скачать книгу бесплатно
Синдром отсутствующего ёжика
Наталия Михайловна Терентьева
Жизнь Саши – одна большая любовь. Любовь к единственной дочери со странным именем Ия. «Имя из одних гласных – и в характере стержня не будет», – предупреждали Сашу. Героиня вспомнила эти слова, когда однажды Ийка просто ушла от матери. Ушла от бедности и проблем в новую красивую жизнь. Ушла за золотыми небесами со своего детского рисунка…
Наталия Михайловна Терентьева
Синдром отсутствующего ёжика
Роман
Часть первая
Твердь, за которую схватились мы,
Лишь в миг отчаянья казалась твердью…
Шеймас Хини
Глава 1
– Мам, ты занимаешься ерундой! – решительно заявила Ийка, выйдя на середину комнаты.
– Да? – рассеянно спросила я, уверенная, что она говорит о книжке, которую я взялась читать.
– Ты занимаешься ерундой! – настойчиво повторила Ийка, быстро взглянув на меня, и тут же отвела глаза. В это время солнечный луч скользнул по ее лицу, и я невольно залюбовалась дочкой. Нежное тонкое личико, светло-серые глаза, вся такая хрупкая, милая…
– Мам, ты не слушаешь меня?
– Слушаю, – улыбнулась я. – Почему ерундой, дочка?
Ийка нервно повела тонкими плечиками и ответила, не глядя на меня:
– Потому что тебе не платят за твою работу!
– Ийка… ты что это вдруг? – Я по-прежнему не очень понимала, к чему она клонит.
– Да, да, ерундой! – быстро и настойчиво продолжала дочка, боясь, что я ее собью с мысли. Похоже, она подготовилась к разговору. – А папа занимается делом, потому что он получает большие деньги.
– Папа… – Я вздохнула. – Давай лучше не говорить, откуда у папы такие деньги.
– Значит, папины деньги – плохие? – хмыкнула Ийка.
– Ийка!
– Мы же конфетки кушаем на эти деньги, ты всегда так сама говоришь. Не брала бы у него ничего!
Я отложила в сторону книгу и посмотрела на напряженно вытянувшуюся передо мной Ийку. – Иечка, сядь-ка, давай поговорим. Что ты так раскипятилась? Да, мне платят мало. Но моя работа очень важная, разве нет? Я лечу детишек…
– А ты знаешь, кто у них родители, у этих детишек? – перебила меня Ийка. – Шушера! Поэтому тебе ничего и не платят! Они никому не нужны, и их родители никому не нужны! Одним больше – одним меньше… Вот если бы ты лечила детей президента или министров, тебе бы платили…
– Малыш, все не так просто… – Я попыталась взять дочь за руку.
Она вырвала руку.
– Я ухожу, мам.
– Ну… хорошо… А куда ты идешь?
Ийка ответила, стараясь не встречаться со мной глазами:
– Я… совсем ухожу, мама. Я уже собрала вещи.
– Куда ты уходишь? Ты что? Подожди… Иечка… – Я присела на край дивана, чувствуя, как у меня сильно стукнуло и замерло сердце.
– К папе, жить. Ему нужна гувернантка для его младшего сына.
– И… что?
– И я буду гувернанткой! – Ийка все же постаралась гордо взглянуть на меня. – Папа будет платить мне приличные деньги! Больше, чем тебе платят в твоей поликлинике. В… пять раз больше!
– Подожди, пожалуйста… – Я пыталась найти хоть один довод, который услышит Ийка. – А как же школа?
– А! – Дочка презрительно пожала узкими плечиками. – Ну, буду ходить в школу… В другую, поближе… к моему новому дому. Утром мальчика в садик отведу, а после школы заберу…
– Ийка… Но как же ты можешь…
– Мам, не надо меня уговаривать, я все решила.
– Хорошо. – Ничего хорошего не было, но я постаралась взять себя в руки. Я увидела стоящие за Ийкиной спиной большой чемодан и сумку – значит, говорить надо о главном, а не о сантиментах. – А как ты будешь готовиться в институт?
– Я поступлю на платное. И буду учиться в том институте, в каком захочу. Папа так сказал. Все, мам, не останавливай меня.
Я понимала, несмотря на горячий стук в голове, что вообще-то могу встать поперек двери и сказать: «Не пущу!» Но что это решит? Если она так тщательно подготовилась и собралась…
– Иечка, – я снова взяла ее за руку, – зачем нам ссориться? Зачем уходить из дома, все ведь можно решить по-другому… Я просто не понимаю… – Я обняла дочь.
Ийка замерла на секунду и резко отстранилась от меня.
– А я не понимаю, мама, зачем жить в таких собачьих условиях, как я живу! У меня будет отдельная большая комната, с балконом, папа мне купит машину и оденет меня по-человечески.
– А ты по-собачьи одета, да, дочка?
– Да! В бабушкин самовяз одеваются только сироты! Мам, дай мне пройти, за мной приехал папа.
– У сирот нет бабушек, дочка…
Ийка обошла меня, по-прежнему стараясь не столкнуться со мной глазами, выволокла чемодан на площадку и, не захлопнув дверь, ушла.
Я села в прихожей. Часа два прошли незаметно. Ийка не виновата – виновата я… Это ведь я выбрала ее папу в отцы своему будущему ребенку, не послушалась родителей, как они меня ни отговаривали… Это я не досидела с ней даже до двух лет и побежала на работу, бросив маленькую Ийку на бабушку с дедушкой, которые любили ее и баловали как могли… Ну а я-то – разве я сама могла когда-нибудь сказать ей «нет» и выдержать ее слезы? Девочка бедная, девочка худенькая, растет без папы, папа-то есть, но ему совсем не нужна Ийка, и когда она ему звонит, папа говорит: «Зайчик, очень о тебе скучаю, но говорить сейчас не могу, позвоню завтра…» И маленькая Ийка садилась у телефона и ждала, глядя мимо меня огромными прозрачными глазами… А я – я не нашла слов, не сделала чего-то важного, не сумела стать и мамой и папой – ведь у кого-то получается, но не у меня…
Я встала с пола. Слезами горю не поможешь. Можно изреветься, но ни Ийкин папа, ни она сама решения своего не изменят, по крайней мере, в первый день торжества свободы и справедливости. Наконец-то папа дождался… Он когда-то меня предупреждал: «Ты очень пожалеешь, что так поступила!» Но я ни разу не пожалела, что родила Ийку, даже сегодня. И никогда не пожалею…
Я снова опустилась на пол. Плохо, что не надо идти на работу, – воскресенье. Пойти подежурить, что ли, на неотложку, просто так? Скажу: «Идите, девчонки, домой. Сегодня я – дежурная…» И престарелые девчонки – а именно они, семидесятипятилетние бедолаги, подрабатывают у нас на неотложных вызовах – побегут с радостью домой. Нет. Не пойду. Не хочу. Мне надо идти за Ийкой и возвращать ее. Только я не знаю, где живет ее папа. Он года четыре назад поменял квартиру, да так и не успел дать нам своего адреса и домашнего телефона.
Надо мной висела картинка, которую Ийка нарисовала лет в пять. Маленькая тоненькая девочка, вся нарисованная голубым карандашом, держит в одной руке разноцветные тюльпаны, а другой сжимает руку очень симпатичного существа – с красным лицом, длинными, длиннее волос, ресницами, с большими зелеными глазами, похожими на солнышки, и огромным улыбающимся ртом. «Это ты – мама! – сказала счастливая Ийка, даря мне в день рождения мой портрет. – Ничего, что я себя тоже нарисовала? Ты же всегда со мной, правда? Ты очень красивая… Румяная, видишь какая!» Прекрасный портрет, нарисованный от всей души, поэтому он уже десять лет висит у нас на стенке… Позже Ийка подписала его: «Мама с тюльпанами и со мной». А взрослея, Ийка стала рисовать только цветы – тонкие, хрупкие, на слабых стебельках, с полупрозрачными лепестками, часто похожие на волшебные хрустальные растения – диковинных расцветок, необычных форм…
Я не сразу поняла, что звонит телефон. Услышав голос подружки Ксюши, сердечной и сострадательной, я секунду помолчала, думая, как отвечать на ее искреннее: «Как дела?», и ответила:
– Хорошо.
В ответ Ксюша рассказала мне последние новости своей жизни, а я все смотрела на себя на Ийкином рисунке – румяную и с тюльпанами…
С Ийкиным отцом мы расстались, когда ей было четыре года. Она переживала поначалу очень, перестала спать днем, просыпалась ночью и потом никак не могла уснуть, бегала на любой звонок к телефону, первая хватала трубку и кричала: «Папа!» А когда он приезжал с ней повидаться, становилась сама не своя – то смеялась, то молчала, то изо всех сил пыталась понравиться ему – наряжалась, рассказывала истории без начала и конца. Потом наступил период, когда Ийка упорно пыталась выяснить у меня – хороший ли он, ее папа. Или плохой. Промежуточный вариант ее не устраивал, она его не понимала.
И я говорила – папа плохой. Потому что самой было так больно, что не было сил заниматься выстраиванием идеального фантома папы, специально для дочки. Некоторые психологи советуют именно так: надо взять и придумать этого человека, раз он оказался никудышным. Какая разница – какой он на самом деле. Важно, чтобы дочка знала – у нее тоже есть папа, хороший человек, он ее любит. Но жить вместе родителям оказалось не очень весело, и мы разошлись. Я так не сказала.
Сначала говорила, что папа – плохой, предатель. Потом стала говорить, что бывают и хуже – наш все-таки приезжает иногда и дает достаточно денег, не забывает про Иечку… Потом как-то попыталась сказать, что папа в общем-то неплохой человек. И услышала в ответ от семилетней Ийки:
– Ты – сама плохая!
– Почему, дочка?
– Потому что ты врешь и все время говоришь по-разному! А папа – хороший! Я тебе сказала, а ты теперь меня нашлепаешь!
– За что? Ийка…
– Папа так все время мне говорит. Что он хороший, просто он встретил очень красивую и добрую девушку, а ты злая и все врешь. А если я тебе скажу об этом, ты меня набьешь…
Пожалуй, это был самый смелый поступок моей Ийки за всю ее жизнь. Я навсегда запомнила, как она стояла передо мной, худенькая, бледная от страха, и молча ждала расплаты за свою смелость.
Может быть, живя со мной, она все эти годы любила не меня? Но почему? Я не уходила по вечерам в кино и рестораны, ночевала только дома и одна, я ни разу не ездила без нее отдыхать, и мне все это было в радость. Иногда мне казалось, что я раздражаю ее, как всегда раздражала ее папу, мы слишком разные. А они – похожие, одинаковые…
Я походила по опустевшей квартире, мимоходом замечая, какие вещи забрала Ийка. Да, она серьезно собралась в новую жизнь… Взяла даже детские ботиночки, первые свои ботиночки, в которых она топала неуверенными ножками по нашему двору в полтора года. Ботиночки стояли на полке среди других дорогих сердцу вещей. Странно, никогда не думала, что Ийка вообще обращала на них внимание. Это я иногда бываю сентиментальна… Еще она зачем-то взяла наш общий фотоаппарат, который мы всегда брали в поездки, на дачу… Я присела на край ее аккуратно собранного утром диванчика. Ну, как «зачем»! Взяла, чтобы фотографировать свою новую жизнь, красивую и благополучную.
Мне очень захотелось позвонить маме с папой, пожаловаться. Но было их жалко. Услышат мой убитый голос, представят себе свою маленькую Ийку где-то у чужих людей… Оба разволнуются, мама побежит мерить папе давление. Тот будет тайком пытаться звонить Ийке, еще больше расстроится, станет громко разговаривать и веселить маму, мой старенький терпеливый папа… И при этом будет сморкаться, а мама – капать ему сердечные капли и тоже вытирать глаза…
Я сделала побольше громкость телефона – вдруг позвонит Ийка, взяла пылесос, пропылесосила всю квартиру, диван, потом вымыла ванную комнату и натерла линолеум на кухне какой-то специальной ваксой, которая несколько лет пролежала у меня в хозяйственном шкафу. Возможно, у ваксы уже истек срок хранения, но от вида темно-оранжевой, густой, блестящей массы, почему-то пахнущей только что распиленной древесиной, у меня слегка поднялось настроение. И я даже решила зашить все, что порвалось, – Ийкины летние брюки, свою выходную кофточку, расползшуюся по швам после первой же стирки в стиральной машинке, но сразу исколола себе руки и решила с иголками пока повременить.
Ближе к ночи я набрала номер Ийкиного мобильного, но телефон оказался отключен. От беспомощности, от острого осознания какой-то невероятной несправедливости судьбы мне стало нехорошо, душно, и даже слез уже не было. Тогда я сварила крепкий отвар корня валерианы, черный, вонючий, и выпила его, стараясь не дышать. Потом включила компьютер и попыталась найти адрес Вадика, Ийкиного отца. С его редкой фамилией Хисейкин в Москве оказалось еще семь человек. Но все не Вадики. Мой бывший муж умудрился как-то и здесь зашифроваться. Адрес я не нашла.
Завтра с утра у меня прием. Я встану в семь утра в чистой, убранной квартире. Приду на работу. Четыре часа приема я точно не смогу ни о чем таком думать, потом схожу на вызовы и поеду… допустим, в Центральное справочное бюро. Есть какое-то место, где можно найти любого. Раньше, по крайней мере, было. Мы с подружкой в Ийкином возрасте как-то ездили узнавать, где живет артист Тараторкин, хотели подождать его у подъезда и узнать, женат ли он. Адреса нам не дали и очень пристыдили.
Я обязательно узнаю адрес Ийкиного отца и найду Ийку. Или пойду в милицию, в конце концов. Иначе я сойду с ума, не зная, где она. Если бы она ходила в школу… Но сейчас весенние каникулы, и придется дожидаться, пока начнется учеба. Поверить в то, что Ийка бросит свою школу, я не могла. Она с таким трудом привыкает ко всему новому…
Перед сном я взялась смотреть альбомы с фотографиями, и совершенно напрасно. Я получаюсь на фотографиях плохо, у меня всегда какой-то глупый напряженный вид, с неуверенной улыбкой, как будто я жду, что кто-то скажет: «Ты же такая страшная, зачем тебе сниматься?» Все альбомы у нас заполнены фотокарточками красавицы Ийки – с младенчества до сегодняшнего дня. Я сама ее снимаю, теперь уже хорошей зеркальной камерой, которую мне подарили родители на четырнадцатилетие дочери. Той самой камерой, которую Ийка взяла в новую жизнь. Ийка хороша в любой одежде, в любом виде. На фотографиях видно, какая она нежная, хрупкая, как ее легко обидеть и обмануть, несмотря на ее врожденную склонность прятаться в похожей на приятную правду лжи…
Насмотревшись фотографий, перебрав в памяти наши поездки, разные праздники и события нашей жизни, казавшейся мне до сегодняшнего дня такой гармоничной, упорядоченной, я не смогла уснуть часов до пяти. А как только уснула, зазвонил будильник в телефоне и сообщил:
– Семь часов одна минута.
Из глубокого сна я не сразу вспомнила, что вчера произошло, и по привычке посмотрела на диван у окна, на котором спала Ийка… У нас на самом-то деле есть и вторая комната, очень маленькая. В ней встроена кладовка – уютная, удобная темная комнатка. Когда-то Ийка, играя, заперлась в кладовке и не смогла выйти. И потом она даже и слышать не хотела, чтобы остаться в той комнате одной, а тем более в ней спать. Она боялась лечь спать в своей кровати, а проснуться – в темной запертой кладовке…
Постепенно в пустовавшую комнату стали переезжать не очень нужные громоздкие вещи. Сейчас в ней, в частности, стоят огромный шкаф и два пианино. На одном когда-то пыталась учиться музыке Ийка, а второе вот уже лет пять просит не выбрасывать моя подружка Соня. Она его заберет, когда поймет, где же ее дом – где пьет первый муж, или там, где дерется второй, или в ее собственной хорошей квартире, где очень не хватает пианино, но никак не найдется для него подходящего места…
Если бы я знала, что Ийка моя вовсе не счастлива и хочет иметь свою комнату, свое окно, свою дверь, которую можно закрыть, отгородившись от всего мира, от меня, в частности…
Я заставила себя сразу встать, хотя больше всего мне хотелось в тот момент громко-громко закричать, так громко, чтобы она услышала меня в своей новой большой светлой комнате и хотя бы включила телефон.
Глава 2
При такой температуре даже пустота замерзает и становится хрупкой, как стекло.
Сергей Седов. Сказки несовершенного времени
– Александра Витальевна, еще вызов, возьми вот! – окликнула меня регистраторша, когда я уже собралась выходить.
– Спасибо, Семеновна, – вздохнула я, взяв у замотанной в три платка Зинаиды Семеновны листочек с адресом. – Это тридцать второй, кажется…
– Ну, Сашуня, что делать, грипп! Ему, вишь – что морозит, что не морозит – время пришло, и он косит без разбору. У тебя на голове-то что есть? Минус шестнадцать на улице, и, говорят, еще холоднее будет к вечеру… Весна! – невесело засмеялась Семеновна.
– Есть, капюшон…
Я посмотрела на адрес, чтобы понять, в начале или в конце обхода мне туда бежать. На нашей единственной машине сегодня поехала шестидесятивосьмилетняя Надежда Ивановна. Слава богу, что у нее есть силы хотя бы на машине объехать десять-пятнадцать адресов. Половина из них будет моими, если она перестанет работать. А у меня и так участок, как у «молодой», в два раза больше нормы.
Адрес, написанный на листочке, был незнакомый. Наверно, новостройка. Я решила оставить его напоследок, потому что оттуда мне удобно будет ехать домой. По привычке я спешила домой. А что, собственно, мне там делать, если Ийка теперь… Мне не домой, а в справочное бюро надо спешить, так я, кажется, решила вчера – ничего лучше не придумала… Так, стоп. Вот плакать уж точно на таком морозе не надо. Я же именно так всегда говорила дочке: «Не плачь на морозе, дойди до подъезда, там и плачь». И она смеялась, маленькая, и пыталась удержать ручками уже набежавшие слезки…
Я достала платок, как следует поплакала, высморкалась, увидела, как смотрит на меня девушка в куртке, очень похожей на Ийкину Как же Ийка хотела эту куртку, короткую, бесполезную, безумно дорогую… Я еще поплакала, отвернувшись от вопросительного, чуть насмешливого взгляда модной и молодой девушки. Поплакала, понимая всю вредность и бесполезность этого занятия и удивляясь сама себе. Я вообще-то часто кажусь себе неким механическим существом, с мощными природными аккумуляторами, вполне жизнерадостным и быстро приходящим в себя после всяческих передряг. А может, у меня их просто пока и не было, настоящих передряг? Назвать стародавний развод с Хисейкиным и последующую борьбу с бедностью подвигом – значило бы записать ровно половину женского населения страны в героини.
Я открыла сумку, чтобы убрать мокрый платок, и наткнулась взглядом на маленькую записную книжку, которую Ийка подарила мне в прошлом году на Новый год. На первой страничке ее легким почерком с завиточками было написано: «Мам, я тебя люблю». Я выбросила платок в урну и захлопнула сумку.
И я тебя люблю, Ийка, и не люблю себя, потому что если бы я была другой, ты бы не ушла в пятнадцать лет работать гувернанткой к своему папе. А просто так папа бы тебя никогда не взял. Если бы я была другой, то ты бы не заглядывалась на чужие красивые машины, на чьи-то прекрасные дачи, похожие на горделивые маленькие замки. Если бы я сумела воспитать тебя так, чтобы тебе было все равно – в какой шубе ходить, в кроличьей или в стриженой норке, ты бы не рвалась туда, где все блестит, ароматно пахнет, мчится со скоростью сто сорок километров в час… Наш-то старый «жигуленок», пока еще ездил, уже на семидесяти километрах начинал дрожать и сильно уходить влево.
Если бы я была совсем другой и умела зарабатывать деньги…
Остановись, сказала я сама себе. «Если бы» еще хуже, чем «авось», его ближайшая, самая подленькая родственница. Вот есть день, новый день, и проживи его по-другому, если сможешь. Иди и зарабатывай деньги. Пожалуйста, через дорогу – платная поликлиника. Уж наверняка там врач зарабатывает больше. Врачом не возьмут – медсестрой поработаешь. Все равно денег будет больше, чем на участке в районной поликлинике, в которой стоят батареи и унитазы шестьдесят второго года выпуска, и большие, до потолка окна на холодный период в некоторых кабинетах занавешивают двумя старыми одеялами, сшитыми посередине. Уходи оттуда – в чистые сверкающие кабинеты и коридоры, обработанные не хлоркой, а импортными антисептиками с синтетическим запахом цветов. Или не ной.
И потом – человек создан так, чтобы любить все красивое. Ничего нет позорного в том, что мне самой тоже нравятся красивые вещи, дома… Я же не бросаю ради этого профессию или детей! Взглянула, удивилась, вздохнула и забыла. И я никогда не чувствовала себя ущемленной, не имея всего этого. Но это я, а Ийка…
Я села в подошедший троллейбус и достала телефон, чтобы попробовать позвонить Ийке, ведь никто не запрещал мне звонить ей. Можно даже в гости ее пригласить, приготовить что-нибудь вкусное. Наверно, это совсем не педагогично, но какая уж теперь педагогика! Все, что не получилось, уже не получится. Теперь можно только дружить или не дружить с собственной дочерью, которая так резко решила повзрослеть. Американцы бы, наверно, не поняли моих слез. Ну, решил ребенок поработать – пусть работает…
Я набрала номер ее мобильного. И с радостью услышала сигнал. Это уже лучше, чем вчера.
– Да, мам, – Ийка ответила бодро и даже весело.
– Привет, малыш! Как ты?
– Я – прекрасно, мам.
– Ты… ела сегодня?
