Усама

скачать книгу бесплатно


Джо улыбнулся, и девушка вновь обратилась к телевизору. Поймай клоуна, подумал Джо. Он оглядел узкие проходы, но мужчины в начищенных черных туфлях видно не было.

– Кто-нибудь только что заходил сюда? – спросил он.

Девушка, казалось, раздумывала над вопросом.

– Тихонько прошел, – сообщила она наконец свое умозаключение и прибавила звук в телевизоре.

Что это значило? Конечно, в магазине есть черный ход, только вел он в жилое помещение владельцев. Если так, то мужчина попросту мог бы быть дядей, или кузеном, или каким иным родственником, оказавшимся поблизости, что – по зрелом размышлении – было самым разумным объяснением. Джо пожал плечами, купил банку супа и пачку сигарет и вышел обратно на улицу.

Какой-то человек усаживался в длинный черный «Мерседес», стоявший у дома, где жил Джо. Сыщик успел заметить начищенные черные туфли, исчезнувшие в машине. Потом дверь мягко захлопнулась, тонированные стекла не позволяли заглянуть в салон; ожил, тихо урча, мощный немецкий двигатель, и машина выехала на дорогу.

– Подождите! – крикнул Джо и побежал к машине, которая уже уезжала, набирая скорость.

Мимо, почти впритирку, проехал мотороллер, сидевший на нем парень в студенческой форме крикнул:

– Гляди, куда прешь, засранец! – и умчался.

Джо чертыхнулся. Черный автомобиль был впереди него и ехал все быстрее. Он побежал вдогонку. Пожилая дама проезжала мимо него на велосипеде, груженном лотками с яйцами. Она сбоку поглядывала на него со смущенным выражением на лице.

– Стой!

Машина не останавливалась. Зато в правом окне заднего сиденья опустилось стекло, высунулась рука, державшая блестящий предмет, и Джо замер, не веря тому, что увидел. Это был пистолет.

Выстрелы громким эхом прокатились по улице. Пожилая дама дернула рулем, велосипед вильнул, и она упала, а велосипед заскользил по горячему асфальту, лотки высвободились от связывавших их пут, вываливая прямо на дорогу груз свежих яиц, а те катились и разлетались, будто покрывая асфальт желто-белым слоем краски. При первом же звуке выстрела Джо бросился плашмя на дорогу и откатился к тротуару. Рука исчезла в салоне «Мерседеса». Клочок бумаги, подхваченный, по-видимому, сквозняком, вылетел из закрывавшегося окошка. Машина рванула вперед и скоро скрылась за поворотом.

Джо встал. Его трясло. Он бросился к пожилой даме, но та не была ранена. Джо помог ей встать на ноги. Даму тоже трясло. Она не заговорила с ним. Разглядывала побитые яйца на земле и ударилась в беззвучный плач: слезы текли по ее морщинистому лицу, как вода по сети желобов старинных римских акведуков. Джо подошел к ее велосипеду, поднял его. Дама приняла машину из его рук, не проронив ни звука. Даже и не взглянула на него. Появились любопытствующие зеваки. Стоя у фасадов лавок, они разглядывали, указывали пальцами и бормотали между собой. Джо чертыхнулся и решил, что пора сматываться отсюда.

– Вот, – произнес он, неловко суя старушке деньги. – За яйца.

Та взяла у него деньги, ничего не сказав, и сунула их куда-то в потайной карман. Когда она, везя за собой велосипед, отошла к краю дороги, ее окружила целая толпа женщин, они проводили даму в тень и предложили ей чаю. Дама отвечала им легкой печальной улыбкой. На Джо, казалось, никто не обращал внимания.

Отлично.

Он уже повернулся, чтобы уйти, когда обрывок бумаги ударил его по лицу. Джо схватил его, и неожиданно сдерживаемый гнев вырвался, одним резким движением он скомкал бумажку в шарик.

В него стреляли. За каким чертом понадобилось стрелять в него? Он пустился оттуда бегом, когда мимо проехал автобус и оставил на асфальте желточные следы шин. Подойдя к своему дому, Джо сразу же вошел в него, поднялся к себе в квартиру и запер за собой дверь. Потом стоял, привалившись спиною к двери и глубоко дыша. Поднес руку к лицу и понял, что все еще держит бумажный шарик. Расправив его, взглянул. Грязный обрывок старой газеты, едва что различить можно, кроме даты: одиннадцатое сентября две тысячи первого года. Пожав плечами, Джо скатал бумажку опять в шарик и шагнул в комнату, чтобы бросить его в мусорную корзину. Потом сложил кое-какую одежду в чемодан, бросил туда три книжки и вышел из квартиры.

Сaravana de la muerte[9 - Караван смерти (испан.).]

Одиннадцатого сентября тысяча девятьсот семьдесят третьего года в семь часов ноль-ноль минут утра чилийский военно-морской флот овладел Валпараисо. К восьми ноль-ноль армия взяла под контроль Сантьяго. К девяти ноль-ноль армия контролировала большую часть южноамериканской страны.

В своем последнем выступлении президент Альенде сказал: «У них есть сила, и они могут подавить вас, но социальный процесс нельзя остановить ни силой, ни преступлением. История принадлежит нам, и ее делают народы…

Я обращаюсь к гражданину Чили – к рабочему, крестьянину, интеллигенту, к тем, кого будут преследовать, потому что в нашей стране уже давно – в покушениях террористов, во взрывах мостов, в разрушении железнодорожных линий, нефте- и газопроводов – ощущалось присутствие фашизма. С молчаливого согласия тех, кто был обязан… Их будет судить история».

К двенадцати ноль-ноль реактивные истребители наконец-то появились над президентским дворцом в центре Сантьяго. И сбросили свой бомбовый груз на дворец. Альенде погиб вскоре после этого. По одной из версий, он пал от собственной руки: застрелился из АК-47, подаренного ему Фиделем Кастро, с золотой табличкой: «Моему дорогому другу Сальвадору от Фиделя, кто старается иными средствами достичь тех же самых целей».

Командующий сухопутными силами Аугусто Пиночет стал президентом Чили.

То было событие, о каком знали немногие и какое мало кого волновало за пределами Чили. В течение следующих нескольких лет погибли или пропали тысячи людей. Чилийский национальный стадион более чем для сорока тысяч людей стал концлагерем. Только за один раз армейский расстрельный взвод, прозванный «Караваном смерти», или Caravana de la Muerte, облетел на вертолетах всю страну, производя казни. Общим счетом убиты были, по меньшей мере, триста тысяч человек.

Стояли ли за путчем Соединенные Штаты? «Мы этого не делали. Я хочу сказать, мы им помогали», – сообщил пять дней спустя по телефону государственный секретарь Генри Киссинджер президенту Никсону. Время было 11–50 утра. Разговор начался с футбола.

«Ничего важного новенького нет?» – спросил президент.

«Ничего, что повлекло бы очень серьезные последствия», – ответил Киссинджер.

Услышав, что Альенде избран президентом, посол США в Чили Эдвард М. Корри заявил: «Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы обречь Чили и всех чилийцев на крайние лишения и бедность».

В сообщении базы ЦРУ в Чили от шестнадцатого октября (менее месяца после путча) говорилось: «Есть твердая и постоянная политика: Альенде будет свергнут в результате путча… Для этого мы должны продолжать оказывать максимальное давление, используя всякий подходящий ресурс. Необходимо, чтобы данные действия осуществлялись нелегально и надежно, с тем чтобы ГВСШ[10 - Государственные власти Соединенных Штатов.] и американская рука были тщательно скрыты».

То была дата, о какой за пределами Чили мало кто помнил.

Упрятанное в узилище пение живых лягушек

– Куда, мистер? – спросил тук-тук-таксист. Звали его м-р Коп, и он был полон жизни и амфетаминов.

– Аэропорт, – бросил Джо.

М-р Коп врубил двигатель и расплылся в улыбке.

– Бор пан янг, – произнес он, – бор пан янг. Нет проблем, нет проблем. М-р Коп отвезет вас в любое место, какое пожелаете.

В работе двигателя слышалось тук-тук-тук, звук, давший этому средству передвижения его название. М-р Коп отпустил сцепление и быстро покатил по улице, Джо держался сзади, поток воздуха обдувал его со всех сторон, остужал голову.

Его попытались застрелить. Зачем кому-то понадобилось застрелить его?

Хуже всего было там, на улице, как раз перед тем, как он взмахом руки остановил м-ра Копа. Нерешительность. Что-то нелогичное в нем тянуло махнуть за Меконг, в Сиам и на поезде или автобусе – в Бангкок, а то и совершенно раствориться в этом громадном пустом пространстве континента, раскинувшемся за рекой: обособленные деревеньки, небольшие поля, редкие дороги и величие распахнутой тишины.

Длилось это всего минуту, потом он отрешился от наваждения, а м-р Коп остановился по его знаку, и Джо произнес: аэропорт. М-р Коп выжимал из своего старинного драндулета все, на что тот был способен, смакуя каждую кочку на дороге, напевая про себя за баранкой, слегка улыбаясь и морщась. Вскоре они оказались на широкой ровной дороге в аэропорт, был виден Меконг, все еще усохший, не наполненный дождями. Его песчаные берега в отдалении были цвета зубов м-ра Копа. Джо откинулся назад и вытянул ноги. Мимолетно вспомнилась та девушка.

Он расплатился с м-ром Копом возле аэровокзала и вошел в вестибюль. По дороге никаких черных машин не попадалось. Он подошел к стойке «Транс Атлантик эруэйз», девушка за ней подняла голову и взглянула на него с приятной улыбкой. Билет его был уже готов, и девушка направила его к выходу № 3. Аэровокзал был маленьким, стареньким, но опрятным. Бетонный пол стал гладким от стиравших его подошв. Солнечный свет потоком лился в высокие окна. Джо купил чашку эспрессо в буфете возле входа и потягивал его из чашки, стоя в сторонке. Он закурил сигарету и рассматривал входящих и снующих мимо людей.

Никому никак не могло быть известно, что он отправится в аэропорт, ведь билет он заказал лишь сегодня утром, а потому он был спокоен. Хвоста по дороге он тоже не заметил, и это тоже было хорошо. Имелась, конечно, и другая возможность: могли догадаться, что он летит в Париж, поскольку там можно было напасть на след Майка Лонгшотта, и это было известно, про Лонгшотта и Усаму, но тогда этот вариант им не рассматривался. Он допил кофе, купил еще чашечку и стал выискивать черные туфли. Мимо прошел пожилой индиец в костюме с дорогими по виду золотыми часами на запястье. Прошло семейство китайцев: прямой, словно аршин проглотивший, отец, пухлая мамаша в свободном платье и с озабоченным выражением на лице, за ними следовали двое детей, мальчик и девочка. Мальчик держал в руках солдатика, а девочка обернутую в бумагу книжку, шествие замыкала няня-лаотянка с самым младшим членом семейства на руках, определить, мальчик это или девочка, было невозможно. Трое белых мужчин, одетых с долей небрежности (той небрежности, добиться какой стоит денег): двоим за двадцать, один с серебристыми волосами и в черных очках – говорили друг с другом по-французски. Во время войны аэропорт служил базой для сводной части французских летчиков, работавших под видом гражданской авиакомпании. Их называли «Во2ронами», и они совершали боевые полеты через границу – во Вьетнам. «Тайная война» – так это называлось. Некоторые из старожилов все еще оставались, однако в наши дни единственными остатками Французского Индокитая служили монеты, продававшиеся туристам на рынке Талат Сао. Женщина несла бамбуковую корзину с двумя курицами внутри. Пять африканцев в развевающихся одеяниях, сопровождаемые лаосскими официальными лицами: дипломатическая делегация с Берега Слоновой Кости или из Сенегала, возможно. Две молоденькие европейки с рюкзаками за плечами. Одна, проходя мимо Джо, улыбнулась ему. Бородатый мусульманский священнослужитель тащил чемодан на колесиках. Двое японцев, мужчина и женщина, шагали в быстром темпе: движения слажены, в полном молчании. Толпа деревенских жителей – хмонгов – несла корзины, в одну из которых были упрятаны квакающие живые лягушки. Темные фигурки пялились на Джо сквозь плетеные решетки их узилища. Джо загасил сигарету в кофейной чашке, бросил окурок в мусорный бак и пошел на посадку на свой рейс.

В пути

Холодное и безводное море

Больше всего одиночество он всегда ощущал в самолете. Во время перелетов приходило чувство, словно бы он не существует. Свет над головой, громоздкие наушники, музыка, законсервированная в записях: мертвые ноты и мертвые голоса со скрежетом выползали из крохотной розетки в ручке самолетного кресла. Внешний мир пропадал, стоило лишь подняться выше облаков, становился виден один лишь белый пейзаж, отвесные горы, глубокие впадины, бездонные пропасти, где облака на мгновение раскрывались, но в просветах ничего нельзя было разобрать. Пейзаж был отрешен от реальности. Он был иллюзорен, без какой бы то ни было конкретики существования. Голубое небо было холодным и безводным морем.

Перелет в Бангкок занял один час. Оказавшись там, в современном (хромированная сталь, стекло) аэропорту с развешанными повсюду портретами короля, Джо ожидал. Аэропорты созданы для ожидания, порой вечного. Уселся на скамейку и стал рассматривать людей, проходивших в обе стороны мимо него, не замечаемый ими. Поход в туалет выявил, что его моча пахнет кофе. Он вымыл руки, насухо вытер их. Внутри аэропорта не было ни дня, ни ночи. В этом месте время замерло, взяло паузу, здесь было только до и после, но никакого сейчас.

Почему-то вспомнился кот. За несколько месяцев до этого он пытался приручить одного, маленького бродячего кота, грязно-черного с большими круглыми глазами, тоненькой шейкой и большим животом, распухшим от глистов в кишечнике. Он привязался к нему возле Утреннего рынка, взял и привязался: положил лапу ему на ногу и, задрав морду, уставился на него.

Он принес кота домой в голубом пластиковом пакете, кормил тунцом и держал на коленях. Кот был маленьким, двух месяцев от роду, его прыгающая, лишенная грации походка и восторженность были уморительны. Кота он назвал Кроха Раз, потому что он был крохотным, первым и единственным. Он позвонил в ветлечебницу на Дон-Паланг-роуд, приехавшая на квартиру фельдшерица заявила, что Крохе Разу нужны уколы от глистов, а еще от инфекции в ухе, и дважды уколола кота. Джо заплатил, и фельдшерица уехала, а через двадцать минут Кроха Раз был мертв.

Тельце Крохи Раза не вынесло уколов. Кот метался по комнате с быстротой, какой Джо не видывал от него прежде, потом резко остановился и заполз под стул, вывернув ноги, тельце его сотрясалось от судорог. Он не сводил глаз с Джо, писая под себя, лежа в луже собственной мочи, не в силах шевельнуться. Джо положил его в коробку, не раздумывая, почистил, а потом прижал Кроху Раза к себе и почувствовал, как тот уходит: тельце на его руках обмякло, глаза оставались открытыми, но больше не видели Джо, не было и сердцебиения.

Он возненавидел фельдшерицу за то, что та сотворила, но еще больше себя возненавидел, что не остановил ее, не сказал ей, что Кроха Раз еще слишком мал, слишком слаб для уколов. Он позволил ей проделать это, потому что думал, что так и надо, и она тоже делала то, что считала правильным.

Ночью он схоронил Кроху Раза. Луне дня не доставало до полнолуния. Он выкопал ямку, положил Кроху Раза в землю в его коробке и засыпал ямку.

– Происходит посадка на рейс «Транс Атлантик эруэйз» до Парижа. Пассажиров просят пройти ко входу номер тридцать пять, – произнес по трансляции женский голос.

Джо встал, отрешившись от налетевших воспоминаний. Нынче только такие ему и являлись. Подхватив свой багаж, он глянул на большое табло с расписанием вылетов, где таблички с пунктами назначения и номерами рейсов, все еще неуверенно клацая, только-только распределялись по местам, и в этот момент почувствовал чью-то руку на своей руке, а чей-то голос вблизи произнес:

– Пожалуйста, не уходите.

Пораженный, он обернулся. Рядом стояла низенькая пухлая азиатка. Он не слышал, как она подошла. На ней были мешковатое платье и туфли на мягкой подошве, вздернутое лицо было обращено к нему, а взгляд близоруких глаз, казалось, умолял.

– Простите, – начал Джо, – но…

Женщина же сказала со вздохом:

– И вы простите меня. Вы счастливчик. Можете отыскать, куда идти. А я все никак. – Она отвела от него взгляд, переведя его на табло вылетов. Вздохнула, приговаривая: – Было бы лучше, если б было тихо, а слова высвечивались бы. Не как сейчас. Лучше бы… лучше было бы похоже на указатель к раю, так я иногда думаю. Только я не знаю, где мой рейс. Не знаю, к какому выходу мне идти. Я уже все их перепробовала.

Джо положил ладонь на плечо женщины. Сам не смог бы сказать, почему он так сделал. Что-то изнутри побуждало его откликнуться, прочувствовать ее боль – сработал не мозг, а сердце, чувство, и это ему самому было странно.

– Присядьте, – сказал он. – Позвольте мне принести вам что-нибудь поесть. Когда поешь, все становится лучше.

– Еда на борту, – слабо махнула рукой женщина. – Это все, что я могу себе позволить. И еще яблочный сок. Я никогда не пью спиртное в самолетах. Только яблочный сок. В таких прозрачных стаканчиках со складками. Теперь мне даже вкус его противен, но я уже не отступлюсь.

– Простите, – повторил Джо. Он не знал, что сказать. Чувствовал себя беспомощным перед нею. Женщина все еще разглядывала табло. Секунду-другую спустя Джо убрал свою руку. Ему показалось, что пожилая женщина успела забыть о нем, но тут он услышал, как она произнесла:

– Ступайте. – Говорила она очень тихо. – Мне не следовало подходить к вам. Но порой мне делается так одиноко… мы где?

– Бангкок, – ответил Джо.

– Бангкок? Я никогда прежде не бывала в Бангкоке.

Он оставил ее там. Женщина так и не отвела взгляда от расписания.

Черные туристические ботинки

Мужчина был наполовину ямайцем, наполовину англичанином и под два метра ростом. Выговор у него был южнолондонский, родился же он в Бромли, а учился в Кидбруке[11 - Районы Большого Лондона (юго-восток).], в школе, носившей имя композитора и органиста XVI века Томаса Таллиса. У него были глубоко посаженные глаза и густые черные волосы, а еще в полых подошвах его черных туристических ботинок хранилось больше ста граммов тетранитрата пентаэритрита и пероксид пластик ацетона, высококачественной взрывчатки-пластида. Звали его Ричард Рейд.

Когда Ричард родился, отец его сидел в тюрьме. В шестнадцать лет Ричард окончил школу и к тому времени воровал чужие машины, уже ничуть не уступая папаше. Имел приводы и мелкие отсидки за хулиганство. «Меня не было рядом с ним, чтоб окружить его любовью и заботой, какие ему полагалось бы получать», – признавался впоследствии отец. Когда спустя несколько лет после своего первого ареста Ричард случайно столкнулся с папашей в каком-то торговом центре, Робин Рейд не поскупился на совет сыну. Мусульмане относятся к человеку по-человечески, поведал он. И у них в тюрьме лучше кормят.

После принятия ислама в Фелтем[12 - Тюрьма Ее Величества Фелтем – тюрьма для подростков мужского пола, расположенная близ городка Фелтем в юго-западном Лондоне.], заведении для юных правонарушителей, Ричард принял имя Абдул Рахима. Через несколько лет после этого он исчез. Мать его считала, что он в Пакистане. Сведения, полученные позже, дают основания полагать, что он проходил обучение в Афганистане. Вновь он выплыл в Амстердаме, где работал в ресторане. Из Амстердама отправился в Брюссель, а из Брюсселя – в Париж.

Декабрь выдался холодный и темный, дни были коротки. Семнадцатого числа Ричард купил в «Америкэн эйрлайнз» билет туда и обратно до Майами. Время в Париже он провел вблизи Северного вокзала, не останавливаясь ни в какой гостинице. Когда двадцать первого декабря он прибыл в аэропорт, вид у него был помятый.

Багажа у него не было. Сотрудники французской службы безопасности опросили Рейда, но не смогли отыскать причину для его задержания. Опоздав на свой рейс, он на следующий день вернулся в аэропорт и на этот раз успешно прошел на борт «Боинга-767».

Было субботнее утро. На борту находилось сто восемьдесят пять пассажиров. В подошвах ботинок Ричарда Рейда, как уже упоминалось, хранилась взрывчатка, а также детонатор. Когда самолет перешел на режим полета и после первой кормежки на борту (от какой Ричард отказался) в салоне пахнуло дымком. Стюардесса Эрми Мутардье увидела, что пассажир пытается зажечь спичку, и предупредила, что курить на борту не разрешается. Рейд пообещал перестать. И принялся ковыряться горелой спичкой в зубах. Сидел он у иллюминатора, рядом не было никого. Некоторое время спустя Мутардье, возвращаясь, увидела, что тот же пассажир сидит в кресле согнувшись. Она решила, что он курит. «Извините, – обратилась она к нему, – что вы делаете?» Пассажир не ответил. Когда же стюардесса потребовала ответа, Рейд повернулся в кресле, открыв зажатый между ног ботинок запал, и чиркнул спичкой. Мутардье вцепилась в него. Он отталкивал ее, пока она не отлетела и не перелетела через ручку кресла соседнего ряда. Мутардье побежала по салону с криком: «Держите его! Скорей!»

Кристина Джонс, услышав Мутардье, побежала на шум. Рейд сидел к ней спиной. С криком: «А ну перестань!» – стюардесса попыталась схватить его. Рейд, повернувшись, укусил ее в левую ладонь, вцепился зубами в мякоть под большим пальцем и не отпускал. Джонс закричала.

Когда злодей отпустил ее, Джонс откинула столик на соседнем с ним кресле. Пассажиры передавали бутылки с питьевой водой, какую лили на Рейда. Потом они пустили в ход ремни, провода наушников и пластмассовые наручники и связали его. Когда позже сотрудники ФБР попытались вывести Ричарда, им пришлось разрезать на нем несколько слоев пут.

«Считаю, мне незачем просить прощения за свои действия, – заявил Ричард Рейд на суде. – Я воюю с вашей страной. И воюю с ней не по причинам личного свойства… Так что можете судить, предоставляю вам судить. Не возражаю. Больше мне сказать нечего».

«Вы не вражеский военнослужащий, – определил судья Уильям Янг. – Вы террорист. Не солдат вы ни на какой войне. Вы террорист… Мы не идем на сделки с террористами. Мы не подписываем никаких документов с террористами. Мы выслеживаем их одного за другим и предаем правосудию. Вы террорист. Тот, кто повинен в преступлении, в попытке убийства множества людей. Охрана, в тюрьму его. Уведите».

«В День Страшного суда, – успел сказать Рейд, когда его уводили из зала суда, – вы предстанете перед своим Господом и перед моим Господом, и тогда мы непременно разберемся».

Пустота звуков

Джо отложил книгу и отпил виски. Единственный кубик льда звякнул о стекло. Шторки на иллюминаторах были опущены, и самолет погрузился в темноту. Как и тот парень в книжке, Джо сидел у иллюминатора, а рядом с ним никого не было. Впереди и позади него, по всему самолету люди спали, как личинки шелковичных червей в мягких коконах. Ему слышны были звуки их жизней, легкое похрапывание и верченье их тел туда-сюда, и он жалел, что тоже не уснул. Книжки эти не очень-то подходят для воздушных перелетов. В них полно взрывающихся самолетов, взрывающихся зданий, взрывающихся поездов, взрывающихся людей. Читать их – все равно что читать результаты исследований морга, наполненные фактами и цифрами, все из которых связаны со смертью. Джо не понимал их. Он раздумывал над словами судьи в книге. Судья сказал, что войны никакой нет, или, точнее, сказал, что смертник с бомбой, Рейд, никакой не солдат: он преступник. Только Джо представлялось, хотя он этого и не понимал, что как раз война-то в книжке и ведется. Он не знал, зачем и ради чего она велась: шло идеологическое сражение, о каком он понятия не имел, – только не понимать вовсе не значит отрицать, что это существует. По-видимому, судья, как и он сам, не понимал этого, не мог понять этого, а потому и не принимал это за то, чем оно являлось. Все-таки, чтоб войну объявить, достаточно и одной стороны.

Вздохнув, Джо закурил сигарету, он заранее взял билет на место в хвосте, и, когда на конце сигареты наросло много пепла, стряхнул его в небольшую металлическую пепельницу в ручке кресла. Жаль, нельзя было в иллюминатор поглазеть. В самолете было сумрачно и тихо. Наушники у него были, но в них звучала одна только консервированная музыка. Завтра он будет в Париже. На этом перелете он летел назад во времени, часы отпадали тем больше, чем дальше он улетал, это походило на сбрасывание старой кожи и появление новой в какой-то точке, с какой началось движение. Сегодня он будет в Париже. Теперь уже – вчера.

На борту самолета времени не было. Здесь он существовал в пузыре застывшего времени, времени остановленного, сохраняемого, час посадки содержался внутри замкнутого в металл пространства во все время нахождения в воздухе. Джо покачал головой: вон как воображение взыгралось. А всего-то и делов, что часовые пояса пересекаем. Завтра он переведет часы, и дела не будет до того, сколько времени на другой стороне мира.

Он докурил сигарету, во рту оставался привкус пепла. Допил виски, погоняв его языком во рту, пройдясь языком по зубам, и проглотил спиртное, ощутив пустоту в желудке. Нажав кнопку, выключил верхний свет, откинулся, опершись головою о спинку кресла. Повсюду вокруг него слышалось гудение самолета, и он позволил звукам затихать на нем, пока не оказался в полном одиночестве, а остальное полетное человечество не истощилось в ничто – в пустоту звуков.

Часть вторая

Тайник

Повсюду есть приличное местечко, чтоб выпить

Найти толстяка оказалось нелегко.

Джо приземлился в Орли, на поезде доехал до Парижа, зарегистрировался в небольшой захудалой гостинице у подножия Монмартра. Орли был сплошной суетой из бетона. На трапе, когда они сходили с самолета, один человек поскользнулся и упал, ударившись головой о землю. Рядом со зданием аэровокзала стояла статуя французского генерала, на небольшой бронзовой табличке значилось: «Шарлю де Голлю, лидеру вооруженных сил „Свободная Франция“, Лилль 1890 – Алжир 1944. „Сражающаяся Франция взывает к тебе“». На бетонном основании краской из баллончика выведена поблекшая, частично заляпанная птичьим пометом надпись. Она гласила: «У Франции нет друзей – только интересы. ШДГ».

Поезда были полны народу, сиденья потертые. Боковины вагонов расписаны краской из баллончиков, в обивке зияли прожженные дыры. Гостиничный номер Джо был на третьем этаже с видом на узкую, взбиравшуюся в гору улицу. Прямо у входа в гостиницу стоял человек возле перевернутого картонного ящика и предлагал прохожим шанс найти даму, руки его непрестанно двигались, а в них передвигались и три игральные карты рубашкой вверх, меняясь местами. Джо смотрел в окно и курил. Он чувствовал себя не отдохнувшим, усталым, но никак не мог уснуть. В номере было жарко и душно, грязное парижское лето начинало сердито отрешаться от зимней спячки.

Первый этап расследования оказался довольно легким. Адресом для «Медуза Пресс» служил номер почтового ящика, за которым следовал цифровой индекс. Обратившись в местное отделение La Poste, он выяснил, что индекс указывает на месторасположение почты в 8-м округе.

«Это старое почтовое отделение на бульваре Осман», – сообщил ему служащий. Номер дома был 102. Он намеревался сходить туда, но сейчас, скорее всего, это было бы слишком поздно. Слежку он установит завтра, пораньше. Джо встал. Номер его был почти пуст: узкая односпальная кровать, серое одеяло, не очень белые простыни, комод, бывший то ли антикварным, то ли старой рухлядью (все зависело от точки зрения), грязные красно-коричневые занавески, на стене фотография бывшего французского президента Сент-Экзюпери[13 - Трудно сказать, намекает ли автор на невежество своего героя, частного сыщика, или расписывается в собственном: писатель и летчик Антуан де Сент-Экзюпери (1900–1944) никогда не был (и не мог быть) французским президентом. – Прим. переводчика. Однако вполне возможно, что в этой вымышленной реальности был президент Антуан де Сент Экзюпери, учитывая некоторую сюрреалистичность повествования. – Прим. ред.] на голубом фоне, раковина. Душ и туалет находились в конце коридора. На комоде стояла пепельница. Пахло каким-то дезинфицирующим средством. Джо вышел из номера и закрыл за собой дверь.

Прошелся вниз по лестнице до первого этажа, кивнул алжирцу за стойкой и проследовал на улицу. Шляпы вернулись в моду, заметил он. Прошел мимо картежника-виртуоза, в уличном ларьке ниже по улице купил черную широкополую шляпу и тут же надел ее набекрень.

– У-у-у, очень мило, месье, – одобрила крупная африканка за самодельным прилавком из яркой ткани. – Ледям очень понравится.

Джо улыбнулся и расплатился. Очень хотелось выпить. Он прошелся бульваром Рошешуар к площади Пигаль.

– Эй, не желаешь компанию? – произнес голосок. Девчушка стояла, опершись спиной о стену и слегка скрестив ноги. Она осенила его улыбкой. Крашеная блондинка, длинные коричневые ноги и очень коротенькая юбочка. Улыбка ее была прелестна, но как-то не выглядела искренней. Стоя здесь, девчушка сама казалась до странности эфемерной, словно мираж на городской улице, мерцающий в смутном воздухе. Чувствовался слабый, но устойчивый запах спиртного.

Джо покачал головой.

– Девочки не привлекают?

Он пожал плечами и пошел мимо. Девчушка у него за спиной не унималась:

– Мальчики тебе нравятся? Могу подыскать тебе мальчика. Или можем все вместе повеселиться, что скажешь? Тебе какой цвет нравится?