скачать книгу бесплатно
Начало и конец
Михаил Григорьевич Теверовский
После громкого провала миссии опальный Джереми Уилборн вынужден вернуться в родительский дом, местечко под названием Бритчендбарн, где родился и вырос. Там остались отец и мать, а еще подруга из детства, в которую некогда он был влюблён всей душой. Казалось бы – хороший шанс залечь на дно и начать всё сначала, с чистого листа. Но что гложет Джереми? Фрагменты прошлого не дают ему покоя. Так ли на самом деле тих и спокоен небольшой городок? Оккультные символы на стенах, череда странных событий…Что, если Джереми предстоит узнать тайну, которая способна перевернуть его жизнь, окончательно поглотив своей бездонной пустотой? И сумеет ли он удержать те тонкие ниточки, что ещё связывают его с реальностью?
Михаил Теверовский
Начало и конец
Пролог
Высокие языки пламени, кажется, касаются самого неба, дотрагиваясь до звёзд и сжигая их дотла, озаряя кроваво-рыжим светом окружающие неровную поляну деревья. Они сомкнулись плотным тёмным строем и гневно шуршат листьями, будто недовольны происходящим совсем рядом с ними, столь противоестественным и неправильным. Огонь вздымается от тринадцати костров, образующих между собой неровную пентаграмму с тремя симметричными точками в центре, внутри которой собрались ровно пятьдесят человек. Самые верные культу и самые достойные, они одеты в кристально-белые рясы, лица закрывают маски с узкими отверстиями для глаз, вырезанные из дерева и изображающие различных животных. На их головах возложены венки, а ноги обуты в одинаковые кожаные сандалии. Они поют и пляшут, будто безумные, каждый в своём ритме: кто-то чуть ли не отбивает чечётку, пока другой кружится сам с собой в медленном вальсе, выставив, как подобает, руки вперёд и будто обнимая воздух. По всей поляне раскиданы бутылки, недокуренные косяки, шприцы, выроненные нечаянно пакетики с травкой и кое-чем покрепче. Великий день, великий праздник – даже те, кто обычно был трезвенником, позволил себе стать грешником, осознавая всю его важность и себя его частью.
Те, кто не входит в этот круг, стоят тёмной молчаливой цепочкой за контуром пылающей пентаграммы, наблюдая за происходящим стеклянными глазами, не шевелясь и даже не моргая, будто погружённые в транс. Их тела покрыты лишь короткими серыми набедренными повязками, независимо от того, мужчина это или женщина. Ноги их оголены, босые ступни покорно стоят в колючей траве.
Внезапно ночную тишину разрезает короткий и сильный удар в гонг, звук от которого, затихая, несколько мгновений будто висит над землёй, а отражающееся от деревьев эхо вторит ему множеством голосов. Теперь уже и люди внутри пентаграммы сначала замирают, обернувшись к трём центральных кострам и образуя своими телами кольцо. Они безмолвно наблюдают за кульминацией ритуала. Те же, кто стоял без движения вовне, сильнее вытягивают шеи, напрягают глаза, стараясь рассмотреть, что же происходит там, – но с места не двигаются, помня и чтя правила культа всем сердцем.
– Братья и сёстры! – раздаётся громкий голос из самого центра пентаграммы. Он принадлежит невысокой фигуре, облачённой в ту же белую рясу, что и другие избранные. От остальных человека отличают лишь высокие ветвистые рога, прикреплённые к венку, и маска, сделанная из настоящей кости – черепа оленя. – Настал день, который ознаменует начало и конец, жизнь и смерть! Сегодня истинным праведником и порочной женщиной будет зачато дитя, чьё рождение станет точкой отсчёта апокалипсиса! Но не страшитесь. Ибо мы будем жить вечно. Мир истлевает, его конец близок. И лишь мы способны сделать так, чтобы после своей кончины он не погрузился в вечный мрак, а переродился новым, чистым и прекрасным! Мы – спасители! Те, кому предречено стать богами нового Мира!
Раздался восторженный гул, больше походивший на вой стаи животных. Ведущий пламенную речь приблизился к молодой, совершенно нагой девушке, лежавшей в самом центре на земле. Она в бессознательном состоянии, по подбородку стекает тонкая струйка слюны, а руки и ноги безвольно распростёрты в стороны. Маленькие бугорки её округлой молодой груди направлены к небу. Серая даже в отсвете пламени кожа девушки испещрена следами от уколов в области запястий, локтей, коленок и паха. Она не шевельнулась и не открыла глаз, когда глава культа, распахнув рясу, тем самым оголившись, лёг на неё сверху. И, вжимаясь всем телом, приступил к совокуплению. Даже тогда с губ девушки не сорвалось ни единого звука: ни крика, ни стона.
Толпа молча наблюдала за своим лидером, за тем, как он методично двигался всем телом то назад, то вперёд, не ускоряя и не замедляя темпа. Каждый ощущал в своём сердце ликование – исполнялось то, что было предначертано.
Наконец запыхавшийся глава культа отполз от девушки всё так же на коленях. Вынул из кармана рясы короткий кинжал с изогнутым лезвием, провёл самым кончиком себе по ладони. Когда первые капли крови выступили из раскрывающейся раны, он слизнул их языком и, простерев руки, запрокинул голову к небу. Последователи культа точь-в-точь повторили эти же действия за своим лидером, достав кинжалы и взрезав ладони, и теперь они все стояли на коленях, уперев взгляд куда-то в глубь бескрайнего чёрного неба. Языки пламени продолжали танцевать в ночи, выбрасывая высоко вверх, в само небо, снопы искр.
Девушка в центре поляны открыла глаза и, увидев стоявшую рядом с собой фигуру с витиеватыми рогами и белеющим в отсвете костров черепом оленя, попыталась отползти, дрожа всем телом, и пронзительно закричала, разрывая окружающую действительность. В следующую секунду она затихла, потеряв сознание. А мир вокруг вновь погрузился в гробовую тишину, готовясь к чему-то ужасному, что должно вот-вот произойти, разорвав реальность на мириады лоскутов.
Часть 1. Возвращение домой
Чуть протоптана тропинка,
В нужный час уйду по ней,
Только утренняя дымка
Укрывает свет огней,
Тех, что светят днём и ночью,
Освещают этот путь…
Не задумывайся очень:
Я вернусь когда-нибудь.
Теверовская Е. Г.
Глава 1
Вторник. 5 августа 2014 года
За окнами вагона проносились искрящиеся в лучах полуденного солнца кроны раскидистых деревьев, широкие речушки, озёра разных форм и размеров, полузаброшенные платформы, на которых лишь редкий поезд делает остановку. А этот пролетал мимо, не сбавляя своего мягкого, но быстрого хода. В одном из рядов в одиночестве сидел мужчина тридцати четырёх лет, прижавшись лбом к стеклу и опёршись подбородком о кулак. Он понуро наблюдал за сменяющими друг друга пейзажами. На его лице – небрежная трёхдневная щетина, совершенно никак не сочетающаяся с чистыми и выглаженными бежевыми брюками и белыми, без единого грязного пятнышка, кроссовками. Рядом с мужчиной, прислонённые к соседнему креслу, стояли два грубых деревянных костыля.
Джереми Уилборн – так звали мужчину. Теперь в стране было мало людей, кто бы не знал его имени и фамилии. Особенно среди так называемых «патриотов», готовых всё сделать во имя страны в тот момент, когда они сидят на диване с кружкой пива в правой руке и почёсывают левой выпадающий животик. Многие даже знали его в лицо – спасибо современным источникам информации и бесконечным программам новостей. Он не был известным актёром или певцом, спортсменом или музыкантом. Его вообще сложно было назвать кумиром. Да и известность он получил в один момент, всего лишь полторы недели назад. И известность далеко не положительную.
Тем не менее сейчас Джереми всё это не особенно волновало. Он сидел, будто погрузившись в некий транс. Перед его глазами проплывали одно за одним воспоминания из детства и юношества, перекрывая собой проносящиеся за окнами поезда картины. Давно уже Джереми не был дома, там, куда направлялся теперь, и это пробуждало в нём череду сменявших друг друга будто бы фотокарточек из чьей-то чужой памяти… В те дни его обязательно называли Джереми-младший. Почти все, кроме, пожалуй, сверстников, среди которых у Джереми не было особенно много друзей.
В какой-то момент он начал вспоминать те редкие эпизоды из детства, когда вместе с родителями они неслись вот так же, в поезде, через всю страну на юг, на тёплые песчаные пляжи, которые так любила его мать, Шая Уилборн. Вечно занятой, буквально женатый сначала на работе, а потом уже на матери Джереми-младшего, его отец, Джереми Уилборн, соответственно, старший, на самом деле души не чаял в сыне и жене. Его сын никогда не был обделён родительским теплом и любовью, и всё же они мало времени проводили вместе. Как-никак мистер Уилборн, ещё когда Джереми не было и пяти лет, получил должность мэра городка, в котором они жили тогда и в котором чета Уилборн проживала до сих пор. Бритчендбарн – мало кому известное название сложно произносилось, а писалось ещё сложнее. По виду это было скорее поселение городского типа, состоявшее в основном из частных домишек с небольшими участками. В центре насчитывалось всего лишь с десяток домов, которые пренебрежительно называли бараками ещё в детстве Джереми. И которые обещали снести из-за аварийного состояния, но так и не снесли до самого совершеннолетия Джереми, совпавшего с его отъездом из родительского дома. «Неужели они стоят там до сих пор?» – подумал Джереми, переводя взгляд с проносившихся пейзажей, которые он не замечал, на костыли, лежавшие рядом.
Ему сильно повезло, что поезда уже не те, что были раньше, – не отбивают ритм на стыках рельсов, раскачиваясь из стороны в сторону и гремя словно бы каждым винтиком и болтиком. Конечно, в тех поездах оставалась некая романтика, доступная лишь тем, кто ездил на них ещё в юности – той самой поре жизни каждого человека, когда весь мир вокруг кажется прекраснее, трава зеленее, а небо голубее. И всё же Джереми не мог себе представить, что бы с ним было в поезде из прошлого после последнего перед отправкой, шестичасового допроса, затем ещё пары часов подписывания всеразличных бумаг о негласном «невыезде» из Бритчендбарна… после чего его на машине доставили на перрон прямо за минуту до отправки поезда.
Теперь Джереми чувствовал, как его переполненный организм требует довольно объёмного освобождения. Опёршись руками о ручки сидений, он встал на ноги, после чего подтянул костыли и перекинул на них вес тела. Правое плечо сразу же заныло – там застряла первая пуля, которую ещё долго не доставали, пока Джереми был в плену за границей. Видимо, следуя какой-то извращённой симметрии в сознании судьбы, неподвластной человеку, вторая пуля пробила ему бедренную артерию левой ноги, оставив с обратной стороны бедра ещё одну маленькую, но также довольно ощутимую дырочку. Умереть Джереми не дали, но вот из-за не проведённой вовремя операции по прогнозам врачей он до конца жизни теперь точно будет хромать. Конечно, ему грех жаловаться – по идее в этот самый момент он должен уже довольно долгое время быть вообще мёртв.
Пройдя по широким коридорам меж рядов сидений, опустив голову и стараясь не мотать ей, чтобы не показывать лишний раз пассажирам своё лицо, Джереми зашёл в просторный современный туалет, напичканный всевозможными удобствами, начиная от элементарного пространства и заканчивая сушилкой для рук. Не то что раньше, когда содержимое туалета выплёскивалось на рельсы, а что касается комфорта – было уже замечательно, если из крана тонкой струйкой лилась не только ледяная вода.
Сделав всё необходимое, Джереми, навалившись на костыли, левой рукой потянул дверь туалета, открывая её. Прямо перед ней стояла женщина, держа за руку пухлого раскрасневшегося ребёнка.
– Ма-а-а! Это же этот… Уивболн! Отец говорил, что он бы ему шею сломал, если бы только увидел, помнишь, да? – завопил ребёнок, активно дёргая за руку мать, тут же начавшую исходить красными пятнами, прекрасно сочетаясь цветом лица с сыном.
Ничего не ответив, женщина буквально силой втащила сына в туалет, бросив испуганный взгляд на сделавшего шаг в сторону и теперь стоявшего, опираясь всем телом на костыли, Джереми. Вытерпев эту сцену, Джереми направился к своему посадочному месту. Он пытался заверить себя, что ему плевать, но внутри всё буквально полыхало, заставляя сердце биться громче и чаще. «Почему они думают, что имеют право судить его? Они не были там. Не знают, что там произошло. Они ничего, мать их, не знают. Так какого чёрта?!» Эти мысли не давали Джереми покоя. Он вспомнил её лицо… как она лежала ничком на грязном асфальте, широко раскрытые серые глаза смотрели теперь уже сквозь него. Прежде мягкий взор стал стеклянным и безжизненным. А из уголка рта стекала тонкая струйка крови.
Глава 2
Вторник. 5 августа 2014 года
На землю уже опускались сумерки, когда поезд, плавно затормозив, остановился на нужной Джереми станции. Теперь всего лишь каких-то полтора часа в такси, и – вуаля! – он будет в месте, некогда бывшем ему домом. Домом, в котором он не был вот уже шестнадцать лет – почти что половину своей жизни.
То ли вправду так и было, то ли виной тому паранойя, начавшая развиваться на базе его профессии, но Джереми не покидало чувство, что прохожие то и дело бросают в его сторону взгляды, а идущие навстречу так вообще пристально всматриваются в его лицо. Джереми остановился и несколько раз глубоко вдохнул, стараясь справиться с обуревавшими его эмоциями. Помогало не особо хорошо, но зато он теперь мог сосредоточиться на тех финальных шагах, которые ему нужно предпринять, чтобы добраться до родительского дома.
По привычке Джереми схватился за телефон, но тут же понуро вернул его на место в карман – он успел привыкнуть, что в столице стоило лишь нажать пару кнопок, и машина такси в течение пяти минут приезжала точно к назначенному месту. Разумеется, технологии ещё не дошли до глубинки, да и маловероятно, что в ближайшие пару лет дойдут.
Теперь у Джереми было два варианта: позвонить по одному из телефонов служб такси, по которому милый голос девушки-оператора озвучил бы ему стоимость и оформил заказ. После чего приедет маленькая машина, в лучшем случае рассчитанная на него одного, а в конце поездки стоимость вполне может оказаться существенно выше.
Вторым вариантом было подойти к одному из стоявших вальяжно так называемых бомбил, который, быть может, соизволит отвезти Джереми, если его, таксиста, устроит маршрут. Цена, так же, как и в первом варианте, лишь с небольшой вероятностью не изменилась бы к концу поездки. В любом случае лучшим исходом уже можно считать тот, в котором в конце поездки не изменится конечная точка назначения.
Или он мог поковылять на автобусную станцию, где, судя по расписанию, ближайший автобус ожидается в течение десяти минут. Но хорошо, если он подойдёт хотя бы через час. Обдумав все эти варианты, Джереми всё же решился остановиться на втором, как наиболее быстром по своему исполнению. Да и, в конце концов, он был почти полностью уверен, что даже заломленная втридорога цена за поездку не перебьёт обычную стоимость такси за пару кварталов в столице.
Применив для выбора таксиста свои вполне неплохо развитые навыки психологического анализа, Джереми теперь ехал на заднем сиденье трясущейся на каждой колдобине старенькой «тойоты», по диагонали от молчаливого водителя, не проронившего ни слова с тех пор, как повернул ключ зажигания. Это полностью устраивало Джереми, точь-в-точь как в поезде уткнувшегося взглядом в окошко машины. Его всё сильнее охватывало уныние. А чахлые деревья, обступившие дорогу, в потёмках смотрелись ещё более неприглядно и лишь добавляли тоски. Буквально каждое третье дерево стояло без листьев, будто опустив к земле свои мёртвые руки-ветки, а со стволов огромными кусками опадала кора.
Джереми любил большие города – гулять по улочкам, заворачивать, только лишь захочется, в уютные кафе, чувствовать, что вокруг множество людей, которым до тебя нет никакого дела. Поэтому вид деревьев, умирающих от охватывающей их червоточины, удручал его. А ещё сильнее – то, что никто ничего не пытался с этим поделать. И без того являющийся той ещё помойной ямой Бритчендбарн, имеющий в списке лишь две достопримечательности: болота и как раз леса, – катился лишь дальше в пропасть, теряя с каждым годом второе и обрастая взамен непроходимыми и неприглядными топями.
Джереми казалось, что он прикрыл глаза лишь на мгновение, но, когда он почувствовал, что его довольно грубо дёргают за плечо, резко встрепенулся и вскочил бы, если бы не врезавшееся в колени ног переднее пассажирское сиденье.
– Приехали, – коротко сказал таксист, возвращаясь на водительское место.
Передав водителю оговоренную сумму и, к своему удивлению, не получив требования доплатить, накинув свой небольшой рюкзачок на левое плечо, Джереми выкарабкался из машины. Из-за внезапно возникшей судороги в левой ноге он чуть не вывалился прямо на мокрую после очередного дождя, полную грязи вперемешку с глиной обочину.
Когда машина такси исчезла за поворотом, Джереми остался стоять в полном одиночестве на тёмной, едва освещаемой несколькими фонарями улице, опёршись на костыли, напротив небольшого двухэтажного кирпичного домика, покрашенного в светло-серый цвет. Мансардная крыша покрыта красной керамической черепицей и вместе с витиеватым чёрным кованым забором является одним из немногих излишеств, которые позволял себе отец Джереми, – обычно он старался не подчёркивать свой статус и не выпячивать на всеобщее обозрение своё состояние. Джереми подошёл вплотную к калитке и, закрыв глаза и сделав три глубоких вдоха и выдоха, наконец нажал на кнопку звонка.
– Что же ты не предупредил? Мы бы съездили за тобой на станцию. А то ты с костылями же ещё этими… по дороге бы чего-нибудь вкусного купили, а то дома мало еды – нам-то зачем, просто лишнее, двоим старикам… – щебетала Шая Уилборн, суетясь вокруг сына, пока они пересекали вымощенную гравием дорожку к крыльцу.
Участок, под стать дому, был не очень большим – всего лишь в районе двух десятых акра. По стене, поднимаясь с опор крыльца до самой мансарды, вился плющ. Сбоку и, как был уверен Джереми, за домом простиралась совсем коротко и аккуратно подстриженная лужайка. Не было ни грядок, ни теплиц – лишь высаженные вдоль забора яблони, на ветках которых в свете садовых фонариков, вкопанных в землю, виднелись недозрелые яблоки. Джереми с удивлением для себя осознавал, что за столько лет здесь не поменялось почти ничего. Будто дом вместе с участком просто-напросто перенесли из прошлого, чтобы года ничего не изменили во внешнем облике этого кусочка детства Джереми. Теперь лишь ноющая боль в ранах, а также постаревшее лицо матери, на котором появились морщины, напоминали Джереми, что ему уже тридцать четыре, а не десять или шестнадцать лет. Одним словом, он чувствовал, будто окунулся в прошлое. И это зудящее ощущение ему абсолютно не нравилось.
– Это же мой сын! – откуда-то из глубины дома уверенной и быстрой походкой по длинному коридору навстречу жене с сыном шёл отец Джереми. Одет он был так же, как и его жена, в ночную пижаму, на ногах – глубокие мягкие тапочки синего цвета в виде чего-то среднего между кошкой и мышью. – А так ведь и не сказал бы, вот честно. Взрослый мужчина стоит в коридоре моего дома, совсем не тот подросток, которому я помогал грузить вещи в машину уже… сколько? Шестнадцать лет прошло ведь, да? Ну, время летит, а!
Они обнялись, хоть Джереми и не любил таких проявлений эмоций. Да и сам он не слишком чувствовал радость – скорее какой-то стыд за то, что, будто побитый и израненный пёс, приковылял к родителям под защиту, после того, как вдобавок ещё и опозорил их фамилию на всю страну. Ему было бы намного легче, если бы мать и отец встретили его холодными многозначительными взглядами, а затем делали бы вид, что в их доме нет никакого вернувшегося домой сына, да и вообще всячески показывали бы, что у них нет сына и никогда не было. Но ведь они были по-настоящему рады ему… В это время мать Джереми скрылась за дверью одной из комнат, сославшись на то, что ей нужно приодеться, ведь открыть калитку сыну она выбежала в ночной пижаме, не тратя ни секунды на переодевания.
– Ты как, голодный с дороги? Или спать больше хочешь? – заботливо спросил отец, похлопав Джереми по плечу.
– Скоро полночь, вы, наверное, уже ложились спать…
– Ну-у, мы с твоей матерью ещё люди молодые, – он подмигнул ему и довольно улыбнулся. – А после да, собирались. Но это было до того, как мы узнали, что у самой калитки стоит собственной персоной наш сын. Ты бы предупредил, мы бы за тобой съездили.
– Не хотел волновать вас лишний раз, – ответил Джереми, отводя глаза в сторону.
– Ну, парень! Сам понимаешь, в последнее время по поводу тебя было из-за чего поволноваться и уж точно посильнее, чем просто от звонка: «Я еду к вам». В любом случае выбора у нас нет – пока Шая не накормит тебя, спать мы уже не ляжем. Потому пойдём на кухню, что ли. Быстрее начнём – быстрее закончим, правильно говорю?
Он вновь подмигнул сыну и направился в сторону кухни, щёлкая по пути выключателями ламп. Те вмиг зажглись, освещая кухню, также немало знакомую Джереми. Овальной формы стол, сделанный из дуба и столь громоздкий, что за ним могли бы поместиться как минимум шесть человек, хотя всегда завтракали, обедали и ужинали максимум трое. Те же три стула, кухонный гарнитур, также из дуба, та же электрическая плита. Он не узнавал лишь холодильник с серым отливом и небольшой сенсорной панелью.
Облокотив костыли о край стола, Джереми плюхнулся на один из стульев, сцепив руки на коленях. В тот же момент на кухню, будто вихрь, залетела мать и принялась суетиться, ловко оперируя тарелками, кастрюлями и всем, что подворачивалось под руку. Отец попросил Джереми поделиться с ними хоть чем-нибудь – помимо короткого звонка ровно три недели назад, во время которого Джереми сказал лишь, что он жив и почти в порядке, вести они получали от сына довольно-таки редко. Ведь до всех этих событий Джереми звонил аж с год назад – сообщить, что возможность позвонить ещё раз появится у него нескоро. В подробности, разумеется, он не вдавался, так как не имел права делать этого. Теперь же, когда вся страна знала о профессии Джереми, его родители хотели услышать всё от него самого, а не через призму «читающих лишь с листочка продажных ртов», как называл телевизионщиков отец.
И Джереми принялся рассказывать, хоть и без многих подробностей: довольно сухо и, по сути, повторяя лишь то, что говорили те самые «продажные рты». Тем не менее он и от родителей сохранил в секрете то, что никто на свете, кроме него, не должен был знать, иначе это могло вполне стоить Джереми если не жизни, то как минимум свободы.
Глава 3
Тремя неделями ранее.
Понедельник. 14 июля 2014 года
– Встать!
Громкий голос заставил Джереми открыть глаза. Всё его тело саднило и болело после недавнего плена, во время которого его множество раз подвергали по большей части психологическим пыткам, но и малоприятным физическим контактом не гнушались. Теперь же он лежал на небольшой железной кушетке с тонким жёстким матрасом. Уже у себя на родине, но всё ещё не зная, что его ждёт теперь – новая череда пыток или же наконец свобода.
Раздался грохот замка, затем ещё более громкий лязг распахивающейся двери. В проёме стоял знакомый Джереми человек. В принципе, его Джереми вполне ожидал увидеть. Говард Сток, как он называл себя, когда они вместе работали в одном подразделении, пока Джереми не послали на задание. Нельзя сказать, чтобы Джереми был рад гостю. Он понимал, что расследование по проваленному заданию движется – если что-то и было странным в понимании Джереми, так это то, почему за ним пришли и усадили в эту «вип-комнату» лишь через два дня после его возвращения на родину.
Ну а то, что пришёл именно Говард… Джереми это обстоятельство не нравилось по причинам личной неприязни: его бесил этот тип, вечно одетый в строгий чёрный костюм с таким же чёрным галстуком и белоснежную рубашку, будто он какой-то суперважный спецагент. Иногда за глаза его многие называли «человек в чёрном». Джереми же пошёл дальше: он был уверен, что если бы Говард Сток работал в организации «Люди в чёрном», описанной в фильмах и комиксах, ему бы подошел позывной наподобие «Кей» или «Джей», также длиной в три буквы и с последней «й», но начинался бы он с «х». Вечно поднятый к потолку вздёрнутый нос, будто приклеенный к лицу, создававшему отчётливое впечатление, словно по нему прошлись пару раз сковородкой. Чванливые манеры с неумело подражательными аристократическими нотками и явной неприязнью к любому, с кем бы ни общался Сток. Разумеется, кроме вышестоящих сотрудников. И всё это несмотря на то, что он был исключительно так называемой штабной крысой, ни разу не вынырнувшей за спасительные, всегда тёплые и уютные стены офиса подразделения.
За Стоком, у противоположной стены коридора, держа короткие автоматы у груди, располагались двое охранников. Как будто Джереми собирался бежать. Или хотя бы у него на это были возможности: с его-то простреленными плечом и ногой. Да ещё и после перенесённой буквально вчера операции над этими ранениями.
– Ничего себе, кто собственной персоной заглянул на огонёк, – не сдержался Джереми. Ему хотелось побесить Говарда, смерившего его взглядом с ещё большей неприязнью, перетекавшей в прямо написанное на его лице отвращение. – Ещё и друзей привёл, тут же прямо Джагернаута из камеры выводить придётся. Хорошо я отъелся в плену, правда?
– Руки за спину и заткнись, – коротко ответил ему Говард, не меняя выражения лица.
– Я бы с радостью, да плечо что-то подводит. Тебе не сообщили? Или ты, как обычно, прослушал на планёрке? Не напрягайся, смотри, убираю одну руку за спину, как просил.
– Тогда вытяни их вперёд, – Говард достал наручники и сделал шаг к Джереми так, чтобы надеть их на него, но при этом быть на максимально возможной дистанции.
– Эй, а гранату мне принёс или хотя бы заточку, как договаривались? – когда Говард излишне сильно стянул ему руки, подмигнув, громким шёпотом спросил Джереми и бросил многозначительный взгляд на охранников. К его разочарованию, никто шутки не оценил.
– Иди за мной. Не советую шутить. Твоё положение не самое лучшее…
– И ты правда веришь, что пара шуток над тобой мне его испортит? Ты переоцениваешь себя, утка Говард.
Сток побледнел и сжал кулаки, но в это же мгновение повернулся к выходу, не ответив ни слова. Джереми ничего не оставалось, кроме как, хромая и чувствуя с каждым шагом резкую боль от незаживших ран в плече и ноге, последовать за ним. А в голове пульсировала глупая мысль о том, что, быть может, лучше остаться в этой камере – просто закрыть эту железную дверь и сидеть здесь до конца жизни запертым, но живым.
Пройдя по тусклым серым коридорам, наконец они зашли в одну из комнат, напоминавшую допросную. Обычные стол и два стула, ничего больше. Джереми сразу же обратил внимание на две камеры, висевшие на противоположных стенах. Что ж, существовала возможность, что за его допросом будут наблюдать, и, быть может, это не позволит перейти на физические пытки. Джереми удивился такой мысли, но, с другой стороны, он ведь знал, какими методами на самом деле пользуются люди из его сферы, несмотря на кипы международных законов и внешний лоск цивилизованного общества в целом. Кто мешает применить те же самые методы к своему, подозреваемому в предательстве? Да и Говарда Джереми на самом деле не знал, быть может, его звали на самом деле и не Говардом. Как не имел понятия и о том, чем именно занимается эта штабная крыса. Что, если в его юрисдикции именно допросы с особым пристрастием?
Но дверь допросной вновь открылась, и в комнату вошёл собственной персоной Гордон, начальник их подразделения. Фамилию его никто не знал, да и имя – в этом случае Джереми был на все сто процентов уверен – он использовал ненастоящее. О его возрасте сотрудники могли лишь гадать, но выглядел Гордон в районе шестого десятка прожитых лет. Одетый в простую рубашку с коротким рукавом и серые брюки, в очках с круглой оправой, он больше походил на дедушку, направляющегося в гости к внукам, чем на начальника подразделения по шпионажу.
Гордон коротко поприветствовал Джереми, после чего попросил Стока оставить их наедине. Когда дверь за тем закрылась, начался завуалированный допрос.
– Итак, Джереми, как ты понимаешь, наш разговор необходим. Разумеется, у меня есть данные по тому, что ты сказал в первый день, когда тебя вернули, но всё же протокол есть протокол.
Гордон говорил так, будто оправдывался за необходимость допроса, даже его глаза были будто полны сочувствия. Но Джереми было уже не так просто обмануть. Он прекрасно понимал, что всё это игра. Игра, в которой он лишь маленькая подопытная мышка, которая чуть не так пикнет – и сразу же отправится на электрический стул.
– Дело столь резонансное, что выходит за пределы нашего подразделения. Далеко за. И все хотят знать, что же произошло в Гданьске двадцать первого июня. Мы потеряли целую сеть после того, как тебя раскрыли. Годы работы насмарку. Я уж молчу про журналистов, которые теперь всячески копают под нас, суют нос куда не следует. И мы ничего не можем сделать, так как должны отсиживаться тихо, пока не уляжется вся эта шумиха! Так, Джереми, что произошло в тот день, двадцать первого июня?
Стоку Джереми начал бы рассказывать какую-нибудь ерунду, насмехаться и потешаться. Но с Гордоном не просто нельзя было шутить – невозможно. Ты видишь перед собой доброго дедушку, но всё внутри чует, что имеешь дело с самым настоящим волком в овечьей шкуре. Любое твоё действие, любой жест, слово, взгляд – он всё это замечает, всё анализирует. Будто сканирует тебя вдоль и поперёк. И даже насквозь.
– Ровно в полдень мой информатор должен был передать мне пакет документов. На Рыночной площади, по другую сторону от ратуши Главного города, под левой аркой зелёных ворот. Я был там уже за двадцать минут до обозначенного времени. Выпил кофе в одном из кафе на площади, прогулялся, делая вид, что фотографирую ратушу, потом набережную реки Мотлавы. Я не увидел ни одного человека, который вёл бы себя странно. Казалось, всё чисто и спокойно. Без двух минут я стоял на оговорённом месте, делал вид, что изучаю в телефоне карту и отзывы, думаю, куда направиться дальше. В двенадцать я увидел информатора, – Джереми изо всех сил старался рассказывать спокойным безучастным тоном, даже вспоминая тот момент, как она шла к нему, выделяясь из толпы красотой и изяществом, словно ангел среди людей. Он использовал всё своё умение, чтобы скрыть эмоции как можно глубже. – Информатор направлялся ко мне, как и договаривались, в полном одиночестве. Казалось, совсем немного – и миссия будет выполнена: он подойдёт ко мне, мы сделаем вид, что крепко обнимаемся, во время этого из-за его пояса я достану пакет документов, после чего мы пройдём через ворота и разойдёмся: я по набережной, информатор – по мосту.
Гордон молча слушал. Не задавал вопросов, не уточнял детали. Джереми понимал, что он и так всё знает. Как была обговорена встреча, как происходила, притом до самых мелких подробностей, и, разумеется, чем закончилась. Знал ли он о том определившем дальнейшие события выборе, что сделал Джереми?
– Всё шло по плану. Информатор приближался ко мне, как вдруг из толпы вынырнули трое. Они действовали слаженно. Один из них крикнул, чтобы информатор остановился. В этот момент мне поступил звонок от координатора. Я схватил телефон, продолжая краем глаза наблюдать за ситуацией. Координатор сообщил мне, что нас раскрыли и что я должен немедленно скрыться. В этот момент информатор сделал глупость – попытался скрыться, дёрнувшись по улице Поньчошников, уходящей от арки вправо вдоль набережной. Преследователи выхватили скрытые в полах рубашек пистолеты и открыли огонь. Пытаясь смешаться с толпой испугавшихся туристов, я попробовал уйти по направлению к мосту, но две пули остановили меня… Дальше были арест и череда допросов, пока меня не обменяли.
– Хорошо. Джереми, мог ли твой информатор выдать тебя?
Джереми вспомнил её всегда доверчивое и слегка детское лицо. Нежные прикосновения мягких рук, поцелуи и тихое дыхание около уха, иногда срывающееся на едва слышимые стоны, когда они встречались в очередном отеле поздней ночью. Затем перед глазами словно предстала фотография: она, уже ничком упавшая на мостовую, в пятне расползавшейся из ран крови. Теперь уже безжизненные серые глаза с испугом смотрят на него, на Джереми, сорвавшегося с места – но не к мосту, нет. К ней…
– Нет. Информатора убили прямо там, на месте. Думаю, выдавая нашу сеть, он бы поставил главное условие – сохранить ему жизнь.
– Случайная жертва?
– Не думаю, что им нужно, чтобы другие боялись раскрывать чужих шпионов. В чем смысл обещанных денег, если потом не сможешь их потратить?
– Есть ли у тебя предположения, кто же это мог быть? – Гордон не сводил глаз с Джереми и даже ни разу не моргнул.
– Если бы я мог хотя бы представить, кто это был, его имя вы услышали бы первым делом, как только вошли в этот кабинет. Хотя нет, даже не так – я бы неустанно повторял его, словно молитву, с тех пор, как меня вернули на родину.
– Что ж, Джереми, спасибо, что поделился со мной всей этой информацией. Если вдруг что придёт на ум – скажи охране, что тебе необходимо связаться со мной. Способы у них есть. Я постараюсь вытащить тебя отсюда, главное, помни, на чьей ты стороне.
Гордон по-отечески улыбнулся Джереми, после чего быстрым шагом покинул допросную. Разумеется, Джереми понимал, что именно Гордон и только он может вытащить его отсюда. Но для этого ему не нужно стараться. Как только он примет решение, что Джереми невиновен, – тот моментально же окажется на свободе. Но, видимо, это произойдёт не сегодня – если вообще когда-нибудь произойдёт.
Глава 4
Среда. 6 августа 2014 года
По выработанной с годами привычке Джереми проснулся с первыми лучами солнца. Висящие напротив кровати настенные часы с огромным круглым циферблатом и крупными чёрными стрелками показывали семь утра. Потянувшись, вернее, потянув левую руку и правую ногу – как-то несколько раз Джереми уже совершал эту ошибку, после которой от дикой боли в глазах темнело, а в горле застревал готовый вырваться наружу крик, – он встал с кровати и принялся разбирать небольшой рюкзак, который ночью кинул у её изголовья. По сути, в нём ничего не было, кроме пары запасных носков и футболок. Что ж, спасибо разведывательному управлению и за такую заботу. Конечно, Джереми искал в рюкзаке подслушивающие устройства, но либо их спрятали под тканью, либо там и в самом деле ничего не было. Во второй вариант Джереми не верил совсем. В любом случае он собирался выкидывать рюкзак вместе со всеми вложенными в него вещами. Но всё же свербевшее в нём любопытство не дало этого сделать вчерашним же вечером. Он должен был знать наверняка.
Осмотрев комнату, выделенную ему родителями на первом этаже, чтобы не пришлось подниматься и спускаться на костылях на второй, Джереми не нашёл никакого ножичка ни в шкафу-гардеробе, ни в тумбочке у кровати. В этот момент он пожалел, что всё же не решил ночевать в комнате на втором этаже, в которой жил с десяти лет, когда они переехали в этот специально построенный для их семьи новый дом. Ведь Джереми прекрасно помнил о подаренном отцом кортике, лежащем теперь в одном из ящичков письменного стола, за которым он изредка выполнял домашнее задание, предпочитая делать это, да и вообще писать, валяясь на кровати. Из-за чего его и без того довольно корявый и трудночитаемый почерк превращался в совершенно неразличимые каракули, за которые нередко он получал лёгкий, с поправкой на положение отца и его должность в городе, нагоняй.
