скачать книгу бесплатно
– В связи с чрезвычайной ситуацией все звонки переводятся на колл-центр Северо-Стрелецкого штаба эвакуации.
Прозвучал гудок. Щелкнуло и зашипело.
– Вы позвонили в единый колл-центр Северо-Стрелецкого штаба эвакуации, – сообщил другой голос, более молодой и теплый. – Нажмите на клавиатуре в режиме тонального набора цифру «1», если у вас есть вопросы о дате и времени отбытия. Нажмите «2», если вам требуется оказание скорой медицинской помощи. Нажмите «3», если потерялся кто-то из ваших близких. Нажмите «4», чтобы вас соединили с оператором.
Вера после некоторых сомнений ткнула «2».
– В настоящее время все операторы заняты. Оставайтесь на линии. Вы… 41 в очереди. Ориентировочное время ожидания составит… 23 минуты.
Заиграла классическая музыка. Вера осознала, что в эту самую минуту сорок человек звонит в скорую помощь и почувствовала холодок страха. Казалось, что-то темное, зловещее надвигается извне, но Вера не стала ждать – упрямо сбросила вызов и снова набрала номер службы спасения. На этот раз в ход пошла цифра «1».
Потянулись гудки.
– Йоу, Евгений, – раздалось неожиданно в трубке. – Че по чем? Год рождения и фамилия.
– Я… – Вера растерялась и на всякий случай проверила номер.
– Аллоэ? – снова подал голос «Евгений».
– Я в скорую звонила, да-да. Я не о себе, тут человек, ну, умер. Я пульс не…
– А погромче?
– Человек умер!
– Прикрой микрофон от ветра.
– Умер! Дух испустил!
– Че испустил?
Вера не выдержала:
– Окочурился! Скапустился! Отдал Богу душу. Сыграл в ящик. Отправился в тридесятое царство. Врезал дуба. Приказал дол…
В трубке тяжело вздохнули и сказали "Ох еперный".
– Так что?
– Год, цыпа…
Она глубоко вдохнула и не ответила на "цыпу".
– Я не знаю, какого он года. Лет сорок. Пятьдесят. Не знаю.
– Твой год, цыпа.
– Ка… Какое это имеет отношение? На Северном пляже у волноотбойной стены лежит мужчина, просто заберите его и, – Вера замялась, – ну, сделайте, что-нибудь, да-да.
– А теперь могу я услышать год твоего рождения?
– Восемьдесят седьмой, блин, Воронцова!
Вера сердито посмотрела на телефон.
– Воронцова Вера Павловна, – из динамика послышалось клавиатурное крещендо, – есть. Уезжаешь на пароме, 5-го в 17:30, 3 причал, не проспи, цыпа. При посадке на паром при себе иметь доку…
– Бла-бла-бла. Вы заберете жмурика?
Некоторое время в трубке царило молчание.
– Это твоя родня испустила… ммм, умерла?
– Нет, какой-то мужик. Вчера он танцевал, – не к месту добавила Вера.
– Тогда оставь.
Она растерялась и спросила едва слышно:
– Что? Господи, вы его заберете?
– Цыпа, ты новости смотрела?
– Это что, социологический опрос?! Где вас так разговаривать учили вообще?
Евгений немного помолчал.
– Волонтеров не учат, – сухо и раздраженно сказал он. – Они сами вызываются и делают так, чтобы учёные цыпочки не попали в беду. Уж извини, если говорю не так, как тебе нравится, но по-другому не умею.
Вера смутилась.
– 5-го в 17:30, – повторил Евгений. – Третий причал. Паспорт, полис.
– Да отстаньте вы со своим…
Но Евгений уже отключился, и звучали гудки.
Вера в раздражении уставилась на сотовый, на мертвеца. До чего же опрятно выглядел мужчина: белая рубашка, красно-синий галстук, коричневые брюки, туфли, носки. В стороне грязным сугробом лежали вязаный свитер и пиджак – того же кофейно-клетчатого окраса. Одежда мужчине удивительно шла, будто ее шили на заказ.
Вера не понимала, что случилось с веселым незнакомцем. Приступ? Инсульт? Слишком много выпил?
Впрочем, какая разница.
– Мои глубочайшие извинения, – Вера показала левой рукой на правую. – Ну не мне же, в самом деле…
Вера в нерешительности пошла к лестнице и оглянулась только на втором пролете – где в нише волноотбойной стены приютилась скамейка. Почему мужчина сел на песок? Вера решила, что он спускался с набережной, откуда не заметил лавку. Да и наверняка окосел от выпивки.
– Не ваше это дело, Вера Павловна, да-да.
***
Вера сидела на кровати прямо в одежде. Она начала снимать шарф, да так и забыла, начала снимать рюкзак и опять забыла – все потому, что включила телевизор. Там по всем каналам крутили одно и то же: причал с птичьего полета, со стороны города, с паромов. Снова и снова наезжали скорые, полиция, кто-то рыдал. Мелькали тела, размытые пикселями; кровь в темно-бордовых лужах.
"… давки на шестом причале погибло сорок семь и тяжело пострадали сто девять человек… благодаря оперативному руководству главврача 4 горбольницы Германа Миновича Неизвестного удалось свести число жертв до минимума… Главным управлением МЧС России по Архангельской области принято решение о введении в Северо-Стрелецке режима чрезвычайного положения с 10:00…"
Вере стало дурно. Она побрела на кухню и заварила чай, но уже через минуту о нем забыла: представила день пятого октября, когда потянется очередь на последний паром. Что случится там?
Мысли то и дело возвращались к Герману, который проявил себя в такой непростой ситуации, и Вера почувствовала неподдельную гордость. Воскресила в уме его лицо, которое за последнее время слегка подернулось рябью и размылось. Выглядел Герман лет на сорок: подтянутый мужчина с уверенными чертами. На лбу и в углах губ наметились морщины, смотрел он пристально, холодно, с прищуром. В минуты радости на щеках проступали ямочки, но глаза не улыбались никогда – точно у фокусника, который отвлекал зрителя, пока проворачивал трюк. Вера годами размышляла, что за трюк Герман проворачивал с ней, но так и не поняла.
Она закурила, улыбнулась воспоминаниям – вот, вот оно! Будто секунду назад Герман входил в ее больничную палату и предлагал операцию! – и не выдержала, позвонила.
– Говори.
Округло и сухо, будто Герман не дышал ей в лицо горячим воздухом и не вдавливал ее тело своим в потные простыни.
– Ты заходил?
Вера снова против воли улыбнулась, но тут же уголки губ потянуло вниз – в динамике раздалось бесцветное "нет".
– Не заходил? Ну ты чего?
Ее обдало холодом, вспомнились слова старика-соседа. Если не Герман, то?.. Кто?
– Я не помню, где ты живешь, – Герман помолчал. – Что с рукой? Ты делала физиотерапию?
Вера ничего не понимала. Она бездумно подняла "насадку" и с трудом, со скрипом натянутой перчатки сжала чужие пальцы.
– Вера?
Мужчина лет сорока искал ее. Мужчина лет сорока.
– Вера?!
– Физиотерапия? Я… да, мне надо бежать, да-да. Я рада была слышать твой голос.
Вера зажмурилась и сбросила вызов.
Да, Герман пришивал эту руку – все нервы, сосуды и связки, – но иногда казалось, что судьба трансплантата волнует его больше, чем судьба хозяйки. А кем бы он стал без Веры, без ее изуродованного тела? Никому не известным докторишкой из никому не известного городка. Ни интервью по CNN, ни оборудования, ни поста главврача – ни-че-го. Мелкая серая жизнь.
В который раз вспомнилось, что тогда, в больнице, Вера и не думала ложиться на операцию. Хотелось увидеть снова Германа, не больше, а он пришел бы только, если бы она согласилась. Ну и – да, да! – она, конечно, согласилась. Совершила детскую глупость, поддалась на обаяние, на ледяной германовский магнетизм, и теперь цена этой "детской" глупости мертвым грузом висела на правом плече.
Вера повела им, отгоняя раздражение. Кто же искал ее? Ноги будто сами потянули Веру к соседской двери.
– Как выглядел тот мужчина? Когда он был?
Длиннющий, белый как смерть, рыжий. Приходил около восьми-девяти, когда Вера еще гуляла.
У нее заколотилось сердце.
– Коричневые штаны, белая рубашка, красно-синий галстук?
Увы, она не ошибалась.
***
Соленый влажный ветер взбивал волны и песок в грязную пену. На пляж надвигался с приливом властный, монотонный гул – разрастался, разбегался по берегу и с утроенной силой вышибал эхо из волноотбойной стены.
Вокруг тела бродили взъерошенные чайки и плаксиво выкрикивали. Вера изучала худое треугольное лицо мертвеца – кожа бледная, голубоватая – и ничего не чувствовала. Она его не знала: ни тонкого носа, ни близко посаженных карих глаз. И гладко выбритый подбородок, и перевернутые груши ушей – все было незнакомо.
Вера поборола брезгливость и левой рукой обыскала труп. Ноль документов, ноль денег, узкая металлическую расческа, спички и "ТАТ" билет на две поездки. Будто у мертвеца в карманах пировало воронье и растащило самое ценное по гнездам.
– Да кто же ты?
Из пиджака Вера вытащила сигареты "Somerton", таблетки "Новодигал", жвачку "Juicy Fruit" и еще один билет (его купили в 6:10 утра) – на электропоезд от центрального вокзала до станции "Северная сортировочная". Километрах в полутора от дома Веры.
Торговый представитель или сектант? Она пожала плечами и в замешательстве осмотрела берег, набережную. Прохожих видно не было.
Вера собралась с духом и неловко, одной рукой, попыталась сдвинуть тело. Ничего не получилось, мертвец будто врос в песок. Вера потянула изо всех сил – и снова безуспешно.
От напряжения стало жарко. Вера в который раз оглянулась в поисках помощи, вздохнула и ухватилась за одежду трупа и правой, и левой рукой.
– Блин. Блин!
Чужие пальцы бессильно соскользнули с ткани, и Вера шлепнулась на песок. Отчаяние и раздражение кислотой хлынули в грудь.
– Да пошли вы все!
Вера резко встала и пошла к своему дому. Там она разблокировала "шкоду" со значком инвалида, настелила на заднее сиденье газеты и поехала обратно к пешеходной набережной. Достала из багажника тросик, прицепила его сзади к машине и размотала. Все – левой рукой. Свободный конец троса Вера протянула к мертвецу и обвязала вокруг его ног.
– Извините. Как говорится, чем богаты, тем и…
Вера поднялась на набережную, залезла в "шкоду". Включила зажигание. Мотор загудел, автомобиль покатил вперед, и в зеркале заднего вида стало видно, как натягивается и дрожит трос. За ним медленно, словно какой-то червь, выползало на променад окоченевшее, грузное, зловещее тело.
***
Улицы затопил гнилой листопад, сонно посвистывал ветер. Шестая и первая больницы не работали, так что Вера против желания ехала к Герману. Иногда она посматривала в зеркало заднего вида, словно труп мог выпасть, но он только подрагивал на неровностях дороги. При этом голова мужчины странно наклонилась, и Вере нестерпимо хотелось самой хрустнуть шеей – потому что живой человек ТАК не смог бы лежать.
Навстречу побежала бесконечная улица кафе – вся в погасшей лапше из неоновых трубок, – юркнула в сторону и пропала. Дома опустились ниже уровня дороги, и открылись пустыри вокруг четвертой больницы. Веру пробрал озноб, на языке возник неприятный металлический привкус: от шлагбаума тянулись ряды мертвецов – под грязными, в кровавых пятнах, простынками. Злой ветер дергал и надувал их жуткими волдырями, а промеж этих волдырей ходили врачи. Поодаль тарахтел "КАМАЗ" с брезентовым кузовом, в который, как мешки с песком, закидывали проверенные тела.
«Скорые» до сих пор доставляли пострадавших с причала, и дальше вестибюля больницы не пускали. Левая стена (стена тщеславия, как мысленно обозвала ее Вера) пестрела наградами Германа и его фото с пациентами. Среди них Вера нашла себя: бледную, непричесанную, с неприкрытыми шрамами на шее и ключицах. Она смотрит на Германа, а тот, как обычно, в космос или внутрь себя. Надпись на золотой табличке была под стать: «Пациентка Г.М. Неизвестного после первой в мире операции по пересадке руки».
Постовая медсестра не без раздражения выслушала Веру и перенаправила тело в городской крематорий.
– Сейчас всех сжигают, моргам запретили принимать тела. Ну, или оставьте у ворот, там отвезут, как проверят.
– А опознание? Или что вы там, блин, делаете? Родственникам сообщить?
– В кре-ма-то-рий, – как для глупой повторила медсестра.
