скачать книгу бесплатно
Дубинины. Когда приходит любовь.
Татьяна Муратова
На дворе 1975 год. В Советском Союзе по-своему счастливы и бедные, и богатые, но и к тем, и к другим… приходит любовь. Так начинается семейная сага Дубининых. Для кого-то любовь оказывается счастьем, для кого-то оборачивается крушением надежд.
Татьяна Муратова
Дубинины. Когда приходит любовь.
Иллюстратор Татьяна Муратова
Катя. Пути Господни,
2011—2014 годы
* * *
Детство у Витьки выдалось обыкновенное, как у всех в Советском Союзе. Ну, если не у всех, то у половины точно: мама, папа, детсад, школа, продлёнка, пионерский лагерь, домашние пельмени по воскресениям, мороженое местного молокозавода в хрустящих стаканчиках, квас из бочки по праздникам. Родители его поженились поздно, когда матери уже за тридцать перевалило, а отцу – он был на двадцать лет её старше – за пятьдесят. Папа всю жизнь шоферил. Мама работала нянечкой – пристроилась в детсад, чтоб за сыновьями догляд держать.
У Витьки имелся старший брат тремя годами взрослее. Грамотный! Мать взирала на него умильными глазами и воздыхала: «В кого же ты такой образованный? Держись, Витька, брата! Слушайся его во всём». И Витька слушался. Даже не ревновал мать за то, что старшего больше него любит. Считал, что справедливо: ему до брательника было далеко, ума много Бог не дал. Правда, силой да здоровьем не обидел, грешно жаловаться.
В школе Витька скучал, еле на тройки тянул, чтоб хоть в училище взяли. Из всех предметов только на физкультуре передовиком числился; ну, ещё историей интересовался, но это, скорей, из-за учителя. Того все уважали, домашку готовили на совесть, западло считалось спалиться. Иногда Витька физике симпатизировал, но периодами, напрягаться не хотелось, с учительницей не ладилось, не взлюбила она упрямца. А вот брательник умел подстраиваться, всё просчитывал: когда списать, когда параграф выучить, когда учительнице помочь тетради донести; младший им гордился, всеми потрохами предавался родственному расположению.
С начальной школы Витька слыл одним из отъявленных драчунов, но не по задиристости характера, а по возбудимости и доверчивости. Этим нещадно пользовался старший. Ему доставляло удовольствие, если не сказать наслаждение, подзадоривать, науськивать, сталкивать лбами своего тупоголового с очередным неугодным элементом, а затем наблюдать, как мелкий мчался махать кулаками.
Из школы Витька топал к отцу, который работал в авторемонтной у дяди Серёжи. Там проводил всё своё свободное время. Никаких секретов мастерства пожилой одинокий мужчина не таил, всё объяснял любопытному парнишке: и где стучит у машины, и почему, и сколько бензина «жрёт», и что такое рулевая тяга, и как устроен поршневой двигатель. Витька любил дядю Серёжу, автомобили и мастерскую по-детски открыто, искренне. Батя научил его водить, и пацан мечтал получить права. Он приходил в мастерскую с очередным «неудом», фингалом под глазом, а пожилой уже дядя Серёжа сажал его пить чай с сушками. Потом они шли «лечить» машину. Наставник не раздражался, не кричал, говорил медленно, негромко, а Витька, забыв все школьные невзгоды, завороженно наматывал на ус премудрости профессии. В конце смены возвращался отец, сын залезал в кабину его автомобиля и рулил, вместе они возвращались домой. А дядя Серёжа оставался – жена у него умерла, детей не народилось, вот и не спешил мужчина в холостяцкую каморку.
Всё изменилось в восьмом классе. Брат дал Витьке попробовать шампанского. Оно ему понравилось. Отец ушёл на пенсию, сразу постарел, а вскоре разболелся. Матери пришлось увольняться с работы для ухода за ним – с тех пор она постоянно нервничала и плакала. На Новый год однокурсник брата пригласил того с Витькой в гости, мать их отпустила. Собралась молодёжь из института и ещё откуда-то, все старше школьника, что слегка напрягало Витьку. Особенно смущали девушки: все фигуристые, с макияжем, не чета одноклассницам. Брат похлопал по плечу: «Не трусь, покажи им, что уже взрослый». И он показал. Напился так, что, когда его привезли домой, всё утро обнимался в туалете с унитазом, а потом заснул на полу, не сумев подняться на ноги. Днём брат успокоил, сказав, что друзья поразились Витькиной крутости, и купил пива на опохмел.
Мать качала головой, горько вздыхая. Отцу становилось всё хуже и хуже – через полтора года после выхода на пенсию, он скончался.
Витька еле закончил среднюю школу и поступил в училище на механика-авторемонтника. Мать с уходом отца совсем сникла, в сыновьи проблемы не вмешивалась. Витька перестал ходить к дяде Серёже, связался с плохой компанией, начал выпивать. Чудом на права сдал.
Армия спасла потерявшуюся душу от гибельного влияния уличных маргиналов. Его взяли механиком-водителем Будучи от природы трудолюбивым и исполнительным за год Витька дослужился до сержанта и даже получил три благодарности. В армии Витька не выпивал, но после дембеля брат сразу поставил бутыль на стол: «Помянем отца». Каким-то образом старший исхитрился остаться трезвым, всю бутыль приговорил Витька. С тех пор так и понеслось: «Помянем?».
Обнаружились прежние «друзья». Через полгода работы в приличной автомастерской Витьку уволили за пьянки и прогулы. Он нашёл новое место, но и там держался только за счёт золотых рук. Ещё через полгода его арестовали за крупную кражу. Витька не понял, как это получилось, даже оправдываться не стал, думал – разберутся. Но петля затянулась не на шутку: ему предъявляли подписанные им же по пьяни документы на аренду двух украденных фур и на права по перевозкам, а на суде брат дал свидетельские показания виновности родственника, добавив в конце: «Его пьянство довело нашу маму до болезни, она от горя и отчаяния не встаёт с постели, всё плачет». Витька лишился дара речи, но не стал кричать брату: «Ты всё врёшь! Мама тоскует без папы, а во время „кражи“ мы с тобой отца поминали! Я не мог потом даже до кровати доползти, планами грабежа с тобой не делился!». Он молча сел в тюрьму и отбыл положенные два с половиной года целиком
Освободился Витька в двадцать три года. И сразу узнал, что мама скончалась год назад, но ему об этом никто не сообщил. Отчаяние и жгучая ненависть к родному брату наполнила его. За время сидки пелена спала с глаз, да и кореши «просветили» его. Он понял, как старший использовал младшего, как насмехался над ним: в школе провоцируя драки, дома – обвиняя во всём перед родителями; как спаивал его целенаправленно и с садистским удовольствием.
Домой старший младшего не пустил. Сказал, что продал его долю в квартире и погасил этими деньгами цену пропавших фур с товаром. Витька не стал интересоваться, как тому удалось обстряпать такое решение, правды искать тоже не стал. Он подался в бомжи, поселился в подвале, рылся в помойках и пил по вечерам всё, что придётся. Однажды починил украденный «паханом», как того звали все вокруг, мотоцикл и в благодарность получил от того «плату». Пьяная и опухшая бомжиха умела готовить еду из чего угодно и знала, как обласкать мужика. С ней Витька лишился девственности. Несмотря на таланты бомжихи, его от неё тошнило; слегка протрезвев, полез на свежий воздух. Брёл долго, добрёл до храма, оробел и зашёл внутрь.
Шла воскресная Литургия, Витька простоял до конца, заворожённый красотой богослужения и ещё чем-то, бередящим душу. Он не двигался с места и после службы, ему некуда было спешить. Появился священник, поговорил с прихожанами – молодой парой – и направился к выходу, но, заметив Витьку, подошёл к нему. Бомж сам не понял, как разоткровенничался, поведав всё. Священника звали отец Виктор – оказался тёзкой. Батюшка дал ему работу, попросил очистить задний двор от снега. И велел прихожанкам чтобы после этого его покормили в трапезной.
Дрожащими руками ел Витька суп с хлебом и ронял солёные слёзы в тарелку. Ночевать отец отправил парня к матушке Варваре, она была одной из прихожанок и у неё имелась ночлежка. Матушка Варвара – пожилая женщина, очень строгая, неразговорчивая, с плотно сжатыми губами, давно выплаканными глазами. Она лет двадцать назад в результате трагического случая потеряла семью. Муж погиб, а сын оказался в больнице для умалишённых. С тех пор она определилась трудиться при храме, а квартиру содержала для нуждающихся, которых благословлял батюшка. Так попал к ней Витька: его отмыли, подобрали одёжку, приставили работать в храме, пока сам отец Виктор искал юридические пути снабжения страдальца жильём.
Среди прихожан оказались грамотные люди – помогли оформить парню комнату в коммуналке. Этот период в несколько месяцев прожил Витька трезво, работу выполнял рьяно. Силёнок у него хватало, потеть не боялся: и на крышу лез снег сбрасывать, и плотницкие труды освоил, и полы мыл. Сначала на службе стоял как свечка, потом алтарничать начал чтецом, да на клирос благословился. Прихожане Витьку полюбили, стали «наш Витя» называть.
Через несколько месяцев отправился вселяться в новое жильё – коммуналку. Она оказалась трёхкомнатной. В одной комнате никто не жил – она продавалась, её периодически приходили смотреть, но та никому не нравилась. Во второй комнате, самой просторной, жил нехарактерно спивающийся, маленький и невзрачный еврей. Он работал, но скрывал где именно. С ним обитала сожительница Рита – мясистая баба с бегающими глазками В третьей поселился Витька. У прихожан собрали старый хлам: шкаф, стол, диван, посуду – всё это привезли, занесли в комнату и уехали. Витька остался один. Послышался робкий стук в дверь.
– Кто там?
Просунул нос сосед-еврей:
– Может, за знакомство?
Прошли на кухню. Соседка суетилась, накрывая на стол: картошка, салат, рыбные консервы, колбаса, бутыль самогона. Выпили за знакомство. Самогон оказался приличным и ядрёным, но еврей не сознался, где взял его, только похихикивал.
Когда Витька очнулся на следующий день у себя в комнате, голова трещала, а с прошедшего дня помнились только ухмылка соседа и почему-то подмигивающая ему бабёнка, хватающая его руки и прижимающая их к своей груди: «Послушайте, как бьётся сердце. Я так волновалась, так волновалась! Всё думала, кого к нам поселят…».
Ужасно хотелось выпить, Витька двинулся в коридор и на кухню. Никого в квартире не было, лишь на кухонном столе, где вчера пировали, стояла стопка самогона – видно, для него. Он опрокинул её в рот – стало легче. Посмотрел на часы, пошёл в ванную, чтобы умыться и почистить зубы, увидел себя в зеркало: красные опухшие глаза, отёкшее лицо – и решил, что в таком виде в храм являться нельзя. Совсем не являться тоже нельзя, отец Виктор обещал подыскать место автомеханика – работа Витька нужна, как воздух. Он пришёл через день, батя посмотрел искоса, но ничего не сказал.
Витьку взяли на работу, целую неделю он исправно нёс трудовую повинность, а в субботу и воскресение ходил на службы в храм. Эти дни он почти не встречался с соседями: еврей иногда пробегал с выпученными глазами и махал руками, Витька не пытался с ним заговорить. Сожительница появилась пару раз хмурая и трезвая, помыла полы, сварила суп и ушла.
В понедельник Витьке привалил «левак», он быстро справился, ему заплатили. По пути домой купил икры красной, макарон, хлеба, сосисок, пива и решил расслабиться с евреем, если тот дома. Сосед оказался дома, но в компании. На кухне за столом сидела его бабёнка да раскрасневшийся толстячок с румяной крашеной молодухой. Еврей услужливо бросился к Витьке, стал знакомить с гостями. Тот достал свои покупки, выставил на стол. Толстяк одобрительно крякнул, еврейская баба заулыбалась. Выпили. Потом ещё. И ещё. Соседи о чём-то болтали, Витька не слушал, ему вновь вспомнился брат и нанесённые им обиды. Как всегда, ненависть жгла сердце; все внутренности горели, требуя испепелить пережитое, он побагровел, в глазах отразилась тупая боль. Витька налил себе и выпил один – слегка отпустило. Изрядно захмелел, встал, собрался пройтись до санузла. В коридоре его догнала тоже прилично опьяневшая соседка, что-то забормотала, обвила толстыми руками, обдала запахом селёдки, водки и дешёвых духов. Витька удивился, но ломаться не стал, завёл к себе, закрыл дверь на крючок. Он не настолько опьянел, чтобы не осознать происходящего (как, например, получилось с бомжихой), поэтому, после случившейся близости, надевая штаны, бросил жёстко: «Будешь только моей! Всё сделаю для тебя: деньги, вещи. Про еврея забудь». Дама согласилась, Витька ей нравился: «Не чета сожителю, раза в два больше, да моложе лет на тридцать».
Так они и стали жить: Витька работал как проклятый, тащил деньги, баба наводила в его комнате порядок, готовила ужин. Когда он возвращался с работы, его ждали борщ, котлеты, выпивка. Они вместе ели, выпивали бутылочку и шли в постель. Еврей отнёсся к ситуации с пониманием, никаких претензий не предъявлял, при встрече заискивающе улыбался. Так длилось полгода. Ни о какой любви, естественно, речь не шла. Всё происходящее Витьке было противно, как и он сам, но считал ситуацию приемлемой. Лучше бомжовской.
Изредка он появлялся в храме, но батюшка не допускал его ни в чтецы, ни на клирос. Однажды, вернувшись домой, Витька застал свою бабу уже пьяной (обычно она лишь слегка хмельная встречала его). Оказалось, у еврея гости. Витька присоединился к компании. Смутное, злое подозрение закралось в душу, и он стал глушить его стаканами до тех пор, пока не догнал и не обогнал собутыльников в опьянении. Заметив, как его Краля подмигивает гостю, жмётся к нему, схватил её за руку, потащил в комнату, но на пороге, споткнувшись, упал. Его сожительница стала требовать ласки, но он не смог даже штаны снять, тогда она распахнула дверь и демонстративно продефилировала в комнату еврея, куда следом отправился гость – Витька всё видел, ведь дверь осталась распахнутой. Сам лежал на пороге, не в силах подняться, там же его начало чистить, там же он и забылся, и погряз по уши в своих испражнениях.
На следующий день Витька на работу не пошёл, долго отлеживался, опохмелялся, хмуро смотрел, как его бывшая сожительница бегает полуголая от еврея в ванную и обратно. Вечером пришла к нему, пряча глаза и напрашиваясь на взаимность: ведь вчера он не смог, что же ей оставалось? Но Витька с пьяной решимостью выставил её вещи за дверь.
Так и не протрезвев, впервые ушёл в запой. Пил много и каждый день, пока не закончились деньги. После этого опухший и с дрожащими руками, он пошёл в храм к отцу Виктору, тот сказал: «Новую работу ищи сам». Но разрешил раз в день приходить в трапезную обедать.
Работу Витька искал долго и сложно. В конце концов пошёл к соседу на поклон – тот устроил его грузчиком, но Витька радовался – в его ситуации на большее рассчитывать не приходилось. Стал трудиться, а по вечерам снова выпивать. Пару раз уходил в запой, но еврей молвил за него словечко, и его снова брали.
Как-то нашёл место в авторемонтной мастерской, продержался там чуть больше месяца, потом всё же вылетел. Пошёл опять в грузчики. Понял – перепивать нельзя. Опытным путём установил дозу и держался своего режима: после работы покупал по дороге одну бутылочку беленькой (вторая – путь в запой), выпивал её дома и ложился спать. В храм не ходил, еврея с его бабой простил, но с ними за стол не садился. А на работе, если угощали, не отказывался (правда, тогда приходилось высчитывать, сколько можно добавить дома) – худо-бедно, но существовал. Бывало, на работе устраивали знатные застолья – день рождения у кого или премия, тогда Витька обходился без домашней дозы. Но в такие дни ему требовалось вовремя ретироваться. Это давалось мучительно до невозможности, ведь дармовой выпивки выставляли много. Так, празднуя именины завхоза и принимая на грудь очередную рюмку, почувствовал, что она стала лишней и не смог остановиться. Отчаянная пьяная удаль поднялась из глубины чрева: «Раз уж перебрал, то напьюсь до чёртиков! Всё равно! Запой, так запой! И море по колено! Кому я, в конце концов, нужен, ошибка Создателя, позор родителей?».
Нализавшись до отвратительной дрожи в ногах и потери ориентации, Витька засобирался домой. В каком бы он ни был состоянии, дорогу он помнил, шёл несмотря на мрак и гололёд. Только домой не добрался, сам не понял, почему. Память отказывалась воспроизвести то, что произошло после того, как он, хватаясь руками за смешные падающие стены, вывалился на свет Божий в ночной город.
* * *
Очнулся Витька от непривычного, странного ощущения бесчувственности. Ничего не болело, только шумело в голове да плыл белый потолок перед приоткрытыми глазами – точнее, одним. Потолок плыл, колыхаясь и вибрируя, словно волны на поверхности водной глади. Рук и ног не ощущалось, словно их отродясь не существовало; решил проверить – дернулся, но ничего не получилось, только потолок поплыл в другую сторону. Какие-то незнакомые сознанию звуки доносились из внешнего мира. Разговор? Скорее отдельные фразы мужских и женских голосов. Захотелось самому что-то сказать, типа: «Где я?», но вышло: «Хе… хе… я?». Мужской голос со стороны отозвался:
– Кажется, ваш новенький очнулся.
Послышались шаги, и над Витькиным лицом склонилась женщина в медсестринской оболочке с красным крестом.
– Да, слава Богу. Вы меня слышите?
Витька прохрипел:
– Фиг вам, я не умер…
Лицо улыбнулось:
– Конечно, живы, только немного пострадали. Скажу доктору, что вы в сознании, и он заглянет. Есть какие-нибудь желания?
– Пить.
– Я принесу воды.
Что ж, тоже неплохо. Медсестра принесла стакан воды и, приподняв ему голову, напоила. Всё вокруг закружилось, поплыло Витька, уронив голову на подушку, отключился. В следующий раз он очнулся от боли. Бесчувственное тело пронзил острый спазм. Но через некоторое время он волной отступил. Витька открыл один глаз. Потолок опять колыхался, но не так сильно, как в первый раз. Он повернул голову: «Ни хрена себе! Четырёхместная палата! Все в гипсах, двое спят, один книгу читает». Почувствовав Витькин взгляд, читатель поднял глаза. Витка попытался спросить его:
– Ты кто? – фраза хоть невнятно и хрипло, но прозвучала.
– Коля.
– А… Витя, – он хотел приподняться и протянуть руку, но, похоже, погорячился: в голове возник диссонанс, а в рёбрах – острая боль.
– У тебя сотрясение, пока желательно меньше двигаться.
– Пока… что?
– Пока доктор не придёт, он оставит рекомендации.
– Слушай, а что со мной? – Витька ничего не помнил, только понимал, что его положение сейчас – кранты.
– Машина сбила. Помнишь?
– Не-а…
– Похоже, переломы рук, ног, рёбер и, пожалуй, носа.
Витька подумал: «Вот те ладушки-оладушки, прикатили к бабушке!» и сказал:
– Ни х… себе. Как это меня угораздило?
– А я почём знаю? У доктора спроси.
– А ты… Коля, с чем?
Тот нахмурился:
– Производственная травма, полноги оттяпали.
Витька застонал и опять забылся. Позже его разбудили. Медсестра, уже другая, пришла кормить. Он отреагировал так:
– Ни фига себе пошив! С ложечки, как младенца!
– Это только первый раз. Дальше будете сами справляться: потихоньку садиться и, когда голова перестанет кружиться, начнете есть самостоятельно.
– А естественные потребности, простите?
– У вас утка, вынесем. Если есть родственники, попросите памперсы. С ними и вам, и нам удобнее будет. Их можно в аптеке на первом этаже купить.
Витька чуть было не вскрикнул: «Ну, и хрень! Памперсы! Мужику?». Впрочем, родственников у него не было, и на первый этаж он сам спуститься не мог.
Доктор пришёл на следующее утро с обходом, он оказался мужчиной средних лет с нерусским лицом.
– Я – ваш доктор, Алибек Мафусаилович.
Витька смолчал, а сам подумал: «Главное, что доктор. Пусть базарит, отчего вся левая сторона болит, рёбра дыхнуть не дают, и буду ли я работоспособен опосля». Но обход начался не с него, а с других трёх человек. Витька пока ждал его – сел. Учился садиться постепенно. Понял, что главное, головой не вертеть и резких движений не делать. Наконец, Мафусаилович добрался до него.
– Что, Виктор Андреевич, как вы себя чувствуете?
Витька сразу выложил ему всю правду-матку. Может, не слишком членораздельно, но эмоционально, перемежая речь ненормативной лексикой. Алибек Мафусаилович согласно кивал головой и что-то записывал в папочке. Больной не выдержал:
– Может, просветишь плёнку, как я в дерьмо вляпался?
– Это – дело милиции Наше дело – медицинское. Собираем по кусочкам и доживать отправляем.
Витька юмор не оценил. Врач продолжил:
– Кстати, о милиции. Я уже сообщил, что ты… Вы в состоянии общаться так что сегодня или завтра должен подойти человек для беседы об аварии. Советую вспомнить подробности.
«Ладушки-оладушки, нечего мне вспоминать… Но лучше пока об этом заикаться не буду», решил Витька. Дальше разговор коснулся сроков выздоровления и методах лечения: тут сложностей не возникло. Хотел спросить, дадут ли ему больничный. Но опомнился. Всё равно на работу его обратно не возьмут, все же видели до какого состояния он нализался, да и как теперь в грузчики после переломов…
Милиционер пришёл в тот же день. Выглядел он настолько молодо, что Витька подумал: «Совсем ещё салага!». Витькино дело было у него одним из первых, отправное в карьере, поэтому он важничал. Оглядел любопытные физиономии на окружающих койках, пытаясь сохранить невозмутимость, сел на стул Витьки и открыл «Дело». Сначала уточнил личность: ФИО, год рождения, место жительство, место работы, родственников – ничего интересного. Потом попросил подробно описать вечер такого-то числа, начиная от шестнадцати часов. Витька решил ничего не скрывать, не любил он этого: «Я не девка, чтоб стыдиться пьянства. Да и за работу хвататься нет смысла. Наверное, приказ об увольнении давно подписан». Картина с его слов обрисовалась неприглядная:
– Я пьянствовал в тот вечер, ничего не помню. Опять же, чего выпендриваться? По роже видать, кто я такой. Коля зеркало давал, ни в каком фильме ужасов такую мордань не увидишь. И так опухший ходил, а теперь ещё и вся левая сторона синяя и с полосами содранной кожи.
Следователь достал бумаги, стал их быстро зачитывать. Витька старался врубиться в смысл профессионального сленга, но не смог – парень недавно учебное заведение закончил и щеголял умными терминами. Витька подумал: «Блин, из-за пьянки и так одна извилина оставалась, да и та от сотрясения дуба дала!». Понял только, что сбила его женщина (Витька терпеть не мог тёток за рулём) на углу Пантелеевской и Свечного. Как услышал, сразу вспомнил: «Гиблое место. Освещение слабое, поворот опасный». Там дорогу он обычно и переходит, потому что так до дома ближе. Сбившая его девушка поступила грамотно: вызвала скорую, милицию, во всём повинилась. Правоохранители составили протокол и прочее. Но ему то от этого ни тепло, ни холодно, разве что мог сказать: «Спасибо, не насмерть!». В конце милиционер равнодушно спросил:
– Будете ли вы предъявлять претензии Екатерине Константиновне?
– Какие претензии? – не понял Витька.
– Вы имеете право подать в суд иск о нанесении ущерба здоровью, о возмещении затрат на лечение, одежду и на материальные издержки. Екатерина Константиновна уплатила административный штраф в максимальном размере, но водительских прав её не лишили. Видите ли, видеорегистратор и свидетели фиксируют вашу вину, но нанесение ущерба здоровью средней тяжести имеется, так что иск можно подать. Дело будет рассмотрено в суде, который вынесет свой вердикт.
У Витьки закружилось в голове: он может получить деньги?!
– И сколько я могу запросить?
– Как считаете нужным.
– Но ведь я не могу пойти в суд.
– Я схожу.
– Денег нет, заплатить не смогу.
– И не нужно. Есть необходимость набраться опыта, для меня это важнее денег
Тут же составили бумагу. Витька не стал жадничать: прикинул свою месячную зарплату и умножил её на три – примерно столько месяцев он, пожалуй, не сможет работать полноценно, вот на такую цену и подписал иск. Следователь ушёл, пообещав дать ход документам, и оставил свой номер телефона для связи. Витька повеселел: «Будут деньги! Не так всё гибло!». Правда, настроение подпортил Алибек Мафусаилович, когда на следующем утреннем обходе, просматривая снимки, как бы между прочим заметил:
– Это не моё дело и конкретно ни к кому не относится, но порой я поражаюсь, как низко мыслит русский алкаш. Гражданка без проволочек его в хорошую больницу устроила, лекарство достала, каждый день звонит, беспокоится, а он: «Денег дай за то, что меня, пьяного, в живых оставила». Впрочем, простите, это, действительно, не моё дело…
Витька заскрежетал зубами, но потом ухмыльнулся: «Хорошо доктору о благородстве рассуждать, он с руками-ногами, зарплату получает, небось, и жёнка бочок греет». Коля встал на его сторону: «Конечно, она все силы приложила, чтоб ты в живых остался, а иначе неизвестно, как бы повернулось. Но ведь она тут же откупилась! У неё даже права не отняли, хотя должны были». Витька, успокоенный приятелем, не стал заморачиваться. Тем паче, что к болям по всей левой стороне, тошноте и невозможности свободно передвигаться добавилось жгучее желание выпить, терзающее тело так, что не до философии.
Медсестра, что дежурила в первый день, когда он очнулся, убирая капельницу, сказала:
