«Джинджер»

Надежда Тэффи

«Джинджер»

Разговелись в тесном семейном кругу.

Из чужих были только Юзефа Антоновна с мужем, дочкой и гувернанткой, но их у Сердобовых за чужих и не считали, виделись с ними каждый день, а сама Сердобова с Юзефой Антоновной даже немножко обожали друг друга по старой институтской дружбе.

Дети их тоже дружили между собой, и мирно сплетничали гувернантки, тоже дружно поругивая господ.

Юзефа Антоновна, красавица и умница, часто помогала подруге советами, как вести дом, как обращаться с мужем и как воспитывать детей.

Она сама, религиозная женщина и примерная семьянинка, будучи гораздо ограниченнее в средствах в сравнении с Сердобовыми, сумела поставить свой дом на широкую ногу и жила, ни в чем себе не отказывая.

Сердобова удивлялась, завидовала и старалась подражать.

– Мишель, – говорила она мужу, – отчего это Юзя все умеет, а я не могу?

– Надоела ты мне со своей Юзей, – отмахивался муж.

Дела их шли хорошо: целый день гудел собственный сердобовский завод, а по вечерам, когда машины смолкали, загорались на небе огненные письмена, выведенные электрическими лампочками: «М. Сердобов, цемент».

Итак, друзья разговелись в самой милой семейной обстановке.

Но и для мирной обстановки гостеприимный хозяин не пожалел своего погреба. Выпили и вина, и ликеров количество изрядное.

У Юзефы Антоновны, несмотря на всю строгость ее поведения, даже щечки разгорелись.

Сердобов, тоже развеселившийся, все поддразнивал ее, что она ревнует своего мужа. Это у них давно было заведено и считалось очень остроумным.

– Вы чего, Станислав Петрович, на мою жену смотрите? Берегитесь, Юзефа Антоновна вам сейчас сцену ревности устроит!

– Юзефа Антоновна! Смотрите, смотрите, как ваш муж улыбается. Ой, здесь что-то подозрительное: наверное, о какой-нибудь хорошенькой дамочке вспоминает.

Словом, веселились вовсю.

Когда гости ушли, хозяева, свесившись с лестницы, долго смотрели им вслед и кричали приветствия.

Потом снова сели за стол, допивать кофе.

– А не попробовать ли мне «Джинджеру»? – задумался хозяин. – Помню, я еще в студенческие годы как-то выпил рюмку и совсем ошалел. Ну, теперь, верно, уж так не подействует.

Он пересмотрел несколько маленьких рюмочек – все были грязные. Подвинул большую, налил в нее густой янтарной жидкости, посмотрел на свет, понюхал и вдруг сразу опрокинул себе в рот. Глотнул, выпучил глаза и заморгал.

– Что ты делаешь, – испугалась жена. – Разве так пьют ликер?

– Н-не… не сооб-разил, – пролепетал Сердобов. – Бук-квально…

Больше он ничего не мог сказать, встал, шатнулся, снова сел.

– Худо мне. Бук-квально.

– Господи! Зачем же ты пил?! Ведь ты же знаешь, что не можешь вынести «Джинджеру».

– Бук-квально…

– Это прямо отрава для тебя!

Он вдруг поднял голову и завопил:

– Отрава? Ага! Отрава! Знаю я, кто меня отравил. Это Юзька меня отравила.

– Ты с ума сошел, – вознегодовала Сердобова. – Что ты говоришь!

– Она, она отравила! Юзька! Пшеклентая Юзька!

– Как ты смеешь так ее называть! Я тебе не позволю, ты пьян!

– Не позволишь? Нет, баста! Довольно я от вас терпел. Будет с меня!

– Юзефа Антоновна уважаемая всеми женщина…

– Ха-ха! Уважаемая всеми! Юзька, ха-ха! Нет, довольно вы меня дурачили!

– Мы? Тебя?..

– Я тебе покажу, какая твоя Юзька уважаемая! Я тебе покажу!..

Он вдруг вскочил и, качаясь на ходу, как матрос в бурю, побежал в кабинет. Испуганная жена следовала за ним.

– Вот твоя Юзька!.. Вот твоя уважаемая!..

Он открывал ключом, висевшим на часовой цепочке, свой несгораемый шкаф.

– Вот, на! Ха-ха! Вот, на! Вот еще! Вот еще!

Он швырял жене прямо в лицо какие-то конверты.

– Что это? Господи!

Это все были портреты Юзефы Антоновны.

Портреты были разные, но все заманчивые и пикантные, каких Сердобова у своей подруги никогда не видала.

Вот Юзя в открытом платье, очень открытом, и надпись: «Мишелю, вместе с оригиналом».

Вот в какой-то коротенькой юбочке, почти раздетая, и подпись: «Ты помнишь?»

Вот в жокейском костюме и жокейской шапочке, лукавая, с хлыстиком в руках. И подпись: «Мишка! Гоп-ля!»

– Я ничего не понимаю! – застонала Сердобова. – Юзефа такая религиозная женщина, у нее свое кресло в костеле… Почему же она в таком легкомысленном виде? Это, верно, просто шутка! Да, да, это шутка! Иначе быть не может!

– Шутка?

Сердобов, красный, раздутый, налитый бешенством, сунул ей под нос какое-то письмо.

– Шутка! Это тоже шутка? Ха-ха! Читай, подлая, читай! Будешь со мной спорить?

Рука Сердобовой дрожала, в глазах рябило. Она плохо понимала смысл этих строк с их многоточиями и восклицательными знаками. Но отдельные слова она все-таки поняла.

«Поцелуи твои, Мишель!..» «Жажду ласк…» «Приходи… Стас уезжает… блаженство…»

Слова все такие простые, что, вместе они или отдельно взятые, все равно понятны.

– Быть не может! – тихо охала Сердобова. – Юзефа такая почтенная женщина. Это безумие. Это просто минутное увлечение, она потеряла голову. Ну, просто ошалела баба, а теперь, наверное, сама мучается.

– Это она-то мучается? Это у нее-то минутное увлечение? Ха-ха! Вот тебе минутное увлечение! Вот тебе…

Он стал выгребать из ящика целые кипы писем разных размеров, разных цветов и фасонов. И все они летели прямо на грудь, на колени испуганной Сердобовой, падали на ковер, рассыпались веером по дивану.

– Вот тебе минутное. Десять лет твоя Юзька живет со мной. Десять лет! Вот тебе, получай!

– Господи, Господи! Юзя, Юзя! Несчастная Юзя!

– Несчастная? – ревел красный Сердобов. – Молчи, дурища! Развратница твоя Юзька! Вот ее чулки… вот ее корсет… вот ее лента… вот…

Кружева, тряпки, кусочки, обрывки, ленты летели на ковер.

– Так она любила тебя! Любила тебя! Десять лет любила… – тихо заплакала Сердобова.

– Любила?

Сердобов подбежал к жене и со всей силы потряс ее за плечи.

– Я тебе покажу, подлая, как она любила! Я тебе покажу! Это что? Это что?

Теперь он не швырял. Теперь он медленно переворачивал бумажки с гербовыми марками.

– Счет от портнихи… счет от портнихи, итого восемьсот рублей… Брошка полторы тысячи… шелковых чулок на сорок два рубля… счет от портнихи… счет за шляпу девяносто… счет от портнихи… духи и перчатки… портьера в гостиной…

Тут Сердобова вскочила. Шурша, соскользнули с нее письма и легли кольцом вокруг ног.

– Портьера в гостиной?! – воскликнула она, вся бледная, со сверкающими глазами. – Портьера в гостиной! Так вот откуда у нее портьера в гостиной!

– Ага! Ага! – торжествовал муж. – Теперь чувствуешь! Ага! Вот тебе твоя Юзька!

Душа у Сердобовой была мужественная и многое могла вынести. Но портьер она не преодолела. Может быть, оттого, что они были гипюровые и ручной работы… Портьер она не преодолела.

* * *

– Этот завод прежде принадлежал Сердобову, – рассказывают приезжим местные жители. – Но там была какая-то семейная драма, и он бросил все и уехал.

– Сетафре![1] – вздыхают приезжие. – А почем у вас в городе масло?

Примечания

1

Какой ужас! (искаж. фр.). – Ред.