скачать книгу бесплатно
– А кто же танцевать теперь будет?
– А черт его знает! Вчера все перегрызлись уже, как только от полиции избавились. Это видеть надо было: то ходили на цыпочках с постными лицами, ах, как жаль, ах какая потеря, а как сыщики эти ушли, что началось! А чайки наши знаешь что выкинули? Им, видно, кто-то с утра уже про Пелин рассказал, так они взяли и перекрасились обе – теперь одна блондинка, другая брюнетка! Ты понимаешь, куда метят, да?
«Чайки». Так, с легкой руки болтуна Романа, неожиданно оказавшегося в тени знаменитого Гинтараса и компенсирующего свое поражение всеми способами, в основном веселой и пустой болтовней, стали называть двух сестер-балерин по фамилии Генчай.
Ипек Генчай и Ясемин Генчай – они были похожи, как близнецы, хотя на самом деле одна из сестер была на год старше.
«Господи, что за имена у них у всех, не выговоришь! – громогласно жаловался Роман, пользуясь тем, что обладательницы имен, стоящие рядом, его не понимают. – Что за «чай» какой-то?! Почему «ген», интересно? «Генеральский чай», да? Похоже на «генштаб»! Да и имена – не дай бог!»
«Вы неправильно делите, – поправила тогда присутствовавшая при этой сцене Лиза. – Не «ген» и «чай», а «генч» и «ай». Означает «молодая луна» или «молодой месяц», как вам больше нравится. И имена вполне нормальные для турецкого языка – «Шелк» и «Жасмин», очень распространенные».
«А моя фамилия по-турецки как бы была?» – с неподдельным интересом вмешался приехавший накануне Гинтарас.
Он знакомился с труппой, с ужасом и изумлением осматривал маленькую и едва пригодную для постановки сцену, приступал к работе, и Лизу тогда позвали на всякий случай – мало ли кто кого не поймет. Гинтарасу, впрочем, она оказалась почти не нужна: он сносно говорил по-английски, обаятельно и доброжелательно улыбался, привычно восполнял недостающие слова выразительными жестами, был спокоен и прост, несмотря на звездный статус, и все его понимали и без Лизиной помощи. Разве что сам он не понимал говорящих по-турецки, но все турецкие фразы кто-нибудь охотно переводил на английский, без сложных слов все легко и весело обходились, – вообще, как сразу почувствовала Лиза, знаменитый танцовщик принадлежал к тем, с кем легко и приятно общаться и кто умеет ладить с людьми. Неважно, на каком языке.
«А что с вашей фамилией?» – не поняла Лиза, и ей стало неловко оттого, что она вдруг забыла эту знаменитую литовскую фамилию.
«Даугела» означает «лесной», – помог ей Гинтарас.
«Тогда по-турецки было бы «Орман», – сказала Лиза, тотчас же вспомнив совершенно, на ее взгляд, неудобоваримое сокращение от звучного литовского имени, которое уже ввела в обиход Нелли. Она превратила «Гинтараса» в «Гену», и почему его обладатель мирился с этим ужасным крокодильим прозвищем, было непонятно. Наверно, по доброте душевной, которой у него, кажется, было немало.
«А «Гинтарас», кстати, означает «янтарь», так что я «лесной Янтарь», представляете? – засмеялся, став еще привлекательнее, знаменитый литовец. – У нас, в литовском, очень много таких имен – со смыслом. Типа как «Вера», «Надежда», «Любовь».
«Значит, ты у нас драгоценный камень? Или янтарь все-таки полудрагоценный? – попытался сострить Роман. – Так сказать, Каменный гость!»
«Который хуже татарина?» – подмигнув, спросил Гинтарас.
«Я бы попросил насчет татар! Иго давно закончилось, а вы все туда же! – влез и Ринат. – У нас тоже говорящих имен полно!»
«В турецком почти все такие, – сказала Лиза. – В принципе, можно выбрать любое слово и так назвать ребенка. «Дениз», например, «море», причем так и девочек называют, и мальчиков…»
«А Ротбарт наш и вовсе Тайфун! – вспомнил Роман. – Нет, ну как можно человека назвать Тайфун, а? Что за язык такой! И чайки эти – шелк и что еще? Жасмин? Это еще куда ни шло, но «шелк»?! Черт-те что, по-моему!»
Значит, девушки-чайки быстро сориентировались.
Конечно, ни одной из них партия Одиллии-Одетты не светила: молодые еще, в труппе недавно, техника не та, какие там тридцать два фуэте, – однако в отсутствие примы Пелин, в таких форс-мажорных обстоятельствах, да поделив роль пополам… почему нет? Не отменять же премьеру, когда до нее три недели, когда государственные деньги уже вложены, да и спонсорские истрачены, и костюмы сшиты, и декорации сделаны! Вечное, соблазнительно безнравственное “Show must go on!” любого искусства со времен античных амфитеатров – хоть трава не расти!
– Короче, ты давай завтра, приезжай!
– Хорошо, приеду, я же сказала. В десять с половиной, – улыбнулась она, вспомнив, как это сказал Цветан.
– В пол-одиннадцатого, что ль?! Слушай, ты тут по-русски говорить разучилась уже!
– Нет, это не я, это Цветан так сказал…
– У него, кстати, с ней, одно время вроде было что-то, только она потом замуж вышла, и все.
– У кого? – не поняла Лиза.
– Да у Цветика же! С Пелин! Только давно вроде. Может, это он ее и убил, ха-ха?! Типа из ревности, а?
– Нель, ты хоть полиции такого не говори… и вообще никому! Сама подумай, у вас же там одни сплетни, кто-нибудь подхватит, а у человека неприятности будут.
– Да ладно, шучу я, что ты так заволновалась? Все, до завтра, пока!
Телефонные разговоры Нелли заканчивала так же стремительно, как начинала: просто отключалась в тот момент, который лично ей казался подходящим, и все.
А Лиза так и осталась с трубкой в руке и ощущением какой-то недоговоренности.
Ничего себе, события – разве так бывает? Нет, где-то и с кем-то – понятно, а чтобы так близко к тебе?
Как землетрясение.
Так же страшно и неожиданно.
Измир казался Лизе очень спокойным и некриминальным городом, газеты иногда пытались раздуть хоть какие-то преступления, как правило, совершенные на бытовой почве, изредка соседи судачили о квартирных кражах и угнанных машинах – что ж, мегаполис все-таки, никуда не денешься! – но в целом, по сравнению с Москвой или Петербургом, жизнь здесь была более безопасной, тихой и размеренной. Соседи, даже в высоких многоквартирных домах, знали друг друга, дети спокойно гуляли во дворах и бегали в магазин за хлебом, забытую в кафе сумочку могли сохранить и вернуть, подъезды освещались, домофоны работали, подростки почему-то не писали всякие гадости в лифтах и не поджигали пластмассовые кнопки с номерами этажей. Нет, на этом идиллическом фоне, конечно, иногда что-то случалось – на радость прессе и читающим ее, скучающим пенсионерам.
Вот и случилось.
Лиза едва знала Пелин, вернее, балерина едва знала Лизу и лишь слегка кивала ей при встрече, как знакомому, примелькавшемуся лицу. Саму приму, разумеется, знали все. Красивая, молодая, талантливая – как же так?.. Ей ведь лет двадцать пять было, не больше, как жалко! Значит, у Цветана был с ней роман – как это я угадала?
– Мам, у меня труд завтра или нет? – завопил из своей комнаты Денис.
– Не кричи, пожалуйста, оттуда, тебя слышат все соседи, – в сотый раз привычно сказала Лиза. – Почему ты меня спрашиваешь, интересно? У тебя расписание перед глазами висит!
– Ничего не висит, я на кровати лежу и не вижу! Если завтра, то мне нужен картон.
– Денис, ну сколько можно?! Почему ты мне всегда это говоришь в последний момент? Где я сейчас возьму картон?!
– Мам, у меня есть, я ему дам, ты только не плачь, – высунулся из своей комнаты со спрятанным там «сыром» Тимур.
Ну вот, дожили: «только не плачь».
Лиза всегда считала себя довольно уравновешенной – или зря она так считала? Да нет же, она и была такой – спокойной, терпеливой, владеющей собой, это после этого землетрясения что-то в ней надломилось. Вон уже дети говорят – не плачь, значит, и правда, пора брать себя в руки.
Тук-тук-тук. Раз-два-три. Вальс со слезой.
«Я должна научиться жить одна, – вдруг окончательно, бесповоротно решила Лиза. – Я никогда не пробовала и не умею. Я три года одна, практически одна, но разве я чему-нибудь научилась? Нет, я решаю только сиюминутные вопросы, не решить которые нельзя, я занимаюсь детьми, а дети – это все равно что я, я делаю вид, что живу, а на самом деле я жду. Жду, что он приедет и мы опять будем жить вместе… потому что вообще-то я совсем не умею жить одна. Для меня это… как в одиночку танцевать вальс, вот именно – вальс! Я понапихала в свою жизнь всего, чтобы занять время и не задумываться. А пора бы задуматься. Три, нет, уже три с половиной года – не маленький срок, а я прожила его, как в тумане, ожидая, что все изменится. Но больше я ничего – и никого! – ждать не буду! Я научусь жить одна, научусь!..»
Раз-два-три.
В прошлом году от такого же урагана упало дерево во дворе, большая высокая лиственница, но из-за шума и воя ветра никто даже не услышал этого, и на утро все с удивлением разглядывали огромные, вывороченные из земли корни. Может, и сейчас там, за стенами что-то происходит, что-то страшное и плохое?
Раз-два-три. Вальс начинается, дайте, сударыня, руку… очень кстати, когда, как говорится, некому руку подать.
Раз-два-три… что ж, когда-нибудь оно все-таки наступит – спасительное, безмятежное утро!
5. Чардаш
В коридоре царила музыка.
Она вырывалась из тесного ей репетиционного зала, пролетала крошечный кафетерий, заворачивала за угол и захватывала коридор.
Первые, осторожные, вкрадчивые аккорды выглядывали потихоньку, словно осматриваясь, можно ли, следующие были смелее и звучнее, и темп нарастал, еще подчиняя страсть ритму, но вот ее уже не сдерживало ничто, и она вихрем, с перезвоном гусарских шпор, с блеском эполет, с перестуком каблучков неслась по коридору, распахивала дверь на лестницу, кружила там по тесной лестничной клетке, и, недовольная, возвращалась обратно, и взлетала к высокому потолку, и упрекала встречных: как вы можете не танцевать?!
Когда она вдруг оборвалась, Лиза вздрогнула от резко обрушившейся тишины, как обычно вздрагивают от шума.
– Не так! Вот здесь: и – раз! – донеслось из зала, и музыка снова зазвучала, но уже без страсти, с какой-то разъясняющей медлительностью, такт за тактом, откуда-то из середины. – Вот! Да, так! Еще раз! Руку, руку… да скажите же ему! И – раз! Да! Сначала!
И первый, обманчиво робкий аккорд снова выглянул из-за двери, и потянулись за ним те, что посмелее, и вот опять чардаш, так и зовущий отбросить условности и пуститься в пляс, грянул и полетел над коридором, и Лиза, вдохнув эту музыку, на секунду испытала какое-то давно забытое, беззаботное ощущение юности и почти счастья.
А ведь нет ничего страшного в том, чтобы быть одной, – не успела подумать, а скорее почувствовала она, – можно и так быть счастливой, хоть от музыки.
– Прекрасная музыка, – негромко сказал кто-то у нее за спиной.
– Да, – машинально кивнула она незнакомому мужчине и по привычке все объяснять и переводить добавила: – Венгерский танец, кажется.
Не говорить же по-турецки «чардаш», все равно не поймут.
– А вы балерина? – доброжелательно улыбнулся незнакомец.
– Я? Нет, что вы! – наверно, замаскированный комплимент, разве ее можно принять за балерину? Хотя… для непосвященных – не толстая, даже наоборот, волосы собраны в пучок, держится прямо – может быть, и достаточно. Да и потом кого здесь еще можно встретить, около репетиционного зала, кроме балерин?
– Но вы иностранка, да? – пожалуй, он становится навязчивым.
Лизе хотелось слушать не его, а музыку: может, то, на мгновенье пришедшее к ней чувство вернется. Лиза сдержанно кивнула, обозначая дистанцию, и отошла к неплотно прикрытой двери зала. Кто ее открыл – сквозняк или чардаш?..
– Из России? – незнакомец явно не собирался прекращать разговор. Вот ведь правда: никогда не разговаривайте с неизвестными! Надо тебе было ввязываться в беседу, теперь не отстанет. Лизе так надоело отвечать на одни и те же вопросы, которые постоянно задавали ей в последние несколько лет!
– Да, из Москвы, – пресекая следующий вопрос, сказала она и отвернулась, словно заглядывая в зал. Надо же как-то дать ему понять, что разговор окончен.
– Когда они заканчивают? – неожиданно сменил тему ее собеседник, словно поняв наконец-то, что его расспросы ей неприятны. Чардаш набирал силу, и, чтобы не перекрикивать начавшееся крещендо, Лиза пожала плечами.
В зале танцевали – не потому, что их тоже захватил этот вихрь, просто потому, что это было их работой! – и Лиза чуть-чуть позавидовала: бросить бы сейчас зонт, сумку, плащ, а с ними и всякие-разные мысли и танцевать. Пожалуй, если бы не этот тип за спиной, она даже осмелилась бы это сделать. Может, и на душе бы прояснилось?
– Там-пам! – хлопок в ладоши, еще и еще. – И раз! И два! Да!
Видимо, все получилось: так победительно прогремел последний аккорд и так возбужденно заговорили, после нескольких секунд тишины, разные голоса. Лиза побольше приоткрыла дверь – интересно, когда она им понадобится? Вроде никаких признаков полиции, ничего необычного, репетиция: Нелли в центре, недовольный Роман в углу у станка, Цветан у инструмента, девочки и мальчики в трико, множась в зазеркалье просторного зала, – кто тяжело дышит, оттанцевав, кто сидит или разминается, ожидая своей очереди.
– Перерыв! – сказал откуда-то невидимый Лизе Гинтарас, и по наступившему оживлению стало ясно, что его, как обычно, все поняли.
– Вы хорошо говорите по-турецки, – ну вот, еще одна надоевшая дежурная фраза. Откуда ему знать, как я говорю, он и слышал-то от меня два слова! Чтобы избавиться от уже неприятного ей человека, Лиза шагнула в зал. Самое время – перерыв, а этого туда не пустят: здешний театр ревниво оберегал свое закулисье и кому попало доступ в него был закрыт.
– Может быть, вы могли бы мне помочь? – значит, он вошел за ней, и голос звучал вкрадчиво и осторожно, как начало чардаша.
– В чем и как именно? – не реагировать было невозможно, но Лиза видела, что ее и незнакомца уже заметили, следовательно, ему сейчас укажут на дверь, и никакая Лизина помощь ему не понадобится. Интересно, что ему нужно?
Нелли, показывавшая какие-то замысловатые па, остановилась и махнула рукой.
– О, привет! Вы уже здесь? – непонятно спросила она, глядя куда-то мимо Лизы. Вернее, не мимо, а словно объединив ее со следовавшим за ней типом. – Вот и хорошо, перерыв как раз.
Между тем навязчивый тип принялся здороваться с артистами и вообще вел себя так, как будто имел право здесь находиться.
– Нель, это кто? – быстро спросила Лиза по-русски.
– Как это «кто?», если ты с ним и пришла?! – возмутилась Нелли.
– Нель, говори по-человечески, я тебя умоляю! Что значит – пришла? Я его только что увидела около зала!
– Лиза, господин Кемаль из полиции, – как всегда, спокойно и неторопливо произнес незаметно подошедший Цветан. – Он был здесь вчера со своими коллегами, я вам говорил.
Лиза с удивлением обернулась и тотчас встретилась взглядом с улыбнувшимися ей глазами незнакомца, который, судя по всему, понял, что речь идет о нем и даже что именно ей сообщили. Вот видите, словно подмигнули ей эти глаза, а вы не хотели со мной разговаривать. А придется, правильно?
– Мы не смогли сегодня найти переводчика, – развел руками полицейский. – Я даже хотел привести жену, она знает английский и французский, но ваши же не все на них говорят. Меня зовут Кемаль.
– Очень приятно, – машинально ответила Лиза.
– Я о вас слышал и так и понял, что это вы и есть, – а улыбка у него приятная, и хорошо, что он не в этой их дурацкой форме с оружием.
– Что вы слышали?
– Что здесь есть такая госпожа Лиза, которая всем все переводит. Так что я на вас рассчитывал. По идее, мне, конечно, обязаны найти переводчика, но вы же понимаете…
«Если сейчас он скажет «Здесь же Турция!», то я ему помогать не стану!» – почему-то загадала Лиза, которой до смерти надоело выслушивать со всех сторон это глупое оправдание всему плохому. Кто только додумался ввести в обиход эту фразу?! Чуть что-то где-то не так – сразу «Здесь же Турция!», как будто это объясняет и плохую погоду, и некачественно сделанную работу, и вечные здешние опоздания, и вообще, все что угодно.
– Как теперь модно говорить, «здесь же Турция!», – полицейский произнес это так, что Лиза засмеялась и отменила свое гадание. – Но вы не беспокойтесь, я немного знаю английский, с кем можно – на нем поговорю и надолго вас не задержу. Вы сами-то знали госпожу Пелин?
– И да, и нет. То есть мы не были знакомы, но друг друга видели, конечно. Особенно я ее, разумеется.
– А ее мужа?
– Нет, я вообще не знала, что она замужем, вернее, теперь уже знаю, но… – Лиза неловко запуталась в словах и покраснела. Не хватало еще выболтать полицейскому, все, что они вчера обсуждали с Нелли! По невольной ассоциации она краем глаза глянула на стоящего рядом пианиста. Слава богу, Нелли сама не сможет ничего сболтнуть, так что все под контролем. Нет, это надо же такое выдумать! Хотя… она посмотрела на сильную руку музыканта с длинными пальцами и необычной формы перстнем на одном из них и нервно спросила:
– А как ее убили, вы не скажете?
– Если позволите, не скажу, – любезно, но твердо ответил Кемаль. – Я не имею права сообщать вам детали. Это произошло в подъезде, когда она возвращалась после репетиции, и ее муж утверждает, что он ждал госпожу Пелин у театра, но они разминулись. Спросите, пожалуйста, у всех ваших соотечественников, не видел ли его кто-нибудь в тот день. Вчера мы опросили турецких артистов, но никто не смог этого подтвердить. На случай если они не знают его в лицо, я принес фотографию.
– Вы подозреваете мужа? – не удержалась Лиза.
– Госпожа Лиза, я не могу отвечать на ваши вопросы. Поймите меня, пожалуйста, мы пока подозреваем всех и никого конкретно. Просто надо выяснить, кто где был в тот день… из заинтересованных лиц.
– Да-да, – поспешно кивнула она, – я все понимаю, извините. Сейчас я всех спрошу. Нелли, может, нам выйти куда-нибудь? А то здесь… – она повела рукой.
«Здесь» теперь царило любопытство.
Так же явственно, как раньше музыка.
У любопытства был запах, и взволнованное лицо, и множество огромных, расширенных от предвкушаемого удовольствия глаз – и не меньше пытающихся приблизиться на доступное расстояние ушей, и тихих, шаркающих или постукивающих пуантами ног, услужливо помогающих глазам и ушам. Любопытство вибрировало, летало вокруг, как еще недавно летал чардаш, и издавало разноязыкий шелест комментариев и попыток перевода, – отсюда, безусловно, надо было уходить, чтобы хоть что-то выяснить, не плодя сплетни.
