скачать книгу бесплатно
Но около семи вечера стукнула дверь и в «приемный покой» первым почти вбежал Давыдов. Глаза его горели и весь вид был такой, будто он вот только что видел Аллу Пугачеву.
– Товарищ капитан… – зашептал он. – Таких мужичков взяли сейчас возле кафе на базаре – это просто класс! Двое – так, а вот один – полные карманы. Оформляйте!
Котенко кивнул с видом «Это ты, салага, меня учить будешь?!», и приготовился к обычному спектаклю. В помещение ввели троих мужиков. Котенко сразу понял, у кого из них по выражению Давыдова «полны карманы» – вон он, в дубленке, с уложенной волосок к волоску прической. Мужики и правда были хмельные – не так, чтобы очень, но и не таких устраивали на протрезвление.
Зощенко, Кутузов и Ураганов оглядывались. Зощенко с тоской чувствовал, что все идет наперекосяк. «Потеряют ведь, Лиде (так звали жену) никогда и в голову не придет, что я в трезвяке… – думал он. – Да еще и подарки растащут…» – Зощенко слышал много нехороших историй про трезвяки.
Оставалось надеяться только, что Ураганов как-то уладит дело с дежурным. Но при взгляде на дежурного Зощенко почувствовал сомнение.
Следом за ними зашел второй милиционер (тот самый, на которого налетел Кутузов), и водитель явно предпенсионного возраста. Они начали отряхивать шапки и сапоги от снега, полезли греться к батарее.
Оформление шло своим чередом. Котенко выспрашивал фамилию-имя-отчество, приказывал выложить все из карманов на стол, перекладывал все это по пронумерованным ящичкам и прикреплял к документам номерки, чтобы потом разобраться, где чье добро. Зощенко, глядя на эту бюрократию, начал уже надеяться, что пронесет – и подарки не потырят, и денег всех не отберут – ну, может, часть. «Да и ладно»…
– решил он, и тут же, поймав себя на этой мысли, подумал язвительно: «Эх ты, боевой офицер»… С другой стороны – а что было делать?
Тут очередь дошла до него. Котенко не поднимал головы. Зощенко решил держаться на грани – не лебезить, но и не качать права. Правда и сам не знал, получится ли это.
– Товарищ капитан, мы же трезвые все…
– сказал Зощенко. Котенко поднял на него глаза.
Глаза были как из бронестекла. Зощенко затосковал. На армейской службе всю психологию заменяют приказы и взыскания. Договариваться Зощенко не умел совершенно.
– Товарищ капитан… – высунулся сбоку Ураганов, – мы афганцы, участники, понимаете? Не виделись с училища, с летного. Да тут еще и дата – позавчера было 15 лет вводу войск в Афганистан. Ну был бы я пьяный – разве я запомнил это все?
Ураганов засмеялся, но так вышло, что засмеялся только он один. Ураганов понял, что все идет как-то не так. Он готов был уже прибегнуть к обычному своему оружию – к деньгам, не подводившим его до сих пор никогда. Но понимал, что при всех менты не возьмут.
– Товарищ капитан, а мы могли бы наедине перекинуться парой слов? – просительно заговорил он. Однако Котенко на него так и не посмотрел.
– Трезвые… Трезвые… – проговорил он. – А вот нам сейчас медицина авторитетно скажет. Нина Федоровна!
– А?! Что?! – на крик из двери с надписью «Медсестра» с наигранной веселостью и всегда-на-все-готовностью высунулась Нина Федоровна Уткина, медсестра вытрезвителя, дама лет сорока, от взгляда на которую у Зощенко сразу заныло в душе. Высокая и – по фигуре видно – когда-то стройная, она в молодости была очень даже ничего и явно не могла этого забыть. При своем возрасте она все играла в юную девчушку. Халат, обтягивавший массивное тело, был расстегнут и сверху и снизу больше нужного. Двигалась едва ли не вприпрыжку, что при ее массе выглядело как минимум странно. Зощенко много видел таких по гарнизонам.
– Ох, Константин Павлович, – начала она от двери. – Я прям от вашего голоса вздрогнула! Мы-то с подружками еще вчера начали старый год провожать, да всю ночь, да не одни…
При словах «да не одни» она деланно сконфузилась, давая понять, что ночь была такая бурная, такая… вы же понимаете… Та часть очереди, которая была потрезвее, смотрела на нее круглыми от удивления глазами. Котенко и остальные из персонала даже не заметили ее слов – привыкли.
– Вот, Нина Федоровна, – сказал Котенко скучающим голосом, – граждане считают, что они трезвые…
– А у нас все считают, что они трезвые! – хохотнула Уткина. Тут она мазнула взглядом всех троих – Зощенко, Ураганова и Кутузова. Сразу заприметила и укладку, и дубленку Ураганова, но тут же с тоской подумала, что надо быть скромнее в желаниях, этот-то наверняка уже захомутан. Усы Зощенко и его синие глаза кольнули ее сердце. «Мой тип!» – подумала Уткина, хотя ее типом были все мужчины – все зависело от ситуации, от выпивки и закуски.
– Так… Присядьте пять раз и потом пройдите десять шагов туда и обратно… – велела она Зощенко.
«Только-то?» – обрадовался внутренне Зощенко и начала приседать. При этом он наполнялся какой-то несвойственной ему веселостью, решив, что это все так, для проформы, начинал играть, хоть и не хотел.
– А идти-то как, строевым?! – спросил он.
– Да как хотите… – скучающе ответил Котенко.
Зощенко хмыкнул в усы, подмигнул Кутузову, и пошел, чеканя шаг, как когда-то в курсантской молодости ходил по квадратам на плацу. На повороте его малость занесло – но и то, сколько лет не ходил, да и пол был явно чем-то натерт – в общем, он считал, что все вышло отлично.
– Ну вот видите, – все так же скучающе сказал ему капитан за столом, – вы же на ногах не держитесь…
– Да как же это не держусь?! – поразился Зощенко. – Там у вас просто скользко.
– Ага, скользко! – хохотнула Уткина. – Ты, мой сладенький, пьян в зюзю!
От этого всего – от «сладенького», от «зюзи» – Зощенко просто онемел. А тут еще Уткина вдруг подошла к нему и погладила по щеке, глядя на него эдаким томным киношным взглядом! Зощенко от прикосновения дернулся. А Уткина, отойдя, громче нужного проговорила:
– Я его глажу, а у него не встает! Явно пьян, товарищ капитан!
У всех в очереди опять округлились глаза, только милиционеры (разве что за исключением деда-водителя) покатились от хохота, хоть и привыкли давно к уткинским штукам.
– Вот и экспертиза! – сказал Котенко, смеясь. Потом посерьезнел и глянул на летчиков:
– Ну что, граждане, оформляемся? Раньше сядешь – раньше выйдешь. Вытрезвитель – учреждение гуманное, чтобы вы на морозе не уснули, в сугробе не замерзли. Поспите тут у нас и домой придете как огурцы. Это при старом режиме сообщали на работу и там вас могли лишить премии. А нынче – перестройка, работы ни у кого нет, премий не дают, сообщать некуда, так что от вытрезвителя никаких проблем, одна польза!
При словах «одна польза» молодые менты у батареи как-то странно, о своем, засмеялись. Зощенко это не понравилось, но, как он понял, деваться было некуда. Он оглянулся на товарищей. Кутузов молчал, только желваки катались. Ураганов погрустнел и даже как-то осунулся (он к тому же не мог понять – неужели его деньги здесь никому не нужны?!). «Да хрен с ними, давай переночуем», – прошептал другу Ураганов.
Зощенко мотнул головой – ладно, сдаемся! Он положил на стол перед дежурным пакет (Котенко мельком взглянул и понял, что ничего путного там нет – модель самолета надо еще клеить, халат его жене явно будет маловат, а кукла недорогая – за такую все его бабы его запилят). Зощенко выложил документы, остатки денег. Котенко все записывал и Зощенко успокоился: «Отдадут». Тут Ураганов, не терявший надежды на силу денег, зашел сбоку к Котенко и, наклонясь, зашептал в самое ухо: «Товарищ капитан, мы летчики, вот товарищи мои ветераны Афганистана, а позавчера, 27 декабря, было 15 лет, как война началась. Выпили за погибших братишек – сами понимаете». Но Давыдов, увидев это, дернулся так, будто на Котенко кто-то кинулся с ножом, и закричал:
– А ну-ка, ты, в дубленке – на место!
Котенко оглянулся на Давыдова, всем видом говоря: «Не дергайся, не отпущу, не дурак».
Ураганов загрустил совсем, и вместе со всеми стал сдавать документы. Деньги у него оказались во всех карманах – когда менты доставали их, Ураганов – Зощенко это видел – уже и сам удивлялся, откуда они все берутся и берутся. Удивлялись и менты. Зощенко при этом видел, что у молодых ментов глаза просто горят. Да и медсестра давала у стола круг за кругом. Это не понравилось Зощенко.
– Летчик, ты кольцо-то снимай… – вдруг сказал ему сержант.
– Чего вдруг? – спросил Зощенко.
– Положено… – отвечал сержант. – Некоторые умельцы кольцом себе вены вскрывают.
– Вот мне заняться больше нечем… – ответил Зощенко, еще думая, что все это не всерьез.
– Снимай-снимай… – сказал Давыдов. Вышло это у него с угрозой, и Зощенко, которого вся эта ситуация уже измотала, вдруг разозлился: какой-то сопляк ему, боевому офицеру, угрожает?!
– Слушай, сынок… – сказал Зощенко. – Я это кольцо в день свадьбы надел и с тех пор не снимал ни разу. И сейчас снимать не собираюсь.
– Ну-ну… – сказал Давыдов, улыбаясь. – Не снимешь?
От этого перехода на «ты» Зощенко вдруг рассвирепел.
– Не сниму! – ответил он, глядя на Давыдова исподлобья.
Давыдов вдруг мгновенно бросился к нему, схватил за руку и заломил.
– Ты чего, сука?! – простонал Зощенко.
– Товарищ капитан, запишите – оскорбление сотрудника при исполнении… – со смешком сказал Давыдов.
«Щас я тебя оскорблю!» – вдруг подумал Зощенко. Еще в курсантские времена их учили высвобождаться от этого захвата. Зощенко всей массой тела бросился вперед и Давыдов, не ожидавший этого, потерял его руку. Второй молодой мент заржал.
– Чего ржешь, Карташов?! – крикнул ему Давыдов так зло, что тот поперхнулся своим смехом и замолчал.
Зощенко, перевернувшись, встал. Давыдов смотрел на него нехорошо. Второй молодой мент, Карташов, отошел от стены. Котенко полез в стол и достал дубинку. Дед-водитель оставался у батареи. Уткина от своей двери смотрела на все это с горящим от возбуждения лицом, как на бой гладиаторов.
Ураганов вдруг крикнул:
– Гриша, да отдай ты им это кольцо, они же утром вернут!
Но никто уже и не предлагал снимать кольцо: с трех сторон Котенко, Давыдов и Карташов разом бросились на него, скрутили и придавили к полу.
– Марков! Марков! Снимай с него кольцо! – кричал Котенко. Дед нехотя подошел и стал стягивать кольцо с пальца. Зощенко пытался стряхнуть всю эту ораву с себя, но не получалось – тяжелые были менты.
Дед в конце концов стянул кольцо. Менты, пыхтя, слезли. Зощенко встал, отряхиваясь, и не глядя по сторонам.
– Так, этих – Котенко указал на Ураганова и Кутузова – в камеру, а этого – он указал на Зощенко – в карцер!
– Пошли, летчик-залетчик! – сказал Давыдов, толкая Зощенко в плечо.
Запирая за ним дверцу карцера, Давыдов вдруг сказал:
– А ты ничего! Хоть и в годах, а силен.
Зощенко от этого как-то мгновенно размяк.
– Был бы ты, сержант, один, да не при исполнении, фиг бы ты с меня кольцо снял… – сказал он с улыбкой, думая «Ну покувыркались, да и хрен с ним. Нормальные парни».
В карцере он попытался сесть сначала так, потом эдак, но ноги не вмещались никак, разве что если лежать, свернувшись даже не калачиком, а тугим рогаликом. «Вот ведь, – усмехаясь сам над собой и над всей этой ситуацией, подумал Зощенко. – Не помещаюсь»… В конце концов он как-то уселся, подогнув ноги, и постарался задремать.
Из «приемного покоя» слышались голоса – там заканчивали «оформление». История с Зощенко оказалась хорошим уроком – больше никто из задержанных прав не качал. Зощенко слышал, как гремят двери камер, слышал голоса. Задремать не получалось. Он открыл глаза и видел, как по коридору ходит Карташов, забрасывая в камеры синие, с тремя черными полосами в ногах, одеяла. «Ишь ты, армейские»… – удивился Зощенко. Из одной камеры кто-то жалостно просил его опустить, мол, жена дома одна с маленьким ребенком. «Ну так и сидел бы с ней дома, помогал!» – прокричал ему в ответ кто-то из «приемного покоя». Потом все утихло.
Глава 3
Собранные у «посетителей» сумки и пакеты Карташов по приказу Котенко отволок в подсобку. Там их начали потрошить – смотрели, где что, выбирали, что глянется. Претензий со стороны хозяев не опасался никто – обычно человеку говорили, что все свое добро он растерял еще по дороге в трезвяк и был задержан патрулем уже с пустыми руками. Был еще вариант: «Какие вещи, окстись, тебе приснилось все с пьяных глаз!». Даже те, кто был почти трезв, понимали, что не докажешь ничего, и отступались.
Котенко тем временем пересчитывал деньги. Сумма выходила приличная, очень приличная. По заведенному обычаю, он себе оставил треть, остальные две трети отдал Давыдову, чтобы тот поделил между другими. (Это были годы, когда в стране ходили миллионы: все были миллионерами, и почти все – нищими). Давыдов, пересчитав отданное, поразился котенковскому аппетиту. По его прикидкам, только из бесчисленных урагановских карманов денег было добыто столько, что всей команде трезвяка их хватило бы до Старого Нового года. Давыдов уже думал, что с этих денег купит себе хорошую кожаную куртку, а тут выходило, что если даже он не отдаст никому ничего, и то хватит лишь на рукава от этой куртки. «Вот сука скупая!» – подумал Давыдов о Котенко, прикидывая, как поделить остатки добычи, чтобы не обидеть себя.
Он вошел в подсобку, где конфискованными продуктами и выпивкой уже был накрыт стол.
– А вот и денежки наши пришли! – вскричала, увидев его, Уткина, уже давно сгоравшая от нетерпения.
Давыдов роздал деньги ей, Карташову и Маркову. Уткина, пересчитав, поморщилась, Карташов нахмурился, один Марков и взял деньги как-то нехотя, и сунул в карман, не считая.
– Не кривись, Димка, сейчас выпьем, и еще съездим, «порыбачим!» – сказал Давыдов Карташову. – Наливай!
Карташов взял большую бутылку импортной водки и разлил по стаканам.
– А вы чего, Николай Степанович? – спросил Давыдов Маркова, видя, что тот налил себе какого-то соку.
– Так я ж за рулем.
– Да бросьте! – засмеялся Давыдов. – Вас-то кто задержит? Давайте, полкапли…
– Неее… – сказал Марков. – Я лучше пойду машину погрею. Приятного аппетита.
Он вышел. Давыдов посмотрел ему вслед, пожал плечами и сказал:
– Ну хозяин – барин! А мы – выпьем! Ну, за то, чтобы у нас все было, и нам за это ничего не было!
– Ура! – закричала Уткина, выпила водку одним глотком и полезла целоваться к уворачивающемуся Давыдову. Уворачивался Давыдов и из брезгливости, а еще и потому, что в этот вечер обещала приехать к нему восемнадцатилетняя Алла с филфака местного пединститута. Девушка была из таких, которые Давыдова прежде отшивали. И даже не словом – а так, взглядом. Они были из другого мира. Давыдову и хотелось попасть в этот другой мир, но и свой – веселый, пьяный, гулящий – уж очень ему нравилось. Но Алла его чем-то зацепила.
Уткина каким-то чутьем угадала, что Давыдов думает о другой.
– Какую это ты шалаву ждешь? – сердито проговорила Уткина. – Поди какую-нибудь студентку тощую? Настоящая баба должна быть в соку!
Тут она расстегнула и так не очень-то застегнутый халат, показывая, что под ним у нее – только белье, явно к празднику купленный набор с лифчиком, трусиками и поясом с чулками.
– Ты посмотри на мою фигуру! – призывала Уткина. – Посмотри! Я чемпионка края по бальным танцам! Хоть сейчас тебе такой пасадобль сбацаю! Видишь, какие ноги, видишь!
«Офигела старуха!» – подумал Давыдов, отвел в сторону Карташова и зашептал ему:
– Диман, возьми Нинку на себя, а то она Алке космы-то точно повыдергает…
Карташов знал, кого ждет приятель, поэтому тихо засмеялся, покачал головой, с веселым сомнением глядя на Уткину (она тем временем налила сама себе и выпила одна), но в конце концов сказал:
– Хрен с тобой. Но даже не знаю, как ты будешь рассчитываться.
– За мной не заржавеет! – обрадовался Давыдов.
Он вышел из подсобки. Котенко сидел за своим столом и смотрел телевизор. Перед ним стояла бутылка конфискованного коньяку, уже пустая на треть. «Что-то он сегодня гонит…» – подумал Давыдов о начальнике, хотя в общем-то ему было все равно.
– Мы с Марковым дадим кружок? – спросил он. Давыдов рассчитывал в этой поездке забрать Аллу.
– Ну давай. Порыбачь. Места в нашем отеле еще есть… – ответил Котенко. – А чего, один что ли?
– Карташов взял на себя медсестру… – с ухмылкой отвечал Давыдов.
– Ааааа! – со значением протянул Котенко. – Храбрый человек этот Карташов. Я уже давно не рискую. Она привязчивая. Она бы здесь по палатам ходила, если бы можно было.
– Ну а почему нельзя? – улыбнулся Давыдов.
– Ну так-то да… – поддержал шутку Котенко. – Нынче же капитализм. Кто нам мешает предлагать посетителям дополнительную услугу? Только, боюсь, посетители нас не поймут – подумают, что это мы их так жестоко, с особым цинизмом, мучаем.
Оба засмеялись.
– Ну ладно, – сказал Котенко. – Счастливой рыбалки. Поймай еще пару-тройку жирных карасей.
