогу дать и послать их на помощь Московскому государству. И вам бы, господа, помнить свое крестное целование, что нам против врагов наших до смерти стоять: идти бы теперь на литовских людей всем вскоре. Если вы, господа дворяне и дети боярские, опасаетесь от казаков какого-нибудь налогу или каких-нибудь воровских заводов, то вам бы никак этого не опасаться: как будем все верховые и понизовые города в сходу, то мы всею землею о том совет учиним и дурна никакого ворам делать не дадим; самим вам известно, что к дурну ни к какому до сих пор мы не приставали, да и вперед никакого дурна не захотим. Непременно быть бы вам с нами в одном совете и ратными людьми на польских и литовских людей идти вместе, чтоб казаки по прежнему не разогнали низовой рати воровством, грабежом, иными воровскими заводами и Маринкиным сыном. А как мы будем с вами в сходе, то станем над польскими и литовскими людьми промышлять вместе заодно, сколько милосердый Бог помощи подаст, о всяком земском деле учиним крепкий совет, и которые люди под Москвою или в каких-нибудь городах захотят дурно учинить или Маринкою и сыном ее, новую кровь захотят начать, то мы дурна никакого им сделать не дадим. Мы, всякие люди Нижнего Новгорода, утвердились на том и в Москву к боярам и ко всей земле писали, что Маринки и сына ее и того вора, который стоит под Псковом, до смерти своей в государи на Московское государство не хотим, точно так же и литовского короля».
Как только эта призывная грамота, возвещавшая второе восстание земли, приходила в какой-нибудь город, воеводы посылали бирючей (рассыльщиков) собирать в город людей. Приказывали прочитать грамоту в соборной церкви; потом народ собирался на сходку. Там постановляли миром взять такую-то деньгу со всех по разверстке (известную часть с оценки имущества), составить ополчение; назначали, куда ему выходить и куда идти, кому оставаться беречь город. Готовили поход и оружие, а женщины пекли сухари и приготовляли сухое толокно в поход ратным людям. Собирались деньги на жалованье ратным людям и отсылались нижегородцам, а потом отправлялись к Нижнему и ополчения.
Скоро стали приходить в Нижний ратные люди из соседних городов. Князь Пожарский устраивал на свой счет кормы, а Минин раздавал им жалованье по статьям, кто чего был достоин по своей службе (первой статье – 50 руб., второй – 45 руб., третьей – 40 руб. и меньше; 30 руб. жалованья не было). Дворяне и дети боярские, у которых были поместья, отказались от денежного жалованья, а раздавалось жалованье казакам и стрельцам.
Первыми пришли в Нижний коломенцы, изгнанники из родного города, бывшего тогда в руках Марины; за ними пришли рязанцы; вслед за тем пришли служилые люди украинских городов, пришли добрые казаки и стрельцы, сидевшие в Москве в осаде с царем Василием.
Между тем дурные вести пришли оттуда, откуда менее всего можно было ожидать их. Казань, до сих пор так сильно увещевавшая другие города к общему делу, теперь сама отказалась участвовать в нем по заводу дьяка Никанора Шульгина. Как видно, Шульгин был недоволен тем, что не царственная Казань, главный город Понизовья, и не он, Шульгин, захвативший в ней всю власть, стали в челе восстания, а второстепенный Нижний со своим земским старостой. На сторону Шульгина перешел и стряпчий Биркин, посланный из Нижнего в Казань к тамошним властям для совета о Московском государстве и также недовольный первенством Пожарского и Минина в Нижнем.
Получив весть о недобром совете Шульгина и Биркина, князь Пожарский, Минин и все ратные люди положили упование на Бога, и как Иерусалим был очищен последними людьми, так и в Московском государстве последние люди собрались и пошли против безбожных латинян и против своих изменников.
Так кончился 1611-й и начался 1612 год.
Между тем в Москве и под Москвой в это время творилось недоброе: мнимые защитники Москвы, казаки, дошли до крайних пределов бесчинства. В конце января в Костроме и Ярославле явились грамоты от московских бояр с увещанием отложиться от Заруцкого и быть верными царю Владиславу. «Теперь, – писали бояре, – князь Дмитрий Трубецкой да Иван Заруцкий стоят под Москвой на христианское кровопролитие и всем городам на конечное разорение; ездят от них из табора по городам беспрестанно казаки, грабят, разбивают и невинную кровь христианскую проливают. Церкви разоряют, иконы святые обдирают и многие скаредные дела на иконах делают, чего ум наш страшится написать. А польские и литовские люди, видя наше непокорство, также города наши опустошают и воюют… Теперь вновь те же воры Ивашка Заруцкий с товарищами государей выбирают себе таких же воров казаков: сына калужского вора, о котором и поминать непригоже; а за другим вором под Псков послали, таких же воров и бездушников… И такими воровскими государями крепко ли Московское государство будет и кровь христианская литься и Московское государство пустошисти вперед перестанет ли?»
Бояре писали правду: казаки действительно вошли в сношения с псковским самозванцем, и 2 марта подмосковный стан присягнул этому воровскому государю.
Около этого времени скончался смертью мученика добрый подвижник за веру и отечество, патриарх Гермоген, преподав заочно благословение нижегородскому ополчению. Когда в Москву дошла весть о том, что в Нижнем составляется ополчение, она всполошила не только осажденных поляков, но и осаждавших – казаков. Поляки и русские изменники приступили к Гермогену и требовали, чтобы он написал в Нижний и велел распустить ополчение и остаться верными присяге, данной Владиславу. Но твердый и несокрушимый старец отвечал: «Да будет над ними милость Господа и Бога, а от нашего смирения – благословение; а на изменников да излияется гнев от Бога, а от нашего смирения да будут прокляты они в сем веке и в будущем». За это патриарха стали содержать в большей тесноте и томить голодом. Он скончался 17 февраля голодной смертью и погребен был в Чудовом монастыре[9 - В царствование Алексея Михайловича тело патриарха Гермогена перенесено (в 1652 году) из Чудова монастыря в Успенский собор и с большим торжеством поставлено поверх земли.].
Заруцкий понял, что ему и его своевольному полчищу грозит опасность от новой земской ратной силы. Он послал от имени Марины посла в Персию, чтобы найти там себе союз; но письмо его было перехвачено в Казани. С другой стороны, Заруцкий заботился о том, чтобы нижегородское ополчение не захватило верховых городов Поволжья, и отправил в Ярославль Андрея Просовецкого мешать ярославцам соединиться с нижегородским ополчением. Князь Трубецкой, конечно, не замечал, что затевает его властелин товарищ. Вот как было хотели встретить нижегородцев из-под Москвы те именно воеводы, к которым на помощь призывали народ троицкие грамоты. Правду говорили нижегородцы, отправляясь в поход, что они теперь – последние люди.
Однако вероломная попытка Заруцкого не удалась: ярославцы, проведав заранее о его замыслах, дали знать Пожарскому. Предводитель ополчения немедленно послал передовой отряд под начальством своего двоюродного брата, князя Дмитрия Петровича Пожарского-Лопаты, и дьяка Семена Самсонова занять Ярославль. Они вошли в этот город прежде, чем дошел до него Просовецкий, и посадили в тюрьму присланных им казаков. Узнав, что Ярославль перехвачен, Просовецкий не пошел туда.
Ярославцы ожидали нижегородцев, но ополчение медлило с выходом из Нижнего, ожидая помощи из Казани. Князь Пожарский и Минин, подождав казанцев, догадались, что в Казани происходит что-нибудь недоброе, и решились не ожидать оттуда помощи.
Великим постом, в начале марта, нижегородское ополчение наконец тронулось в поход к ярославцам. В этом городе задумано было устроить главную квартиру для ополчения, потому что он был в самом деле срединным городом для сбора рати. Трогательны были проводы ополчения: при звоне колоколов, при звуке ратных труб ратные люди, отряд за отрядом, выступали из Нижегородского кремля. Весь город был на ногах; все молились и плакали, провожали – кто мужа, кто брата, кто отца, кто детей на великое и славное дело.
Аксенов
(старик, торговый человек)
Нижегородцы Нижнего Посада.
Тебя наш воевода, князь Димитрий
Михайлович, и с выборным, с Кузьмою
Захарьичем, в дорогу с хлебом с солью
Желаем проводить.
(Подает хлеб-соль.)
Пожарский
Нижегородцы! Мы за вас идем
С врагами биться, жизни не жалея;
А вы всещедрого молите Бога,
Чтобы Московское нам государство
В соединенье видеть, как и прежде,
Как при великих государях было;
Кровопролитье б в людях перестало,
А видеть бы покой и тишину,
Как и доселе было в государстве.
Минин
Друзья, нижегородцы! Ваше войско
Пошло к Москве; его вы снарядили
И проводили. Буде Бог пошлет,
И нашим подвигом мы Русь избавим,
Великую от Бога примет милость
За избавленье христианских душ.
И во все роды, в будущие веки,
К навечной похвале нам учиниться,
На славу нам и на помин душ наших.
Пожарский
Пойдемте с Богом!
Войско трогается.
Народ. Прощайте, Божьи воины! Помоги вам Господь! Вы за нас страдальцы, а мы за вас богомольцы.
Глава IV
Ангелам своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих.
Псал. 90, ст. 11
Первые шаги нижегородского ополчения были для него настоящим торжеством. Везде встречали его с истинной радостью и сочувствием, доставляя казну на подмогу и собирая ратных людей из окрестных мест. Так оно двигалось из города в город вверх по Волге и прошло Балахну, Юрьевец, Решму, Кинешму, Кострому и пришло к Ярославлю еще по зимнему пути.
В Балахне к нижегородцам пристали балахнинцы и толпа дворян и детей боярских, разогнанных из-под Москвы, под начальством Матвея Плещеева. Из Балахны усиленное свежими силами ополчение выступило в Юрьевец; здесь к нему пристали юрьевецкие татары, которым дали жалованье. Из Юрьевца ополчение перешло в Решму. Тут оно было встречено посланцами из Владимира, от воеводы Артемия Измайлова, давнишнего друга Дмитрия Михайловича Пожарского. Он извещал, что Заруцкий и Трубецкой с казачьим полчищем, стоящим под Москвой, целовали крест вору, который в Пскове назвался царем Дмитрием. Вслед за этими посланцами явились посланцы от самих подмосковных предводителей. «Мы прельстились, – писали Трубецкой и Заруцкий, – мы целовали крест на том, чтобы всем православным христианам быть в единогласии. Идите под Москву, не опасайтесь». Эту грамоту Пожарский велел прочитать всему своему ополчению, и через посланных был дан такой ответ: «Мы никакого развращения и опасения не имеем; идем под Москву вам в помощь, на очищение Московская государства». Пожарский и Минин не поверили, правда, казацкому раскаянию, у них было твердо положено не соединяться с казаками; однако, не желая преждевременно раздражать их, они дали Заруцкому и Трубецкому такой успокоительный ответ. Из Решмы ополчение пришло в Кинешму. Здесь также оно было принято с радостью и получило подмогу казной. Дав отдохнуть войску несколько времени в Кинешме, Пожарский пошел в Кострому, где ожидал его иной прием. Костромским воеводой был Иван Шереметев. Его считали одним из виновников гибели Ляпунова. Теперь он был поставлен на воеводство московскими боярами. Следуя их увещательным грамотам, убеждавшим остаться в повиновении Владиславу, он не пускал в город ополчение и намеревался отбиваться от него силой. Но у костромичей было мало охоты стоять за польское дело; многие из них вышли навстречу к Пожарскому и Минину, прося их прибыть в город и обещая стоять с ними заодно.
Пожарский подвинул свое войско к костромским посадам. Тогда костромичи, оставшиеся в городе, разделились: одни держались приказаний своего воеводы, другие кричали, что он изменник, и переходили к Пожарскому. Последняя партия была многочисленнее. Она бросилась на воеводский двор, низложила Шереметева и чуть не убила его; его спас от разъяренной толпы князь Пожарский.
Пожарский и Минин вошли в Кострому, взяли с костромичей казны на подмогу и назначили им воеводой вместо Шереметева князя Гагарина с дьяком Андреем Подлесовым.
Тут пришли к Пожарскому послы от суздальцев с просьбой уделить им ратных людей на помощь против Просовецкого, бродившего со своей шайкой около их города.
Пожарский разрознил свое войско и отрядил к Суздалю своего родственника, князя Романа Петровича Пожарского, с нижегородскими и балахнинскими стрельцами; они отогнали Просовецкого от Суздаля.
Сам Пожарский повел ополчение в Ярославль. В Ярославле нижегородское ополчение было встречено с особенной радостью и с большим почетом. Пожарскому и Минину ярославцы принесли даже многие дары; но предводители ничего не приняли: не за тем они шли, чтобы собирать себе дары по городам, хотя это была самая обычная почесть в русском старинном быту при всякой встрече и при всякой радости.
Это было в начале апреля. В Ярославле Пожарский простоял с лишком два месяца. Были многие причины этой долгой стоянки. Надобно было подождать, пока подойдут из городов ополчения и пришлют казны, надобно было узнавать и разведывать, что делается в Польше и какие силы может против нас выдвинуть польский король; кроме того, Новгород договорился со шведами признать шведского королевича царем московским, и Пожарскому надо было обезопасить себя от шведов, чтобы они не пошли на русских войной принуждать их брать на царство их королевича.
Но самое главное, на чем стоял и чего добивался Пожарский, оставаясь в Ярославле, – это «всемирное соединение», общее согласие всех городов в одной мысли, прекращение розни и криводушия как корня всего зла. С этой целью он требовал отовсюду присылки выборных для общего земского совета. А чтобы достигнуть единения мыслей в городах, очень удаленных друг от друга, и добыть необходимые сведения из разных мест, нужно было время[10 - Вспомним о состоянии тогдашних путей сообщения и о многих других препятствиях, какие всегда являются в военное и притом смутное время. Ни почт, ни телеграфов в то время не было, и все сношения производились чрез нарочных, успевавших служить с истинной отвагой и преданностью.].
Окружая себя выборными людьми со всей земли Русской, Пожарский хотел довести до сознания всех, что предводители нижегородского ополчения, идущие в Москву, имеют законное значение, освященное волей всей земли, и могут смело говорить, что подняли не произвольный мятеж, а идут по совету всего народа Московского государства. В этом заключалась главная, побеждающая сила нижегородского ополчения, в нем олицетворялась лучшая часть земли Русской, здоровое ядро и основа.
Под Москвой тем временем все по-прежнему стояло казацкое войско. Вскоре по прибытии в Ярославль Пожарский получил грамоту от троицких властей с просьбою идти наспех под Москву.
«28 марта, – говорилось в этой грамоте, – приехали в Сергиев монастырь два брата Пушкины. Прислал их к нам для совета боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, чтоб мы послали к вам и все бы православные христиане, соединяясь, промышляли над польскими и литовскими людьми и над теми врагами, которые теперь завели смуту. Соберитесь, государи, в одно место, где Бог благословит, и положите совет благ. Станем просить у Вседержителя, да отвратит свой праведный гнев и даст стаду своему пастыря, пока злые заводцы и ругатели остальным нам, православным христианам, порухи не сделали. Молим вас усердно, поспешите прийти к нам в Троицкий монастырь, чтоб те люди, которые теперь под Москвою, рознью своею не потеряли Большого Каменного города, и острогов-укреплений, и народу».
Но Пожарский, по выражению летописца, многомолебное писание от обители в презрение положил. И он имел на это серьезные основания, хотя и сам давно рвался сердцем к Москве. Он считал невозможным отважиться идти под Москву с малыми силами. Гораздо благоразумнее было не спешить и надежнее обеспечить себя со всех сторон.
7 апреля из Ярославля пошли грамоты по городам. В этих грамотах излагались прошлые и настоящие бедствия Московской земли и ее народа, а затем говорилось: «По всемирному совету пожаловать бы вам, господа, прислать к нам в Ярославль из всяких чинов людей по два и с ними совет свой отписать за своими руками… и прислать к нам в Ярославль денежную казну ратным людям на жалованье»[11 - У грамоты находятся подписи, из которых мы узнаем начальных людей рати. Несмотря на то что главным вождем ополчения был избран Пожарский, первые места уступлены людям, превышавшим главного вождя саном. Первая подпись принадлежит боярину Морозову, вторая – боярину князю Владимиру Тимофеевичу Долгорукому, третья – окольничему Головину, четвертая – князю Ивану Никитичу Одоевскому, пятая – князю Пронскому, шестая – князю Волконскому, седьмая – Матвею Плещееву, восьмая – князю Львову, девятая – Мирону Вельяминову, десятая – уже князю Пожарскому; на пятнадцатом месте читаем: «В выборного человека всею землею, в Козмино место Минина князь Пожарский руку приложил». За Мининым следуют еще 34 подписи.].
В Ярославль один за другим приезжали стольники, стряпчие, дворяне, дети боярские и всяких чинов люди и вступали в ополчение; посадские люди привозили денежную казну. Тем не менее, однако, под Москву нельзя еще было предпринять немедленного похода; казачьи шайки бесчинствовали по окрестным городам, заняв Углич и Пошехонье, засев в Антониевом Бежецком монастыре. Шведы стояли в Тихвине. Нельзя было двинуться на юг, оставив в тылу этих врагов.
Против казачьих шаек были отправлены отряды, с успехом окончившие данное им поручение. Князь Мамстрюкович-Черкасский был послан против черкас (малороссийских казаков) в Антониевом монастыре, но изменник Юрий Потемкин-Смольянин, убежав, дал знать черкасам, что на них идет рать, и те, оставив монастырь, бросились к границе. В Кашине князь Мамстрюкович-Черкасский соединился с отрядом князя Лопаты-Пожарского, посланного в Пошехонье и разбившего наголову буйствовавших там казаков. Соединенными силами двинулись они против казаков под Углич и, разбив их, возвратились в Ярославль.
Воевода Наумов с казаками справились легко, отогнали отряды Заруцкого от Переславля. Но гораздо труднее было уладить другое дело – с Новгородом и шведами. Когда со смертью Ляпунова расстроилось первое земское ополчение, Новгород, как мы знаем, отделился от Москвы и отдался под покровительство Швеции. В нем и теперь стоял Делагарди со шведским войском. Князь Дмитрий Михайлович и Козьма начали думать со всей ратью, духовенством и посадскими людьми, как бы земскому делу было прибыльнее, и положили отправить послов в Новгород к митрополиту Исидору, князю Одоевскому и Делагарди. С грамотами отправлен был Степан Татищев с выборными из каждого города по человеку. У митрополита и Одоевского спрашивали, на чем состоялся у них договор со шведами. А к Делагарди писали, что если король шведский даст брата своего на царство и окрестит его в православную христианскую веру, то они рады быть с новгородцами в одном совете. Это было написано для того, говорит летопись, чтоб, когда пойдут под Москву на очищение Московского государства, шведы не пошли воевать поморские города. На самом же деле теперь уже ни у кого не было серьезного желания иметь царем ни шведского, ни польского королевича.
19 мая Татищев возвратился из Новгорода в Ярославль с ответом от митрополита Исидора, Одоевского и Делагарди, что они пришлют в Ярославль послов от всего Новгородского государства. Со своей же стороны, Татищев объявил, что в Новгороде добра ждать нечего.
В начале июня начальники ополчения разослали грамоты по украинским городам, державшимся Псковского вора, Марины и сына ее, с увещанием отставать от ведомого вора и быть в соединении с ними. «Объявляем вам, что 6 июня прислали к нам из-под Москвы князь Дмитрий Трубецкой, Иван Заруцкий и всякие люди повинную грамоту; пишут, что они своровали, целовали крест Псковскому вору, а теперь они сыскали, что это прямой вор, отстали от него и целовали крест впредь другого вора не затевать и быть с нами во всемирном совете».
На этот раз из подмосковного стана писали правду: 11 апреля приехал оттуда во Псков опознавать вора Иван Плещеев, тот самый, по заводу которого весь подмосковный стан присягнул 2 марта псковскому самозванцу. Плещеев, по словам летописи, обратился на истинный путь, не захотел вражды в родной земле и начал говорить всем, что это истинный вор. Очень может быть, что несогласие многих в самом подмосковном стане, несогласие северо-западных городов (так, в Тверь не пустили Плещеева, товарищам его и казакам хлеба купить не дали) содействовало обращению Плещеева на истинный путь. Как бы то ни было, отказ его признать вора произвел свое действие: 18 мая вор решился бежать из города вместе с воеводой князем Хованским. Но Плещеев пошел в переговоры с Хованским и убедил его отстать от вора. Самозванец бежал из города ночью один, не успев оседлать коня и даже надеть шапки. За ним бросились в погоню, поймали, 20-го числа привели назад в город и посадили в палату, а 1 июля повезли в Москву, где и казнили.
Но среди этих успехов и в самом Ярославле происходили смуты. Сюда явился из Казани известный нам Иван Биркин. Ему не удалось с Шульгиным добиться того, чтобы Казань не послала вовсе людей для ополчения: казанцы хотели идти, и Биркин сам повел их, но в дороге настраивал их против Пожарского и Минина. Шедший с ним татарский голова Лукьян Мясной не потакал Биркину, и оба они были во взаимной вражде. Казанцы пришли в Ярославль. Биркин как начальник одного из собравшихся в Ярославле ополчений стал добиваться участия в совете, а Минин как личный его враг вооружил против него бояр и дворян – его не хотели допустить в совет. Тогда Биркин ушел назад; за ним пошли казанцы. Остался только Лукьян Мясной с двадцатью человеками мурз и князей и с тридцатью дворянами, да стрелецкий голова Постник Неелов с сотней стрельцов[12 - Они пробыли в нижегородском ополчении до самого конца похода, но по возвращении домой их ждала плохая участь: Лукьяна Мясного и Постника Неелова Шульгин совсем уморил в тюрьме, и вообще все они претерпели многие беды и напасти от казанского воеводы.].
Однако смуты в Ярославле не прекратились, и по уходе Биркина начались споры и соревнование между начальниками о старшинстве. Каждый из ратных людей принимал сторону своего воеводы, а рассудить было некому. Тогда придумали по старине взять в посредники, в третейские судьи, духовное лицо и послали к бывшему ростовскому митрополиту Кириллу, жившему в Троицком монастыре, чтобы он был на прежнем столе своем в Ростове. Кирилл согласился, приехал в Ростов, потом в Ярославль и стал укреплять людей; когда начинались споры, враждующие стороны должны были обращаться к нему за советом и судом.
В июле в Ярославль приехали обещанные послы новгородские: из духовных – игумен Вяжицкого монастыря Геннадий, из городовых дворян – князь Феодор Оболенский, да из всех пятин из дворян и из посадских людей по человеку. Эти послы требовали, чтобы Московское государство было в соединении с ним, Великим Новгородом, и признало бы государем выбранного им шведского королевича Филиппа. Переговоры, начавшиеся по этому поводу, кончились тем, что Пожарский не согласился вступить ни в какие обязательные отношения к Швеции. Но чтобы явным разрывом не возбудить шведов против ополчения, положили отправить в Новгород посла Перфилия Секерина для продления времени, для того только, чтобы, говорит летописец, не помешали немецкие люди идти на очищение Московского государства, а того у них и в уме не было, чтобы взять в Московское государство иноземца. «Если, господа, – писали начальники ополчения новгородцам, – королевич по вашему прошению нас не пожалует и в Великом Новгороде нынешнего года по летнему пути не будет, то во всех городах всякие люди о том будут в сомнении. А нам без государя быть невозможно. Сами знаете, что такому великому государству без государя долгое время стоять нельзя. А до тех пор, пока королевич не придет в Новгород, людям Новгородского государства быть с нами в любви и совете, войны не начинать, городов и уездов Московского государства к Новгородскому государству не подводить, людей к кресту не приводить и задоров никаких не делать».
Только 26 июля ополчение могло без помехи двинуться под Москву. И оно стало уже собираться в поход из Ярославля. Но в это время случилось происшествие, которое произвело тяжелое впечатление на всех, в особенности же на главного вождя ополчения. Заруцкий употребил последнее средство избавиться от Пожарского и расстроить ополчение: он подослал к Пожарскому убийц. Из подмосковного стана приехали в Ярославль двое казаков, Обреско и Степан. У них были уже здесь соумышленники: Иван Доводчиков, смолянин, смоленские стрельцы Шанда с пятью товарищами да рязанец Семен Хвалов. Последний жил на дворе у князя Пожарского, который кормил его и одевал. Злоумышленники придумывали разные способы умертвить Пожарского, хотели зарезать его сонного; наконец решили умертвить его где-нибудь на дороге в тесноте. Однажды князь был в съезжей избе, откуда пошел смотреть пушки, назначенные под Москву, и рассуждал, какие взять с собой под Москву, а какие оставить. От тесноты он принужден был остановиться у разрядных дверей, чтобы дать пройти народу. Казак, именем Роман, взял его за руку, вероятно для того, чтобы помочь выбраться из толпы. В это время заговорщик, казак Степан, кинулся между ними, хотел ударить ножом в живот князя, но промахнулся и ударил Романа по ноге. Роман упал и начал стонать. Пожарский никак не воображал, что удар был направлен против него, думал, что несчастье случилось по неосторожности и тесноте, и хотел уже идти дальше, но народ бросился к нему с криком: «Он хотел убить князя!» Начали искать и нашли нож. Схватили убийцу, который на пытке повинился во всем и назвал товарищей, которые также сознались. По приговору всей земли преступников разослали в города по тюрьмам, некоторых же взяли под Москву на обличенье; там они вторично повинились перед всей ратью и были прощены, потому что Пожарский просил за них. «А убить ни единого не дал князь Дмитрий Михайлович», – прибавляет летопись. Конечно, толпа не пощадила бы, по крайней мере, главных злодеев. Но не кровь начинать шел Пожарский, а умиротворение.
Между тем Заруцкий, подсылая тайно убийц, явно вместе с Трубецким, отправил к Пожарскому официальных послов с известием, что Ходкевич приближается на помощь осажденным в Кремле полякам с войском и припасами, и надобно Пожарскому с ополчением спешить к Москве. После этого нельзя было уже более медлить. Пожарский отправил передовые отряды: первый под начальством воеводы Михаила Самсонова Дмитриева и Федора Левашова. Им было наказано, пришедши под Москву, не входить в стан к Трубецкому и Заруцкому, но поставить себе особый острожек у Петровских ворот. Второй отряд был отправлен под начальством князя Дмитрия Петровича Лопаты-Пожарского и дьяка Семена Самсонова, которым велено было стать, также особо, у Тверских ворот.
Кроме известия о движении Ходкевича была еще и другая причина спешить походом к Москве: надобно было спасти дворян и детей боярских, находившихся под Москвой, от буйства казаков. Украинские города, возбужденные грамотами ополчения, выслали своих ратных людей, которые пришли в стан к Трубецкому и расположились в Никитском остроге. И было им от Заруцкого и от казаков великое утеснение. Несчастные украинцы послали в Ярославль Кондырева и Бегичева с товарищами просить, чтобы ополчение шло под Москву немедленно спасти их от казаков. Когда посланные увидели здесь, в каком довольстве и устройстве живут ратники нового ополчения, то не могли промолвить ни слова от слез. Князь Пожарский и другие знали лично Кондырева и Бегичева, но теперь едва могли узнать их – в таком жалком виде они явились в Ярославль! Их одарили деньгами и сукнами и отпустили с радостной вестью. что ополчение выступает к Москве. Но когда Заруцкий и казаки узнали, с какими вестями возвратились Кондырев и Бегичев, то хотели убить их, и они едва спаслись в полк к Дмитриеву, а товарищи их, остальные украинцы, присуждены были разъезжаться по своим городам. Разогнав украинцев, Заруцкий хотел прямо помешать и движению ополчения: он отправил многочисленный отряд казаков перенять дорогу у князя Лопаты-Пожарского, разбить полк и умертвить воеводу. Но этот замысел не удался – отряд Лопаты храбро встретил казаков и обратил их в бегство.
Наконец и главное ополчение выступило из Ярославля. Отслужив молебен в Спасском соборе у гроба ярославских чудотворцев (знаменитого князя Феодора Ростиславича Черного и сыновей его, Давида и Константина), взяв благословение у митрополита Кирилла и у всех духовных властей, Пожарский вывел ополчение из Ярославля.
Глава V
Я преследую врагов моих и настигаю их, и не возвращусь, доколе не истреблю их.
Псал. 17, ст. 38
Отошедши семь верст от Ярославля, войско остановилось на ночлег. Здесь Пожарский, сдав рать князю Ивану Андреевичу Хованскому и Козьме Минину, приказал идти в Ростов и ожидать его там, а сам с немногими людьми отправился поклониться гробам своих прародителей в Суздаль, в Спасо-Евфимиев монастырь, где впоследствии довелось лежать и ему самому. То был благочестивый обычай, наблюдаемый в княжеских родах перед начатием важных дел. Как было заранее условлено, он нагнал рать в Ростове. В этом городе к ополчению присоединилось еще много ратных людей из разных областей, так что Пожарский мог послать отряд под начальством Образцова в Белозерск на случай враждебного движения шведов.
Предстояло сделать еще одно важное распоряжение: митрополит Кирилл, бывший в Ярославле посредником и примирителем ссор между воеводами и ратными людьми, остался в своей епархии; нужно было иметь такое же лицо под Москвой, где вследствие соседства Трубецкого и Заруцкого предвиделось еще более распрей и ссор. И вот 29 июля Пожарский от имени всех чинов людей, написал к казанскому митрополиту Ефрему грамоту, в которой, извещая его о мученической кончине патриарха Гермогена, просил поставить избранного по общему приговору сторожевского игумена Исаию митрополитом на Крутицы и отпустить его под Москву к ним в полки поскорее, да и ризницу дать ему полную, потому что церковь Крутицкая в крайнем оскудении и разорении.
Между тем Заруцкий, услыхав, что ополчение двинулось от Ярославля, собрался с преданными ему казаками, то есть почти с половиной всего войска, стоявшего под Москвой, и двинулся в Коломну, где жила Марина с сыном. Взяв их и разгромив город, он двинулся в рязанские области, обозначая свой путь грабежом и разорением, и остановился в Михайлове. Казаки, оставшиеся с Трубецким под Москвой, отправили атамана Внукова в Ростов просить Пожарского идти поскорее под Москву. Нужно, впрочем, сказать, что это посольство имело еще другую тайную цель: казаки хотели разведать, не затевает ли ополчение чего-нибудь против них.
Но Пожарский и Минин обошлись с Внуковым и товарищами его очень ласково, одарили их деньгами и сукнами и отпустили под Москву с известием, что идут немедленно, и действительно вслед за ними двинулись через Переславль к Троицкому монастырю[13 - К пребыванию князя Пожарского в Ростове относится посещение им затворника-прозорливца Иринарха, живущего в Борисоглебском монастыре на Устье. Иринарх, предсказавший Василию Шуйскому бедствия России и нашествие поляков и смерть Сапеги, благословил пришедшего к нему Пожарского крестом и предсказал ему полный успех, чем весьма ободрил его дух. По окончании своего славного подвига князь Пожарский возвратил Иринарху крест и в знак уважения и благодарности к нему освободил Борисоглебский монастырь от доставления припасов, собираемых от всех по случаю войны.].
Прибыв к Троице, встреченное с великой честью ополчение 14 августа расположилось между монастырем и Клементьевской слободой. Это был последний стан до Москвы, предстояло сделать последний шаг, и ополчением овладело раздумье: все были «в великой ужасти, как на такое великое дело идти». Боялись не осажденных поляков, не гетмана Ходкевича – боялись казаков. Пожарский хотел стоять в Троицком монастыре некоторое время, желая укрепиться с подмосковными казачьими таборами, чтобы друг на друга зла не умышлять. В самом ополчении встала рознь: одни хотели идти немедленно под Москву, другие не соглашались на это, говоря, что казаки манят князя Пожарского под Москву, для того чтобы погубить его так же, как Ляпунова. Но скоро из Москвы явились дворяне и казаки с вестью, что Ходкевич приближается и скоро будет в Москве. Пожарскому было уже не до уговора с казаками. Послав наскоро перед собой князя Туренина с отрядом и приказав ему стать у Чертольских (Пречистенских) ворот, он назначил 18 августа днем выступления всего ополчения к Москве.
В день выступления сердца ратных людей – от Пожарского до последнего человека – были исполнены тревожных чувств. Отпев напутственный молебен у Чудотворца и благословившись у архимандрита, ополчение выступило из монастыря; монахи провожали их крестным ходом. И вот когда ратники двинулись по Московской дороге, сильный ветер подул им навстречу от Москвы. Дурной знак! Сердца упали от нехорошего предзнаменования. Со страхом и тревогой подходили ратники к образам Святой Троицы и Сергия и к архимандриту, стоявшему на горе Волкуше и кропившему их святой водой. Но когда этот священный обряд был кончен, ветер вдруг переменился и с такою силой подул в тыл войску, что всадники едва удержались на конях. Тотчас же все лица просияли, везде послышались обещания: «Умрем за дом Пречистой Богородицы, за православную христианскую веру!»
Пожарский предупредил Ходкевича и 20 августа подходил к разоренной столице. Время склонялось уже к вечеру, когда, не доходя пяти верст до Москвы, ополчение остановилось на реке Яузе. Посланы были отряды к Арбатским воротам – разведать удобные места для стана. Когда они возвратились, исполнив поручение, наступила уже ночь, и Пожарский решился провести ее на том месте, где остановился. Трубецкой беспрестанно присылал звать Пожарского к себе в стан, но воевода и вся рать отвечали: «Отнюдь не бывать тому, чтоб нам стать вместе с казаками».
На другой день утром, когда ополчение подвинулось ближе к Москве, Трубецкой встретил его со своими ратными людьми и предлагал стать вместе в одном остроге, расположенном у Яузских ворот, но получил опять прежний ответ: «Отнюдь нам вместе с казаками не стаивать».
Пожарский расположился в особом укреплении у Арбатских ворот. Трубецкой и казаки рассердились и «начали на Пожарского, на Козьму и на ратных людей нелюбовь держать, что к ним в таборы не пошли».
И вот под стенами Москвы стоят два ополчения, имеющие, по-видимому, одну цель – вытеснить врагов из столицы, а между тем питающие друг к другу вражду и недоверие; стояло, однако, неизгладимое сознание, что то и другое ополчение состоят из братьев по крови и по вере. В этом сознании заключался залог победы над общим врагом.
Глава VI
Пусть лютый враг, как лев, зияет,
Не страшен нам злохитрый ков его!
За нас молитва целого народа,
Детей и жен, и старцев многолетних,
И пенье иноков, и клир церковный,
Елей лампад, курение кадил!
За нас угодники и чудотворцы,
Полк ангелов и Божья благодать!
Земское ополчение стало станом, обогнув часть Белогородской стены от Петровских ворот до Алексеевской башни на Москве-реке. Главное ядро его было у Арбатских ворот: там стояли Пожарский и Минин. Заложив стан, ратные люди стали копать около него ров и спешили работать, потому что постоянно выглядывали Ходкевича. Казаки занимали восточную сторону Белого города и Замоскворечья. В последнем месте им приходилось выдержать первый натиск неприятеля. Все Замоскворечье было хорошо укреплено: прорыты были рвы, в которых должна была сидеть казацкая пехота.
Через день после прибытия Пожарского ратные люди увидели на западе приближающееся к ним войско. Это был Ходкевич, с которым кроме старого войска шли новые силы. Он вез несколько сот возов с провиантом, который ему нужно было провезти в Кремль и Китай-город осажденным. В этом состояла вся задача его предприятия.
Чтобы преградить ему путь, русское войско расположилось так: Пожарский стал на левом берегу Москвы-реки, у Новодевичьего монастыря, а Трубецкой – на правом, у Крымского двора, в тылу переправы. Трубецкой прислал сказать Пожарскому, что для успешного нападения на гетмана со стороны ему необходимо несколько конных сотен. Пожарский выбрал пять лучших сотен и отправил их на тот берег.
На рассвете 21 августа Ходкевич перешел Москву-реку у Новодевичьего монастыря и напал на Пожарского. Бой продолжался с часа по восходе солнечном до восьмого и грозил окончиться дурно для Пожарского: не выдержав натиска неприятеля, он принужден был отодвинуться к Чертольским воротам. Видя, что русская конница не в состоянии биться с польской и венгерской конницей, неизмеримо более опытной и искусной, он велел всей своей рати сойти с коней и биться пешими. «И был бой зело крепок!» Хватались за руки с врагами и секли друг друга без пощады…
А на другом берегу ополчение Трубецкого стояло в совершенном бездействии. Казаки спокойно смотрели на битву и еще подсмеивались над дворянами: «Богаты пришли из Ярославля, отстоятся и одни от гетмана». Но не могли спокойно и равнодушно смотреть на битву головы тех сотен, которые были отделены к Трубецкому из ополчения Пожарского, – они двинулись на выручку своих.
Трубецкой не хотел было пустить их, но они его не послушались и быстро рванулись через реку. Пример их увлек и некоторых казаков, которые пошли за ними, крича Трубецкому: «От вашей ссоры Московскому государству и ратным людям пагуба становится!»
Появление свежего войска решило дело в пользу Пожарского. Потеряв надежду пробиться с этой стороны к Кремлю, Ходкевич отступил назад, к Поклонной горе. С другой стороны кремлевские поляки, сделавшие вылазку для очистки Водяных ворот, были побиты и потеряли знамена. Но в ночь сто возов с запасами под прикрытием отряда из 600 человек пробрались в город: дорогу вдоль Москвы-реки указал русский изменник Григорий Орлов. Стража, опередившая возы, успела пробраться в город, но в это время явились русские, начали сильную перестрелку и овладели возами с провиантом.
24-го числа осажденные снова сделали вылазку из Китай-города – и на этот раз удачно: они переправились чрез Москву-реку, взяли русский острог, бывший у церкви Святого Георгия (в Яндове), и засели тут, распустив на колокольне польское знамя. А Ходкевич употребил этот день на передвижение своего войска от Поклонной горы к Донскому монастырю, намереваясь пробиться к городу по Замоскворечью через нынешние Ордынскую и Пятницкую улицы. По всей вероятности, он не надеялся встретить сильного сопротивления со стороны стоявших здесь казаков, быв накануне свидетелем их равнодушия и предполагая, что ополчение Пожарского захочет отомстить казакам и, в свою очередь, не пойдет к ним на помощь. Сам Трубецкой расположился по берегу Москвы-реки (от старых Лужников), а казацкий отряд его сидел в остроге у церкви Святого Климента (на Пятницкой). Обоз Пожарского был расположен подле церкви Илии Обыденного. Сам же Пожарский с большей частью своего войска переправился на Замоскворечье, чтобы вместе с Трубецким не пропускать Ходкевича в город.
24-го числа, в понедельник, на рассвете Ходкевич собрал свое войско и решился идти напролом, чтобы во что бы то ни стало доставить осажденным запасы. Начался бой и продолжался до шестого часа по восхождении солнца. Поляки смяли русских и втоптали их в реку, так что сам Пожарский со своим полком едва устоял и принужден был переправиться на левый берег. Трубецкой со своими казаками ушел за реку. Казаки покинули и Климентьевский острожек, который тотчас же был занят поляками, вышедшими из Китай-города и распустившими свои знамена на церкви Святого Климента. Вид литовских знамен на православной церкви сильно раздражил казаков: они с яростью бросились опять к покинутому острожку и выбили оттуда поляков, не ожидавших такого внезапного нападения. Когда же казаки увидели, что бьются с неприятелем одни, а дворяне Пожарского им не помогают, они в сердцах опять вышли из острога, ругая дворян: «Что ж это? Дворяне да дети боярские только смотрят на нас, как мы бьемся и кровь за них проливаем! Они и одеты, и обуты, и накормлены, а мы и голы, и босы и голодны. Не хотим за них биться!» Климентьевский острог снова был занят поляками, и Ходкевич расположил свой обоз у церкви Святой великомученицы Екатерины (на Ордынке).
Положение было страшное. Пожарскому дано было знать о волнении казаков. Видя успех неприятеля, а с другой стороны, не видя возможности с одним своим ополчением поправить дело, Пожарский и Минин решились прибегнуть к последнему средству – привлечь казаков к общему делу. Послан был князь Дмитрий Петрович Лопата-Пожарский за троицким келарем Авраамием Палицыным, который в то время служил молебен в обозе у церкви Илии Обыденного. Пожарский упросил келаря отправиться в стан к казакам и уговорить их идти против врагов.
