скачать книгу бесплатно
– Ты… любишь свою невесту?
Непроницаемая улыбка скользнула по лицу всегда уравновешенного муддерриса. Он отвечал уверенно, но шёпотом:
– Я почти не знаю её, Мехмед.
– И ты так спокойно говоришь об этом?
– Самое главное, что она славная девушка из хорошей семьи, и пока что этого достаточно. После свадьбы у нас будет много времени узнать друг друга поближе.
– Тётя Шебнем говорит, что любовь очень важна, – рассуждал вслух Мехмед, будто не слыша, – и что я обязательно должен жениться по любви. Иначе теряется всякий смысл.
– Знаешь, иногда тётя Шебнем болтает слишком много. – Снисходительное выражение не сходило с лица Наримана. – Но ты бы, конечно, хотел испытать это?
– Хотелось бы, – краснея, отвечал младший. – Мне просто интересно…
– Уверен, что это так!..
Когда кардеш скинул с себя мечтательность и пнул его локтем в бок, Нариман вдруг вспомнил, что имел дело с будущим военным, хоть тот и был пока что всего лишь пятнадцатилетним подростком. Время всё расставит на свои места. Он будет учительствовать в медресе, Ибрагим – выполнять поручения сераскера, а Мехмед…
– Я не дам себя в обиду этому греку, – решительно проговорил тот, прожигая глазами сербскую саблю, – так что пусть бережётся! Во мне течёт кровь гордых османов, а они не привыкли сдаваться!
***
Призыв к утреннему намазу ещё не прозвучал, и на всех этажах медресе стояло безмолвие. Мехмед, вернувшийся в учебные стены сразу после празднества в честь Пророка, шёл по внутреннему дворику школы и сжимал кулаки. Сегодня он встал ни свет ни заря, потому что знал, что Геннадиос сделает то же самое, и в надежде застать его врасплох, младший сын Мустафы-Паши даже не взял с собой Корана и других учебных принадлежностей. Мехмед почти не ощущал на плечах тёмно-синего одеяния, которое все ученики Абдуллы-эфенди обязывались носить, пока находились в медресе, а чёрная тюбетейка с полумесяцем и звездой посередине чуть не слетела с головы на неприветливом осеннем воздухе. С каждым шагом пожелтевших октябрьских листьев становилось всё больше на его пути, и, минуя несколько расписных округлых арок, Мехмед, наконец, вышел к саду с фонтаном и статуями. Узор на мозаичном полу в виде легендарной «Розы ветров» указывал на восток. С южной стороны неожиданно раздались шаги, и будущий лейтенант заспорил бы на что угодно, что они принадлежали Геннадиосу Спанидасу.
Несколько секунд грек и турок смотрели друг на друга в безмолвии, и Мехмед заметил, что Спанидас был в обыкновенной сорочке с поясом и брюках и, должно быть, и не думал надевать форму. Директорский племянник не знал, что такое «правила»! Зато это прекрасно знал он, сын почитаемого Паши, заседавшего в совете дивана, и, если критскому молодцу не объяснили на Родине, как подобало себя вести, то ему всё же стоило преподать урок!
– Чего же вы встали так рано, беим? – первым подал голос Гена и, задрав подбородок вверх, приблизился медленным шагом. По-турецки он до сих пор говорил с акцентом, плохо выговаривая шипящие звуки. – Неужели поджидали кого?..
– Мне надоело всё это, кириос[24 - . Кириос (греч.) – господин] Спанидас, – решительно отрезал турок, и ни один мускул не дрогнул на лице юноши, пока он передразнивал собеседника. – Давайте решим этот вопрос раз и навсегда. Пусть победит сильнейший.
– Что ж, – азартно подхватил грек, – где это видано, чтобы я не принимал вызовов?..
Помимо всего прочего Гена ещё и подумал, что ему понравилась смелость оппонента, и что своим поступком тот вызвал неподдельное уважение. Как человек, прославлявший силу, юный Спанидас не мог не ценить её открытого проявления в других, а значит и тех, в ком она проявлялась.
«Если бы он не был турком… – подумал Геннадиос и вдруг осёкся. – Если бы!»
Отмахнувшись от этой мысли с некой досадой, юный грек навалился на Мехмеда с двойной агрессией. Турок не отставал, и в тот момент, когда молодые люди с боевым кличем повалили друг друга наземь и перекатились несколько раз по саду кубарем, с севера раздался громкий возглас удивления.
– Гена, ?? ???????![25 - . ?? ??????? (греч.) – что ты делаешь?] – в ужасе кричал Дима, путаясь в ногах при беге. – Остановитесь! Гена!..
Учёный сын русского посла прекрасно знал греческий, что вместе с православной верой заметно выделяло его из числа других учеников. Геннадиос приметил этого умного, застенчивого юношу, как только тот приехал, и тотчас взял его под своё крыло. Влияние графа Румянцева на сына священника тоже ощущалось – Дима как мог сдерживал разрушительный пыл друга, – однако и ему не всегда удавалось вовремя предугадать бурю. Особенно когда рядом маячил вредный армянский счетовод, заметно превосходивший его успехами в арифметике…
– Утро добрым не бывает, – проворчал Вачаган откуда-то с запада, когда Дима потерпел очередную неудачу в попытке оттащить друг от друга споривших и сам чуть не получил синяк под глазом. – Я так и знал, что застану вас здесь…
– Может, поможешь мне разнять их? – раздражённо бросил Вачагану Румянцев, когда тот наконец появился. – Не видишь, что я не справляюсь?
– Зачем? – всё так же спокойно отозвался армянин, поравнялся с Димой и сверился с карманными часами. – Скоро подъём. Поубивают друг друга раньше? Тогда сами закажем для них имама или священника.
Русский граф закатил глаза, зарычал и всё-таки заставил Гену, который уже навалился на Мехмеда всем телом, подняться с земли и успокоиться. Дима держал греческого друга за обе руки, но тот постоянно пытался вырваться. Мехмед, придерживая ладонь у разодранной губы, медленно поднялся на ноги. Взгляд его чёрных глаз оставался непокорным, и, замечая это, Гена еле заметно усмехнулся. Прерывисто дыша, турок стал отряхиваться и нечаянно задел кончики лакированных туфель Вачагана.
– Осторожнее, Мехмед-бей! – недовольно проговорил он, чуть подняв указательный палец вверх. – Я их, между прочим, из Парижа привёз!..
– Вот увидишь! – пропустив мимо ушей замечание армянина (Дима красноречиво прожёг того глазами, а Мехмед даже не взглянул на него), Гена наконец высвободился и вновь обратился к турку. – Скоро «великим османам» придёт конец. Вас уже называют «больным человеком» Европы! Ещё чуть-чуть, и не только сербы вернут своё!..
– Поэтому-то твой дядя принял мусульманство? – ничуть не теряясь, парировал сын Паши, и грек заметно изменился в лице. – Так-то он верил в величие своего народа?
– Мой отец, – сквозь зубы процедил Геннадиос, – поджёг себя и весь монастырь, но так и не дался вам живым.
– Хватит делить шкуру неубитого медведя! – сказал вдумчивый серьёзный голос. Румянцев!.. – Вы как сварливые бабки!
– Какой он молодец!.. – Мехмед почти захлопал в ладоши, не слыша русского. – Оставил жену и двух детей без защитника, так что им даже пришлось ехать в ненавистную Османию к предателю-дяде. Да, это повод им гордиться!..
В серых глазах критянина вновь появилось отцовское выражение, ноздри раздулись от гнева, а сильная грудь поспешно поднималась и опускалась. Юный Румянцев уже приготовился в очередной раз держать друга, когда Вачаган вдруг вышел вперёд и вальяжно развёл руками:
– Послушайте, по моему мнению, этот спор бессмыслен. – Все взоры обратились в его сторону. – Думаю, для каждого из вас очевидно, что вся империя держится на армянских деньгах. Не было бы нас, эта земля давно бы раздробилась на части.
Выстрел пришёлся точно в цель. Даже Дима понял, что драки не миновать, хоть и встал – святая простота!.. – в последний раз живой стеной между спорившими. Сын Гюльбекянов ему в этом не помогал, но всё равно получил случайный удар кулаком в нос от Мехмеда и рассвирепел по-настоящему. Пока русский изо всех сил успокаивал Гену, Вачаган уже сцепился с турком, а грек, в конце концов вырвавшись, налетел на него с другой стороны. К тому моменту, когда Абдулла-эфенди и его неграмотный ага скрутили за уши виновников, даже благоразумный Дима успел несколько раз ударить Гюльбекяна в живот.
– Геннадиос Спанидас! – воскликнул Абдулла-эфенди через весь сад на греческом. – Что здесь происходит?!..
Соловей чирикал высоко в небе, а утренняя роса ещё не высохла на листве деревьев, когда тучный директор обрушился на племянника с руганью и угрозами, а его ага за шкирку приволок остальных зачинщиков к фонтану. С мечети послышался утренний призыв на молитву, но ученики-мусульмане не спешили читать намазы. С гораздо большей увлечённостью они выглядывали из окон на своих этажах, чтобы понаблюдать за «представлением». Ветер то и дело разносил призывы поддержки тому или другому участнику событий, а смех сопровождал каждое действие директора.
– Мехмед-бей! – зацокал языком ага, обращаясь к сыну Мустафы-Паши, пока хозяин отчитывал племянника. – Что скажет ваш отец?.. Его ведь должны в скором времени назначить бейлербеем[26 - . Бейлербей (турк.) – наместник] Румелии… а вы пятнаете его репутацию!
Мехмед не ответил и нахмурил брови. Он уже знал, что за такой харам[27 - . Харам в исламе – грех] придётся провести в мечети неделю коленопреклонённо!.. Вачаган и Дима лишь враждебно косились друг на друга, пока Абдулла-эфенди – ещё известный в узкий кругах, как кириос Стефанидис, – не надавал Гене указкой по рукам. На ветру красная феска слетела с головы директора.
– На этот раз я выпорю тебя ремнём! И мне всё равно, что будет говорить твоя мать! – всё гневался Генин дядя на родном наречении, которое, по всеобщему мнению, уже давно позабыл. Поговаривали, что он принял мусульманство только ради злачного места, но втайне оставался православным греком и молился перед сном у икон. Старик боялся за свою голову и делал всё, чтобы опровергнуть эти слухи, пять раз в день, как положено, читал намаз и держал пост. Но племянник каждый день пускал в воду все его старания с тех пор, как приехал!.. Пока Абдулла-эфенди гостил у санджак-бея Амасьи, муаллимы[28 - . Муаллим (турк.) – учитель] постоянно писали ему жалобы на Геннадиоса. А теперь ещё и драка с сыном Мустафы-паши!.. И сына русского посла втянули, и младшего Гюльбекяна!..
– Митера поймёт меня! – всё ещё дерзил племянник. – Она знает, что мой отец поступил бы так же!
– И слышать не желаю никаких оправданий! Сейчас вы у меня узнаете, что такое гнев муаллима, – ворчал Абдулла-эфенди, всплёскивая руками. Он подозвал к себе агу и остальных проходимцев, поставил их в ряд и, тыкая в спину парней указкой, приказал им идти вперед через весь сад и коридор. Гене опять досталось больше всех, но он не смотрел на сообщников, и даже Диме не удалось поймать его взгляда.
Негодникам, подслушивавшим разговор из своих комнат, тоже пришлось несладко. Грозясь наказанием, почтенный эфенди разогнал их всех по делам – пусть собираются на завтрак и на занятия, а не глазеют по сторонам в такой час! – после чего затолкал Геннадиоса и трёх его сообщников в пустой класс и, звеня ключами, вышел за порог. Ага, стоявший за спиной директора, сочувствующе покачал головой.
– Посидите здесь взаперти, пока не образумитесь, – запыхавшись от бега, сказал муаллим и взялся за ручку двери.
– Ладно эти бессовестные, но вы-то, Дмитрий Александрович?!.. Ваш отец – дипломат, а вы дерётесь?
Напоследок покачав головой, Абдулла-эфенди захлопнул за собой дверь и закрыл её на ключ с другой стороны. Дима почувствовал, как у него запылали щёки, а совесть принялась грызть и душить его. Что бы сказала Евдокия Петровна, если бы видела его сейчас? Пристыдила бы или поняла бы его? Какой бы совет старая няня дала своему воспитаннику?..
«Открой сердце для нового, и тогда ты найдёшь своё место», – эхом пронеслись в голове последние слова Дуси, и юный граф впервые поднял глаза на горе-зачинщиков. Грек, турок и армянин!.. Да уж, это-то точно новая компания! Где бы он нашёл себе таких друзей в Петербурге? Таких… друзей?..
Вачаган, Мехмед и Геннадиос уже забились каждый в свой угол кабинета и старались не разговаривать, чтобы не накликать очередной беды. Дима набрал в грудь побольше воздуха, вышел в центр и, осмотревшись по сторонам, приветливо улыбнулся каждому из собеседников.
– Давайте начнём всё сначала. Я – его сиятельство, Дмитрий Александрович Румянцев, русский граф родом из Петербурга. У моего отца есть имение в Оренбурге и одно под Тверью. У нас есть крепостные крестьяне, приказчик наш немец, а моя гувернантка – француженка, но я почти ничего не знаю об османах.
Тишина, воцарившаяся в комнате после столь пламенной речи, обескураживала, но юноша видел, что его слушали, и, выдохнув, продолжал:
– Я разъезжал всё детство, потому что мой отец – дипломат, но у меня никогда не было друзей. Я бы хотел узнать, что это такое. А вы?..
Задавая этот вопрос, Дима уже знал, что услышит утвердительный ответ.
ГЛАВА 2.
Константинополь, 1835 год
Сумерки понемногу опускались на весенний город, а над крышами домов через окна в мейхане виднелись купола Голубой мечети. Завсегдатаи трактира высматривали на горизонте Девичью Башню, а вода на берегах Босфорского пролива, соединявшего Чёрное море с Мраморным, приятно журчала где-то вдали, искрясь и переливаясь в лунном свете. В мае погода радовала теплом, и чистый воздух – как хорошо здесь дышалось полной грудью! – ласково касался щёк, будто гладил их. Полумесяц освещал путь, немного слепя глаза, а звёзды – после целого кувшина вина им искренне в это верилось, – исполняли любые желания, стоило к ним только обратиться.
– Муаллим так меня пристыдил, – ностальгически улыбаюсь, вспоминал юный граф Румянцев и спрятал в стакане раскрасневшееся лицо. – Мне казалось, что я провалюсь под землю.
В султанском мейхане, излюбленном всей компанией месте, царило привычное оживление. В помещении, прокуренном и пропахшем, играла переливистая восточная музыка, а тяжелая дубовая дверь не успевала закрываться. С трудом получив патент на продажу спиртного и использование вывесок, трактирщик теперь грёб деньги лопатами, но четырёх молодых людей, один из которых был племянником директора медресе и его хорошего знакомого, старик обхаживал с особыми почестями. По этой причине они даже называли его «Насух аби»[29 - . Насух аби (турк.) – брат Насух], а Вачаган то и дело оставлял на столе чуть больше монет.
Столик, который по обыкновению занимали друзья, стоял у самого входа и, укрываемый от людей вазой с пышным папоротником, смотрелся немного отстранённо. Это, впрочем, не мешало юношам, что сидели за ним, чувствовать себя частью веселья. Другим же, по причине общего прошлого, что слишком крепко связывало всех четырёх, не удавалось разделить счастья с ними.
– Он бы и сейчас ужаснулся, узнав, где я провожу вечера, – усмехнулся Гена, осушив свой стакан и, вытерев рот рукавом, оглянулся по сторонам. Ни одной обаятельной гетеры рядом! – Ах, бедный мой дядя. Несмотря на все старания, ему так и не удалось вырастить из меня образцового османского гражданина.
– Ты никогда и не хотел быть образцовым османским гражданином, – не без иронии заметил Мехмед, единственный из всей компании не прикоснувшийся к вину и еде с начала вечера. Рамадан!.. – Или станешь спорить?
– Не будь это ты, Мехмед-бей, – со вздохом отозвался Вачаган, достал деньги из кармана и, пересчитав их, отдал трактирщику. Сегодня за его счёт! – Не переживай: заспорил бы.
Взрыв хохота не заставил себя долго ждать, и даже серьёзный Мехмед не удержался от улыбки. Только посетовал на друзей за то, что затащили его в мейхане даже в священный пост. Слушать громкую музыку в общественных местах? Тоже ведь харам! И что скажет по этому поводу жена?..
Почтенный Абдулла-эфенди, чьи проведённые на этой земле годы приблизились к шестому десятку, уже давно отошёл от дел, но, если бы он мог видеть своих учеников в ту минуту, то ничуть бы не удивился. Воспитанники, попавшие под его кров неокрепшими юнцами, выросли в самых настоящих львов! Только привычкам ведь своим… совсем не изменяли.
Сын дипломата Румянцева оставался тем же розовощёким гладковыбритым пареньком с длинными ресницами, красиво очерченным профилем и бархатными голубыми глазами, коим и был когда-то. Мечта любой девицы!.. И всё такой же совестливый… Вачаган? Наследник нефтяной корпорации – высокий, темноволосый, деловитый, только нос чисто армянский – с горбинкой. Сын ныне опального Мустафы-Паши, вечный заводила, грозный Мехмед? Ранняя женитьба и ответственность, с ней сопряжённая, не пошли ему на пользу, и широкие, сильные плечи как будто поникли, а чёрные глаза потеряли былой блеск. Что до Геннадиоса, то племянник – любитель женщин и вина! – поменялся, пожалуй, меньше всех. Балагур и смутьян, каких поискать, и даром, что внешне – светло-русый и сероглазый! – совсем не похож на эллина!
Слушая споры друзей, и Дима смотрел на них с нежностью. Обращаясь в мыслях к тому пресловутому дню, положившему начало их дружбе, он благодарил за него небеса. А ещё милого, милого сердцу муаллима!.. Его он вспоминал почти так же часто, как и дядя Абдулла поминал добрым – всегда ли добрым? – словом всю четвёрку. Каким невыносимым Дмитрию и Геннадиосу показалось то наказание: двадцать четыре часа просидеть взаперти с мальчишками, которых терпеть не можешь?!.. Никто из них не предполагал, что, выйдя из пустого класса только на следующий день, все четверо отныне не захотят расставаться.
С тех пор мейхане стал неотъемлемой частью их жизней. Гостя в Петербурге, Дима неустанно думал об этом месте и тех людях, что связывали его с ним. Выросший в пёстрой восточной столице, юный граф Румянцев водил дружбу с теми, чьи предки испокон веку жили на этой земле. Но он сам никогда не скажет того же о себе! Он лишь перелётная птица, случайно залетевшая в чужое гнездо… Когда попутный ветер принёс Румянцевых в Константинополь, родная Россия перестала быть их домом. Но как же быть тому, для кого с тех пор существовало целых два дома?..
Дима пару раз моргнул в надежде отогнать от себя навязчивые мысли. Тем временем Гена, никогда не знавший забот, вышел из-за стола и, забрав у одного из музыкантов барабан, стал увлечённо стучать по нему пальцами. Публика, среди которой нашёлся не один гордый эллин, с восторгом принимала соотечественника. Музыку из критского молодца ничем не выбить, как и из Вачагана – цифры!
– Мехмед, – вдруг позвал Румянцев, когда озабоченное лицо турка стало слишком выбиваться из общего веселья. – Ты бледен. Не хочешь проветриться?
– Пустяки!
Мехмед лишь отмахнулся, сказав, что всегда с трудом переносил первые дни священного поста и после постного дня с облегчением отправил в рот кусок баранины. Вечернюю молитву только не прочитал!..
– Хорошо, что муаллим этого не видит!.. Наш Геннадиос неисправим, не правда ли?.. – с нескрываемой насмешкой заметил Вачаган, когда Гена, исполнявший танцы на пару с местной певичкой, поцеловал её прямо в губы, а толпа разразилась громкими аплодисментами.
Армянский счетовод красноречиво закатил глаза, но вслед за другими захлопал исполнителям. Дима всё ещё пристально наблюдал за Мехмедом и лишь на мгновение взглянул на балагура-грека. Когда турок заметил на себе взгляд друга, то всё-таки поднял на него свой, и несколько секунд они провели в молчании.
«Фарах! – с горечью подумал про себя Дима. – Конечно же, дело в ней!».
О жене друга они слышали всякое. Суровый отец женил младшего сына в восемнадцать лет. Он же хлопотал об его зачислении в османский военный колледж. Мехмед окончил его с чином младшего лейтенанта, и, пока Геннадиос прожигал жизнь и как перчатки менял влюблённости – да и остальные, надо признать, не отставали! – молодой штабной командир очень рано и быстро повзрослел. Фарах была дочерью близких друзей семьи, и, когда Мустафа-Паша – когда-то преданный султану Махмуду человек! – лишился места под солнцем из-за своих чересчур консервативных идей и высказываний, только благодаря свату он всё-таки добился назначения в Румелию. Свёкор очень высоко ценил невестку и за нескончаемой благодарностью её отцу не замечал, как зачах его сын. Фарах отличалась религиозностью и даже в том, чтобы познакомиться с друзьями мужа – с чужими, по её словам, мужчинами, – видела нечто предосудительное.
– Я клянусь, она не тронула моего сердца! – перевозбуждённым голосом заявил Геннадиос, вернулся за столик к друзьям и отложил в сторону барабан. – Этот поцелуй ничего не значит.
– Ставлю сто акче на то, что ты врёшь! – передразнил его Вача.
– Брось!.. Погляди: появилось зрелище поинтереснее, чем мои маленькие шалости.
Даже Дима и Мехмед, не очень-то слушавшие болтовню друзей, оглянулись на входную дверь. После шумного выступления музыка немного стихла, и тяжёлые шаги послышались только яснее. В мейхане зашёл высокий, упитанный человек с длинной бородой и позолоченной пряжкой в виде волка на поясе, а двое крепких молодцов последовали за ним как верные янычары за султаном. Богато одетый гость носил чёрный тюрбан вместо фески и то и дело звенел чётками. Зайдя в помещение, он отдал трактирщику целый мешок с акче и, немного пошептавшись со стариком, направился к самому вместительному столику в его заведении.
– Дядя Фазлы? – воскликнул Мехмед, заметно обрадовавшись, и проворно поднялся с места, узнав в новоприбывшем своего дорогого родственника. – Дядя Фазлы!..
Вдруг безучастное лицо старого бея просияло. Юноша вышел из-за стола и от души обнял его. Родственник горячо оценил душевность племянника и, несмотря на разногласия, что с недавних пор рассорили его с братом, искренне обрадовался его сыну.
– Как давно я не видел тебя, мой лев?! – радушно проговорил дядя Фазлы, похлопав племянника по шее, и широко улыбнулся. – Как поживает мой любезный брат?.. Не скучает ли в провинции?
– Он в добром здравии, дядя. Иншаллах! Ну а тётушка Шебнем?.. Я очень скучаю по ней и Амине.
– Я очень рад это слышать, мой лев. Скоро ты и сам с ними встретишься… я уже отправил их экипаж к вашим воротам.
– Правда? Как жаль, что вы так редко бываете у нас, дядя!
Причина, по которой родственные встречи стали столь редки, была известна друзьям Мехмеда. Солнце его отца закатилось два года назад, зато ярко засияло дядино. В обществе Фазлы-Кенан-Паша слыл прогрессивным человеком и горячим приверженцем прозападных реформ султана, пусть и то, что они слышали о нём из уст Мехмеда, не всегда сходилось с этим образом. Впрочем, они бы никогда не посмели подозревать столь почитаемого государственного мужа в лицемерии. Молоденьким юношей Паша учился в Париже, где и подхватил модные веяния, а теперь пожинал его щедрые плоды, заседая вместо брата в совете дивана.
– Давайте сядем! – немного погодя предложил племянник, и, всё так же улыбаясь, проводил дядю Фазлы к пиршественному столу, ломившемуся от вина и других неугодных во время поста излишеств. – Паша, пожалуйста знакомьтесь: это мои друзья.
Дядя Фазлы бросил на стол едва заметный укоризненный взгляд, но Мехмед поймал его, и улыбка медленно сошла с лица племянника. Вина скользнула по нему как тень. Но ведь Ифтар[30 - . Ифтар в исламе – вечерний приём пищи во время Рамадана.] уже наступил и…
– Так вот каковы те самые друзья, – как ни в чём ни бывало продолжал amca[31 - . Amca (турк.) – дядя], и его голос не казался враждебным, когда он пожимал Диме руку. – Сын графа Румянцева, если не ошибаюсь? Однажды я присутствовал при встрече султана и вашего отца…
– Вы знаете моего отца? – радостно воскликнул Дима. – Он большой пример для меня. Несмотря на то, что мне до него ещё далеко…
Дядя Фазлы сказал, что яблоко от яблони падает недалеко, и что русский император, должно быть, очень гордится своими верноподданными. Дмитрий Александрович казался польщённым и даже сел напротив Паши, когда тот, наконец, опустился за стол и, широко расставив ноги, велел своим людям привести трактирщика: вино – убрать, принести чаю, плова и тушёной индейки с овощами. Бесконечные золотые цепочки на шее и пальцах звякнули, когда дядя Фазлы махнул рукой своему аге, и Вачаган, разбиравшийся не только в нефтяной инженерии, но и в ювелирном деле, заинтересованно сощурил глаза.
– Сплав похож на Нерсесяновский, – задумчиво протянул Гюльбекян. – Вы знаете Хорена Самвеловича?..
– Как же-как же, – качая головой, зацокал языком Паша, – мне ли не знать главного султанского ювелира? Лучше армян с этим делом всё равно никто не справляется.
– Вы так считаете, Паша?
– Вынужден признать. Вы платите нам бедель[32 - . Бедель – денежный налог на христиан, освобождённых от военной службы], а взамен мы заказываем у вас ружья, стремена и доспехи. Как наш султан, так и я…
Национальное самосознание Вачагана заликовало от подобного признания, и он весь зарумянился. Похвала всегда радовала его душу, и, хотя на этот раз хвалили не его семью, ювелиры-Нерсесяны значили для наследника Гюльбекяновских месторождений нефти гораздо больше, чем казалось со стороны. Их младшая дочь Манэ, выросшая на его глазах, уже давно не покидала его мысли. Его мать мечтала увидеть Манэ своей невесткой, а её старший брат Завен оказывал предполагаемому зятю дружескую поддержку, изредка чередовавшуюся с колкими шутками. Вот только она сама как будто бы не замечала этого и, казалось, что Геннадиос, который с недавних пор преподавал юной армянке игру на пианино…
– Думаете, то, что вы покупаете у армян ружья и доспехи, может восполнить боль и кровь, пролитую во время захватнических войн? – неожиданно выступил Геннадиос и сделал смачный глоток вина из стакана, откуда до этого не доставал носа. Мехмед заметно изменился в лице, многозначительно покачав головой, Вачаган округлил глаза в недоумении, а Дима предупредительно шикнул на него, но грек уже не слышал и не видел их. Отцовская кровь забурлила в жилах, будто он и сам стоял в дверях монастыря Аркади и вот-вот собирался поджечь себя и остальных. Даже музыка в мейхане стихла настолько, как будто все взоры обратились в их сторону.
– Вы ведь… Геннадиос, верно? – Несколько секунд Фазлы-Кенан-Паша не сводил с грека взгляда, после чего, посмеиваясь, задал этот вопрос и почесал бородку. – Геннадиос Спанидас, родной племянник директора медресе при Сулейманийе?
– Вы слышали обо мне? – ничуть не смутился Гена и откинулся на спинку стула, не выпуская из рук кувшина. Так он казался себе солиднее и, конечно, бесстрашнее. Чего ему бояться?..
– Сын критского священника, – со вздохом заключил Паша, постучал пальцами в перстнях по столу и, шепнув что-то своим агам, из-за чего те громко рассмеялись – несмотря на шум и разговоры вокруг, их было прекрасно слышно, – продолжал: – Не думал, что вас настолько интересует судьба армянского народа.
Секунды потекли медленнее и от того невыносимее. Аги, сидевшие за спиной у хозяина, неприятно хохотнули, а один из них даже выпустил изо рта клубок кальянного дыма. Уголки губ у грека дрогнули, а грудь напряглась под тонкой тканью рубахи, словно он из последних сил сдерживал ругательства.
