Двуллер-2: Коля-Николай

скачать книгу бесплатно

Тут он подумал, что можно, пожалуй, и осмелеть.

– А разрешите вопрос, товарищ военный прокурор… – сказал он.

– Будьте, Николай Викторович, попроще, без этих вот церемоний. Юрий Семеныч, Юрий Семеныч я… – сказал прокурор.

– Хорошо… – кивнул Грядкин. – Юрий Семеныч, а это у вас там супорт что ли?

– Ну супорт… – ответил Ваганов, с гораздо большим интересом, чем за секунду до этого, уставившись на Грядкина.

– От «японки»? – спросил Грядкин.

– От «японки»… – с интересом – а что же дальше – ответил Ваганов. – А ты что же – разбираешься в железках, что ли?

– Ну… Так… – уклончиво ответил Грядкин, решив не давать больших авансов – а ну как и не получится у него ничего с этим супортом. – Давайте посмотрю…

Ваганов хмыкнул, залез в стол и выложил на газетке железку.

– Вот здесь, – показал он Грядкину, – видишь, должно ходить, а не ходит…

– Это бывает… – усмехнулся Грядкин с облегчением: проблема эта была для него как насморк для опытного врача. – Вы не ту гайку откручивали.

Ваганов достал из стола набор гаечных ключей, Грядкин вытащил один, начал что-то отворачивать. Ваганов наклонился, и они оба заговорили на полупонятном обычному человеку языке. Прокопьев удивленно посмотрел на это, потом пожал плечами, тихо встал и ушел.

«Ишь ты, – подумал он, затворяя за собой дверь. – Как он быстро к нашему начальнику гаечный ключик подобрал. Мне-то пришлось ведро коньяка старику выпоить, да и то иногда косится. А этот… Далеко пойдет…» Прокопьев усмехнулся, покрутил головой и пошел к себе.

Глава 7

Ирина открыла дверь своим ключом – на звонок почему-то никто не откликнулся. Пока отряхивала от снега пальто и сбивала грязь с ботинок, услышала в комнате голоса мужа и сына.

– Что ж вы мне не открыли? – спросила она. – Я звоню, звоню…

– А у тебя ключа нету что ли? – ответил муж. Наметанным глазом она определила, что он чуток навеселе, но не сильно. – У нас тут дела, отвлекаться нельзя.

Они рассматривали какую-то книгу. Ирина мельком глянула – опять про пушки. Александр служил в артиллерии и все никак не мог про это забыть. «А что еще ему вспоминать-то? – вдруг подумала Ирина. – После армии толком не работал, и сейчас на моей да на материной шее сидит»…

Сама она работала на одном из заводов, делали железобетон. Работа была не больно-то женская, но кто же сейчас ее, работу, разбирал? Да и как-то так выходило, что именно бабы, замечала Ирина, работали на ремонте путей, водили автобусы, таксовали – то есть делали то, чего еще лет десять назад никто от них не ожидал. «А куда деваться? – подумала Ирина. – Сына-то кормить надо, будешь и лопатой махать, и кирпичи класть».

С другими женщинами в подсобке они не раз говорили об этом – чего это их, женщин, везде становится все больше, а мужиков – все меньше? Чего это бабы шпалы таскают, а мужики охранниками в магазинах да школах сидят по графику один день дежуришь – три отдыхаешь? Приходили к выводу, что мужики нынче – не мужики. Для одного годятся – детей делать, да и это, говорили многие, у них получается все хуже.

Ирина с последним тезисом не соглашалась – ее сын, Мишка, был молодец: в школе успевал, ходил на хоккей. Кололо только то, что к ней, к матери своей, относился он холоднее, чем к чужой тетке.

Вот и сейчас, мазнув по ней взглядом, сын опять уткнулся в книжку.

– Вот это, сынок, гаубица Д-1, вот из таких папка стрелял целыми днями! – рассказывал Александр, водя пальцем по картинке. – Она, прикинь, весит больше трех тонн!

– Ого! – сказал сын. Глаза его горели.

– Ага! – ответил отец. – А звук от выстрела такой, что вечером друг друга в палатке не слышишь!

Ирина вдруг вспомнила, что те же слова «вечером друг друга в палатке не слышишь» он говорил и ей много лет назад, когда они только познакомились. «Застрял он в этой армии… – подумала она. – Или это он в детстве застрял? Все в солдатиков не наиграется…».

– Танки слева! – вдруг закричал муж, подхватывая Мишку и поднимая над головой. – Орудие к бою!

Мишка хохотал.

Ирина посмотрела на это и ушла на кухню – все равно она здесь лишняя.

«Ну хоть сыном занимается…» – говорила она себе, чистя картошку, морковку, пластая курицу большим, с широким лезвием и замотанной изолентой ручкой, ножом. Нож этот сделал Александр из какой-то специальной стали, когда недолго работал на одном из заводов. Он до сих пор, беря в руки этот нож, рассказывал, как его делал, как нашел нужный металл – выходило так, будто это было одно из главных дел его жизни.

В дверь позвонили.

– Бабуля! – закричал сын, спрыгнул с дивана и помчался открывать. У Ирины вдруг ком встал в горле. Когда-то, когда сын был еще маленький, читала она ему какую-то книжку про ледниковый период. Там мать, чтобы накормить сына, вырезала себе кусок мяса из бедра, и на эту наживку поймала рыбину. Ирина чувствовала, что и она не пожалела бы себя для сына – хоть кусками, хоть целиком. «Да только не надо ему от меня ничего…» – горестно подумала она.

Свекровь пришла не одна, а со своей дочерью Ольгой. Ольга Ирину просто не переваривала с самого первого знакомства, с того момента, как впервые они встретились глазами. Случается так – не принимает душа человека. Неприятие это бывает разным – можно и в душе носить неприязнь и хоть для виду, но улыбаться, однако Ольга не считала нужным любезничать со снохой. К тому же квартира, в которой сейчас жили Радостевы, была подарена им Нэллой Макаровной на свадьбу – это, как поняла Ирина, было для Ольги кровавой раной, Ольга-то думала, что квартира достанется ей. Ирина чувствовала, что Ольга смотрит на эти комнаты как на свои, ревнуя к цвету обоев, негодуя по поводу отскочившего кафеля, как негодуют квартирные хозяева на нерадивых квартирантов. Однажды мужа по пьянке прорвало, он кричал «Да ты и не любила меня никогда! Тебе квартира нужна была да устроиться в городе!». Ирина сразу поняла, откуда ветер дует – Ольга, все от Ольги. Надеялась, что протрезвеет Александр и все забудет, но он и не трезвел почти, да и версия о том, что любви и не было, очень скоро понравилась ему самому. Это было такое его оружие: когда Ирина говорила, что он пьет и не работает, из-за этого они живут кое-как, он отвечал ей, что она окрутила его ради квартиры и города, ну вот они и есть у нее – и квартира, и город, вот пусть теперь и терпит.

Ольга зашла на кухню, не поздоровавшись, поставила сумки и вышла. Тут же подоспела свекровь, начала из сумок доставать разные пакеты и кулечки. Мишка крутился рядом.

– Вот тебе, миленький, конфетки… – сказала Нэлла Макаровна. – Ну кто о тебе, кроме бабки-то, позаботится? Мамка вечно на работе, папка… (тут она осеклась)… занят, только бабуля про тебя и помнит.

Ирина уже давно не говорила ей, чтобы она не портила ребенка конфетами и разными сластями – бесполезно. Строжиться на Мишку тоже было невозможно – тут же все Радостевы поднимались на его защиту: «Да пусть ребенок балуется, детство же!». При этом, Ирина понимала, что перед свекровью они все же в какой-то степени в долгу: и квартира от нее, и продуктами на свою пенсию помогает (да еще ведь и одежду то и дело покупает и Мишке, и Александру), и на хоккей Мишку водит – куда бы они без нее? «Другие-то как-то обходятся…» – вдруг подумала она.

Свекровь захлопотала, быстро в три пары рук (Ольга старательно делала вид, что не замечает Ирину) приготовили ужин, накрыли на стол. Сели ужинать.

– Маманя… – с намеком протянул Александр.

– Ой не пил бы ты, Санька, не пил ее проклятую… – сказала Нэлла Макаровна, но при этом полезла в сервант и вытащила оттуда наполовину полный графин. – Возьмись за жизнь-то свою, возьмись! Ты работу-то нашел?

– Да вот завтра пойду, предлагают кое-что… – ответил Александр, тянувшийся со своего места за графином. За годы его 190 сантиметров роста обросли мясом и жиром, так что до графина он все никак не мог достать. – Ольга, подай!

Ольга придвинула графин.

– А что за работа-то? – спросила мать.

– Да так… – неопределенно ответил Александр. Ирина видела, с каким вниманием он наливает в свою рюмку: не просто вровень с краями, а так, чтобы «с горкой».

– Мамань, тебе налить? – спросил Александр.

Нэлла Макаровна махнула рукой – давай. Александр налил ей, Ольге, а про Ирину никто и не вспоминал. Она уже и привыкла к этому и тихо сидела на своем месте на углу стола.

Все выпили, Александр со стуком поставил рюмку на стол, зацепил вилкой из салатницы тянувшуюся как макароны капусту.

– Квашеная капуста – лучшая закуска: и на стол поставить не стыдно, и съедят – не жалко! – сказал он и все Радостевы засмеялись.

«Что за жизнь… Что за жизнь…» – думала Ирина, тоскливо глядя на них.

Она сегодня заехала на почтамт, куда Грядкин писал ей «до востребования». От него было как раз письмо: он писал, что курсы кончились, он теперь младший лейтенант, а главное – ему дали комнатушку. Звал на новоселье. И он, и она понимали, что если она поедет, это будет больше чем новоселье – это будет решение с необратимыми последствиями. Два года они прятались кое-как – Ирину удивляло, как же это их никто не видел, никто не донес. Да и то – она всегда старалась возвращаться домой с таким опозданием, которое можно оправдать пробками, авариями, переполненным транспортом, в котором ей два часа не находилось места. К Грядкину и обратно можно было бы обернуться и за день. Но она понимала, что он ждет от нее большего. Вопрос был только в том, готова ли она на это большее?

– А ты чего это притихла, а? – вдруг услышала она голос Александра. Она подняла голову – все Радостевы смотрели на нее, будто поймали на воровстве.

– Задумалась… – ответила она.

– Про мужа думать надо! – заявила свекровь. – Про то, как своему ненаглядному угодить. А ты в небесах витаешь. Вот посмотри, как твои мужики ходят! Что Мишка, что Санька – обновок никаких, квартира не обихожена, в ванной белье нестиранное. Что же ты за хозяйка?!

– У меня смена по 12 часов… – тихо сказала Ирина.

– У всех смена… – отрезала Ольга. – Бабье дело – успевать.

– Разбаловалась нынешняя молодежь! – заявила Нэлла Макаровна. – Я вот в пятьдесят четвертом году работать начала в колхозе, и тоже смена была 12 часов. И ничего – придешь, да еще в соседнее село на танцы пешком за десять верст. А обувки-то не было: ноги в грязи измажешь, чтобы издалека казалось, будто в калошках… До рассвета пляшешь, а с рассветом – назад. Час поспишь – и на работу. А ты мне – смена… Больно сытая у вас, молодых, жизнь!

И хоть сказала она «у вас», всем очевидно было, что имеет она в виду только Ирину. Все, даже Мишка, уставились на нее осуждающе.

«Что ж они так, нашли себе паршивую овцу…» – подумала Ирина, встала, и ушла в ванную – стирать. Машинка была старинная – бачок с мотором и ручной выжималкой. В комнате шумели о чем-то оставшиеся, наконец, своей семьей Радостевы, а Ирина стирала, полоскала, отжимала, собирала белье в таз. Когда она вышла из ванной, Александр уже спал в углу дивана, Нэлла Макаровна и Ольга смотрели телевизор, а Мишка рассматривал книжку. Ирина поняла, что и стол, и грязная посуда – все тоже на ней.

«И чего я так держусь за эту жизнь? – вдруг подумала она. – Я им в домработницы что ли нанялась?»

И с этой мыслью что-то случилось внутри, чувство свободы залило ее всю. Она поняла, что решилась, на все решилась. Она поняла, что уже изменила мужу – в голове, в душе, – но это куда важнее, чем изменить телом. В голове запрыгали мысли – сколько денег нужно на билет, что взять с собой, когда ехать. Она повеселела, и развешивая белье на лоджии, вдруг стала что-то напевать. Нэлла Макаровна, услышав это, подняла голову и удивленно переглянулась с Ольгой.

Глава 8

– Чего сияешь, Грядкин? – спросил Прокопьев, глядя на Николая.

– Гостей жду, Анатолий Кириллович… – ответил Грядкин, не сумев удержать широкую улыбку. Прокопьев присмотрелся и понял: гости – не просто гости.

– Это кого ж ты ждешь-то? – с намеком спросил он. – Уж наверняка не маму с папой…

– Уж наверняка… – подтвердил Грядкин.

– Женщину что ли? – поддел его Прокопьев.

– Ну… – Грядкин опустил голову и тут же поднял ее. Глаза его сияли. – Ну да. Приедет на Новый год.

– Ого! – сказал Прокопьев. – Ого! Да у тебя, смотрю, любовь.

Грядкин хотел подтвердить – «Да, любовь», но не смог протолкнуть эти слова через разом пересохшее горло. С утра, с того момента, как он в приемной прокуратуры взял конверт с ее письмом, у него горела голова. Он и воду пил, и на улицу ходил на мороз – не остывал.

Прокопьев с интересом смотрел на Грядкина. «Влюблен паренек или так, от перерыва в сексе лопнуть готов?» – подумал он. Но спрашивать ни о чем не стал. За те месяцы, что Грядкин работал в прокуратуре, Прокопьев привык к нему. Все порученное Грядкин делал безропотно, приятельские отношения с Вагановым использовать не пытался, бумаги оформлял аккуратно, дела прошивал так, будто занимался этим всю жизнь. Прокопьев с радостью спихнул на Грядкина допросы всяких дезертиров, самовольщиков, неуставников. Грядкин тянул и этот воз. Прокопьев уже давно оценил исполнительность младшего лейтенанта и теперь думал, что надо бы его чем-то поощрить.

– А приходите, Николай Викторыч, с вашей дамой к нам на Новый год… – сказал он. – Хотя что это… Вам-то поди наедине побыть хочется. Вас поди неделю из постели не вытащишь? Сколько не виделись-то?

– Полгода почти… – отвечал Грядкин. Лицо его стало багровым.

– Ого! – покачал головой Прокопьев. – Тогда и недели поди мало будет? Ну ладно, вот как выберетесь из постели, так сразу – к нам!

– Спасибо, Анатолий Кириллович… – ответил Грядкин. – Обязательно придем.

Он вышел из прокопьевского кабинета и пошел к себе. Там уселся за стол, обхватил горевшую голову руками и уставился куда-то в стену. Полуулыбка не сходила с его губ. Ирина должна была приехать послезавтра, 29 декабря. От предстоящих ему забот исходил пьянящий запах семейного счастья.

«Надо шампанского купить… Фруктов… – подумал Грядкин. – Икры… Будем ложками есть»…

Он вдруг подумал, что еще прежде надо купить ей подарок. Он уже не раз ходил вечерами по главным торговым улицам этого громадного города, глядя на залитые электрическим светом витрины с манекенами, в каждом из которых ему чудилась Ирина. Особо ярко он представлял Ирину вместо тех манекенов, на которых надето было женское белье. От этих мыслей кружилась голова.

В дверь постучали.

– Да… – крикнул Грядкин.

Вошел солдат с мешком руках.

– Товарищ лейтенант… – начал солдат (как и многие солдаты, он опускал слово «младший», логично предполагая, что этим вряд ли можно кого обидеть). – Вот это печати и документы по ликвидированным воинским частям.

– Вон в тот угол кидай… – распорядился Грядкин. В углу, на который он указал, уже лежала приличная куча этих мешков. В армии еще с девяностых годов шло сокращение, документы расформированных в/ч лежали в военной прокуратуре по всем углам. По первости, узнав, что в этих мешках, Грядкин удивился – а почему именно в прокуратуру их свозят?

– Видать, на нас последняя надежда… – пояснил ему тогда Ваганов. – Это же настоящие бланки, настоящие гербовые печати, настоящие счета. Представь, какие дела можно вертеть с такими документами! В одном месте взял товар, в другом продал, деньги себе, а тебя – ищи-свищи!

– Да кто ж просто так товар отдаст? – усомнился Грядкин.

– Так у тебя печати – гербовые. Ты – армия! – сказал Ваганов, подняв палец. – Любой председатель колхоза знает, что за тобой – Министерство обороны, а уж оно-то рассчитается по всем долгам. Армия на заводах и в колхозах – любимый клиент! Вот чтобы никто этими печатями и бланками не попользовался в своих корыстных целях, их в прокуратуру и сдают.