Исповедь скитальца

скачать книгу бесплатно

Исповедь скитальца
Текелински

Рассказать самому себе, свою жизнь, значит оправдаться пред самим собой, за все недоразумения, слабости, и ошибки, которыми наполнена жизнь, всякого человека. Только – человека. Ибо жизнь, к примеру животного, не имеет в себе, ни недоразумений, ни слабостей, ни ошибок. Она – необходима, во всей своей полноте, и не может быть другой, по определению. Наша беда в том, что мы всегда хотим другой жизни, жизни более правильной, более благочестивой, чем она есть теперь, и сейчас. И не хотим знать, и даже думать о том, что иной жизни, у нас никогда не будет. Наша судьба – это, всецело отражение нашего врождённого характера. И никакие попытки изменить здесь, что либо, не увенчаются успехом. Остаётся довольствоваться тем, что есть. И тот, кто довольствуется в полной мере, может считать себя, счастливым человеком.

Текелински

Исповедь скитальца

«Весёлое чудовище, и сентиментальный зануда»

1

Человек становиться тем, кто он есть, благодаря усилиям, о которых порой, даже сам не подозревал. Но они строили его, словно «Вавилонскую башню», так не заметно, но так необходимо, и последовательно…

Мы редко придаём значение тем, или иным событиям нашей жизни…, и ещё менее придаём важности собственным душевным переживаниям…, в силу того, что самые важные из них, как правило, пролетают слишком быстро, и не заметно, для нашего целеустремлённого, практического разума. Он «затачивался» веками, в направлении рационально-аналитического конспекта мировоззрения…, и в конце концов, стал вырождаться в нечто монофункциональное…, с доминантами логического, и рационально-аналитического воззрения. А этот путь, так или иначе, ведёт к тому, что человек, постепенно превратит всё вокруг – в «двоичную систему», в логическую закономерность, в «IP-фундаментальность» …, – в повсеместную цифровую голограмму…, необходимо рудиментировав всё то, что исходит из иных областей его сознания…, из идеальных, чувственных, интуитивных сфер разума. И в этом смысле, если ещё не наступила «точка невозврата», то скорее всего, мы подобрались к ней, очень близко.

Сколько бы ты не искал, сколько не копал, и сколько бы не заглядывал в бескрайние дали, в конце концов, ты приходишь к убеждению, что на самом деле, сакральный смысл нашей жизни, заключается исключительно в самосовершенствовании, как последней инстанции, для всяких целей. В гармонизации душевных плагинов нашего сознания, в культивировании всего самого возвышенного, самого тонкого, и самодостаточного в нашем сердце…, и выветривании всего грубого, всего унижающего, и дисбалансирующего.

Иных смыслов, в этой жизни – нет, и быть не может… И следующий, словно призрак, за всяким подобным утверждением, фатальный, и бесконечный вопрос «Зачем?», – здесь, совершенно не уместен. Ибо, это и есть самая последняя, самая окончательная максима, для нашего существования.

Как начиналась, и как продолжалась твоя жизнь, в каких полях своего созерцания, ты оценивал свои поступки, как и свои мысли, – только от этого зависит твоя судьба. Нет никакого иного рока, как только тот, что заложен в тебе самом.

Я помню себя в юности, и этот опыт, как нельзя лучше подтверждает эту гипотезу. Здесь, в каком-то невероятном сочетании находились все тонкие, и прекрасные монады, с самыми грубыми, и низменными. Всё самое возвышенное, самое благочестивое, как и всё самое низменное, и даже гадкое, что включал в себя «сосуд моей души» на заре созревания, определил всю последующую мою жизнь.

Эта «гремучая смесь» придавала моей жизни, какую-то фатальную несчастность…, и вместе с тем, какую-то невероятную счастливость…, сменяя свои доминанты, в непрерывном перманентном течении времени. Иллюзии, – самые непредсказуемые, присущие наверно, всякой подростковой душе, главенствовали во всём, и правили балом на полях моего душевного агрегатива. И их необходимая конгломерация, всецело, и повсеместно превращала всю мою жизнь, в обман зрения…, в подозрительную, быстро сменяющуюся реальность…, за пределами которой, казалось, не было ничего.

Локальное пространство моего быта, было, казалось, будто бы единственным местом на земле…, и его убранство включало в себя, всю палитру мироздания…, в которой, мир был – так прекрасен, и прост…, и в то же самое время, так сложен, и неоднозначен, что, с одной стороны, казалось, что только тебе дано чувствовать, и понимать его…, с другой, – он был чуждым и враждебным, вводя в ступор, все твои «ганглии сознания» …, и возбуждая приступы скромности, и меланхолии.

Порой, ты чувствовал, что вся его сложность находилась, где-то за границами твоего локального мирка, и почти не тревожила тебя. И только изредка, кидая свой взгляд за «горизонт событий», ты чувствовал, что мир более многосложен…, и там, за пределами твоего пошлого быта, лежит нечто многообещающее, нечто более прекрасное…, но в тоже время, и более непредсказуемое, и опасное.

Инфантильность сердца, если его не разбудить вовремя, оставляет человека на всю его жизнь, в рамах ограниченного мирка, и не позволяет открывать новые горизонты. И только силой воли выдернутое, и брошенное за горизонты собственного привычного быта, в бушующее море мирового океана, оно начинает жить настоящей жизнью…, и покорять те вершины, что приносят настоящее удовлетворение его тонким, и уязвимым, и в тоже время, самым острым и агрессивным плагинам…, – плагинам любви, и надежды, борьбы, и победы.… – Так начинается, и находит свой путь, всякое становление…

В моём детстве, проходящем в атмосфере социального равенства, присущего социалистическому устройству государства, было много навязанного, немало надуманного, и откровенно абсурдного…, но в тоже время, было много такого благожелательного, и обещающего, такого заботливого, – почти материнского…

В школе, я был беспокойным ребёнком…, проявляющим некоторые незначительные способности, в особенности в первом классе, когда меня, после первого месяца обучения, в числе, ещё двух одноклассников, отметили за успеваемость походом в кафе…, где мы, с моими первыми друзьями, радуясь своему успеху, пили газировку, и ели пирожное. Но на этом, мои успехи в школе, и закончились. Всю последующую процедуру обучения, я проходил между «плохо», и «средне». Балансируя между дисциплинами, я всё больше скатывался к полной независимости, от всего этого процесса.

С каждым днём, меня всё более развращала свобода, которая казалась такой сладкой, и желанной, что никакие наказания, и лишения, не могли перевесить чашу в сторону усидчивости, и труда над науками. Необходимость сидеть на уроке, и слушать скучные речи учителей…, писать, считать, и вникать в то, что тебе дают, и что не имеет к тебе, к твоим настоящим стремлениям, никакого отношения, – что может быть невыносимее, для свободного, жаждущего настоящего простора, сердца!

Я хочу рассказать себе свою жизнь? Но зачем? Какой в этом смысл? Ведь я и так знаю свою жизнь…, и при необходимости, могу вспомнить в последовательности, все подробности, и нюансы, не только самих событий, но отчасти, и мыслей, витавших в то время, в моей голове. Но так ли это, на самом деле? В этом-то, всё и дело.

В действительности, я почти не знаю свою жизнь…, и мой рассказ её, себе самому, должен внести ясность, и придать осмысленность всем моим поступкам…, всем событиям, и коллизиям моей жизни…, а главное, настроить мой разум, и моё сердце, на правильный путь моего будущего, – путь только мой.

Ибо, только взгляд со стороны, способен проделать такое. А что, как не взгляд со стороны, я пытаюсь теперь настроить в фокусе, и через линзы разумения, и осмысления исторического полотна одной единственной жизни, – моей жизни…, в её локальных аспектах, и всех, латентно укрытых мотивах душевного агрегатива.

Вивисекция жизненных событий, некоторый анализ стремлений, и мотивов, даёт понимание, и осознанность всех необходимых в своей глубине, и таких случайных на поверхности, перипетий, сочетаний, и совпадений жизненного конгломерата…, в котором перемешано всё и вся…, и осмыслить который, можно только с помощью аналитических инструментов разума.

И пусть этот анализ, даёт истине не много…, и разум здесь, занимается лишь самоудовлетворением…, но иного – нам не дано…, как не дано никакой иной действительности, кроме той, что плывёт за окном нашего взора…, действительности, – глубоко иллюзорной…

Итак, какие ключевые моменты моей жизни, я мог бы выделить из общей картины собственного пути? – Ключевые моменты?! С самого начала я уже пытаюсь определить точки отсчёта, обозначить, и закрепить решающие форпосты…, чтобы затем, обозначить свои критерии, нарисовать мотивы, и выставить флажки, на карте авансцены своей жизни.

Так, человеческий разум, поступает во всём, и всегда. Он стремится упростить себе задачу…, и тем самым, опрощает сам, предмет изучения. Он выстраивает порядок…, он не может, не только мыслить, но и существовать без этого порядка! Для него важным остаётся, во всём выстроить иерархию, наложить на хаос внешнего исторического полотна, свои лекала…, расчертить и вырезать, и сшить затем, «пальто полезности» …, а все ненужные, с его точки зрения, «обрезки», выбросить в корзину.

И так, он «шьёт» не только полотно истории, с его временными параболами, но и точно также «сшивает» пространственные гиперболы собственной внешней реальности.

Всякий глубоко чувствующий, и широко осмысливающий человек, как правило, с самого своего детства, уже знает, что ему предначертано создать нечто небывалое…, или сделать нечто выдающееся. Он чувствует, в своей сакральной глубине, некий гений…, и ему, всё время кажется, что он видит, слышит, и чувствует мир – в более ярком свете, чем все остальные.

На самом же деле, он ощущает ту потенциальную энергию, которая сублимируется на определённых этапах его жизни, либо, в сильнейшую любовь, либо в ненависть…, которая, может спать в нём, до поры до времени…, но которая, обязательно проснётся, и выведет на орбиту своего носителя, – орбиту только его эклиптики.

В свою очередь, «посредственность», не обладающая такой латентной энергией духа, всегда знает, что она посредственность. Ни того, ни другого, утаить от себя самого, – невозможно! И будь ты трижды актёром, твоя плоскость, и мелкородность, – выявится…, как и твоя истинная глубина, всегда проявит себя в том, или ином свете.

Классическое образование нашего социума, в первую очередь, необходимо именно посредственностям. Ибо, посредственность, всегда стремится закрепить свой статус. Ему жизненно необходимо утвердится здесь, и сейчас…, ему нужна определённость, не столько в собственной учёности, сколько в документе, подтверждающем этот, его статус. Только в этом случае, он осознаёт себя, не неудачником…, и чувствует себя, как говорят теперь, в тренде.

Одарённому человеку, глубоко чувствующему, и широко мыслящему, нет нужды в таком классическом образовании, (по крайней мере, лет до сорока пяти). Скорее, оно даже ему противопоказано…, и он должен бежать от него, как «чёрт от ладана»! Ибо, рискует вместе с таким образованием, потерять самое важное в своём сердце…, – свою оригинальность, свою неповторимость, и своеобразность, – то есть, свою гениальность…, в угоду конъюнктуре образованного социума.

В таком институте, его извилины выпрямят, и изогнут на определённый лад, в угоду общего политеса социума, и в соответствии, с глубоко надуманными интересами этого социума. И то, что, в исторических пластах нашей становящейся цивилизации, мы мало обнаруживаем среди общепризнанных гениев, настоящих самоучек, говорит лишь о том, что наш социум признаёт, как правило, только те головы, которые подтвердили свой статус…, и потому, к ним прислушиваются, и приглядываются более пристальнее.

Гений – без статуса, для нашего общества, всегда лишь – чудак. Подтверждение его состоятельности, уже утвердившимися авторитетами, является главным, основополагающим критерием здесь, для всякой оценки. Гений, не возведённый, такими, утвердившимися авторитетами в ранг, или хотя бы не принятый в их клуб, неминуемо превращается, в – гений, лишь для себя самого. И ничего, кроме иронии, в этом обществе, не вызывает. Такова жизнь.

Мои стремления к познаванию, как, наверное, у большинства стремящихся к нему, с юношества боролись с противостоящими им, рефлексами моей чувственности. Мои глубокие врождённые инстинкты, стремились к праздности в каждую минуту жизни. Получать удовольствие, от окружающей природы, без проникновения в её суть…, получать удовольствие от свободы, присущей такой праздности…, удовлетворять свои душевные тонкие рецепторы беззаботного бытия…, наслаждаться поверхностным парением, без какого-либо принуждения…, и той великой любовью ко всему и вся, которая, неминуемо угнетается всякими проникновениями вглубь действительности…, и разрушается вивисекцией собственных мотивов.

Да… Я всей своей душой, стремился к праздности. Меня не заботило будущее…, я хотел жить здесь, и сейчас полной, без каких-либо ограничений, жизнью. И только обязательства, накладываемые обществом, портили мне эту беззаботную жизнь. И я выполнял все предначертания, таких обязательств, в той мере, которая позволяла мне, не выпадать совсем, из контекста…, и в тоже время, сохранять паритет, для собственной воли. То есть, ровно настолько, чтобы казаться посредственностью, и быть, и пользоваться всеми, дающимися «стаду», привилегиями…, но оставляющему в собственной душе, безграничное стремление к свободе…, позволяющее, всё же, чувствовать себя личностью.

Да. В этическом плане, для оценки обществом, (если бы оно могло заглянуть в меня), это было бы расценено, скорее всего, как паразитизм, и предательство. Но общество, не способно заглядывать внутрь личности…, и потому, для него, всё выглядело вполне пристойно…, по крайней мере, достаточно терпимо.

Средний обыватель плывёт, словно планктон, не выделяясь особо, из общей массы. Но смешон тот, кто пытается выделиться, ради самого выделения…, не имея в себе, ни глубины, ни воли, ни настоящей, всеохватывающей осознанности.

Таково, кстати сказать, большинство ныне выделяющихся личностей, называющих себя звёздами…, беспрестанно борющихся за своё величие, и мелькающих на медиа пространстве…, так помогающее им, в этом стремлении. Хотя, если посмотреть на всё это, снисходительно, и непредвзято, то, даже одно только подобное желание, такое мощное, и преодолевающее, тоже – чего-то стоит…, а этого, у них, – не отнимешь.

Итак, – ключевые моменты…

Как правдивы, и проницательны были слова великого мыслителя, и тонкого психолога Европы девятнадцатого века: = «Счастье, и несчастье – братья близнецы, которые растут вместе, и у большинства, остаются оба недорослями…» «Что тропа, ведущая к собственному небу, всегда проходит через сладострастие собственного ада…» Чем сильнее, и совершеннее становится дух, тем чаще он ищет не простых удовлетворений. Удовлетворений, замешанных на сопротивлении, на противостоянии…, замешанных, в конце концов, на крови…, где он начинает по-настоящему ощущать собственные силы…, где его воля начинает ликовать, от настоящей, но не от суррогатной победы!

= Что мы знаем о жизни, и мире, пока не испытали настоящего счастья…? =Что мы знаем о собственном духе, что мы можем знать о нём, пока наше тело, и наша душа, не столкнулась с настоящим злосчастьем…?

Первое, мы, в наиболее полной мере, познаём во время первой юношеской любви… Второе, – во времена невосполнимых потерь, когда непреодолимой стеной пред нами, встаёт «безвозвратное».

Какое Великое счастье, замешанное на боли в груди, я испытывал во времена моей юношеской влюблённости. Нет! Это невозможно описать! Отмечу лишь то, что в это время, всё сознание устремленно в одну локальную точку на земле…, и нет ничего важнее, этой самой точки!

Это можно назвать гением духовности! Ибо, в такие времена, все параболы твоего мира, невообразимым образом, сходятся в едином зените…, образуя синтез, – сплав веры, сознания, и всех стремлений! И в этом зените, начинают рождаться, и вылетать во все стороны, ангелы! И разлетаясь по весям, они превращают весь мир – в благоухающее, цветущее всеми красками, творение!

Но ангелы – не живут долго…, они, словно мотыльки-однодневки, проживают свой короткий век, в счастье…, и когда приходит время, когда, по закону циклической природы, должны начаться будни, – умирают…, так и не познав этих будней.

Каждый, кто желает продлить свой век, должен понимать это. Ибо, продлевая его, он непременно должен столкнуться с настоящими буднями…, и теми страданиями, что необходимо содержат в себе, эти «будни».

– Такова жизнь. И так, человеческая жизнь, на долю которой, выпадает слишком много страдания, на самом деле, скорее всего, просто слишком длинна. Фатум жизни – неумолим. И здесь, нам не обмануть ни себя, ни природу.

Но, и в счастливом юношестве, когда счастье кажется, имеет неоспоримый приоритет, на самом деле, всё уравновешенно. И только с высоты прожитых лет, чудится, что в ней было счастья больше, чем горестей. На самом же деле, всё было сбалансированно…, и каждая счастливая минута, обязательно уравновешивалась несчастной минутой.

Но столько настоящего счастья, сколько, в прожитый день, испытывает юноша…, в зрелой жизни, он испытывает – за десятилетие! Здесь уже, тот «сливочно-клубничный коктейль счастья», растворяется в обыденности…, и концентрация его, становится, всё более разбавленной «кисло-горькой субстанцией бренности» …, приводя, к всё более продолжительным приступам меланхолии, и сплина…, и к всё более частым неудовлетворённостям духа.

2

На земле не было, и нет людей, с безупречной совестью. У каждого, в его жизни, всегда есть скелеты в шкафу. И человек, рассказывая, даже самому себе, свою жизнь, склонен приукрашивать некоторые моменты этой жизни…, выставлять их, так сказать, в более выгодном свете. А что-то вынужден, и просто замалчивать. У него язык не поворачивается сказать, даже самому себе, эту святую правду.

Он подспудно отметает всё, что может принизить его, или умалить. Он защищается, от всего враждебного…, от всего того, что может навредить, что может разрушить. Истина же, – самая опасная для него, субстанция…, и он бежит от неё, как бежал всегда. – Такова психология, этого «скрытного существа», черпающего свои склонности, из древности, от своих далёких предков…, которые, были вынуждены жить в ночное время суток, и прятаться под кустами, прислушиваясь к шорохам.

Так, по одной из гипотез, жил наш самый далёкий, из млекопитающих, предков, «Лаолест». – Мелкое животное, благодаря образу жизни которого, как предполагается, в нашем сознании зачалось, такое великое свойство, как фантазия. Ибо, прослушиваясь к сумрачному лесу, он был вынужден строить в своей голове, картины-представления окружающей действительности.

Так, ныне самое Великое свойство нашего разума, – фантазия, изначально, было обязано своим появлением, банальным мотивам страха, и спасения.

Так вот, свойство приукрашивать свои поступки, обосновывать, и оправдывать их, есть свойство нашего разума, желающего показывать себя, только с лучшей стороны…, боясь нарекания, и обвинения сторонних наблюдателей. Но когда осознаёшь, что всякий такой наблюдатель, сам обязательно обладает пороками, и изъянами…, коими не обделён, в той, или иной степени, ни один человек на земле…, и что ты, со всеми своими недостатками, и недоразумениями, представляешь, лишь саму природу, чья неоднородность служит предтечей, и мотивом для всех тварей на земле…, то становится легче рассказывать себе, свою жизнь, как в той песне: без обмана, прикрас, и оправданий...

И хотя, и инстинкт самосохранения, всё же, сильнее всех этих, разумных достоинств…, но я, на этих страницах, всё же буду бороться, с этим архаическим свойством личности…, и стану критически пристальнее относится, к собственным умозрениям, и умозаключениям. В конце концов, правда, приносит с собой, всегда наиболее твёрдое чувство гордости…, даже если эта правда, угнетает самолюбие ежесекундного момента, и тянет за собой, длинный шлейф разочарования.

Какую же правду, я имею в виду? Ту, что, на самом деле, человек, в своей сакральной ментальности, никогда не бывает ни хорош, ни плох…, – он никогда не бывает – однозначен… И даже те аффектации, в каждой отдельной личности, которые мы обозначаем плохими, или хорошими, зачастую, служат, лишь отражением наших заблуждений, относительно жизни, и самих себя.

Я не открою ничего нового, если отмечу здесь, что любовь, и ненависть – растут из одного корня, и разветвляясь стволами на поверхности, создают пантеон противоречия…, воплощающийся, как во всякое великое творчество, так и во всякую малую, и большую войну.

Ты любишь, настолько же беззаветно, насколько беззаветно способен ненавидеть… И самая большая любовь, – любовь к жизни, порождает, и самое гадкое в сердце, – ненависть, и страх.

Но, казалось бы, боится только тот, кто боится потерять. Неимущему – нечего боятся…, ведь у него нечего отнять…, и тем он – свободнее, чем меньше у него имущества.

Но вот парадокс. Обладая только одним имуществом, но самым дорогим, – жизнью, он дорожит только им, и готов до последнего вздоха, бороться за него, не взирая на то, что эта самая жизнь, не блещет к нему, обоюдной любовью.

Трусость же, на самом деле, не продолжение страха, но порождение слабости. И бороться в себе, надо не со страхом, но со слабостью. И именно производная, от этой слабости нашего сердца, не позволяет нам смотреть правде в глаза.

Итак, – жизнь без прикрас… Чего в ней больше – хорошего, или плохого? На первый взгляд, вопрос – риторический. Ибо, при всей общей усреднённости, и амбивалентности жизненного полотна, каждый находит в ней то, к чему расположен его рассудок…, в какую из сторон, маятник его сознания, отклонён благодаря чувственности…, её уязвимости, и способности к регенерации.

Но давайте, всё же, посмотрим непредвзятым взглядом…, и попытаемся проанализировать, что мы, чаще всего, относим в ней, к хорошему, а что к плохому. Может оказаться, что мы плаваем в собственных иллюзиях, словно в собственных фекалиях, и не желаем выплывать на чистую воду. Ведь чистая вода, как правило, и очень холодна.

В какие времена, в какой период моей жизни, она была наиболее плодовитой? Беспечность, присущая моему детству, когда я ещё не был приобщён, к какому-нибудь практическому ремеслу…, когда, почти полная свобода развращала мою душу…, и суровость самой жизни, стала причинять боль всякий раз, когда она, эта свобода, хоть как-то попиралась… Когда принуждение, столь обыкновенное, для большинства моих ровесников, мне причиняло болезненные уколы, нанося значительный ущерб, моей слишком рано распоясавшейся, гордыне…

И эту беспечность, и гордыню, мне пришлось ломать, в уже достаточно зрелом возрасте…, когда все «кости моей духовности», уже срослись криво. И тем болезненнее была, эта операция…, и тем длительнее становилась реабилитация.

Но именно тогда, мой мятежный дух, почерпнув из колодца свободы, студёную воду, и заболев «ангиной», приобрёл свой иммунитет, против рабского подчинения общим правилам, и моральным догмам окружающего социума.

Да, я рисковал никогда не выздороветь…, или, попав под «Колесо Иксиона», быть раздавленным собственной безответственностью. Или, разогнавшись на собственном «болиде лихости, и презрения к опасностям», врезаться на полной скорости, в стену фатального порядка мироустройства…, так и не познав, и не ощутив своей «гангстерской глупости».

Перелистывая страницы собственной жизни, мы часто впадаем в меланхолию. И эта меланхолия, как угнетает наше сердце, так и подстёгивает наш разум, к будущим преодолениям. Все, так называемые ошибки молодости, все недоразумения, мы склонны относить к собственной неразвитости…, к собственной неразумности.

Мы смотрим на всё это, с высоты прожитых лет…, и нам кажется, что случись с нами такое сейчас, мы непременно поступили бы иначе. Так властвует над нами, пантеон иллюзорности…, так наш оценочный разум, переводит необходимость бытия, в разряд подвластного разуму, политеса действительности.

Мы убеждены, что в нашем поведении существует червоточина ошибочности. Но, как возникает наша оценка прошлого, и что, на самом деле, значит, – я тогда ошибался? Это значит, перефразировать постфактум – необходимый в прошлом, момент бытия. Переосмыслить поступок своей прошлой жизни, через палитру образности теперешнего сознания…, через виньетку теперешнего собственного убеждения-заблуждения. – Момент прошлого бытия, в котором, будто бы существовала возможность иного развития событий, иного стечения обстоятельств…, и главное – иной осознанности, и иной нашей реакции, в рамках разумной оценки. Будто бы мы действительно могли поступить иначе, при тех стечениях обстоятельств, и том фокусе нашей оценки, данной ситуации.

Это сродни чудесному перевоплощению…, сродни догматическому политесу царствия лжи…, в котором наш разум, рисует в своём воображении, совершенно иную картину исторического момента…, отбрасывая все противоречия, и не принимая во внимание главные мотивы, за которыми скрыта реальная платформа того, или иного поступка.

Так, на основании последствия, он желает перевернуть, изменить причину и следствие…, так, на основании своего заблуждения, он строит новые утверждающие его власть, парадигмы осмысленности…, так, на основании собственных критериев оценки «хорошо», и «плохо», он подстраивает свершившийся факт, под программу воображаемого образа, с его контекстом, не имеющим, почти ничего общего с реальностью…

Мы называем это – учится на своих ошибках... И нам кажется…, да нет! -Мы убеждены, что действительно учимся на них! Но, на самом деле всё, что достигаем на этом поприще, – только перефразирования, перевинчивания прошлой реальности, на лад теперешнего изменившегося воображения.

И всякий раз, фатальность нашего поведения, становится объектом этого перефразирования. Всякий раз, мы забываем уроки прошлого, и совершаем новые ошибки. Но дело всё в том, что эти ошибки, становятся ошибками только в процессе перефразирования…, перекладывания постфактум, нашим воображением, той реальности, и всех её необходимых флюидов, и стечений обстоятельств…, и подведения этой, фатальной, в своей сакраментальной сути, реальности, под политес нашего, живущего уже в иной реальности, – реальности теперь, и сейчас, воображения.

Так, мы убеждаем себя, что мир принадлежит нам…, что жизнь подвластна нам…, и что наш произвол, диктует этому миру, свою волю. И полагаем, что, стоит нам отделаться, от собственных ошибок, стоит нам устранить все недочёты в своём сознании, и мир целиком, и полностью станет правильным, а главное – абсолютно нашим, подвластным нам, безусловно.

Но, для чего существует в нашем сознании, этот «ошибочный политес»? Зачем природа наградила нас, этим «надсознанием»?

Я полагаю, что именно благодаря нему, как нам кажется, мы становимся более ответственными животными. Благодаря тому разочарованию, и той боли, которая мучает нас всякий раз, когда мы осознаём в своём поведении – ошибочное, мы становимся осторожнее…, и начинаем относиться более ответственно, к собственным поступкам.

Так страх ошибиться, увеличивает наши шансы на выживание. Эти, идентифицируемые нами, ошибки, это наше поверхностное, наше предвратное толкование реальной действительности, словно санскритические мантры нашего «надсознания», нашего воображения, удерживают нас на плаву, не позволяя, в большинстве случаев, подходить слишком близко, к фатальной пропасти.

Мы, осознавая свою слепоту, свою слабую чувствительность, остерегаемся рискованных шагов. Так «центробежные силы нашего существа», нашего душевного агрегатива, – сдерживаются «силами центростремительными» …

3

Человек, становится настоящим человеком, только тогда, когда он приобретает полноту всей ответственности за себя, за свою жизнь, и свои поступки… Ответственность… – предмет гордости человека…, и его же крест, увешанный «веригами», и «шомполами» …, который он, вынужден нести всю жизнь. Но, самое интересное здесь, это то, во что превращается эта ответственность, во что она выливается, на пути своего становления.

Как и всё, на этой бренной земле, в конце концов, превращается в свой абсурд, так и ответственность, в процессе своего роста, превращается в самое ядовитое, и неестественное растение. – «Честь». И она, также остаётся предметом гордости, (хотя и, в уже гипертрофированном виде) …, но вот её крест, на котором «вериги», и «шомпола» превращается из «холодного оружия», в «огнестрельное» – в пушку, направленную на своего носителя.

Эта, не имеющая аналога в природе, аксиома, эта Великая максима, свойственная исключительно человеку, есть суть, вскормленный в самом себе, лютый враг…, от которого, – не спрятаться, и не убежать…, которого, не убить, и даже не обанкротить… И если смотреть на его появление, и становление, с точки зрения, и в параллелях природных превращений, то это напомнит, нечто схожее с превращением простого «паука», – в «скорпиона», способного убить самого себя.

Это показатель некоего «вырождения» человеческого характера, на ниве его становления, и «улучшения». Нет, и никогда не было на белом свете, более противоречивого, и более странного «вещества», как Честь. Конечно, честь –чести рознь. Но тот вид чести, о котором я повествую, являл собой, некий вид заблуждения. Этот вид чести, выглядел, как «обезьяна совести».

Вообще, что значит честь? Объяснение природой своих собственных явлений, в лице человеческой этической оценки, – это нонсенс природы, её врождённый абсурд, её собственное вырождение…, которое проявляется в полной мере, именно в человеке, как в самой прогрессивной субстанции природы.

Трактовать собственные, и чужие поступки, с точки зрения чести, с точки зрения не реальной, но придуманной необходимости…, с точки зрения выверенной, и закрепившейся в воображении, полиграмме этики поведения…, трактовать в угоду надуманной моральной обоснованности, в угоду укоренившейся выгоде разума, его набранного морально-этического контента…, в ущерб собственным парадигмам инстинктивного права поступать в соответствии собственным индивидуальным логарифмам…, собственным индивидуальным природным мотивам…, – что может быть глупее?!

Но именно такое поведение, считается самым разумным, и совершенным…, самым дальновидным, и самым возвышенным, из вех поведенческих лекал нашего социума.

Да, ты имеешь право выбирать для себя политес, из предлагаемых…, но ты не можешь создавать свой. Ибо, всякое противоречие здесь, всегда будет трактоваться, как ошибочное…, и отвергаться, не взирая на скрытую, или даже явную пользу для тебя, как индивидуума.

Трактовка – правит нашим сознанием, на всех фронтах жизни. Здесь нет иных пенатов для истинности, кроме воображаемых.

Я жил, и становился в этом политесе, как всякий человек своего времени. И все навязываемые моим временем, и моим пространством, лекала поведения, и оценки, проникая в мою кровь, делали своё дело. Но мой врождённый иммунитет, борясь с этими вливаниями, превращал всё моё существо – в поле битвы…, и «герольды, и флаги кланового сознания, и самосознания», в вперемешку с «трупами» общих для всех, ценностей, падая десятками наземь, прорастали новыми, небывалыми «культурами» …, с лепестков которых, каплями росы, стекал всё тот же яд, провоцирующий в моём сердце, выделение противоядия.

Ограниченность моего «желудка», в переваривании внешнего «блюда», с лихвой окупалось усвоением «блюда внутреннего» …, создаваемого на собственной «кухне разумения». И вполне естественно, я всё больше стал предпочитать «собственную кухню». Так становится личность…, так зарождается, и расцветает индивидуальность…, так появляется настоящая свобода, – свобода индивидуального сердца, – сердца закалённого в боях, на полях внешнего, и внутреннего противостояния.

4

Быть рабом легко. Растворится в политесе социума, принять все его выложенные, и закреплённые ряды оценки, и самооценки…, превратится в колёсико общечеловеческого механизма…, стать ещё одним «эукариотом человеческого организма», и провозглашать в унисон ценность величия общества, ценность его «возвышенных идей, и целей», – что может быть проще, что может быть приятнее для рабского сердца?

Но сердце война, мятежное сердце революционера, не терпит, даже намёка на рабское житие, в каком бы контексте это житие, не представлялось. Идея индивидуальности, – противоречит всякому клановому сознанию.

Вы скажете, что это гордыня…, что это она затуманивает твоё сознание, и не позволяет увидеть, и почувствовать пользу «кланового сознания» …, его величия, и его неоспоримых возможностей, и преимуществ.

На что, я отвечу: Тот, кто готов променять свою гордость, своё индивидуальное самосознание, свою личностную парадигму величия, и совершенства, чувство своей духовной неповторимости, и силы, на величие клана, на силу сопричастности, на гордость принадлежности, к чему-то большему, к чему-то доминирующему, и подавляющему…, на благополучие, и защищённость в клановом политесе…, и готов встать под его флаги обобщённой идеи, – и есть собственно, раб. – Раб не по принуждению, но раб по призванию... Таких – большинство. В противном случае, не было бы никаких клановых политесов различного толка, и различной структуризации, заполняющих всю нашу планету.

А гордость индивидуума, гордость – не сопричастности, но частности…, гордость личности…, я не променяю ни на какое благополучие, ни на какую защищённость. Ибо, сильная личность, не нуждается, и не ищет для себя защищённости, ни в социальных, ни в идеологических, или теистических клановых мировоззрениях. И эту гордость, так бичуемую всем миром клановых мировоззрений, я считаю наиболее ценным «растением», когда-либо прорастающим на полях человеческого бытия.

То, что гордость мешает жить, кричат громче всех те, кто склонен к рабскому житию. Им она – действительно мешает жить…, ибо, они ставят благополучие кланового жития, выше чувства собственного индивидуального величия, и совершенства.