скачать книгу бесплатно
– Да обычные… – ответил Петрушкин. – никакого спецрепертуара я на тебе не испытывал.
– Ну не знаю… – ответила Алина, подходя к нему, кладя руку ему на грудь и запуская ногти ему в грудь, как кошка запускает в ковер когти.
– Ого! – сказал Петрушкин. – Какая огненная страсть! Вулкан!
– А то! – ответила Алина. Глаза ее блестели.
– Дааа… – усмехнулся Петрушкин. – Как же мы будем обходиться в путешествии?
– А вот это вопрос, командор… – поддержала Алина. – Это очень серьезный вопрос!
– Ладно… – Петрушкин посмотрел на нее смеющимися глазами – только дома и были у него такие глаза. – Будем действовать по обстоятельствам…
Глава 4
… деревня Перуновка стояла по обе стороны трассы, между невысоких, поросших зеленой травой гор. Когда-то давно разные этнографы делали из названия деревни разные мудреные выводы, создавали теории – вот, мол, это следы присутствия в регионе древних славян. Смущало этнографов только то, что деревне явно не могло быть тысячу лет – в эти места люди пришли лет двести назад, а тогда какие древние славяне? Потом некий краевед докопался до первых, двухсотлетних, документов и выяснил, что прежде в названии деревеньки было на одну букву больше, но потом кто-то из писарчуков эту букву для благозвучия выкинул. У этнографов был конфуз.
Из местных жителей эту историю мало кто знал – этнографы в деревню больше не приезжали. Почему деревня называется именно так, никто особо не вникал – ну Перуновка и Перуновка. Гора рядом с деревней за свою удивительную форму (два округлых полушария) называлась местными Жопа – вот это да.
Пейзажи вокруг были такие, какие принято сравнивать с альпийскими, только местные об этом не знали – деревня уже давно почти сошла на нет, а у тех, кто еще здесь оставался, телевизоров по бедности или не было, или они по старости показывали плохо.
Тридцатидвухлетняя Марина Кулик из Перуновки была как раз в числе тех, у кого телевизора не было вовсе. Откуда бы ему взяться, если в доме четверо детей? На телевизор еще заработать надо, а вот дети появлялись у Марины словно сами собой. Отцы их растворялись в серной кислоте времени разными способами – первый, от которого у Марины был старший сын Тимур, например, помер. Он был таджик, обещал Марине, которой тогда было 16 лет, увезти ее в Таджикистан, но замешкался – начались девяностые, в Таджикистане одни таджики резали других, и все вместе резали русских. То ли от тоски, то ли от местных холодов, таджик в конце концов заболел и уже не выкарабкался.
Потом было еще трое «мужей», от одного из них у Марины осталась фамилия – Кулик, и от каждого – ребенок: Ашот десяти лет, восьмилетний Ахметка и Люда четырех лет. Марина каждый раз надеялась, что вот этот-то мужик вывезет телегу ее жизни из той грязи, в которую она вляпалась, но каждый раз выходило – надеялась зря. Да, может, и не надеялась, а только делала вид, что надеется, обманывала себя? Марина знала свои женские обязанности: в хате у нее было хоть бедно, но чисто, одежда у детишек, передававшаяся по наследству, заштопана и выстирана. В своем селе они не особо отличались от других. Но было с кем сравнивать – через деревню по трассе ехали в горы туристы, останавливались в Перуновке купить кто молока, кто овощей. Вылезавшие из больших блестящих машин молодые парни и девчонки смотрели на местных дикими глазами. Те, кто был постарше, смотрели иначе – сочувственно. Как-то раз, заметив такой взгляд, Марина и на себя, и на детей посмотрела чужими глазами и увидела свою нищету.
В тот вечер она стала сама не своя – лезли в голову всякие мысли. Вспомнилось детство, оказавшееся, она теперь понимала, лучшим временем в жизни. Летом была речка, зимой – лыжи, горки, снежки. Отец учил ее охоте – в этих местах все умели охотиться. Потом, с обнищанием, когда все стали по первобытному жить собирательством да охотой, зверье в округе повыбили, так что теперь и зайца добыть было нелегко.
Неплохо было и подростком – она нравилась мальчишкам, а потом начала нравиться и мужчинам. (она была крепконогая, с небольшой красивой грудью). Туристы и тогда ездили через их деревню – Марина ловила на себе взгляды взрослых мужиков, и однажды подружка объяснила ей, что при определенной ловкости можно без особых хлопот вкусно есть и сладко пить. Правда, за один такой обед ей пришлось заплатить своей девственностью, но к тому времени она уже не видела в этом особой беды.
Казалось, так будет всегда. Марина и недоучилась толком – просто перестала ходить в школу. Она думала, что деревня не для нее, тем более туристам Марина нравилась, и через одного они обещали на обратном пути забрать ее в город. Но как-то так выходило, что никто из обещавших на обратном пути не останавливался в Перуновке. А потом, в 16 лет, она родила – уже не от туриста, а от простого строителя: для туристов подросли другие марины. Вот так, в одночасье, стала она взрослым человеком.
В тот вечер, когда она задумалась о своей жизни, она поняла, что уже давно никто из туристов не смотрел на нее, а если и смотрел, то воспринимал как тетку. Она смотрела на свою деревню и видела, как сильно, по-стариковски, сдала деревня за последние годы: избы покосились, почернели. Никто уже не подкрашивал по весне наличники и ставни. Даже для этого нехитрого дела на душе должна быть радость – а ее не было.
В тот вечер она подумала, что единственная теперь ее надежда – старший сын Тимур. «вот вырастет Тимурка и вытащит нас всех… – подумала она. – или хоть чуток легче станет».
С этой мыслью она и жила. Казалось, ждать недолго: в прошлом году Тимур закончил девять классов и поехал в город учиться в ПТУ на водителя и комбайнера – водители и комбайнеры нужны во все, даже самые плохие, времена. Тимур присылал из города письма, по которым выходило, что все у него отлично и даже лучше: писал, например, что стал капитаном команды КВН и с директором училища настолько на короткой ноге, что тот сам возит его с учебы до общаги на своем серебристом «Мерседесе». Марина думала – разве так бывает? Но потом решила: все бывает, привалило и им немного счастья.
Однако что-то не заладилось у Тимура в городе – в конце зимы из ПТУ его отчислили за плохое поведение. Марина хотела было ехать в город ругаться, да – на какие шиши?! Но тут, слава Богу, началась весна – горы зацвели, лес ожил. Марине казалось – они выкрутятся.
Тем более, Тимура взял к себе на работу брат Марины Михаил Федотов, фермер, а по здешним меркам почти кулак. Михаил держал маралов, была у него разная техника – он и устраивал Тимура в ПТУ. Федотов поставил племяша сторожить трактора и машины. Марина думала, что мог бы и получше дать работу племяннику, но чувствовала, что отношение брата к Тимуру после истории с ПТУ изменилось, и поэтому решила, что надо радоваться и малому.
Вот и сегодня, во вторник 8 августа, с утра Михаил увез Тимура на стоянку, где был скот – коровы, маралы. За такие дежурства Михаил немного платил, да еще и Тимур привозил те продукты, которые не успевал на дежурстве съесть. Марина снова решила, что надо радоваться и малому, и пошла в дом.
В хате, за столом с двумя налитыми доверху кружками чаю, сидел нынешний ее «гражданский муж» – востроносый и короткостриженый, похожий то ли на галку, то ли на грача, Митька Козырев, слабоумный парень, моложе Марины почти на десять лет. Несмелый, забитый, он боялся даже Ашота и Ахметки. Когда ел, похоже было, будто он боится, что у него отберут еду – все время прикрывал ее руками. Марину удивляло по первости, что чаю он наливал себе по два стакана да до краев – вот как сейчас. Потом она поняла: видать, боится, что потом не дадут, хочет напиться «про запас». Но и такой мужик был в дефиците – все же есть теперь кому выполнять в доме тяжелый мужской труд. Козырев к тому же по причине недуга до Марины не знал женщин и теперь секс был для него как конфета – он постоянно только его и ждал. (но хоть и так, а паспорт его Марина забрала и припрятала).
– Митя, сходи за водой… – велела она.
– На каком основании? – быстро переспросил ее Козырев (он откуда-то знал много таких слов и выражений и сыпал ими так, что иногда было даже смешно – это забавляло Марину, еще и этим он был ей приятен).
– На таком, что воды нет… – ответила она. – Вода для стирки, так что возьми флягу и к реке иди.
Река Перунушка текла за последними домами деревни. Была она мелкая и быстрая, так что набрать чистой воды было делом непростым. Козырев, при всем слабоумии, об этом знал и помрачнел.
– Вы меня угнетаете! – объявил он.
– Вот щас как… – начала Марина и осеклась – «угнетаете» в нужную ей сторону не склонялось. – Допивай чай и шагай!
Козырев смирился и стал старательно дуть на чай в одной из своих кружек, желая в душе, чтобы чай не остывал как можно дольше – а там, может, и передумает Марина стираться.
Глава 5
Тимур и его дядька, Михаил Федотов, ехали в УАЗике по лесной дороге. Оба молчали. Тимур еще весной, по приезду из города, заметил, что дядька к нему переменился, и теперь гадал, что именно известно Федотову о его, Тимура, учебе в ПТУ.
– Думаешь, я не хотел высоко летать? А не всем дано… – говорил племяннику Федотов, большой и рукастый, перекрикивая надсадно ревущий двигатель. – надо радоваться тому, что есть. Работа есть, жизнь есть. Ты молодой, еще на все заработаешь.
– Когда? – вдруг спросил Тимур и взглянул на дядьку.
Федотов, решивший сегодня повоспитывать племяша, удивленно – весь этот долгий разговор Тимур молчал – посмотрел на него и сказал:
– Ишь какой. Поработай. Руки помозоль. Или ты хочешь все и сразу?
– В обяз! – твердо ответил Тимур, что означало «конечно». – На фига мне в старости деньги?
Федотов усмехнулся – шутник!
– На лекарства!.. – захохотал он. – на лекарства тебе в старости деньги!
Тимур замкнулся – эта шутка не показалась ему смешной. Федотов еще глянул на разом обугрюмившегося племянника и нахмурился – воспитательной беседы не получалось.
В Тимуре ничего, кроме темной кожи, не было от отца-таджика – он имел вполне русское лицо. По обычаю молодежи стригся коротко. Федотов помнил Тимура с детства старательным пацаном. Федотов, как и Марина, надеялся, что из парня выйдет толк. Вместо этого вышла в ПТУ какая-то странная история, в которой Федотов сам не разобрался до конца, а Тимур на расспросы не отвечал.
Тимур был не в духе – с самого утра в этот день лезли в голову разные мысли, вспоминалось то, что хотелось забыть, особенно это чертово ПТУ. Суть вышедшей с ним там истории состояла в том, что ПТУ для Тимура оказалось не столько новым местом, сколько новым миром – и он был к этому миру не готов. В Перуновке все знали его и он знал всех – никому ничего не надо было доказывать. Не то чтобы однокурсники оказались волчатами – но необходимость даже минимальной борьбы привела Тимура в растерянность. Тимур, видать, так привык к поводырям, что самостоятельность, которую он ждал с замиранием сердца, вдруг ошарашила его – он ведь и правда оказался один и сам должен был все решать. Ему хотелось спрятаться от всего мира – он и прятался: на занятия не ходил, от насмешек соседей по комнате затыкал уши. Потом первые страхи прошли и он попытался освоиться в новом мире, но, видать, время ушло – Тимур уже не вписывался. К тому же была у него тайна, казавшаяся ему постыдной – он не знал женщин. В 16 лет это в общем-то не удивительно, но кто бы Тимуру это объяснил? В разговорах он давал понять, что все видено и пробовано им многократно, но однажды это бахвальство утомило кого-то из соседей, и он спросил Тимура в упор при всех: «А вот скажи, у баб тещина дорожка есть?». Язык отнялся у Тимура. Все вокруг начали смеяться. Тимур выбежал из комнаты и вернулся туда только глубокой ночью, когда все гарантированно спали.
Он потом узнал, что тещиной дорожки – тропинки из волос от пупка к лобку – у женщин, конечно же, нет, это можно было понять любому, кто хоть раз видел женщину в купальнике хоть на пляже, хоть на картинке. Но именно то, что он «спалился» на такой чепухе, изводило Тимура. К тому же, выходило, что он трепло – и все его рассказы о том, что папка у него самый богатый в деревне фермер, о том, что у него самый большой в деревне дом, о том, что ему на восемнадцатилетие отец купит «Тойоту», которыми он приводил сокурсников в трепет и изумление, рушились теперь по принципу домино.
Зачем он врал, Тимур не мог себе объяснить. Более того, он и не мог себя остановить. Уже уличенный тещиной дорожкой, он продолжал что-то сочинять под насмешки пацанвы, которая очень скоро стала относиться к нему как к шуту. В пацаньей стае это было равносильно «гражданской смерти» – когда человек жив, ест, пьет, ходит по миру, но никто не относится к нему как к человеку. Однокурсники самоутверждались за счет Тимура всякими по степени обидности способами – в разные их казарменные праздники ставили на табуретку, заставляли читать стихи и петь песни. А то гоняли на училищную кухню воровать еду. Тимур проклинал сам себя, но у него не было духу восстать и драться. Силы были – Тимур физически ничем не отличался от других таких же как он деревенских волчат – а духу не было.
Между тем, матери в письмах он писал другое: мол, все у него хорошо, все его любят, в рот ему заглядывают, пересказывают друг другу его слова. Сначала он еще понимал, что врет, но потом этот придуманный им мир завладел им полностью, так что вздумай кто-нибудь проверять его на детекторе лжи, вышло бы, что все его рассказы – про КВН, про директора, который возит Тимура на своем серебристом «мерсе», про «Тойоту» на 18 лет и про многое другое – чистая правда: прошел бы Тимур детектор лжи как Ким Филби. Он жил, как сказано в одном фильме, «в заповедном мире своих грез».
А потом все рухнуло – после зимней сессии, из которой Тимур сдал только физкультуру, его отчислили. Он вернулся домой и несколько дней от стыда на улицу не ходил – боялся, что смеяться будут. Потом начал ходить с таким видом, будто ничего и не было. Скоро ему и правда казалось – да было ли это ПТУ, был ли этот город? Только привезенные Тимуром оттуда сапоги – густо-коричневые, на широком низком каблуке, с тупыми носами и с высокой шнуровкой, настоящие городские сапоги, невиданное для деревни чудо, даже у туристов не было таких – говорили, что город все же был, не приснился ему. Эти сапоги Тимур не снимал – они и сегодня были у него на ногах.
Когда мать сказала, что дядь Миша готов взять его сторожем, Тимур вскипел: как это, что это – коровам хвосты крутить?! Мать даже не поняла, о чем это он, и когда он заявил ей, что она во всем виновата – зачем рожала, если не может дать достойной жизни? – тоже не поняла.
– Ты где это слов таких понабрался?! – прокричала она и хлопнула его по затылку, хоть уже и дотягивалась до этого затылка с трудом.
Тимур промолчал. Он и сам не знал, где зацепил эти слова – про достойную жизнь: то ли в городе, то ли у деревенских друзей из какой-нибудь истеричной программы по телевизору. Но чем больше думал, тем сильнее убеждался – да, так и есть! И не только мать виновата – все, все кругом виноваты в том, что он, Тимур Кулик, молодой здоровый парень, живет вот так, едет сегодня на каком-то драндулете караулить коров и овец.
«Вся жизнь так и пройдет возле этих коров и овец… – тягостно подумал Кулик, уставившись в пол невидящими глазами. – Твою мать»…
У дяди Миши была возле маральника база отдыха с пантовыми ваннами. Туда приезжали разные компании. Тимур помогал на этой базе пару раз. Мужики, приняв ванны и надувшись пантокрину пополам с водкой, гонялись за визжащими девчонками по всей базе. Что те, что другие, были то в минимуме одежды, а то и вовсе без нее. Тимур смотрел на это круглыми глазами – вот это была жизнь! Недостижимая это была жизнь…
– Хоть девчонка-то у тебя есть?
– А? – Тимур поднял голову и глянул на дядьку.
– Спрашиваю – хоть девчонка у тебя есть? – повторил Федотов.
– Да у меня этих девчонок! – раздухарился Тимур, но Федотов оборвал его:
– Не трепись, Тимур. Сам сочиняешь, и сам веришь. Кто тебе даст? У тебя же ни в голове, ни в руках ничего нет, а без этого девчонке не важно, что у тебя есть в штанах. Девчонки любят мужиков! Я в твои годы летом с комбайна не слезал – так зато осенью я мог себе позволить все!
– А где они, комбайны? – ехидно спросил Тимур, и Федотов только крякнул от этой находчивости племяша – комбайнов и правда в округе стало раз-два и обчелся, и удивительным образом ими успевали убрать то, что прежде убирали десятками машин.
– Ну так сядь, подумай башкой, пойми, чего ты хочешь, и что ты умеешь, чтобы твое желание исполнилось… – сказал Федотов. – Наймись куда-нибудь рабочим в конце концов. Детство кончилось. Да и матери надо помогать.
– Так к себе и возьмите… – поддел его Тимур.
– Я бы взял, но пинка для ускорения дать тебе не могу – ты же племяш. А без пинка ты работать не будешь… – ответил на полном серьезе Федотов. – Можно, конечно, ждать, пока тебя жизнь научит. Но, боюсь, долгонько ждать придется. Вот ты задумывался, за чей счет ты сейчас живешь?
Тимур молчал. Федотов подождал, оглянулся на племяша и продолжил:
– Твои маленькие братики и твоя маленькая сестренка кормят тебя, здоровенного лба! Потому что живешь ты сейчас на их детские пособия! Мамка-то надеялась, что ты пробьешься, специальность получишь какую-никакую. Вот хоть плиточник-отделочник! Работа чистая, в тепле, с приличными людьми, за хорошие деньги. Взял плиточку – приклеил. Взял – приклеил. Мечта, а не работа! Но ты же не захотел. Или тяму у тебя не хватило?! Надо жить как человек, а ты как живешь?!
Тимур замолчал и Федотов вдруг понял, что племяш не слушает его, что племяш уже и забыл про свое фиаско в ПТУ, как про нехороший сон. Эта мысль неожиданно поразила Федотова. Он посмотрел на Тимура. Лицо пацана было мечтательным. Федотов вздохнул и умолк.
«Блин, какой из меня воспитатель… – с досадой подумал Федотов. – да и его проще прибить, чем воспитать. Намается с ним Марина…».
Они выехали на небольшую поляну с крошечной, меньше самой плохой деревенской бани, избенкой и серыми кошарами. Это была стоянка, на которой Тимуру предстояло двое суток, а то и больше, караулить федотовский скот. Выгрузили продукты. Отдежуривший сторож – старый ехидный дед, за вялость характера и вечно будто сонные, снулые, глаза с незапамятных времен прозванный Пескарем, – подошел к машине.
– Ишь какие ботинки-то у тебя, Тимурка! – хмыкнул он. – Знатная обувка!
Тимур хмуро, но довольно глянул на деда, но тот, оказалось, сказал еще не все.
– Только чего же ты их не бережешь-то – по назему в них топчешься… – едко добавил дед. – Эдак разлезутся! Коровье-то говно едкое!
Тимур оглянулся – и правда, в незастывшей еще куче коровьего навоза отпечаталась подошва его ботинка. Тимур досадливо мотнул головой и поднял правую ногу – так и есть, вляпался!
– Ишь, какой рисунок! – крякнул дед. – Прям как на гранате-лимонке…
– Ого, дед, ну у тебя и сравнения… – хохотнул Федотов. – Где ж ты ее видел, гранату?
– Ну ты спросил… – лениво пожал плечами Пескарь. – Я ж русский мужик, а каждый русский мужик хоть какую-то войну, а зацепит… или она – его…
С этими словами он залез в УАЗик.
– Не горюй, куличок! – прокричал оттуда Пескарь. – Счастливо оставаться. Девчонок (он мотнул бороденкой в сторону коров и залился смехом) не обижай!
Машина тронулась. Тимур остался один.
Тимур прошелся по территории стоянки, посмотрел, не разбегается ли скотина. Была жара, поэтому коровы или прятались в тени, или лениво лежали на траве. Тимуру и самому сразу стало лениво и скучно. Он осмотрел продукты – были только хлеб да овощи.
«Хоть бы какого мяса положил…» – с досадой подумал он о дядьке. Тут ему пришла в голову отличная мысль – мясо-то можно и самому добыть: неподалеку был солонец, куда дикие козы ходили лизать соль. А ружье, Тимур знал, дядька прятал в кошаре. Повеселев, Тимур пошел за ружьем. Стрелял он хорошо – попадал белке в глаз.
Глава 6
… «Какой херней я здесь занимаюсь!» – вдруг зло подумал Тимур. Он сидел на дереве и уже, наверное, полчаса караулил коз, а они все не шли. Но не это разозлило Тимура. Он вдруг подумал, что вся его жизнь – черт знает что, а не жизнь. Вот он, молодой здоровый парень, сидит сейчас на дереве, караулит какую-то козу, чтобы поесть. Ну убьет он ее, будет у него кусок мяса – и что?
«И что?!» – подумал Тимур, наливаясь ненавистью. Голова кружилась. Пекло. По дороге сюда Тимур подвернул к зарослям конопли и набил ею две сигаретки. Одну выкурил по дороге, вторую – вот сейчас, на дереве. Его здорово торкнуло: мир стал другим, мысли стали другими.
Он вдруг вспомнил, как дядька спросил его про девчонку. Хоть и не показал Тимур в машине вида, а вопрос этот больно ударил его. Тимуру нравилась одна в соседнем селе, но она там была первая красавица и у нее без Тимура хватало ухажеров. Обычно Тимур сам перед собой делал вид, что не больно-то она ему и нужна. Но сегодня, после всех дядькиных речей, после воспоминаний о ПТУ, после напоминаний о детских пособиях, на которые мать кормит и его, Тимур вдруг вскипел.
– Твою мать! – зло сказал он. Девчонка эта даже не смотрела на него. «А вот приехал бы на нормальной тачке, показал бы пресс денег, тут бы эта курица мне все свои дырки подставила!» – подумал он, цепенея от вообразившейся ему картины. Кровь бросилась ему в голову. Он сглотнул слюну. Мгновенно ему стало не до коров и овец, и даже о козе он уже не думал. Дядькины слова «надо жить как человек, а ты как живешь?!» вдруг всплыли у него в голове.
– Я хочу жить как человек! – закричал он во все горло прямо с дерева, распугивая птиц. – Как человек!
Птицы шарахнулись с соседних деревьев в стороны.
«Лекции мне читать! – подумал Тимур о Федотове. – Много вас, лекторов. Ты лучше помоги материально! Дал бы денег неделю пожить в городе как в кино, потусить, побарагозить, девок помять – а потом бы и спрашивал. Я ведь ни хера в жизни не видел, а с такой жизнью и не увижу!».
Тимуру вдруг сделалось себя очень жаль. От обиды на жизнь хотелось плакать. Одновременно с этим Тимур чувствовал, что ненависть кружит ему голову. «Всех, всех ненавижу! – думал он. – Все, все виноваты! Пидоры! Дайте мне пожить, пидоры!».
Тут на солонец вышла коза. Тимур увидел ее, но понял, что не коза ему сейчас нужна. У него к тому же было всего пять патронов и теперь – он чувствовал, что именно теперь! – следовало дорожить каждым из них. Он еще не знал, чего хочет, но чувствовал, что способен на все. Душа его пела, удивительная свобода распирала его.
«Думали, суки, я вам вечно буду в ножки кланяться и за копейки благодарить?! – думал он, слезая с дерева и пробираясь потом куда-то, подсознанием зная, что идет к трассе. – А вот хер, это вы мне сейчас поклонитесь!». От этого ощущения – что он, Тимур Кулик, заставит сейчас поклониться весь мир – ему было радостно. От выкуренной конопли он так опьянел, что его шатало. При этом ему казалось, что лучше ему не было еще никогда. Мир вдруг стал для него прост и понятен. «вот пойду сейчас и все возьму! – подумал он с восторгом. – и мне все всё отдадут! А куда эти лохи денутся? Ружьишко-то у меня, а против ружьеца-то не попрешь!»..
Он счастливо захрюкал – смех не получался.
– Надо жить, как человек! Как человек! – проговорил он сам себе со смехом. – Сейчас мы поживем как человеки, правда, Тимурчик?!
Так, разговаривая сам с собой, он подошел к трассе и устроился неподалеку от нее в кустах. Дядькино ружье было с самодельным вкладышем под винтовочную пулю. Тимур снял ружье с предохранителя и стал ждать. Голова его кружилась. На дороге показалась машина. Тимур приложился к ружью, дождался, пока машина приблизится, прицелился и пальнул. Машина остановилась. Тимур удивился сам себе – неужто попал с первого выстрела?! Однако лобовое стекло было цело, да тут из машины еще и вылез водитель. «Вот лох, сам просится…» – хохотнул Тимур и снова прицелился. Он выстрелил, но человек в этот миг наклонился и поля прошла у него над головой.
«А, сука! Не хочешь помирать?! – внутри себя возмутился Тимур. – ишь, блядь, не хочет!». он стал перезаряжать. Но человек, видать, услышал свист пули – он, выпрямившись, озирался, а потом, спохватясь, бросился к машине, вскочил на водительское место и рванул так, что Тимур только плюнул и в полный голос заматерился вслед.
«Ушел! Ушел!» – колотилось у него в голове. Странным образом то, что он только что пытался убить человека, не напугало его, а будто освободило. Оказалось – это не страшно. Оказалось, не страшнее, чем стрелять в козу. «ну человек… – подумал Тимур. – Человек. Пидоры все. Все пидоры. Всех бы кончил. Отсосите у меня, пидоры! Почему я должен их жалеть? Меня бы кто пожалел!».
Он встал из своей засады. Состоявшая из двух половинок гора попалась ему на глаза, но не насмешила, как было обычно, а разозлила. «Вот ведь, натурально в Жопе живем!» – вдруг с яростью подумал он. Солнце предзакатно пекло. Патронов оставалось только три. Тимур подумал, что с этого места он ни в кого не попадет – надо было «охотиться» там, где машины останавливались. Он знал такое место на берегу Перунушки (молодежь уже давно звала речку Порнушка и сейчас Тимур, усмехнувшись, про себя назвал речку так же). Он пошел к реке, соображая, попадутся ли по дороге заросли конопли – хотелось еще кайфануть…
Глава 7
Через два дня Федотов приехал на стоянку со сменщиком. К удивлению фермера, Тимура на стоянке не было. «Ушел, сучонок! – подумал Федотов. – ну подожди!»..
Пока со сменщиком считали скот, пока давали корма, Федотову было не до мыслей о Тимуре. Потом Федотов заметил, что и продукты, которые он оставил племяшу, не тронуты. «Ишь, сука, чем же он кормился?» – подумал Федотов. Он в общем-то знал, что Тимур время от времени берет его ружье, приспособленное под патрон – поди и сейчас охотился. Федотов пошел в кошару, залез под пол. Так и есть – мешковина, в которую он обычно заворачивал ружье, лежала отдельно, а само ружье было мокрое, в грязи и траве. «вот сволочь… – разозлился Федотов. – Попользуешься ты у меня еще ружьишком».
Он взял оружие, лопату и пошел за стоянку, в лес. Там была приметная лиственница, под которой Федотов и закопал ружье. Работа немного успокоила его, но все равно, решил Федотов, надо заехать к сестре, дать племяшу хоть подзатыльник – нельзя же бросать скотину без присмотра!
Все еще кипя от злости, от мыслей о том, что вот ведь делал племяшу только добро, а он, неблагодарный кусок навоза, вон как отплатил, ушел – и бери кто хочет хоть барана, хоть овцу, хоть корову угоняй – Федотов приехал в Перуновку.
– Привет… – многообещающе сказал он Марине, входя в избу. – А где же Тимур, племянничек мой дорогой?
