скачать книгу бесплатно
Державин
Андрей Тавров
Новая книга Андрея Таврова, наследуя традиции державинского поэтического интереса к вечности, судьбе и времени, показывает, что более глубокие соприкосновения с этими главными темами жизни доступны больше поэзии, чем философии. Миниатюры, оды и верлибры книги вращаются вокруг темы предопределенности «реки времен» из последнего и незаконченного державинского стихотворения и, опираясь на интуицию и возможности поэзии, подбирают ключ к преодолению Рока, к пространству, в котором время исчезает.
Андрей Тавров
Державин
I
Буква Иероним
Ставь, ставь этот звук льва, и между других звуков ставь его, между других Иеронимов, между буквой Иеронимом и вонючей пастью из буквы, поддерживающей челюсть и создающей часть мира и весь алфавит, а значит, весь мир.
Ощупай свои серебряные лопатки в поисках ускользающего от твоей хватки женского тела, найдешь ее там, в комнате без единой вещи, словно в аквариуме с улиткой на стеклянной стенке.
Так огонь ощупывает сам себя, забираясь пламенем за свой затылок, языками между своих ног.
А потом я думал буквами и вещами, я думал про тебя, про серебряные коленки, про то, чтобы делать это, и когда дует ветер, то он лучше делает это, чем это делали мы, вжимаясь друг в дружку, крича и мяуча.
И жирафы и камни делают это лучше, покачиваясь как сосны, выступая из земли как затылки.
Ставь букву в рождение в палате, где сестры и марля, и кровь, и букву в конце, где пение литании и рот земли, поющий свой слог твоим телом.
Сколько можно тянуть этот слог – дольше чем гаснет звезда или столько, сколько нужно дереву чтобы опала осенью ветка?
Пока звучит слог – ветвится твое тело, ветвится как буква, открытая в открытое поле рождений. Барсук сияет нимбом, и мальки расставляют Рахиль как серебряные ложки по всему берегу.
Кто соберет ветки и буквы рождений, звуки и буквы уходов людей и ракушек, смолы и лесов?
Вот! Не зоосад – а они! Слоги и буквы, вжившиеся в людей!
Райская синева, деревья в бескрайнем поле, их немного, а поле бездонно, как зрение затылочной кости сгоревшего заживо.
Но нет больше боли и запаха мяса. В поле бродят, живут и растут, то видимо, то в серебре, то в коже и пламени слова и буквы начала, слова и буквы конца – какой ослепительный зверинец, какой восторг, какие рыдания – ни одного безутешного!
Вот она речь, которую мы не ведаем, как ветер не слышит себя.
Единый всхлип здесь способен породить вселенную зверей, птиц и деревьев, чтобы ему войти в нее обитателем зренья и плоти.
Единый смешок – райские леса с птицей-словом.
Вот он новый Иероним, новый лев, новая азбука!
Бабочка
Марианне Ионовой
Почти что есть
минуя вещи
доносишь весть
помимо речи
вот волк вот сад
вот дрозд и вдох и буква
идут назад
в уста без уст без звука
туда где шум
иссяк дыханья
зайдя за край за ум
за иссяканье
вот выдох вдох
ты телом – тут ты – между
ни тварь ни бог –
уста надежда
на гроб на лоб на крест
прянь недотрога
сгущаясь в луч собравшись в свет
почти что в око
и содрогнется
мертвец вчерашний
вздохнет вернется
живой всегдашний
и пыль вставала
у дальней хаты
скулила бабка
и шли солдаты
зерно всходило
жена рожала
все было там же
где исчезало
лети же тварь –
до букв до рук до твари
зальет янтарь
твой глаз едва ли
глоток ничто
без пальцев арфа
вход в решето
в омеге альфа
Вопрос Мелхиседеку
Листья зачем падают – ответь мне Мелхиседек
пойми непревратно царь мое тело о трех словах
между первыми небо и слепой человек
меж зачем и падают воздух и пустота
Три города в воздухе из препинаний букв
вертятся как листва синью разделены
с утиными криками вместо домов и рук
с звездой вдоль белой чужой спины
листья тишь зачем тишина падают тишина
воздуха голова как рубашка реке близка
и Венера смотрит в хрустальный осколок сна
и три слова крутятся у старческого виска
и пока их не было царь Салима еще не возник
не сложился и мир и паук и Ницше в сети
великий народ на войне переходит в крик
и вовнутрь своих глаз как в белую печь летит
Впрочем человека без имени
От Жанны
в костер волки вошли
западают красными языками
в глазах луна разобрана как вода
по гостиннице Imperial
воздух ходит широкогрудый и кофе пахнет
ветер раскачивает ял и бороду мопассана впрочем
человека без имени как и ветра тоже человека
пустого пустого
пузырьки пузырьки из которых мир состоит
поднимают со дна
палочника при помощи отраженного неба
титаник сирень самолет
в позвоночнике волк и папоротник
простейшие в ресничках и пузырьках
над головой в пузырьковом теле
ангел и афродиты ракушка
раскачиваются черпают
в белых листьях белые щеки
белые города дышат красными ртами
жанну не отличить от костра
ни речью ни телом ни тишиной –
один огрубевший кварц
человек изначальный пузырящийся
себя не нашедший
Голгофа
Синий свет с неба и изнутри
Откуда в арке, куда ты въезжал ночью с подругой
сушившей ноги на раме велосипеда, взялась пустота
полна ли рана вами или пуста – любая
Между нами лежал дельфин в этой комнатке
на втором этаже барака
Между нами невидимо
лежала смерть и остывшее тело жглось в сухом льду
мне хочется перепутать эти слова
о Голгофе
И что-то такое
Дельфин с пустыми ранами
вместо глаз это как
ночью попасть на скорости в
пустоту арки ощущая бедром теплое бедро
и запах духов
и летящие в лоб невидимые колонны
и ты кричал не дыханием на втором этаже храма Гроба –
городом-торгашом смертью великой рыбы
с глазами каждого из нас, по?том туристов
кузнечик сидит на моем загривке
серебряное лицо шелудивый крик
я тебе говорю тебя
Богомол
на голове головой к воздуху
какое веретено дыхания ты размотал
в белую прялку в
острова каллипсо
набухает мной объем моей крови
лицо ангела набухает мной
лампочка лопнула
внутри заштопанного чулка
рана прилетела к мальчику с перекрестка
нашла губу уронила с крыши
пальцами богомола
влечет к себе за волосы
как утопленника
Дневной велосипедист
В. Месяцу
Дневной велосипедист
как одна сторона монеты
