Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв.

скачать книгу бесплатно

Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв.
Василий Телицын

Что такое власть в средневековой Руси? Какова ее природа? Какой человек может властвовать и каковы его функции по отношению к своим подданным? Почему тот или иной правитель имеет право на власть над конкретной территорией? Ответы на эти и многие другие вопросы содержатся в книге историка Василия Телицына, посвященной идеологии Московского княжества XIV – начала XVI в. На основе многочисленных источников автор исследует эволюцию представлений о власти на Руси, а также средневековую концепцию, представляющую Русскую землю отчиной московских князей.Для историков, культурологов, политологов и всех интересующихся историей Отечества.

Василий Телицын

Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв.

От автора

Идея написания исследования по периоду русского средневековья родилась в 2017 году, когда я обучался на первом курсе аспирантуры кафедры истории России средних веков и нового времени Московского государственного областного университета. Уже тогда я столкнулся с проблемой выбора темы, так как казалось, что применительно к XIV-XV веку истории Руси практически все уже изучено, к тому же пугало отсутствие неопубликованных ранее источников, что было не очень хорошо для кандидатской диссертации. Действительно, все политические аспекты выбранного мной периода возвышения Москвы всесторонне изучались отечественной наукой с конца XIX века и было бы несколько самонадеянно пытаться рассчитывать на какую-либо научную новизну. Именно тогда родилась идея попробовать посмотреть на политические события того времени с точки зрения авторов средневековых текстов, понять, что для них было важно и почему. Изучение летописей и других средневековых памятников под этим углом привело меня к мысли, что для большей части представителей общественно-политической мысли русских земель одним из центральных и наиболее актуальных являлся вопрос о сущности власти. На протяжении столетий в мрачных кельях монастырей, под сводами княжеских теремов и митрополичьих палат велись дискуссии о том что такое власть, какие обязательства она накладывает на правителя, какова степень его ответственности за судьбу своих земель, каковы пределы этой власти, а также о многих других аспектах этого сложнейшего явления. Мне было интересно проанализировать связь теоретических представлений о феномене княжеской власти с реальной картиной политического объединения русских земель, попытаться понять, была ли идея единства Руси первична, или же книжники лишь постфактум объясняли завоевательные успехи московских князей. Итогом четырехлетней работы стало написание кандидатской диссертации, успешно защищенной в диссертационном совете на базе Московского государственного областного университета осенью 2018 года.

Книга, которую Вы читаете является отредактированной и доработанной версией этого диссертационного исследования. В 2021 году она была издана небольшим тиражом в издательстве "Принципиум" под названием "Се твердое, и честное и крепкое царство дасть Господь Богъ в руце твои…" Концепции власти в трудах московских книжников XIV – начала XV века". В процессе подготовки электронной версии не только название, но и текст также подвергся небольшой авторской редактуре.

Завершая авторское вступление, хотел бы поблагодарить людей, внесших весомый вклад в создание данной книги. Вардана Эрнестовича Багдасаряна и весь коллектив кафедры истории России Средних веков и Нового времени Московского государственного областного университета – за помощь и поддержку и, в особенности, за то, что дали добро разрабатывать такую тему. Л.В. Столярову, А.Е. Тарасова, В.Б. Перхавко – за неоценимые советы, поддержку и понимание. Особую благодарность хотел бы выразить своей семье – В.Л. Телицыну, Е.Н. Телицыной и Е.Е. Телицыной, без помощи и поддержки которых этого исследования никогда бы не было. И, наконец, большое спасибо всем, кто приобрел печатную или электронную версию этой книги. Очень надеюсь, что она окажется вам полезной!

Введение

Всем моим Учителям посвящается…

Вопросы власти традиционно занимают важное место в политической истории любой страны. Что есть власть? Какова ее природа? Какой человек может властвовать и каковы его функции по отношению к своим подданным? Почему тот или иной правитель имеет право на власть над конкретной территорией? Люди различных народов и эпох отвечают по-разному на эти вопросы. Не приходится сомневаться, что все они и сегодня своевременны, поскольку характеризуют собой вектор пути развития государств, природу и функции власти, а также принципы ее взаимодействия с обществом.

Русское государство прошло долгий путь развития начиная с момента своего возникновения во второй половине IX в., включающий периоды расцвета, раздробленности, подчинения и борьбы против иноземного владычества, чтобы к началу XVI в. на карте Европы появилось новое государство под названием «Россия».

Все это время русскими землями управляли представители династии Рюриковичей – правители, называвшиеся князьями. Однако их власть не была неизменной. Менялось как само содержание власти, так и территория, на которую эта власть распространялась. Власть первых русских князей, по сообщениям древних летописей, добровольно призванных на княжение и впоследствии подчинивших себе земли восточных славян на пути из варяг в греки, во многом зависела от их дружин, а также от мнения народного собрания – веча. После крещения Руси князем Владимиром Святославичем в 988 г. концепция верховной княжеской власти, без сомнения сохраняя исконные славянские черты, существенно обогатилась за счет влияния восточного христианства, а через него и ветхозаветной традиции. Впоследствии, когда в династии Рюриковичей стали появляться обособленные княжеские ветви, за которыми закреплялись конкретные территории («земли), некогда единое государство, называемое историками Киевской Русью, ушло в прошлое, уступив место периоду раздробленности.

Во второй четверти XIII в. в результате монгольского нашествия, оказавшего значительное влияние на судьбы народов Восточной Европы, изменению подверглось как политическое, так и территориальное устройство русских земель. Центр политической жизни постепенно переместился на северо-восток, политической, а затем и религиозной столицей Руси стал город Владимир. В то же время на протяжении второй половины XIII – первой половины XIV в. южные и западные русские земли входили в состав других государств – Великого княжества Литовского и Королевства Польского.

В Северо-Восточной и Северо-Западной Руси в XIII-XIV вв., оказавшейся в зависимости от Золотой Орды, политическая и территориальная структура подвергалась интенсивному изменению. Переживший несколько монгольских разорений город Владимир постепенно утратил свою политическую роль, уступив место новым столицам, которым в дальнейшем было суждено решить судьбу всего региона. Этот период, именуемый в исторической науке борьбой за объединение русских земель, является отправной точкой данного исследования.

В начале XIV в. московские князья, владеющие небольшим княжеством на р. Москве и ведущие свой род от младшего сына Александра Невского князя Даниила Александровича, заявили свои претензии на владимирский стол, а спустя чуть более пяти десятилетий к 1389 г. под властью московских князей оказалась значительная часть Северо-Восточной Руси, а закрепление за ними титула великих князей Владимирских признали их политические соперники и сильнейшие державы региона. В дальнейшем на протяжении XV в. и в начале XVI в. молодое московское государство подчинило себе все земли и княжества Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, освободилось от верховной власти ордынских ханов и даже оказывало влияние на некоторые земли бывшей Золотой Орды, а его правитель предстал в совершенно ином статусе – он носил титул государя и именовался царем, власть которого приобрела сакральные черты и частично распространилась на церковь.

Политические события XIV – начала XVI в., в особенности те, которые связаны с возникновением государства, и их отражение в письменных памятниках XV–XVI вв. нельзя рассматривать отдельно от идеологии указанного периода. Объединение русских земель происходило не только силой оружия и дипломатии; политический процесс шел параллельно со всеобъемлющей идеологической работой, которую проводили московские книжники – представители образованного слоя средневековой Руси. Тем самым образованная элита Московской Руси вносила свой весомый вклад в дело создания и идейного оформления единого государства, которое в конце XV–XVI вв. заявило свои права на лидерство в восточно-христианском мире.

В контексте данного исследования мы будем использовать термин «книжник» в широком смысле – для обозначения авторов письменных памятников русского средневековья. Основная масса источников, используемых в работе, была создана книжниками именно в Московском княжестве, при этом происхождение самого книжника могло быть различным. Термин «московский книжник», в данном случае, характеризует не происхождение, а принадлежность к образованному слою определенного княжества. Поскольку в данном исследовании будут использоваться произведения не только московских книжников, иногда мы будем употреблять более широкий термин – «древнерусские книжники», обозначающий представителей образованного слоя средневековой Руси изучаемого нами периода. Во многих случаях, как, например, во взглядах на природу власти, представления московских книжников полностью тождественны представлениям древнерусских книжников в целом, однако в фокусе нашего исследования в первую очередь находятся идейные концепции, созданные в именно в Московском княжестве.

Основной упор в книге будет сделан на рассмотрении политических идей XIV–XV вв., во-первых, потому что задача анализа развития властных концепций не должна подменяться рассмотрением уже сложившейся идеологии Московской Руси, а во-вторых, потому что идеология периода конца XV–XVI вв. подробно и всеобъемлюще изучалась отечественными историками начиная с конца XIX в.

Научная литература, так или иначе касающаяся темы исследования, чрезвычайно объемна. В первую очередь отметим работы, посвященные различным аспектам идеологии Московской Руси, в частности – вопросам, связанным с осмыслением природы княжеской и царской власти, ее полномочиями, а также вопросам отношения с властью духовной. Это осмысление началось еще в эпоху Средневековья, в особенности в конце XV – начале XVI в. в трудах Иосифа Волоцкого, старца Филофея, «Сказании о князьях Владимирских» и других произведениях, однако систематическое изучение указанных вопросов с использованием инструментария исторической науки началось не ранее конца XIX – начала XX в., когда было опубликовано огромное количество источников по периоду русского средневековья: основные летописные памятники, публицистические повести о важнейших событиях истории Руси, духовные и договорные грамоты русских князей, а также письма, послания и поучения церковных деятелей (митрополитов, епископов, игуменов). Наиболее значимыми работами, написанными на основе вышеуказанных документов, являются исследования М.А. Дьяконова и В.Е. Вальденберга[1 - Дьяконов М.А. Власть московских государей: очерки из истории политических идей Древней Руси до конца XVI века. – М.: URSS, 2003; Вальденберг В. Древнерусские учения о пределах царской власти: очерки политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. – М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006].

Широкое освещение получил в историографии вопрос о зарождении и развитии концепции русского царства, как особого сакрально-политического феномена, существенное влияние на который оказала византийская модель. Среди исследований конца XIX–XX вв. можно выделить работы В.И. Саввы, Е.В. Барсова, А.В. Горского, Г.В. Вернадского и др.[2 - Савва В.И. Московские цари и византийские василевсы. К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти московских государей. – Харьков: Тип. и лит. М. Зильберберг и с-вья, 1901; Барсов Е.В. Древнерусские памятники священного венчания на царство в связи с греческими их оригиналами. – М.: Университетская типография, 1893; Горский А.В. О священнодействии венчания и помазания царей на царство // Прибавление к изданию творений святых отцов в русском переводе. – М.: Редакция академического журнала «Богословский вестник», 1882. Ч. 29. С. 117–151; Вернадский Г.В. Византийские учения о власти царя и патриарха // Сборник статей, посвященный памяти Н.П. Кондакова. – Прага: Seminarium Kondakovianum, 1926. С. 143–154.]  Данная тема не теряет свою актуальность и в современной исторической науке. В 1999 г. был издан сборник статей «Царь и царство в русском общественном сознании», где В. Водовым и А.А. Горским было рассмотрено употребление царских титулов по отношению к русским князьям, а также изучены представления о «царе» и «царстве» в средневековой Руси до XVI в.[3 - Мировосприятие и самосознание русского общества. Вып. 2. Царь и царство в русском средневековом общественном сознании. – М.: Институт российской истории РАН, 1999.] Развитию идеологических концепций Московской Руси XV в., в том числе концепции русского «царства», посвящена монография К.Ю. Байковского[4 - Байковский К.Ю. Развитие концепций царства, святости и войны за веру в трудах московских книжников XV в. – М.: Центр научных исследований гуманитарных и социально-экономических дисциплин МЭИ – ИМЭИ, 2013.]. Генезис и особенности использования титулатуры руских правителей, а также политическая культура средневековой Руси подробно рассмотрены в монографии А.И. Филюшкина[5 - Филюшкин А.И. Титулы русских государей. – СПб.: «Альянс-Архео», 2006.] и работах С.М. Каштанова[6 - Каштанов С.М. Эволюция великокняжеского и царского титула в грамотах афонским монастырям XVI в. // Россия и христианский Восток. М.: Индрик, 1997. Вып. 1. С. 105–134.]. Вопросы, касающиеся мировоззрения и идейных составляющих древнерусской мысли, комплексно исследуются в работах Б.А. Успенского, М.Н. Громова, Н.С. Козлова[7 - Успенский Б.А. Борис и Глеб: восприятие истории в Древней Руси. – М.: Языки русской культуры, 2000; Его же. Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и ее русское переосмысление). – М.: Языки русской культуры, 1998; Громов М.Н., Мильков В.В. Идейные течения древнерусской мысли. – СПб.: РХГИ, 2001; Громов М.Н., Козлов Н.С. Русская философская мысль X–XVII веков. – М.: Издательство МГУ, 1990.]. Идеология власти в целом, а также идеологические основы русской и российской государственности затронуты в трудах В.Э. Багдасаряна[8 - Багдасарян В.Э. История, культура, традиции и русская (российская) государственность. – М.: Научный эксперт, 2013; Его же. Русская эсхатология. – Москва: Изд-во Московского государственного университета сервиса, 2006; Его же. Традиционализм и цивилизационная идентичность России. – М.: Собрание, 2006.].

Своеобразный комплексный анализ русской идеологической мысли представлен в работе Д.С. Лихачева[9 - Лихачев Д.С. Национальное самосознание Древней Руси. – М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1945.], посвященной национальному самосознанию Древней Руси. Анализ политической идеологии конца XV – первой половины XVI в., а также изучение идеологических концепций в московской публицистике указанного периода содержится в работе Я.С. Лурье[10 - Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV – начала XVI в. (далее – Идеологическая борьба…). – М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1960.]. Проблемам источниковедения изучаемого периода посвящена еще одна монография Я.С. Лурье[11 - Лурье Я.С. Две истории Руси XV века. Ранние и поздние, независимые и официальные летописи об образовании Московского государства (далее – Две истории Руси…). – СПб.: Дмитрий Буланин, 1994.], в которой отражена история идеологической борьбы, и показаны различия между официальным и неофициальным летописанием XV в. Применительно к идеологии Московского государства конца XV–XVI вв. отметим также монографию Н.В. Синицыной[12 - Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV–XVII вв.). – М.: Индрик, 1998.], посвященную всестороннему анализу средневековой концепции «Москва – Третий Рим», в которой, помимо прочего, автор установила истоки рассматриваемой концепции, относящиеся к XV в. Особенностям развития феномена власти московских правителей, его связи с правовыми нормами того времени посвящены работы В.Б. Кобрина[13 - Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России (XVXVI вв.). – М.: Мысль, 1985.], С.А. Мельникова[14 - Мельников С.А. Историко-правовые факторы эволюции Древнерусского государства (IX–XV вв.). М.: Голден-Би, 2010; Его же: Правовой режим наследования престола в Древней Руси IX – начала XVI в. Историко-правовое исследование. – М.: Информ-Знание, 2009.], С.Л. Кинёва[15 - Кинёв С.Л. Духовная грамота великого князя Дмитрия Ивановича и порядок наследования великого княжения в Северо-Восточной Руси в XV веке // Вестник Томского государственного университета. 2012. № 363. С. 99–102.].

Отдельной темой, представляющей особую значимость для нашего исследования, является изучение близких по своему значению терминов «Русь» и «Русская земля», а также тех смыслов, которые в них вкладывали представители общественно-политической мысли русских земель. Исследованием значений этих терминов занимался советский историк М.Н. Тихомиров[16 - Тихомиров М.Н. О происхождении названия Россия // Российское государство XV–XVII веков. – М.: Наука, 1973. С. 11–18.]. Согласно его исследованию, Россия как название страны появляется в русских источниках с XV в., при этом новый термин не вытесняет старых названий «Русь» и «Русская земля», а приобретает существенно иной оттенок. Данная тема затрагивается в работе Б.Н. Флори[17 - Флоря Б.Н. Исторические судьбы Руси и этническое самосознание восточных славян в XII–XV веках (к вопросу о зарождении восточнославянских народностей) // Славяноведение. 1993. № 2. С. 42–66.], посвященной этническому самосознанию восточных славян. Автор касается сложнейшей проблемы формирования восточнославянских народностей (русских, украинцев и белорусов), начало которому положило изменение политической ситуации в Восточной Европе в результате монгольского нашествия и выхода на историческую сцену Великого княжества Литовского. В работе также проанализировано последовательное изменение значений терминов «Русь» и «Русская земля» на протяжении XII–XV вв. Автор убедительно доказывает, что древнерусские книжники XIV–XV вв. понимали под «Русской землей» исключительно территории, подвластные великому князю Владимирскому, однако представления о «Руси» как о территории, населенной восточными славянами, несомненно, существовало, что позволило московским князьям в конце XV в. заявить свои претензии на все наследие Древнерусского государства.

Изучению указанного концепта в мировоззрении древнерусских книжников посвящена работа А.Н. Ужанкова[18 - Ужанков А.Н. Концепты «Русь» и «Русская земля» в мировоззрении древнерусских книжников XI–XV вв. // Россия XXI: Общественно-политический и научный журнал. 2005. № 5. С. 134–161.], в которой автор приходит к выводу, что к концу XV в. происходит не переосмысление, а закрепление понятий: концепт русский становится синонимом православного, что связано, во-первых, с падением Константинополя и с тем, что Московская Русь осталась единственным независимым православным государством, а во-вторых, с ожидаемым в последние десятилетия XV в. «концом света» и Страшным судом, в результате чего в общественно-политической мысли окончательно сложилось понимание руси как библейского народа. Религиозные и этнические факторы, оказавшие, без сомнения, огромное влияние на эволюцию представлений о «Руси» как социокультурном феномене, подробно рассмотрены в работах М.В. Дмитриева[19 - Дмитриев М.В. Конфессиональный фактор в формировании представлений о «русском» в культуре Московской Руси // Религиозные и этнические традиции в формировании национальных идентичностей в Европе. Средние века – Новое время. – М.: Индрик, 2008. С. 118–142.] и К.Ю. Ерусалимского[20 - Ерусалимский К.Ю. Понятия «народ», «Росиа», «русская земля» и социальные дискурсы Московской Руси конца XV–XVII вв. // Религиозные и этнические традиции в формировании национальных идентичностей в Европе. Средние века – Новое время. – М.: Индрик, 2008. С. 137–169.]. В современной российской историографии также следует отметить работы, в которых изучается историческое сознание русского средневековья. Так, в исследовании О.А. Амелькина и Ю.В. Селезнева[21 - Амелькин О.А., Селезнев Ю.Б. Нашествие Батыя и установление ордынского игра в общественном сознании Руси XIII–XVII вв. – Воронеж: Научная книга, 2004.] последовательно анализируется восприятие татаро-монгольского нашествия в различные периоды русской истории и показана динамика формирования политической и идеологической концепции борьбы со «степью». Куликовская битва и ее историческое восприятие, а также идеологическая роль этого события также стали предметом изучения[22 - Азбелев С.Н. Куликовская битва в народной памяти. Литературные памятники куликовского цикла и фольклорная традиция. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2011; Петров А.Е. «Свеча загорелась сама собой…» Память о Куликовской битве в идеологии российского государства XV–XVI веков // Родина. 2003. № 12; Черный В.Д. «Мамаево побоище» в истории и культуре средневековой Руси. – М.: Прометей, 2003.].

В целом вопрос идеологии Московской Руси принадлежит к числу достаточно подробно исследованных, в особенности если речь идет о периоде второй половины XV – первой трети XVI в. Применительно к более ранним события степень изученности проблемы не так высока.

Вторая группа работ включает в себя исследования, посвященные изучению литературной и публицистической деятельности древнерусских книжников. Об особой специфике их работы упоминал в своих исследованиях Д.С. Лихачев[23 - Лихачев Д.С. Текстология. На материале русской литературы Х–XVII веков (далее – Текстология…). – СПб.: Алетейя, 2001.]. Проблема отражения исторических событий в литературных и публицистических произведениях, а также анализ мировоззрения и системы ценностей авторов этих произведений стали довольно актуальными темами в современной исторической науке. Другими словами, ученые в последнее время все чаще и чаще задаются вопросом: не что конкретно происходило, а как это воспринималось и представлялось современникам и участникам тех событий. Начало подобным исследованиям было положено работами И.Н. Данилевского[24 - Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков XIXII вв. Курс лекций. – М.: Аспект Пресс, 1998; Его же. Русские земли глазами современников и потомков XII–XIV вв. Курс лекций (далее – Русские земли…). – М.: Аспект Пресс, 2001.], в которых автор предпринял попытку толкования летописных и других источников по периоду русского средневековья с точки зрения мировосприятия их авторов. В дальнейшем автор продолжил разработку указанной темы в монографии, посвященной изучению «Повести временных лет»[25 - Данилевский И.Н. Повесть временных лет. Герменевтические основы источниковедения летописных тексов. – М.: Аспект Пресс, 2004.], с использованием нового подхода к исследованию летописных текстов, заключающегося в том числе в определении целей авторов этих текстов, а также социальных функций древнерусского летописания. Применительно к изучаемому периоду отметим монографию В.Н. Рудакова[26 - Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII–XV вв. – М.: Квадрига, 2014.], посвященную представлениям древнерусских книжников середины XIII–XV вв. о монголо-татарах. По мнению автора, новая политическая идеология Русского государства, основополагающими элементами которой являлись теория «Москва – Третий Рим», а также идеи о богоизбранности русского народа и великокняжеской власти, сформировалась именно в результате переосмысления феномена татаро-монгольского владычества.

Анализу вопросов, связанных с самосознанием древнерусских авторов, посвящены работы Е.Л. Конявской[27 - Конявская Е.Л. Авторское самосознание древнерусского книжника (XI – середина XV в.). – М.: Языки славянской культуры, 2000.] и И.В. Ведюшкиной[28 - Ведюшкина И.В. О некоторых особенностях древнерусского самосознания // Религиозные и этнические традиции в формировании национальных идентичностей в Европе. Средние века – новое время. – М.: Индрик, 2008. С. 282–293.], исследованию жизненного пути и произведений отдельных книжников средневековой Руси – труды В.Б. Перхавко[29 - Перхавко В.Б. Зодчий и книжник. – М.: Менеджер, 1997.] и А.В. Сиренова[30 - Сиренов А.В. Московский книжник конца XV в. Петр и его произведения // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома) Российской академии наук (ТОДРЛ). – 2001. Т. 52. С. 582–595.], комплексное исследование средневековой книги как социокультурного феномена содержится в монографиях Н.Н. Розова[31 - Розов Н.Н. Книга в Древней Руси в XI–XIV вв. – М.: Книга, 1977.] и Б.В. Сапунова[32 - Сапунов Б.В. Книга в России в XI–XIII вв. – Л.: Наука, 1997.]. Огромный вклад в изучение русской средневековой книжной культуры и деятельности древнерусских книжников внесли С.М. Каштанов[33 - Каштанов С.М. Из истории русского средневекового источника. Акты XXVI вв. – М.: Наука, 1996; Каштанов С.М., Столярова Л.В. Еще раз о дате так называемого «Сийского» Евангелия // Сообщения Ростовского музея. – Ярославль, 1995. Вып. 8. С. 3–48.] и Л.В. Столярова[34 - Столярова Л.В. Из истории книжной культуры русского средневекового города: XI–XVII вв. – М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1999; Её же. Древнерусские надписи XI–XIV веков на пергаменных кодексах. – М.: Наука, 1998; Её же. Свод записей писцов, художников и переплетчиков древнерусских пергаменных кодексов XI–XIV вв. – М.: Наука, 2000; Столярова Л.В., Каштанов С.М. Книга в Древней Руси (XI–XVI вв.). – М.: Ун-т Дмитрия Пожарского, 2010.]. В их работах на основе многочисленных источников с использованием новейшей методологии, подробно исследуются как, собственно, средневековые книги и тексты, так и особенности работы древнерусских книжников.

Наиболее многочисленную группу используемой литературы составляют важнейшие работы по истории Руси XIV–XVI вв., которые, как правило, отдельно не исследуют тему развития концепций власти или идеологии Московского государства, однако так или иначе затрагивают ее или смежные темы. Так, один из первых русских историков Н.М. Карамзин[35 - Карамзин Н.М. История государства Российского. – Калуга: Золотая аллея, 1995. Т. V–VIII.] уделил много внимания проблемам эволюции идеологии верховной власти в период создания Московского царства. С его точки зрения, московская политическая культура многое унаследовала от Золотой Орды, однако взаимовлияние шло параллельно с освободительной борьбой русского народа против татаро-монгольского владычества. Отдельно Карамзин выделяет влияние на русскую государственную идеологию Куликовской битвы, предания о которой являлись самыми знаменитыми в русской истории. Еще одна заслуга историка состоит, на наш взгляд, в том, что он первый обозначил отдельным этапом период с начала княжения Дмитрия Донского до конца княжения Ивана III. В это время проходило создание Московского государства, как территориальное, так и общественно-политическое и идеологическое.

Работы по русской истории С.М. Соловьева[36 - Соловьев С.М. Сочинения. – М.: Мысль, 1988. Кн. 2. Т. 3–4; Его же. Сочинения. – М.: Мысль, 1989. Кн. 3. Т. 5–6.], так же как и фундаментальный труд Карамзина, носят, прежде всего, описательный характер. Вопрос о восприятии древнерусскими книжниками княжеской власти в его работах не поднимается. Вместе с тем Соловьев детально описал политический процесс собирания русских земель вокруг Москвы, показал важность идеи общей истории для русских земель и княжеств, которые на протяжении XIV–XV вв. преимущественно добровольно входили в состав Московского государства.

Проблеме собирания власти в руках московских князей посвящена также фундаментальная работа А.Е. Преснякова[37 - Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. Очерки по истории XIII–XV столетий. – Пг.: Тип. Я. Башмаков и K°., 1918.]. Жизнеописания великих и удельных князей Северо-Восточной Руси с опорой на летописные источники содержатся в работе А.В. Экземплярского[38 - Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси. – СПб.: Издание графа И.И. Толстого. Типография Императорской Академии наук, 1889. Т. 1.]. Проблемам взаимоотношений русских земель с монголами посвящены классические труды историка-эмигранта Г.В. Вернадского и советского ученого А.Н. Насонова[39 - Вернадский Г.В. Монголы и Русь. – Тверь-М.: ЛЕАН-Аграф, 1997; Насонов А.Н. Монголы и Русь: История татарской политики на Руси. – М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1940.].

Кроме того, отметим также наиболее важные работы, посвященные истории Русской православной церкви, в которых содержатся жизнеописания и характеристика церковных деятелей, сыгравших важную роль в процессе образования централизованного государства, а также произведения, в которых нашли свое отражение взгляды церковных иерархов на феномен княжеской или царской власти. Прежде всего необходимо выделить фундаментальные труды по истории Русской православной церкви, созданные Е.Е. Голубинским, А.В. Карташевым, М.В. Толстым и митр. Макарием (Булгаковым)[40 - Голубинский Е.Е. История Русской церкви. – СПб.: Крутицкое патриаршее подворье, Общество любителей церковной истории, 1910. Т. 2. Ч. 2.; Карташев А.В. Очерки по истории Русской церкви. – М.: Терра, 1991.; Толстой М.В. История Русской церкви. – М.: Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1991; Макарий (Булгаков). История Русской церкви. – СПб.: В Типографии Императорской Академии наук, 1857.], в которых содержится информация о ключевых церковных фигурах (святых, митрополитах, игуменах), их политической деятельности и взаимоотношениях с князьями.

Отдельно отметим исследования В.О. Ключевского[41 - Ключевский В.О. Сочинения. Т. 2. Курс лекций русской истории. Ч. 2. – М.: Мысль, 1988; Его же. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. – М.: Правда, 1990; Его же. Древнерусские жития святых как исторический источник. – М.: Правда, 1988.], который одним из первых обратил внимание на важность фигур св. Сергия Радонежского и митр. Алексея для политического и культурного развития русских земель периода второй половины XIV – начала XV в., а также ввел в научный оборот агиографию как самостоятельный исторический источник.

В рамках обзора дореволюционной историографии нельзя не отметить деятельность А.А. Шахматова. Ему принадлежит множество работ по изучению письменных памятников Древней Руси и истории русского летописания[42 - См., напр.: Шахматов А.А. История русского летописания. Т. 2. Обозрение летописей и летописных сводов XI–XVI вв. – М.: Наука, 2011; Его же. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. – М.-Л.: Издательство АН СССР, 1938 и др.]. В контексте исследуемого нами периода, изучая древнерусские летописи XIV–XV вв., Шахматов пришел к важному выводу о том, что характер московского летописания «свидетельствует об общерусских интересах, о единстве земли русской в такую эпоху, когда эти понятия едва только возникали в мечтах московских правителей»[43 - Цит. по: Лихачев Д.С. Национальное самосознание Древней Руси. С. 71.]. Иными словами, объединительный процесс XIV–XV вв. опирался на широкую идеологическую базу, которой удалось воспользоваться московским книжникам, отстаивающим идеи единой Руси под власть потомков Ивана Калиты.

В рамках советской и современной российской историографии нельзя не отметить крупные работы М.Н. Тихомирова и А.А. Зимина[44 - Зимин А.А. Витязь на распутье. Феодальная война в России в XV в. – М.: Мысль, 1991; Его же. Россия на рубеже XV–XVI (Очерки социально-политической истории). – М.: Мысль, 1982; Его же. Россия на пороге Нового времени (Очерки политической истории России первой трети XVI в.). – М.: Мысль, 1972; Тихомиров М.Н. Российское государство XV–XVII веков. – М.: Наука, 1973; Его же. Средневековая Москва в XIV–XV вв. – М.: Издательство МГУ, 1957.], посвященные политической и социально-экономической истории русских земель и княжеств в период XIV-XVI вв. История внешней политики и дипломатических отношений Российского государства со странами Востока и Запада в XV–XVI вв. наиболее подробно освещена в работах К.В. Базилевича и А.Л. Хорошкевич[45 - Базилевич К.В. Внешняя политика русского централизованного государства. Вторая половина XV в. – М.: Издательство МГУ, 1952; Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV – начала XVI в. – М.: Наука, 1980.]. Проблемам участия Русской православной церкви в создании и идеологическом оформлении централизованного государства, а также вопросам взаимоотношения княжеской и митрополичьей власти посвящены труды Н.С. Борисова, Б.В. Кричевского, А.Г. Кузьмина, А.М. Сахарова[46 - Борисов Н.С. Сергий Радонежский. – М.: Молодая гвардия, 2009; Кричевский Б.В. Митрополичья власть в Средневековой Руси (XIV век). – СПб.: Искусство, 2003; Кузьмин А.Г. Церковь и светская власть в эпоху Куликовской битвы // Вопросы научного атеизма. М., 1988. Вып. 37; Сахаров А.М. Церковь и образование русского централизованного государства //Вопросы истории. 1966. № 1.]. Территориально-политические изменения в Северо-Восточной Руси до конца XIV в., т. е. до слияния Московского и Владимирского княжеств в последние годы правления Дмитрия Донского, подробно проанализировал В.А. Кучкин[47 - Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XV вв. – М.: Наука, 1984.]. Его же авторству принадлежат работы, посвященные политической ситуации второй половины XIV в., проблеме Куликовской битвы и личности Дмитрия Донского[48 - Кучкин В.А. Дмитрий Донской // Вопросы истории. 1995. № 5; Его же. Договорные грамоты московских князей XIV века. Внешнеполитические договоры. – М.: Древлехранилище, 2003; Его же. Победа на Куликовом поле // Вопросы истории. 1980. № 8.].

Деятельности первых московских князей, а также проблеме участия церкви в политической борьбе посвящены монографии Н.С. Борисова[49 - Борисов Н.С. Политика московских князей (XIII – первая половина XIV в.). – М.: Издательство МГУ, 1999; Его же. Русская церковь в политической борьбе XIV–XV веков. – М.: Издательство МГУ, 1986.]. Хотя политическая история ранней Москвы выходит за хронологические рамки изучаемого нами периода, именно в то время закладывались основы того, что В.О. Ключевский определил эффективной политикой московских князей. Именно в этом времени следует искать причины «возвышения Москвы», а также основы той идеологии, которая в дальнейшем позволила Московскому княжеству претендовать на возрождение идеи общерусского единства и заявить свои права на власть над Русской землей. Кроме того отметим работы Н.С. Борисова[50 - Борисов Н.С. Иван Калита. – М.: Молодая гвардия, 1995; Его же. Иван III. – М.: Молодая гвардия, 2000; Его же. Сергий Радонежский. – М.: Молодая гвардия, 2009; Его же. Дмитрий Донской. – М.: Молодая гвардия, 2014; Его же. Михаил Тверской. – М.: Молодая гвардия, 2017.], посвященные виднейшим государственным и церковным деятелям XIV–XV вв. Особенно выделим исторические биографии трех наиболее значимых, на наш взгляд, правителей XIV-XV вв., а именно Ивана Калиты, Дмитрия Донского и Ивана III, которые знаменуют собой долгий процесс эволюции Москвы от небольшого удельного княжества до столицы централизованного государства. При этом в период правления каждого из вышеуказанных князей можно видеть определенный этап в развитии московской идеологии и властных концепций, связанный с политическим развитием Московского княжества.

Всесторонний исторический анализ периода образования централизованного государства в русских землях в XIV–XVI вв. содержится в работах А.А. Горского. Его исследования, основанные на всем комплексе доступных на сегодняшний день источников по периоду русского средневековья, посвящены политической истории княжеств Северо-Восточной Руси[51 - Горский А.А. Русские земли в XIII–XIV вв. Пути политического развития (далее – Русские земли…). – М.: Институт российской истории РАН, 1996; Его же. Русское средневековье. – М.: Астрель-Олимп, 2010; Его же. Русь: от славянского Расселения до Московского царства (далее – Русь: от славянского Расселения…). – М.: Языки славянской культуры, 2004.], отношениям московских князей с Золотой Ордой[52 - Горский А.А. Москва и Орда. – М.: Наука, 2000.], а также проблемам средневековой ментальности и восприятию исторических личностей[53 - Горский А.А. «Всего еси исполнена земля русская…»: Личности и ментальность русского средневековья. – М.: Языки славянской культуры, 2001.].

Отметим, что в силу специфики изучаемой нами проблемы большинство историографических работ написано на русском языке. Однако зарубежные исследователи также интересовались изучаемым нами периодом. Эпоха русского средневековья и формирования централизованного государства в Северо-Восточной Руси анализируется в трудах. Дж. Феннела, Э. Клюга, Ч. Гальперина[54 - Феннел Дж. Кризис средневековой Руси 1200–1304. – М.: Прогресс, 1989; Клюг Э. Княжество Тверское (1247–1485). – Тверь: РИФ, 1994; Гальперин Ч. Татарское иго. Образ монголов в средневековой России. – Воронеж: Новый взгляд, 2012.]. Довольно подробно в зарубежной литературе изучен вопрос формирования национальной идентичности или протонациональных дискурсов[55 - См. напр.: Miller D. The Velikie Minei Chetii and the Stepennaia Kniga of Metropolitan Makarii and the Origins of Russian National Consciousness // Forschungen zur osteuropaisechen Geschichte. 1979. B. 26. P. 263–282; Rowland D. Moscow – the Third Rome or the New Israel? // Russian Rewiew. 1996. No. 55. Vol. 4. P. 591–614.].

Подводя итог, хочется отметить, что, с точки зрения автора, основные задачи данного исследования состоят в том, чтобы попытаться объединить темы, касающиеся генезиса идеологии Московской Руси, сути и восприятия природы княжеской власти, а также особенностей развития концепта «Русской земли» как вотчины московских князей, в едином ключе, наметив новые подходы к комплексному изучению вышеуказанных проблем. По нашему глубокому убеждению, исследование периода образования Русского государства далеко не завершено. Это время скрывает великое множество исторических тайн, но вместе с тем его изучение может дать ответы на многие вопросы, актуальные для современной России, понять, кто мы есть на самом деле и куда лежит путь нашего народа.

Глава 1

О книжниках и развитии общественно-политической мысли в Московском княжестве в XIV – начале XVI века

А писали многогрешнии дьяци Мелентии да Прокоша.

Благословите их, а не клените…

    Похвала Ивану Калите из «Сийского Евангелия»

Большинство дошедших до нас источников по истории XIV-XVI вв. были созданы именно книжниками – придворными княжескими или митрополичьими летописцами, агиографами и публицистами, принадлежащими, в большинстве своем, к среде православного духовенства. Историю практически любого русского средневекового произведения можно представить, прежде всего, как историю работы над ним древнерусского книжника. При этом книжники, как правило, не просто копировали текст той или иной летописи или произведения, а вносили в текст сознательные или подчас бессознательные изменения, создавали новый памятник на основе предшествующих списков или исправляли текст, доставшийся им от предшественников в соответствии со своими задачами и мировосприятием[56 - Лихачев Д.С. Текстология… С. 63.].

Исследователи выделяют множество градаций «книжных деятелей», помимо, собственно, авторов[57 - Усачев А.С. Древнерусский книжник: автор, редактор или составитель? (На материале степенной книги) // Диалог со временем. 2009. С. 225–239.], а именно редакторов текста, составителей различных сборников или летописных сводов, стилистических правщиков и др. В процессе работы древнерусского книжника текст получал частицу его индивидуальности, а также претерпевал ряд изменений – от существенных, порой меняющих смысл всего текста до совершенно незначительных, вызванных прежде всего невнимательностью. Степень «вмешательства» книжника в тесты была также разная: переписывая тексты летописей или каких-либо публицистических произведений, он мог позволить себе дополнять их кусками собственного сочинения, компилировать различные редакции, добавлять пространные комментарии, существенно меняющие первоначальный текст.

В то же время важной частью работы книжников было переписывание текстов религиозного характера, таких как Евангелие, Псалтырь, сочинения отцов церкви и др. Подобные сочинения были в любом древнерусском монастыре, их совокупность складывалась в так называемые монастырские сборники, составлением и обновлением которых также занимались книжники. При этом в подобных сборниках могли присутствовать как объемные религиозные сочинения, как, например, широко распространенная в средневековой Руси «Лествица» Иоанна Синайского и другие труды святого, так и отдельные небольшие «слова», поучения и отдельные статьи, объединенные в сборники. В монастырях регулярно составлялись списки имевшихся книг, сами сочинения обновлялись и переписывались, над одной книгой могли работать сразу несколько книжников, живших в разное время, придавая тем самым тексту определенную уникальность. Вышеуказанные тексты, без сомнения, подвергались значительно меньшей редактуре, чем летописи или же публицистические произведения, хотя и получали частичку «индивидуальности» работавшего над ними книжника.

Таким образом, «индивидуальность» книжника сталкивалась с «индивидуальностью» текста[58 - Лихачев Д.С. Текстология… С. 63.]. При этом нельзя сказать, что древнерусский книжник оставался «один на один» со своим текстом: его окружали другие книжники, которые могли вести с ним совместную работу над одним текстом. Важную роль играл заказчик – влиятельное светское или духовное лицо, заинтересованное в определенном изложении событий, и, наконец, сам книжник принадлежал к особой социокультурной среде со своими ценностями, в то время как его труд имел идейное значение для той или иной обстановки[59 - Лихачев Д.С. Указ. соч. С. 63–64.].

В процессе изучения деятельности древнерусских и московских книжников, конечно, стоит упомянуть проблему авторства. В некоторых случаях мы знаем имя книжника-составителя или даже заказчика летописного свода, как, например, монаха Лаврентия, переписавшего для суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константиновича летопись, впоследствии названную Лаврентьевской в его честь. Краткие заметки об авторах также встречаются в публицистических произведениях, как, например, в Похвале Ивану Калите из Сийского Евангелия, известно имя Софония Рязанца, вероятного автора «Задонщины». Иногда сведения о книжнике-создателе, заказчике и даже месте написания содержат тексты религиозного содержания, однако часто древнерусские книжники XIV–XVI вв. – авторы и переписчики различных текстов остаются безымянны, хотя даже этот, некоторое время назад непоколебимый, тезис в новейших исследованиях часто подвергается критике[60 - См.: Столярова Л.В., Каштанов С.М. Книга в Древней Руси (XIXVI вв.). – Текстология… М.: Ун-т Дмитрия Пожарского, 2010. С. 132–134.].

Как отмечалось выше, в контексте данного исследования под собирательным термином «книжники» мы будет подразумевать не только средневековых летописцев и агиографов, о специфике работы которых упоминалось выше, но также и авторов других письменных памятников, таких как послания, поучения, похвалы и др., так как авторы этих памятников, зачастую занимавшие важнейшие церковные должности, также принадлежали к образованному слою средневековой Руси и являлись носителями тех же идей и ценностей. Значения термина «книжники», как нам представляется, можно распространить еще шире – на авторов всех письменных памятников, включая духовные и договорные грамоты русских князей, памятники законодательства и др., которые хотя сами и не являлись непосредственными авторами текстов, однако также принадлежали к образованному слою средневековой Руси и обладали тем же мировоззрением.

***

Период истории русского средневековья XIV–XVI вв. традиционно именуется периодом складывания Русского централизованного государства на землях Северо-Восточной и Северо-Западной Руси. Именно в это время следует искать предпосылки образования самого крупного и одного из мощнейших государств средневековой Европы, поскольку тогда формировались политическая и экономическая системы, происходило складывание социальных институтов, отличных от Древнерусского государства. Однако объединение русских земель происходило не только силой меча и дипломатии. Параллельно с процессом политического объединения шла всеобъемлющая идеологическая работа, которую проводили московские книжники. Характер их деятельности свидетельствует, по мнению А.А. Шахматова, об общерусских интересах, о единстве русских земель в такую эпоху, когда эти понятия едва только возникали в мечтах московских правителей[61 - Лихачев Д.С. Национальное самосознание Древней Руси. С. 71.].

Вместе с тем было бы неверно представлять московских книжников исключительно как выразителей идей и чаяний правящего класса Московского княжества. В большинстве своем представители общественно-политической мысли Московской Руси, принадлежавшие к среде духовенства, осуществляли свою работу в соответствии с религиозным восприятием окружающего мира и происходящих в нем событий. Обладая доскональным знанием Священного Писания, а также других христианских текстов, древнерусские книжники в своих сочинениях проводили параллели с библейскими сюжетами, постоянно находя в окружающих событиях свидетельства Божьего Промысла. Подобные «религиозные мотивы, вплетающиеся в ткань произведений древнерусских книжников», по мнению А.И. Клибанова, «не могут быть отброшены как довески или шелуха без ущерба для изучения их как памятников средневековой мысли и литературы»[62 - Рудаков В.Н. Указ. соч. С. 10.].

Кроме того, нельзя не отметить другую специфическую черту, а именно особый провиденциализм, свойственный всем без исключения древнерусским книжникам и авторам. Восприятие и изображение политических событий, таких как, например, борьба князей за великое княжение Владимирское или нападения татар на русские земли, осуществлялось в рамках свойственного средневековому сознанию представления о том, что события земной жизни, как человека, так и целого народа, являют собой отражение событий мира духовного. В творчестве древнерусских книжников действовал принцип, согласно которому то или иное событие играло значимую роль, «поскольку оно являлось со-Бытием»[63 - Там же. С. 9–10.], в то время как различные факты земной жизни представлялись древнерусским книжникам не иначе как знаками, связанными с Божьим Промыслом и непосредственным волеизъявлением Творца[64 - Там же. С. 10.]. Древнерусские летописцы в своих произведениях редко выражали безусловную поддержку тому или иному правителю, предпочитая наблюдать и подмечать божественные знамения, а также вписывать современные им события в собственную картину мира, сообразно с законами Священного Писания.

Конечно, указанные особенности касаются в первую очередь мировосприятия летописцев. Летописание в средневековой Руси представляло собой скорее не частное, а общественное дело. Летописи писались по заказу князей или церковных иерархов, зачитывались вслух перед избранной аудиторией[65 - Борисов Н.С. Дмитрий Донской. С. 7.] и, без сомнения, являлись одним из важнейших элементов средневековой социокультурной жизни. В рассматриваемую нами эпоху позднего русского средневековья основной ветвью развития летописного дела стало именно московское летописание, пришедшее на смену киевскому, а затем владимиро-суздальскому и ростовскому. Дошедшие до нас памятники московского летописания – наследие периода образования Русского централизованного государства, которое в большей степени отразило формирование общерусской письменности и культуры, что отвечало исторической роли Московского княжества[66 - Муравьева Л.Л. Московское летописание второй половины XIV – начала XV в. – М.: Наука, 1991. С. 3.].

Исследователи относят начало московского летописания к XIV в. Оно велось уже во второй четверти XIV в. при дворе переехавшего в Москву митрополита Петра, поскольку поздние московские летописи, составители которых использовали в своей работе более ранние и не дошедшие до нас своды, отмечают точными датами как московские, так и митрополичьи события этого времени[67 - Лихачев Д.С. Русские летописи… С. 293–294.]. Более того, есть основания полагать, что московское летописание началось даже раньше переезда митрополичьего двора. Л.Л. Муравьева относит начало московского летописания к первым десятилетиям XIV в.[68 - Муравьева Л.Л. Указ. соч. С. 3.], т. е. ко времени правления князя Юрия Даниловича. В наиболее ранних известиях московского летописания определяются, таким образом, два центра, а именно двор митрополита и двор московского князя[69 - Лихачев Д.С. Русские летописи… С. 294.].

Похожая ситуация сохранялась во времена правления Ивана Калиты, одного из сильнейших московских правителей XIV в. Именно к периоду 30–40-х гг. XIV в. относится создание важнейших памятников раннесредневековой Москвы – первой редакции жития митрополита Петра, а также посмертная похвала Ивану Калите, помещенная в Сийское Евангелие[70 - См., Каштанов С.М., Столярова Л.В. Еще раз о дате так называемого «Сийского» Евангелия // Сообщения Ростовского музея. – Ярославль, 1995. Вып. 8. С. 3–48.]. Эти тексты прекрасно отражают окрепшее положение молодого Московского княжества, причем как политическое, так и религиозное.

В середине XIV в. упомянутые два центра летописания сливаются в один: московские книжники с одинаковым вниманием следят за действиями как князя, так и митрополита, обнаруживая в своем изложении поразительное единство княжеских и митрополичьих интересов, что объясняется деятельностью митрополита Алексея, игравшего ведущую роль в московской политике при малолетнем князе Дмитрии Ивановиче. Прямое свидетельство существования официальной московской летописи, отражавшей драматичные события эпохи Дмитрия Донского, читается в составе «Свода 1408 г.», известного по Троицкой летописи. С этим сводом, имевшим общерусский характер, связано дальнейшее развитие летописания в других русских землях, таких как, например, Тверь[71 - Муравьева Л.Л. Указ. соч. С. 3.].

Таким образом, к концу XIV в. московскими книжниками не просто велись отрывочные записи о примечательных событиях, но и осуществлялся полный обзор всей русской истории, наличие в котором «Повести временных лет» объясняется, по мнению М.Д. Присёлкова, продолжением традиций, восходящих к владимирскому летописанию мономаховичей, рассматривающих «Повесть временных лет» в качестве своей родовой летописи. Отметим, что не только московские книжники ставили «Повесть временных лет» вначале собственных летописей, подчеркивая тем самым важность ее политических заветов и преемственность нынешней истории с эпохой Древнерусского государства. Схожую тенденцию можно видеть в других летописных центрах – Твери и Нижнем Новгороде, чьи князя во второй половине XIV в. активно боролись с московскими князьями за великокняжеский ярлык и, вероятно, рассматривали историю своих княжеств как продолжение истории киевской[72 - Лихачев Д.С. Русские летописи… С. 295.].

Как отмечают многие ученые, начиная со второй половины XIV в. русская письменность попала под сильное влияние южнославянской письменности, которое существенным образом затронуло древнерусскую книжную традицию, а также литературную деятельность московских книжников. Отечественные и зарубежные исследователи (Д.С. Лихачев, С.С. Авернцев, Д.Л. Спивак, Р. Пиккио, Х. Гольдблатт и др.) связывают второе южнославянское влияние с духовным и культурным подъемом Византийской империи, сильным монашеским движением, возникшим под воздействием исихазма, а также с восстановлением культурных и торговых связей между Русью, южнославянскими странами (в первую очередь Болгарией и Сербией) и Византией[73 - Полежаева Е.А. Второе южнославянское влияние в русской агиографии. Становление стиля «плетение словес» // Вестник МГЛУ. 2012. Вып. 4 (637). С. 119.]. Изменению подверглась древнерусская письменность (орфография, орнаменты, особенности языка), также подверглись исправлению богослужебные книги, большое распространение получила переводная с греческого литература. Так, рукописи XV в., помещенные в монастырских сборниках, содержат целый корпус произведений отцов церкви: Василия Великого, Исаака Сирина, Аввы Дорофея, Григория Синаита, Григория Паламы и др. Культурные связи осуществлялись главным образом через монастыри, количество которых существенно увеличилось начиная со второй половины XIV в.[74 - О русском иноческом возрождении см.: Байковский К.Ю. Указ. соч.] Именно монахи-книжники, воодушевленные идеями исихазма, составляющие переводы сочинений аскетического, полимического и догматического характера, сыграли определяющую роль в связях между Византией и славянскими странами[75 - Полежаева Е.А. Указ. соч. С. 122–123.]. Более того, начиная с XV в. из завоеванных турками Болгарии и Сербии на Русь переселяется значительное число религиозных деятелей, наиболее известными из которых были выдающиеся книжники своего времени – митрополиты Киприан и Григорий Цамвлак, а также иеромонах Пахомий Логофет[76 - Полежаева Е.А. Указ. соч. С. 117–119.], ставший автором первого русского хронографа.

Период первой половины XV в., совпавший со вторым южнославянским влиянием, в особенности время правления в Московском княжестве сына Дмитрия Донского Василия I, с нашей точки зрения, можно рассматривать как один из периодов наивысшего развития раннемосковской книжности. В это время по инициативе крупнейшего религиозно-политического деятеля и незаурядного писателя того времени митрополита Киприана был составлен «Свод 1408 г.», завершенный московскими книжниками уже после кончины митрополита, известного также своими посланиями, раскрывающими в том числе и политические взгляды церковного деятеля. В этот период создаются первые памятники Куликовского цикла, отразившие возросшую политическую и объединительную роль Москвы, а именно «Задонщина» и первые редакции летописной повести о Куликовской битве.

Особое развитие получает публицистика: московскими книжниками создаются «Повесть о Темир Аксаке», а также «Повесть о нашествии Едигея», отразившие многие черты сложной внешне- и внутриполитической обстановки рубежа XIV–XV вв. Если «Повесть о Темир Аксаке», написанная при дворе Василия I в первую очередь прославляла московского князя, то «Повесть о нашествии Едигея», помещенная в конце «Свода 1408 г.», отличалась нравоучительным тоном по отношению к московским князьям[77 - Там же. С. 303.]. Автор «Повести о нашествии Едигея» и книжник, закончивший общерусский летописный «Свод 1408 г.», по мнению Лихачева, являются одним и тем же лицом. Исследователь характеризует его как человека книжного, начитанного в летописях, склонного к назидательной риторике и масштабным историческим сопоставлениям, а также пересмотревшего «все содержание русской истории с точки зрения общности двух периодов: Киевского периода – периода борьбы с половцами и более позднего – периода борьбы с татарами»[78 - Полежаева Е.А. Указ. соч. С. 304.].

После свода митрополита Киприана, по-видимому, около 1418 г., при дворе митрополита Фотия создается еще более обширный общерусский свод, целиком до нас не дошедший, восстанавливающийся на основе более поздних летописей, в особенности по текстам Новгородской четвертой и Софийской первой летописи. С возникновением свода митрополита Фотия московское летописание приобретает подлинно общерусский характер как по объему привлеченных местных летописей, так и по своему влиянию на летописную традицию других регионов, таких как Тверь и Великий Новгород, которые, хотя и противостояли Москве в политическом плане, были не чужды идей общерусского единства[79 - Там же. С. 305.], что и отразилось в их летописании.

Существенное развитие в период первой половины XV в. получает агиография. При дворе митрополита Киприана создается редакция жития митрополита Петра, московский книжник Епифаний Премудрый пишет житие Сергия Радонежского. В это же время в Москве пишется «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» – один из важнейших памятников русской общественно-политической мысли первой половины XV в. Расцвет переживает также религиозно-политическая полемика: до нас дошло несколько посланий митрополитов Киприана и Фотия, а также послания игумена Белозерского монастыря Кирилла, обращенные к великому и удельным князьям, в которых церковные деятели излагают свои взгляды, в том числе на феномен княжеской власти и ее взаимоотношение с властью духовной.

В период второй половины XV в. в московском летописании отчетливо проявляются новые тенденции. С 1470-х гг. великокняжеское летописание Московской Руси, представленное, например, сводами 1472 и 1479 гг., характеризуется проникновением стиля и содержания деловых бумаг московских приказов, отражающих в первую очередь события внешней политики и взаимоотношения с другими государствами. Летописи конца XV в. характеризуются точностью изложения, своеобразным «документальным характером. Однако вместе с этим летописи этого периода оказываются в существенной мере подвергнуты редактуре в духе государственной идеологии того времени, что особо проявляется при исправлении событий, связанных со взаимоотношениями Москвы и Великого Новгорода»[80 - Лихачев Д.С. Русские летописи… С. 355–360.].

Вторая половина XV в. характеризуется также острыми общественно-политическими дискуссиями. Д.С. Лихачев назвал этот период эпохой исторических размышлений, подразумевая, что в это время на первое место выходят вопросы о том, что есть государственная власть, почему те или иные государства сходят с исторической сцены, до каких пределов простирается власть правителя и в какой мере он отвечает перед Богом за своих подданных[81 - Лихачев Д.С. Литература эпохи исторических размышлений // ПЛДР. Вторая половина XV в. – М.: Художественная литература, 1982. С. 5.]. События в восточно-христианском мире в середине XV в., а именно заключение Ферраро-Флорентийской унии в 1439 г. и падение Константинополя в 1453 г., заставили представителей образованного слоя Московского княжества несколько по-иному взглянуть на полномочия великого князя, в то время как завершение объединения русских земель в конце XV – начале XVI в., а также окончательное обретение Русью в 1480 г. независимости от власти Орды породили необходимость создания новых политических концепций и теорий, которые бы описывали изменившееся международное положение Руси и новые пределы власти московского государя.

Московские книжники не обошли своим вниманием важнейшие внешнеполитические события, так же как и события истории русских земель второй половины XV в. Восприятие Феодальной войны в Московском княжестве и объяснение победы Василия II содержится в послании русского духовенства князю Дмитрию Шемяке. Участие московской делегации в Ферраро-Флорентийском соборе и отношение к этому событию церковной элиты нашло свое отражение в нескольких произведениях: «Хождении на Флорентийский собор», «Повести о Флорентийском соборе Симеона Суздальца», а также «Слове избранном от святых писаний еже на латыню», приписываемом, по одной из версий, тому же Симеону Суздальскому, по другой – известнейшему книжнику Пахомию Сербу[82 - Симеон Суздальский [Электронный ресурс] / Н.Ф. Дробленкова// Словарь книжников и книжности Древней Руси. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. 2006–2011. Режим доступа: http://lib.pushkinski dom.ru/ Default.aspx?tabid=4595 (Дата обращения: 01.06.2021).]. В период правления Ивана III развитие московской идеологической мысли проявилось в повестях, посвященных покорению Новгорода, в то время как идеи национальной независимости были отражены в «Послании на Угру» ростовского архиепископа Вассиана Рыло.

Московские митрополиты второй половины XV в., как и их предшественники, принимали активное участие в общественно-политических дискуссиях. Известны послания первого автокефального митрополита Ионы, митрополита Филиппа, а также сочинение митрополита Зосимы «Изложения пасхалии на осмую тысящу лет», в которых вопросы государственной власти и положения московского князя являются одними из центральных. Существенное влияние на московскую общественно-политическую мысль конца XV в. оказало ожидание в 1492 г. конца света: эсхатологическим духом проникнуты многие произведения книжников того времени.

Период конца XV – начала XVI в. – время, когда в среде московских книжников и церковных деятелей формируются основные общественно-политические взгляды и теории, во многом определившие дальнейшее развитие Российского государства в XVI в. Их возникновение обусловлено необходимостью, с одной стороны, собрать воедино достижения общественно-политической мысли предшествующих эпох, а с другой стороны, объяснить изменения в положении Руси как государства, произошедшие во второй половине XV в. «Послание о Мономаховом венце» Спиридона-Саввы и «Сказание о князьях Владимирских», объясняющие происхождение русского княжеского рода от римского императора Августа в какой-то мере явились завершающим звеном развития идеологии Российского государства. В этих произведениях традиционные для древнерусских книжников идеи преемственности власти нашли новое воплощение и стали служить реальным политическим целям России в XVI в., в то время как распространенные в XV в. идеи о византийском наследии получили завершающее развитие в посланиях монаха Елизарова монастыря старца Филофея. И, наконец, особую актуальность приобрели на рубеже XV–XVI вв. вопросы взаимоотношений светской и духовной власти, острое противоречие между которыми проявилось прежде всего в вопросах церковного землевладения и отношения к ересям, получившим широкое распространение со второй половины XV в.

Таким образом, социокультурная среда русского средневековья во многом определяла специфику деятельности древнерусских книжников. Их работа с текстами представляла собой сложный процесс, в котором книжник мог выступать в качестве как автора, так и переписчика, редактора или составителя того или иного сборника. Особенности изложения материала определяли прежде всего мировоззрение книжников – для их текстов характерны постоянные отсылки к Ветхому и Новому Завету и сочинениям отцов церкви, специфическое восприятие происходящих событий через призму религиозного мировосприятия, а также особый провиденциализм.

Московские книжники и летописцы, без сомнения, сыграли значительную роль в образовании и идеологическом оформлении Русского централизованного государства. Московское летописание, известное с первых годов XIV в. и ведущееся как при княжеском, так и при митрополичьем дворе, с момента своего возникновения встало на позиции общерусского единства, что отразилось в сводах начала XV в. и способствовало объединительным процессам в русских землях. Период первой четверти XV в., совпавший со вторым южнославянским влиянием, явился временем расцвета раннемосковской книжности, когда при монастырях велась активная переводческая и переписческая деятельность, при митрополичьем дворе были созданы основные летописные своды, написаны многочисленные публицистические произведения, а также получила развитие религиозно-политическая полемика, затрагивающая многие стороны жизни Московского княжества, в том числе проблему взаимоотношения церкви и светской власти.

Во второй половине XV в. в московском великокняжеском летописании появляются некоторые новые черты: большее внимание уделяется событиям внешней политики, стиль изложения становится более «документальным» и в то же время официальные летописи становятся существенно более идеологизированы. Особую остроту приобретает на рубеже XV-XVI вв. религиозно-политическая полемика, в которой, наравне с вопросами обязанностей князей и отношений церкви и государства актуализируются вопросы церковного землевладения и наказания еретиков.

Книжники чутко реагировали как на внешнеполитические, так и на внутриполитические события второй половины XV – начала XVI в. Завершение Феодальной войны, неприятие московским князем Василием II Ферраро-Флорентийской унии, падение Константинополя, освобождение от ига и завершение объединения русских земель были отмечены отдельными произведениями московских книжников. В них нашли свое отражение изменения в восприятии властных полномочий московского князя, новые представления об исторической роли Руси и ее месте в мировой истории. И, наконец, в конце XV – начале XVI в. в Московском государстве окончательно формируются концепции, объясняющие происхождение московской династии, историческое место и роль Руси и определившие на долгие годы развитие государственной идеологии.

Глава 2

О сущности княжеской власти и политических теориях XIV – начала XVI века

Се твердое, и честное, и кр?пкое царство дасть Господь Богъ в руц? твои…

    Из «Послания на Угру» Вассиана Рыло

Вы неста Князя, ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа…

    Слова князя Олега Вещего, обращенные к Аскольду и Диру «Повесть временных лет»

2.1. Природа княжеской власти

С момента принятия Русью христианства в 988 г. началось теснейшее взаимодействие светских и духовных властей, охватившее все периоды развития Руси как государственного образования. Характер данного взаимодействия не оставался неизменным и, без сомнения, оказал значительное влияние на объединительные процессы в Северо-Восточной Руси в XIV в. и создание на этих территориях Московского государства к началу XVI в.

Политические идеи о природе княжеской власти эпохи русского средневековья, транслируемые через летописные и публицистические памятники, имеют в своей основе несколько значимых компонентов. Во-первых, начиная с X в. сильнейшее влияние на них оказывает христианство. Духовенство стало черпать в Библии, привезенной на Русь из Византии, материал для своей политической проповеди, и именно через Библию русская политическая мысль обогатилась ветхозаветным и христианским учением о власти в целом и царской власти в частности. Во-вторых, без сомнения, имели место представления о природе власти, возникшие ранее в восточнославянском обществе, и они, в свою очередь, не имели никакого отношения к церковно-христианским нормам и правилам.

Идея о богоустановленности власти, традиционная для всего христианского мира, нашла свое отражение в трудах древнерусских книжников, начиная с первых лет существования христианства на Руси. Впервые данная идея встречается в «Повести временных лет» в рассказе об искоренении разбоя при Владимире I. Текст летописи передает слова, сказанные епископами киевскому князю: «ти поставленъ еси от Бога на казнь злымъ, а добрымъ на милованье; достоить ти казнити разбоиника, но со испытомъ (выделено мной. – В.Т.)»[83 - Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 38.]. В Никоновской летописи данная история содержит ряд интересных подробностей, касающихся признаков и самой сути власти: «подобает ти со испытаниемъ и разсмотрениемъ злыхъ казнити по закону божественному, а добрыхъ миловати; понеже власть в обоихъ сихъ послушныхъ окормляетъ еже есть страхом и милостию; без сихъ бо власть никакоже пребывает (выделено мной. – В.Т.)»[84 - Там же.]. В данном отрывке, во-первых, четко указывается на право князя казнить и миловать, причем это право санкционировано «божественным законом», а во-вторых, отмечается, что власть как таковая невозможна без «страха и милости».

Эти идеи получили развитие в «Слове о законе и благодати» (XI в.), где, повествуя о крещении Руси, митрополит Илларион отмечает, что «не бы ни единого же противящася благочестному его повелению, да аще кто и не любовию, нъ страхом повелевшааго крещаахуся, понеже бе благоверие его съ властию съпряжено (выделено мной. – В.Т.)»[85 - Слово о законе и благодати митрополита Иллариона [Электронный ресурс] / Подготовка текста и комментарии А.М. Молдована // Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. 2006–2011. Режим доступа: http://lib. pushkinski dom.ru/Default.aspx?tabid=4868 (Дата обращения: 01.06.2021).]. Конечно, Илларион не обошел в своем труде и вопрос о происхождении княжеской власти, ожидаемо повторив тезис о ее богоустановленности: «добре же зело и веренъ послухъ сынъ твои Георгии, его же сътвори Господь наместника по тебе владычьству… (выделено мной. – В.Т.)»[86 - Там же.]. В дальнейшем церковные деятели и книжники продолжали трансляцию этой идеи. Так, митрополит Никифор, обращаясь в своем послании к Владимиру Мономаху, говорил следующее: «князья избрани бысте отъ Бога и возлюблены бысте Имъ»[87 - Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 39].

Проповедь идеи о богоизбранности власти не прекратилась после монгольского нашествия, причем она велась как среди простого населения, так и среди князей. В «Кормчей» XIII в. содержится раздел под названием «Поучения духовника исповедующимся»[88 - РИБ. Т. VI. Т. 10. Стб. 119–126.], где сказано следующее: «такоже и к властемъ страхъ имей и любовь: бося ихъ съблюдешися отъ зла… Всяка власть отъ Бога…» Схожие идеи содержатся в поучении митрополита Алексея (XIV в.), где тот, обращаясь к простому народу, наставляет: «А людская чадь Бога бойтеся, а князя чтите»[89 - Св. Алексий, митрополит Киевский и всея Руси. Поучение <…>, от Апостольских деяний к христолюбивым христианам // Прибавления к Творениям св. Отцов. 1847. Ч. 5. Кн. 1. С. 34; Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 41.]. Древнерусский книжник, автор жития Александра Невского (XIII в.), в первых строках передает слова пророка Исайи, касающиеся как раз природы княжеской власти: «Тако глаголетъ Господь: Князя азъ учиняю, священни бо суть, и азъ вожю я»[90 - Житие Александра Невского. С. 426.]. Константинопольский патриарх Нифонт в послании к великому князю Михаилу Ярославичу Тверскому пишет: «Истонно видимъ, яко Богомъ дана ти есть власть и княжение, понеже тщишися и дерьзаеши, ходять людие по правде, въ славу Богу»[91 - РИБ. Т. VI. № 16. Стб. 148; Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 39.]. Примечательно, что для автора послания характерно разделение власти как таковой и княжения, т. е. власти над определенной территорией.

Представители интеллектуальной элиты Московского княжества XIV–XV вв. разделяли идею о богоустановленности княжеской власти. Сравнивая Ивана Даниловича Калиту с римским императором Константином, авторы похвалы московскому князю пишут: «О семь бо песнословець глаголеть: “Постави, Господи, законодавца над ними, да разумеют языци, яко человеци суть…”»[92 - Мещерский Н.А. Указ. соч. С. 235.]. О вступлении на московский престол князя Дмитрия Ивановича в «Слове о житии и преставлении» московский книжник сообщает: «И приимщю ему скипетръ дръжавы земля Русскыа, настолование земнаго царства, отчину свою – великое княжение, по даней ему благодати от Бога, чести же и славы… (выделено мной. – В.Т.)»[93 - Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича. С. 208.]. Данное сообщение вызывает особый интерес, так как власть над великим княжением Владимирским Дмитрий Московский получил не сразу по восшествии на московский престол, а только спустя три года, после борьбы за владимирский стол с Дмитрием Суздальским[94 - Об обстоятельствах этой борьбы, получении Дмитрием великого княжения и отражении этих событий в летописных памятниках см. главу 3.]. Однако для автора «Слова», жившего в первой половине XV в. и, несомненно, знакомого с политическими реалиями второй половины XIV в., данный факт не играет особой роли, «скипетр державы земли Русской» и «свою отчину – великое княжение» Дмитрий получает по Божьей благодати. О получении власти над своей отчиной свыше сам Дмитрий, согласно тексту «Слова», упоминает на смертном одре, обращаясь к боярам: «Отчину свою с вами съблюдох, еже ми передалъ Богъ и родители моя… (выделено мной. – В.Т.)»[95 - Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича. С. 216.]. Так же как и константинопольский патриарх Нифонт, московский книжник разделяет власть над территорией (княжение) и власть как таковую, выраженную в конкретных проявлениях. Именно о такой власти князя Дмитрия сообщается, что «к свету правя подвластныа, от вышняго промысла правление приимь… роду человечьскому… (выделено мной. – В.Т.)»[96 - Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича. С. 214.].

Отметим, что в контексте формирующейся средневековой идеологии власти, вся княжеская власть священна, причем в данном случае, говоря о периоде XIV – первой половины XV в., не важен статус князя. Власть удельных князей также представляется священной наравне с властью великих князей. Данный факт представляет собой существенное отличие от идеологии конца XV – начала XVI в., когда именно власть великого князя предельно сакрализируется. В послании игумена Белозерского монастыря Кирилла удельному князю Андрею Дмитриевичу Можайскому, в вотчине которого находился монастырь, датированном 1408 или 1413 г., тезис о богоустановленности власти встречается три раза, именно при личном обращении игумена к князю:

1) «…и ты, господине, смотри того: властелинъ еси въ отчине, от Бога поставленъ, люди, господине, свои уймати отъ лихаго обычая»;

2) «…и аще, господине, не подщишися всего того управити, все то на тебе взыщется: понеже властитель еси своимъ людемъ, от Бога поставленъ»;

3) «И ты, господине Князь Андрей, о всемъ о томъ внимай себе, занеже глава еси и властитель отъ Бога поставленъ иже подъ тобою крестьяномъ»[97 - АИ. Т. I. № 16. Стб. 25, 26.].

Таким образом, очевидно, что идея о богоустановленности княжеской власти глубоко проникла в книжную и религиозно-политическую традицию русских земель. Из этих представлений русским духовенством и книжниками был сделан ряд важных выводов. Во-первых, о недопустимости силового захвата власти. Во-вторых, мысль о том, что руководство Божьего Промысла предопределяет не только саму власть, но и ее качество. И в-третьих, вывод об особой ответственности князей перед Богом[98 - Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 42–43; 47.]. Рассмотрим подробнее каждый из вышеуказанных выводов применительно к общественно-политической и религиозной мысли XV в.

Представления о недопустимости силового захвата власти получили особое развитие в среде московского духовенства и книжников в связи с Феодальной войной 1425–1453 гг. и спором за московский великокняжеский престол. Симпатии большинства духовенства в этом конфликте были на стороне Василия II, а обстоятельства борьбы были впоследствии изложены московскими книжниками в соответствующем ключе[99 - См.: Лурье Я.С. Две истории Руси… С. 69–83. Подробнее о Феодальной войне в Московском княжестве см.: Зимин А.А. Витязь на распутье. Феодальная война в России XV века. – М.: Мысль, 1991.]. Наиболее полно идея о тщетности получения власти силовым путем раскрыта в послании российского духовенства к князю Дмитрию Юрьевичу Шемяке, в котором архиепископы Ефрем Ростовский, Аврамий Суздальский, Иона Рязанский, Варлам Коломенский и Питирим Пермский, а также игумены и архимандриты монастырей пытаются отговорить Дмитрия Шемяку от борьбы за великое княжение. Говоря о получении Владимирского княжения его отцом Юрием Звенигородским, авторы послания сообщают: «…отецъ твой Князь Юрьи Дмитриевичь коликое тщание имелъ на начальство Великого Княжения, якоже и древний нашъ праотецъ Адамъ к обожению! И въ Орду отецъ вашъ ко Царю ходилъ, и коликие труды отецъ вашъ самъ подъялъ! А всему православному християньству отъ него – то вначале истома и великие убытки почали быть: а Княжения Великого никакоже не дояглъ, что ему Богомъ не дано, ни земскою изъ начальства пошлиною» (выделено мной. – В.Т.)»[100 - АИ. Т. I. № 40. С. 76.]. Подобные представления отнюдь не вступают в противоречия с тем, что Юрий Дмитриевич некоторое время занимал великокняжеский престол. Относительно этого факта авторы послания сообщают следующее: «…Богъ ему зде попусти хотению его исполнитися (получить великое княжение. – В.Т.), токмо яко человекомъ на видение, а ему отъ всехъ на осуждение»[101 - АИ. Т. I. № 40. С. 76.]. Похожие аргументы авторы приводят, говоря о борьбе против великого князя сына Юрия Звенигородского: «…и братъ вашъ старейший, князь Василей восхоте Княжения Великого, не отъ Божия же помощи и воли, но отъ своей гордости и высокомысльства»[102 - Там же.].

При этом авторы послания не только приводят в доказательство своих слов примеры из Священного Писания и Киевского периода русской истории, но и обличают самого Дмитрия Шемяку за неправедную, по мнению авторов, борьбу против Василия II: «…и тобе дияволъ на него вооружилъ желанием самоначалства, разбойнически, ноще татствомъ изгонити его (Василия II. – В.Т.), на крестномъ целованьи; и сотворилъ еси надъ нимъ не менши прежнего братоуийци Каина и окааннаго Святополка»[103 - Там же. С. 77.]. Великокняжеская власть в данном случае, по мнению авторов послания, представляет собой феномен, не зависящий от воли земных правителей, следовательно, добиваться власти – значит фактически идти против воли Бога. «А Божиею благодатию и неизреченными его судбами, братъ твой старейший Князь Великий опять на своем государстве, – заявляют священнослужители Дмитрию Шемяке и добавляют: – Понеже кому дано что отъ Бога, и того не можетъ у него отняти никто; ему же бо когда Богъ помогати въсхощетъ, и человекъ того озлобити не можетъ»[104 - Там же.].

Второй вывод из идеи богоустановленности власти заключается в том, что свыше предопределяется не только сама власть, но и ее качество. В подтверждение своих взглядов древнерусские книжники приводили следующие слова из Священного Писания: «Аще бо кая земля управится предъ Богомъ, поставляеть ей цесаря или князя праведна, любяща судъ и правду, и властеля устраяеть и судью, правяща…»[105 - Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 43–44.]. Представители общественно-политической мысли Московского княжества также разделяли эти идеи. Именно с праведностью великого князя Василия Дмитриевича автор «Сказания о нашествии Едигея» связывает процветание Русской земли: «Боголюбивому и православному самодръжцу великому князю Василью Дмитриевичю, столь русскиа хоругви дръжащу, и христиане благоденствовахуть в дръжаве его, и земля Русскиа миром украшаема в сихъ доброх и сполнився благоцветяше»[106 - Сказание о нашествии Едигея. С. 244.].

В то же время правление неправедного и несправедливого князя, как, впрочем, и любое другое бедствие или нападение неприятеля[107 - См., напр.: Сказание о Мамаевом побоище, или Повесть о нашествии Тохтамыша // ПЛДР. XIV – середина XV в. С. 132, 189.], являлось наказанием свыше, поскольку все это «Богъ даеть за грехи, а старыя мудрыя отъемлетъ, яко же Исая глаголеть: отъиметь Господь отъ Ерусалима крепость и крепкаго исполина и человека храбра, и судью, и пророка, и смирена старца, и дивна светника, и мудра хытреца, разумьна послушника; и поставлю уношю князяимъ и ругателя обладающа ими»[108 - Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 44.]. В доказательство вышеуказанной идеи приводятся слова из сочинения Анастасия Синаита, занимавшего значительную часть Святославова Изборника 1073 г. и получившего широкое распространение в среде московских книжников при митрополите Алексее[109 - Там же. С. 46–47.]. В данном произведении вопрос о качестве княжеской власти раскрывается следующим образом: «Да добре съведомо, яко ови князи и царие, достойни таковыя чти, отъ Бога поставляются; ови же паки недостойни суще противу достоиньствомъ людемъ, техъ недостоиньства по Божию попущению или хотению поставляются»; вывод же, сделанный Анастасием, гласит: «егда узришь… недостойна кого и зла царя, или князя, или епископа, не чудися, ни Божия промысла потязай, но разумей и веруй, яко противу беззакониемъ нашимъ тацемъ томителемъ предаемся, тоже и тако зла не останемся»[110 - Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 45.].

Согласно третьему из обозначенных ранее выводов, княжеская власть, поставленная Богом свыше, предполагает, помимо прочего, особую ответственность земных владык перед Богом за подвластных им людей, а также за свои поступки. «Князи и вся судья земския слуги Божия суть»[111 - Памятники старинной русской литературы. – СПб., 1862. Т. IV. С. 184. Датировка: Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 48.], – отмечает автор «Поучения князьям». В конце XIV – начале XV в. игумен Кирилл Белозерский пишет великому князю Василию Дмитриевичу: «Ты же, господине, самъ, Бога ради, внемли себе и всему княжению твоему, въ немъ же тяпостави Духъ Святый пасти люди Господня, еже стяжа честною си кровию. Якоже бо великиа власти сподобился еси отъ Бога, толикимъ болшимъ и возданиемъ долженъ еси (выделено мной. – В.Т.)»[112 - АИ. Т. I. № 12. С. 21.]. При этом за прегрешения князей страдал, с точки зрения православного духовенства и книжников, как сам князь, так и весь народ в целом. В том же послании Кирилл Белозерский пишет: «Аще кто отъ бояръ согрешитъ, не творить всемъ людемъ пакость, но токмо себе единому; аще ли же самъ Князь, всемъ людемъ, иже под нимъ, сотворяетъ вредъ (выделено мной. – В.Т.)»[113 - Там же. С. 22.]. В уже приводимом нами послании духовенства Дмитрию Шемяке именно на князя возлагается ответственность за нападение татар на Русь и последовавшие за этим беды: «и въ томъ также крови християнские колико пролиялося и въ полонъ въ поганство поведено, и того всего Богъ по томужъ отъ твоею руку изыщетъ»[114 - Там же. С. 77.].

Ответственность князей перед Богом за неправедные действия ждала их прежде всего после смерти в загробном мире. Так, в наказании князьям тверского епископа Семена (XIII в.) приводится ответ полоцкому князю Константину: «тако и князь, давъ волость лиху человеку губити люди, – князь во адъ и тивунъ съ нимъ во адъ»[115 - Памятники старинной русской литературы. – СПб., 1862. Т. IV. С. 185; ОР РГБ. Ф. 236. Д. 29. Л. 12–15.]. Однако подобная «отдаленная ответственность являлась плохой сдержкой для эгоистических стремлений людей того времени»[116 - Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 49.], и именно поэтому древнерусские книжники поучали князей, что воздаяние за грехи может настигнуть неправедного властителя еще при жизни: «аще бо князи правьди вибываютъ в земли, то многа отдаются согрешенья земли; аще ли зли и лукави бываютъ, то болше зло наводитъ Богъ на землю, понеже то глава есть земли…»[117 - Там же. С. 50.].

Рассмотренные выше представления о божественном происхождении княжеской власти не только существовали в качестве умозрительной доктрины в литературных произведениях, а имели конкретное практическое применени. Они, без сомнения, разделялись правителями Руси и, по меньшей мере к концу XV в., стали частью официальной идеологии московской государственности. Так, на предложение посла Н. Поппеля о том, что германский император может сделать Ивана III королем, московский князь отвечал: «Мы божиею милостию государи на своей земли изначала, от первых своих прародителей и поставление имеем от бога, как наши прародители, так и мы…»[118 - Лурье Я.С. Идеологическая борьба… С. 374.].

Конечно, воззрения на природу княжеской власти и возможность ее получения наиболее полно сформулированы именно в посланиях и поучениях священнослужителей. Эти послания адресовали непосредственно князьям и имели практическое применение. Несколько иные сведения о природе княжеской власти можно почерпнуть из летописных памятников. Эти тексты изобилуют в первую очередь фактами и насыщены конкретными деталями, в то время как пространные рассуждения, характерные для посланий и поучений, встречаются в летописях значительно реже. Идеи о божественном происхождении власти, несмотря на религиозную наполненность летописного текста, хотя и находят свое отражение в летописях[119 - Примеры отражения данных идей в летописных памятниках см.: Дьяконов М.А. Указ. соч. С. 38–46. Отметим, что большинство цитат, приведенных исследователем, относятся к событиям истории Руси домонгольского периода.], не получают такого развития, как в посланиях священнослужителей.

Летописные тексты также дают возможность выявить иные представления о природе власти, относящиеся скорее к политической, чем к религиозной сфере. Речь в данном случае идет о двух смежных феноменах, а именно о наследственной передаче власти и принадлежности к правящей династии, т. е. княжескому или царскому роду. Из самых ярких примеров – слова одного из первых русских князей Олега, обращенные к Аскольду и Диру: «Вы неста Князя, ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа; вынесоша Игоря: и се есть сынъ Рюриковъ»[120 - ПСРЛ. Т. XVIII. С. 9.].

Упоминание родства с великими правителями прошлого для древнерусских книжников и летописцев являлось одним из главных показателей легитимности власти, а также часто использовалось для возвеличивания того или иного князя. При этом важнейшими фигурами с точки зрения преемственности власти являлись для князей XII–XV вв. креститель Руси Владимир I, его сыновья – святые Борис и Глеб, реже – Владимир Мономах и основатель русской династии Рюрик. С Мономахом в Ипатьевской летописи сравнивается один из наиболее влиятельных князей Южной Руси второй половины XII в. Роман Мстиславович Галицкий, который, по словам летописца, «ревнова же бо дъедоу своемоу Мономахоу погоубившемоу поганыа Измаильтяны рекомыа Половци»[121 - ПСРЛ. Т. II. С. 716.]. Родство Александра Невского с Борисом и Глебом подчеркивается в его житии в рассказе о явлении святых перед Невской битвой: «Рече Борисъ: “Брате Глебе, вели грести, да поможемъ сроднику своему князю Александру” (выделено мной. – В.Т.)»[122 - Житие Александра Невского. С. 430.].