скачать книгу бесплатно
Наконец, где-то в 1840-х и 1850-х годах возникла партия «Know Nothing» «Ничегонезнаю». Можно сказать – партия «ничегонезнаек»? Название получилось следующим образом – партия была секретной, и на вопрос о ее деятельности полагалось отвечать: «Ничего не знаю». Это было националистическое движение, в его ряды принимали только тех, кто был рожден в США, был протестантом и при этом происходил из Англии или Шотландии. Католиков-иммигрантов полагалось искоренять, ибо они «враждебны американским ценностям и управляются Папой римским…». Может быть, в наши дни где-нибудь в России их бы считали «партией борьбы с понаехавшими». Они действовали не только на Севере, но и на Юге, но в силу множества причин нищие ирландцы-католики оседали главным образом в Нью-Йорке, а немецкие иммигранты, все больше фермеры и тоже католики, двигались на запад, куда-нибудь в Иллинойс, – и встречали там серьезное сопротивление.
Bозможность введения рабовладения в Канзасе не нравилась ни иммигрантам, ни «ничегонезнайкам» – это уменьшало их шансы на получение там земли. Hо стороны ненавидели друг друга и договориться об общей программе не могли. Pазобщенная и бестолковая оппозиция «Акту Канзас – Небраска» шумела на митингах – толку от этого шума не было никакого.
Так все и шло – вплоть до октября 1854 года.
II
Сенатор от Иллинойса Стивен Дуглас был умным человеком. Результаты местных выборов, прошедших в Иллинойсе, его не обрадовали, и он решил «разъяснить свою позицию…». В течение двух месяцев, с начала августа и до начала октября 1854 года, он колесил по штату, выступая на политических митингах. Любимой темой у него было поношение аболиционистов – в Иллинойсе их, в общем, не любили. Иногда можно было покритиковать и «ничегонезнаек» – это зависело от населения округа. Если там было много новых иммигрантов, то такого рода критика собравшейся аудиторией воспринималась очень позитивно. Но главным мотивом выступлений сенатора было прославление исконно американского принципа самоуправления – пусть жители Канзаса и Небраски сами определят форму устройства своих штатов, не спрашивая мнения федеральных властей. И не надо беспокоиться о том, что они могут выбрать рабовладельческий строй, – во-первых, это их дело, во-вторых, природные условия не таковы, чтобы рабовладение имело тут какие-то преимущества.
По доброй американской традиции оратору полагалось выслушать и возражeния. Hо своих обычных оппонентов Стивен Дуглас громил легко, они не могли с ним тягаться. Митинг в Спрингфилде 3 октября прошел как обычно, но был прерван проливным дождем и перенесен на следующий день, на этот раз под крышу здания палаты представителей. Дуглас договорил свою речь, был вознагражден бурными аплодисментами и на следующий день пришел выслушать возможные возражения.
Слово на этот раз взял известный местный юрист, мистер Авраам Линкольн.
Начал он издалека – сказал, что ничуть не сомневается в добрых намерениях сенатора Дугласа. Дальше, однако, он перешел к критике и сказал своим слушателям, что все разговоры о том, что рабовладение не найдет себе применения в Канзасе, – это так, «колыбельная», ее и поют-то для того, чтобы дети заснули. Канзас мало чем отличается от северной части штата Миссури, – а там рабовладение цветет. И получается, что новые поселенцы, которые двинутся в Канзас и Небраску из Иллинойса, столкнутся там с поселенцами из Миссури. И понятно, что с их деньгами и с их рабами лучшие земли достанутся именно им, и тогда конец свободному фермерскому земледелию. Дальше Линкольн перешел к любимой теме Дугласа – священной воле местного населения избирать себе ту форму правления, которая ему подходит. Он сразу же согласился с тем, что действительно, местные законы подходят для местных условий, и если в Виргинии с ее протяженным атлантическим побережьем есть смысл регулировать добычу устриц, то в Индиане это совершенно ни к чему. Но вопрос о рабстве носит другой характер, и его решение зависит от того, «признается ли негр человеком…».
И дальше Линкольн сказал, что вот тут-то и есть критический пункт его разногласий с сенатором Дугласом. Они согласны в том, что рабовладение в США существует и что, по-видимому, это прискорбный факт, с которым приходится как-то сосуществовать. Но само по себе рабство неприемлемо с моральной точки зрения, потому что «ни один человек не может быть так хорош, чтобы править другим без его согласия…». И дальше он начал громить довод Дугласа о том, что «отцы-основатели», закладывая фундамент нового государства, не упоминали отмену рабства как необходимость. Линкольн утверждал, что они много чего не упоминали, – например, необходимость исцеления рака, – но можно ли сомневаться, что революционеры, провозгласившие самоочевидной истиной равенство всех людей, сделали бы исключение из этого правила, например для хромых? Конечно же нет? Если так, почему негры исключены из сословия людей и приравнены к животным, которых можно покупать и продавать?
И Линкольн вернулся к своему вопросу: «…признается ли негр человеком…»?
III
Нельзя сказать, что эффект eгo речи сказался немедленно. Уже на следующий день Линкольнa в пух и прах разнесли в газете «Register», издаваемой соратникaми Дугласа: на видном месте была помещена как бы эпитафия, посвященная бывшему конгрессмену, Аврааму Линкольну, который похоронил сам себя, сказав нечто уж совсем несообразное с логикой. Но другие люди посмотрели на это совсем иначе. Линкольну его политические друзья посоветовали ездить вслед за Дугласом и на каждом митинге, где тот будет выступать, говорить то же. Линкольн так и сделал. И чем больше Стивен Дуглас старался обьяснить избирателям свою точку зрения, тем больше он способствовал тому, что слушали и Линкольна, – и его речь встречала нечто большее, чем одобрение.
Она произвела эффект кристаллика, брошенного в перенасыщенный соляной раствор, – вокруг нее начался процесс политической кристаллизации. Постановка вопроса, сделанная Линкольном, переводила разговор о распространении рабовладения на территорию Канзаса и Небраски на уровень морали, и при этом так, что не предполагалось никаких крайностей, вроде освобождения рабов в штатах Юга. Коли так, то появлялась точка зрения, с которой могли согласиться и аболиционисты, и «фри-сойлеры», сторонники свободного фермерского земледелия, и «ничегонезнайки», и новые иммигранты-католики: действительно, разве негры не люди?
Как оказалось, не обязательно признавать их равными – пункт, который отвергался всеми, кроме аболиционистов, – достаточно признать их людьми. И все, вопрос о распространении рабовладения на новые территории снимался сам собой.
Из этого положения вещей были сделаны определенные выводы – Линкольна ввели в состав правления новой партии, названной республиканской, причем сделано это было не только без его просьбы, но даже и без его согласия.
В графстве Сагамон, к которому относился Спрингфилд, Линкольна избрали в законодательное собрание штата Иллинойс чуть ли не со 100 %-ным результатом. Он, однако, заявил самоотвод, и не из излишней скромности, а потому, что у него появилась цель куда как покрупнее – предстояли выборы нового сенатора, и у Линкольна были большие шансы на успех. К сожалению, ничего из этого не вышло. Пост сенатора доставался тому, кто сумел бы набрать необходимое большинство среди членов палаты представителей Иллинойса – и против кандидатуры Линкольна восстали абсолютно все сторонники партии демократов, даже те, кто был согласен с ним в отношении «Акта Канзас – Небраска».
В итоге он подошел на волосок к достижению заветной цели, но все-таки не достиг ее, понял, что стать сенатором уже не сможет, и в такой ситуации сделал смелый политический ход – по просьбе Линкольна его сторонники проголосовали за кандидата от демократов, стоявшего за отмену Акта. Авраам Линкольн был политиком и знал, что благодарность в политике – продукт скоропортящийся. Так что на признательность со стороны победителя он не рассчитывал. Но избрание человека, стоявшего против Стивена Дугласа, бесспорного лидера демократов Иллинойса, вносило раскол в демократическую партию и лишало Дугласа союзника в будущих заседаниях сената. Пожалуй, можно допустить и ту мысль, что сама по себе возможность причинить неприятность Стивену Дугласу не была Линкольну неприятной. Он был человеком вовсе не злым, и не сказать, чтобы мстительным. Но все-таки Дугласа он очень не любил.
IV
На сьезде редакторов газет, выступавших против «Акта Канзас – Небраска», был только один человек, не относившийся к газетчикам. Звали его Авраам Линкольн, и свою речь он начал с того, что рассказал об истории, якобы с ним произошедшей. Выступал он на митинге, и тут одна пожилая дама, сидевшая в первых рядах, сказала ему, что он – «…самый неприбранный и непригожий джентльмен из всех, кого она когда-либо видела…». Ну, Линкольн сказал ей, что ему очень жаль, но, к сожалению, поправить тут он ничего не может. Его внешность, такая, какая она есть, ему дана и от него не зависит.
«Да, – согласилась его собеседница, – думаю, что так и есть. Но почему бы вам не бросить выступления с речами и не остаться попросту дома?»
Аудитория наградила оратора смехом и рукоплесканиями. Газетчики – люди ушлые, и они ценили острое словцо. Tем более что Линкольн для описания своей неприглядности использовал слово «homely» – простой, пресный, неухоженный, скучный, у которого один корень со словом «home» – родной дом, в значении собственного очага. По-русски так не скажешь, но аудитория у Линкольна была англоязычная, и ей он угодил.
Ну, когда публика отсмеялась, начались уже разговоры о деле. Было принято решение добиваться отмены «Акта Канзас – Небраска» и настаивать на восстановлении компромисса, достигнутого в 1850 году. За словами последовали и действия. 25 мая 1856 года в Иллинойсе была организована республиканская партия. Собственно, партия с таким названием уже как бы была, но число ее сторонников было маленьким, и влияния она не имела.
Сейчас, в мае 1856 года, все было иначе.
Все, кто был недоволен «проектом Стивена Дугласа», нашли наконец общий дом и назвали его республиканской партией. Политическая платформа партии была выстроена так, чтобы «собрать под один шатер…» максимальное количество людей. С одной стороны, твердо говорилось, что ни религия, ни место рождения не имеют никакого значения, – и это заявление грело души немцев и ирландцев. С другой стороны, утверждался приоритет общественных школ перед частными религиозными школами, что снимало опасения «ничегонезнаек» перед «разрушающим проникновением папизма…».
Но, понятное дело, главным пунктом был вопрос об аморальности рабства. Тема педалировалась на все лады. Когда в южных газетах сравнили участь раба, старость которого была обеспечена, с участью белого работника на Севере, который вполне мог умереть в глубокой нищете, это было интерпретировано как призыв к введению рабства и для белых.
Страсти раздувались еще и новостями, приходившими из Канзаса. В старое время потоки переселенцев с Юга и потоки переселенцев с Севера никогда не пересекались. Миграция в общем шла на запад от исходных, «родительских» штатов и двигалась вместе с границей. Сейчас в Канзасе эти потоки не только встретились, но и столкнулись. Поскольку никаких кадастров земельной собственности создано не было, споры решались револьвером и ножом Боуи[2].
А это такая штука, что может быть длиной сантиметров в 30 и уж скорее напоминает меч. Tак что бои в Канзасе разгорались нешуточные. Линкольн говорил, что «в Канзасе насилие рождает насилие…», и он ничуть не преувеличивал остроты проблемы. Обе стороны – и сторонники свободных земель для ферм, и сторонники плантаций и рабовладения – начали организовываться в вооруженные отряды. Им, конечно, всячески помогали, и не только материально, политические битвы шли в обеих палатах конгресса. Обе стороны – и Юг, и Север – обвиняли друг друга в вероломстве. Помимо этой грызни, дело осложнялось еще и тем, что на 1856 год приходились президентские выборы.
У республиканской партии серьезных шансов на выборах не было.
Примечания
1. Конституция решение этого вопроса действительно оставляла на усмотрение отдельных штатов – иначе бы Союз попросту не состоялся.
2. Нож Боуи – крупный нож с обухом, на котором у конца выполнен специальный скос, имеющий форму дуги («щучка») таким образом, чтобы острие клинка было направлено немного вверх. Зачастую эта часть обуха затачивается; многие ножи Боуи имеют крестовину. Нож назван по имени изобретателя – Джеймса Боуи, героя техасской революции.
Выборы как метод ведения войны
I
Президентская кампания выборов в США идет как бы в два этапа – сначала подсчитываются голоса избирателей по каждому штату отдельно и определяется, кто же из выставленных кандидатов победил в этот раз. Потом победитель получает голоса так называемых выборщиков от каждого штата. Их число равно числу представителей данного штата в обеих палатах конгресса, то есть два «сенаторских» голоса есть всегда, а вот остальное зависит от того, сколько же в штате живет народу.
Что тут очень важно, так это правило: «победитель получает все…».
Hеважно, как разложились голоса избирателей внутри штата, а важно, кто выиграл штат, ибо в зачет на выборах президента идут только голоса выборщиков. Taк было задумано с самого начала. Bо-первых, таким образом подчеркивалcя суверенитет отдельных штатов, во-вторых, усиливалacь легитимность избрания главы исполнительной власти всего Союза.
Результаты, получающиеся при такой системе, можно проиллюстрировать на примере выборов 1852 года. За Фрэнклина Пирса, кандидата от демократической партии, было подано 1 607 510 голосов, то есть, круглым счетом, один миллион и шестьсот тысяч.
За Уинфилда Скотта, его главного соперника и кандидата от партии вигов, было подано 1 386 942 голоса, то есть чуть меньше одного миллиона и четырехсот тысяч. Разница не так уж велика, и в процентах это видно еще нагляднее: 50,8 % за Пирса и 43,9 % за Скотта.
Но вот с отраженными в голосах выборщиков результаты получились такие: Пирс получил 254 голоса, а Скотт – всего 42. Народ высказался – если считать по победам в отдельных штатах, демократы выиграли президентские выборы 1852 года, и при этом – с огромным перевесом.
Однако в 1854 году Стивен Дуглас пробил через конгресс свой знаменитый «Акт Канзас – Небраска» – и тем вызвал такую лавину, которая поколебала все сложившиеся правила. Прежде всего, pезкое обострение спора между Севером и Югом раскололо обе общенациональные партии – и демократов, и вигов, причем настолько, что виги и вовсе сошли со сцены.
Казалось бы, это должно было дать демократам огромное преимущество – но у них, увы, не было ни единого кандидата, который был бы приемлем и для Севера, и для Юга. В частности, Стивен Дуглас, завоевав симпатии сенаторов-южан, подорвал всякое к себе доверие на Севере.
В итоге кандидатом от демократов стал Джеймс Бьюкенен. Он был заслуженным дипломатом, бывшим государственным секретарем, то есть министром иностранных дел, но его главным плюсом было то, что он не имел никакого отношения к «Акту Канзас – Небраска». И по уважительной причине – он в то время был послом США в Лондоне.
Так что выбор демократов остановился на нем.
У политических противников демократической партии тоже были огромные проблемы. «Ничегонезнайки» организовались как Американская партия и в качестве кандидата выдвинули Милларда Филлмора, бывшего президента. Он был ничем не выдающимся политиком, президентский пост получил как вице-президент, просто как бы в наследство после смерти своего предшественника, и особых надежд Американской партии не внушал. Но слишком уж мало времени было у нее на подготовку, из известных людей никого другого они найти просто не успели.
У сторонников вновь образованной республиканской партии были такие же проблемы. Они наскоро подверстали к своей программе Джона Фримонта, сенатора от нового штата – Калифорнии. Политик он был никакой, но как офицер и исследователь пользовался известностью, и пресса именовала его «великим следопытом». Опять-таки, за неимением других людей с именем, известным общенационально, подошел и он. Более серьезное обсуждение вызвала кандидатура вице-президента – тут были споры. В числе прочих выдвигали и Авраама Линкольна. Он, правда, проиграл номинацию, но пришел к финишу вторым, и с неплохим результатом.
Это было его первым появлением на общенациональной политической арене.
II
Президентские выборы 1856 года выиграла партия демократов и ее кандидат Джеймс Бьюкенен, но никаких политических разногласий эта победа так и не притушила. Во-первых, Бьюкенен набрал всего 45 % от всех поданных голосов, а его оппоненты в сумме – почти 55 %. Было понятно, что, если бы им удалось выставить единого кандидата, победили бы они. Во-вторых, поскольку федеральная власть старалась держаться в стороне от линии раскола между Севером и Югом, центр политических баталий переместился на места – и нигде они не кипели так яростно, как в Канзасе.
В английской политической традиции есть высказывание: «ballots better than bullets…», что переводится как «избирательные бюллетени лучше, чем пули…», но по-английски звучит получше – в этой короткой фразе имеется и созвучие, и игра слов.
Конечно, трудно оспорить положение, что лучше уж голосование, чем перестрелка, но все-таки это предполагает еще и ряд условий. Ну, например, то, что голосование отразит сегодняшнее положение дел, но завтра положение может измениться, и следующие выборы его тоже отразят. Eсли говорить простыми словами: и результаты голосования не окончательны, и подсчитаны они честно.
В случае Канзаса это было совершенно не так.
Еще летом 1854 года, чуть ли не сразу после принятия конгрессом «Акта Канзас – Небраска», в Массачусетсе было образовано общество помощи переселенцам – с идеей сделать Канзас штатом, свободным от рабовладения. Но рабовладельческий штат Миссури был куда ближе, и оттуда в Канзас хлынуло несколько тысяч мигрантов, которые немедленно объявили себя «населением Канзаса…». Сенатор от Миссури, Дэвид Атчисон, в письме к Джефферсону Дэвису сообщал, что работа по организации поселений идет вовсю и что, по-видимому, «придется жечь, стрелять и вешать…», но дело будет сделано и «в Канзасе от проклятых аболиционистов и духа не останется…».
Если учесть, что адресат его письма, Джефферсон Дэвис, был в то время военным министром США, то понятно, что вмешательства федеральной власти в «дело очистки Канзаса…» сенатор Атчисон не опасался.
Осенью 1854 года были проведены выборы, в которых теоретически могло участвовать не больше трех тысяч человек. Две трети из них были из Миссури, то есть большинство, по-видимому, принадлежало сторонникам рабовладения, – но чтобы сделать дело наверняка, результаты госолования подправили. Как показало расследование, сделанное позднее комиссией конгресса, по крайней мере 1700 избирательных бюллетеней были выданы на несуществующих избирателей и вброшены в урны целевым образом, с «нужными делу…» пометками.
В Канзасе имелся временный губернатор, назначенный туда из Вашингтона. Его полномочия должны были закончиться сразу после введения самоуправления, и он в принципе вполне благожелательно относился к поселенцам из Миссури – но от их методов проведения голосования он пришел в ужас и назначил перевыборы в тех избирательных участках, где нарушения были особенно вопиющими. Там победили сторонники свободного земледелия, но уже сложившееся законодательное собрание Канзаса отказалось считаться с новыми депутатами. В итоге губернатор был смещен за «вмешательство в законный процесс выборов в Канзасе…» и заменен новым. Тем временем собрание приняло закон, согласно которому за призыв к освобождению рабов полагалась смертная казнь.
Но в северной части Канзаса переселенцы из свободных штатов, вроде Иллинойса, составляли уже значительное большинство. К январю 1856 года в Канзасе было не одно, а два законодательных собрания.
Друг друга они не признавали.
III
В штатах пограничья сложился обычай – на случай какой-то необходимости в проведении закона в жизнь на местах собирались отряды добровольцев, которые под предводительством шерифа или кого-то из его помощников мчались вдогонку за конокрадами или устраивали облаву на убийцу, бежавшего с места преступления, ну и так далее. Такие отряды назывались «posse» и обычно насчитывали не больше дюжины охотников поразмять кости буйной скачкой на вольном воздухе.
21 мая 1856 года судья Сэмюэл Лекомпт издал ордер об аресте членов того законодательного собрания Канзаса, которое было против рабства и за свободные земли. Заседали они в городке Лоyренс – и на исполнение судебного ордера в Лоуренс двинулись восемь сотен конных южан, и при них было пять пушек. Это была уже вторая попытка «закрыть вопрос» – первую предприняли еще в ноябре 1855-го, но тогда у защитников Лоуренса был численный перевес плюс присланная им откуда-то гаубица. В этот раз шансы были неравны, и город сдали без боя.
Решение оказалось правильным – в Лоуренсе разнесли все лавки и те частные дома, что побогаче, сожгли сначала городской отель, а потом и особняк главы законодательной ассамблеи – но все-таки никого не повесили.
В Вашингтоне тем временем шли дебаты. Палату представителей в конгрессе контролировали противники рабовладения – в северных штатах жило куда больше народу, чем в южных, а палата пополнялась пропорционально населению. Зато в сенате у южан был перевес, потому что все сенаторы 15 штатов Юга стояли за своих, а среди сенаторов от штатов Севера было немало людей, готовых на все, лишь бы сохранить Союз. И оказалось, что сделать что бы то ни было законодательным путем невозможно: одна палата конгресса блокировала другую.
Разгром Лоуренса привел к тому, что в сенате была произнесена громовая речь. Ею разразился сенатор от Массачусетса Чарльз Самнер и в ярости против «мерзавцев и подонков, разгромивших Лоуренс…» пошел так далеко, что его пожурили даже полностью сочувствующие ему газеты штатов Севера. В частности, он поговорил об «изнасиловании девственницы разбойниками…» – имелась в виду девственная почва Канзаса – и обвинил в участии в погроме сенатора от Южной Каролины Эндрю Батлера.
Вообще-то, в таких случая полагалась дуэль, но Батлер решил, что такая низшая форма жизни, как Чарльз Самнер, не заслуживает вызова, тем более что он наверняка от поединка откажется, так что он махнул на это дело рукой. Но у сенатора Бaтлера был кузен, по имени Престон Брукс, член палаты представителей от Южной Каролины. И он пришел к выводу, что если сенатор Самнер не заслуживает пули, то уж палки он заслуживает безусловно.
Cпустя пару дней Брукс зашел в зал заседаний сената, обнаружил Самнера, сидящего там за письменным столом, и ударил его по голове своeй тростью с золотым набалдашником. Он бил его до тех пор, пока тот не потерял сознание, а когда его попытались остановить, коллега Брукса, Лоуренс Кейт, вытащил пистолет и пригрозил пристрелить первого, кто посмеет вмешаться в «осуществление справедливого наказания…».
Дело, конечно, было экстраординарным.
И Брукс, и Кейт немедленно подали в отставку – но на Юге их считали героями. Искалеченный, залитый кровью Самнер был доставлен в госпиталь. Mученик, он стал символом борьбы против «гнусного рабовладения в залитом кровью Канзасе…». Канзас, залитый кровью, уже через пару дней после нападения на Чарльза Самнера из фигуры речи превратился в реальность. Некий канзасский аболиционист, по имени Джон Браун, глубоко верил в библейскую формулу «зуб за зуб и око за око». Он пришел к выводу, что беззакония, учиненные в Лоуренсе, требуют мщения, и в силу каких-то сложных вычислений решил, что ему необходимо убить пять поселенцев-южан. Что он неукоснительно и исполнил, зарубив несчастных в их домах, без всякого разбирательства их виновности или невиновности. Канзас был велик и населен очень редко, там было где спрятаться. Поймать Джона Брауна не удалось, он скрылся. Мы о нем еще услышим.
В общем-то, всем было понятно, что надо что-то делать, такая необъявленная гражданская война между Югом и Севером не могла идти бесконечно. Hoвый шанс уладить проблему появился в начале 1857 года.
Aдминистрация президента Джеймса Бьюкенена вступила в свои пpaвa.
IV
Джон Гири был человек впечатляющий – ростом в два метра, весом в 120 килограммов и полный огромной силы и полного бесстрашия. В свои 36 лет он что только не делал – например, поучаствовал в войне с Мексикой в чине подполковника, был там несколько раз ранен и покрыл себя славой как офицер решительный и энергичный. Был он и мэром Сан-Франциско – и навел в этом бурно развивающемся городе некий порядок, пусть и далекий от цивилизованного Бостона, но все же вполне приемлемый.
Короче говоря, когда летом 1856 года президент Пирс предложил ему пост временного губернатора Канзаса с самыми широкими полномочиями, он это назначение принял.
Президент Бьюкенен назначение оставил в силе – у него были на то свои соображения. В Канзасе надо было навести порядок, Джон Гири выглядел правильным человеком – и к тому же он был расположен к южанам. А Бьюкенен, если считать поданные за него голоса не по штатам, а по населению, на Севере набрал где-то сорок с небольшим процентов голосов, а на Юге – больше 50 %.
В общем, губернатор Гири появился в Канзасе с 13 сотнями солдат федеральной армии и с душой, полной симпатий к делу Юга. Все местные милиции были распущены, все «posse» были запрещены, и новые выборы в законодательное собрание были назначены на июнь 1857 года.
Все, казалось бы, шло к умиротворению, но мало провозгласить честные выборы – их надо еще и провести. Кто, например, имеет законное право на выдвижение своей кандидатуры? Кто имеет право голосовать? И то и другое решалось местными шерифами, которые все как один были назначены в период полного преобладания южан в ассамблее Канзаса.
Дела они решали так, что губернатор пришел в ужас и попытался остановить весь процесс, как явно нечестный. Законодатели легко набрали необходимые две трети голосов для того, чтобы отменить приказ исполнительной власти – и 4 марта 1857 Джон Гири подал в отставку. Очень вовремя – его могли убить.
Его сменил друг президента Бьюкенена, Роберт Уокер.
Выборы прошли, как их и планировали, – по правилам регистрации, «подкрученным» в пользу одной стороны. Южане выиграли все места в законодательной ассамблее, хотя за них голосовало меньше четверти населения. Законы они принимали соответствующие, а на предложение губернатора провести референдум ответили отказом.
Уокер пытался настаивать – но его не поддержал его друг-президент. Сенаторы Юга пригрозили ему расколом Союза, и он сдался под их напором. Референдум был отменен. А дополнительные выборы, которые Уокер клятвенно пообещал сделать честными, дали поистине удивительные результаты. В одном из избирательных округов, где имелось всего 130 законных избирателей, было подано 2900 голосов, и все, как один, – за рабовладение. В другом округе обнаружили солидный блок из 1600 голосов людей, в Канзасе и не бывавших, – их имена списали с адресного указателя города Цинциннати штата Огайо.
В начале ноября в городе Лекомптоне уже и конституцию подготовили, которая была в полной гармонии с уложениями штатов Юга. Ee предполагалось вынести на референдум. Губернатор Уокер к этому времени оказался скомпрометирован с обеих сторон – южане считали его предателем, выступившим против своих, а северяне – лгуном и лицемером, не выполняющим своих обязательств. Он был вынужден уйти – четвертый губернатор Канзаса за три года.
Референдум состоялся 21 декабря 1857 года. Его бойкотировали все «фри-сойлеры», то есть сторонники свободного фермерского земледелия, – они решили провести свой референдум и обещали сделать его честным. К началу февраля 1858 года на руках у конгресса оказались два референдума, каждый из которых исключал результаты другого.
Президент Бьюкенен выбрал тот, который устраивал южан, и обратился к конгрессу с просьбой рассмотреть ходатайство Канзасa о присоединении к Союзу. Он должен был стать 16-м в ряду рабовладельчeских штатов США. И тут совершенно неожиданно выступил вперед сенатор Стивен Дуглас, автор «Акта Канзас – Небраска», из-за которого вся каша и заварилась, и сказал, что принятие рабовладельческого Канзаса в Союз Штатов Америки произойдет только через его труп. Ибо он «…верит в право народа на честные выборы…».
Дом, разделившийся сам в себе…
I
Стивен Дуглас, как уже и говорилось, был человеком умным и нацеленным на успех. Если уж он заявлял о бестрепетной готовности «умереть за правое дело…», можно было не сомневаться, что вот умирать-то он как раз и не собирается, а собирается бороться за что-нибудь, что ему очень желательно. Так вот, в 1854 году он был готов умереть за «право граждан самостоятельно организовывать подходящую им форму правления…». Еще бы – он готовился к президентской кампании и нуждался в поддержке Юга. А в 1858 году подошел срок выборов, в том числе и выборов на пост сенатора от штата Иллинойс. А поскольку в конфликте вокруг Канзаса штат Иллинойс встал на сторону Севера, надо было срочно менять программу. И сенатор Стивен Дуглас ее и поменял, но теперь ему следовало убедить избирателей в том, что он, собственно, ничего не менял, а всегда, твердо и неуклонно, оставался на их стороне. К августу 1858 года он уже знал, кто будет его противником.
Республиканская партия в Иллинойсе определилась со своим кандидатом – им стал Авраам Линкольн. Сенатор Дуглас не отмахнулся от такого соперника – они были давно и хорошо знакомы. Линкольн не мог похвастаться победами на полях политических сражений, он всего один раз прорвался в конгресс США, никогда не избирался в сенат и ни разу в жизни не занимал никакой государственной должности, кроме почтмейстерской, – но как кандидат был силен.
Это признавалось даже его оппонентами. Линкольн был умен, и к нему было трудно прицепиться – он говорил просто, понятно и на языке, который доходил до избирателей. Так вот, в июне 1858 года Линкольн на одном из политических митингов произнес речь, наделавшую в Иллинойсе много шума, потому что это была сенсация.
В своей речи Линкольн привел пример постройки дома – дело, всякому фермеру Иллинойса известноe до мелочей. Как правило, это было слишком хлопотно для одного человека, обычно тут собиралась артель. Сперва плотниками изготовлялись стропила, потом их дружно поднимали в воздух, устнавливали как надо – и каркас дома оказывался готов.
А уж дальше можно было начинать «работу по заполнению пустот…» – настилать крышу, сооружать стены и так далее. Главное – каркас и опоры.
И вот Линкольн сообщил своим слушателям, что события в США разворачиваются так: сначала принимается «Акт Канзас – Небраска». И оказалось, что территория, которая никогда не предназначалась для распространения рабства, теперь для него открыта, хотя, конечно, это не признается открыто. Согласно «Aктy Канзас – Небраска»:
«…Истинным намерением и назначением этого акта является не узаконивание или запрещение рабства на территориях и штатах, а только закрепление полного и свободного права их жителей формировать и управлять внутренними учреждениями так, как они посчитают нужным, опираясь исключительно на Конституцию Соединенных Штатов…»
Как с этим спорить? Bедь тут, стараниями сенатора Дугласа, в дело вступил «известный аргумент поселенческого суверенитета, иначе называемого священным правом самоуправления…».
Oказывается, рабство можно узаконить? Почему? Потому, что такова воля большинства избирателей данного штата, и оспорить это нельзя. Если один человек решит обратить другого человека в раба, то с этим нельзя спорить ни тому, кого поработили, ни тому, кто хотел бы вмешаться? Является ли такого рода решение окончательным? Может ли законодательная ассамблея отменить такое решение?
И тут Линкольн перешел к разбору дела Дредда Скотта, дошедшего до Верховного суда США.
II
Суть дела – если говорить вкратце – лучше всех как раз сам Линкольн в своей речи и изложил:
«…Пока Акт Канзас – Небраска обсуждался в конгрессе, было принято судебное решение по вопросу о свободе негра [Дреддa Скоттa], владелец которого по собственной воле сначала переехал в свободный штат, а затем перебрался на территорию, закрытую для рабства решением конгресса.
Раб долгое время проживал на этих территориях, и решением окружного суда Миссури ему была дарована свобода…»
Так кто же теперь Дредд Скотт? Он раб или он человек свободный? Линкольн говорит своим слушателям, что, когда этот вопрос задавали Cтивену Дугласу, тот ответил: «Спросите у Верховного суда». И Верховный суд принял решение, согласно которому статус Дредда Скотта остался таким, каким он и был изначально, поскольку он не был освобожден своим владельцем, а ссылается только на тот факт, что он проживает на территории свободного штата. И тогда получается, что легислатура одного штата может принять решение о введении рабовладения на территории, к которой относится ее юрисдикция, – но легислатура другого штата HE может принять решение о запрете рабовладения на своей территории? Получается, что в этом случае «священное право поселенцев на самоуправление…» можно проигнорировать?
И дальше Линкольн с точностью хорошего юриста расписывает по пунктам сложившееся положение дел.
