585-я проба или «интеллигентная любовь»

Татьяна Кожевникова

585-я проба или "интеллигентная любовь"

Получив задание от дежурного по станции, Люба со вздохом взяла «башмаки», весившие 7 кг и отправилась на железнодорожные пути подкладывать их под состав. Раньше её профессия называлась «Башмачник», а теперь, когда она сидела в отдельном кабинете перед пультом управления (в отдельном небольшом домике без удобств между бесконечными рельсами), её профессия носила гордое название «оператор поста централизации». Для того, чтобы работать здесь Люба закончила специализированное училище. Правда, за пультом ей не разрешали работать – опыта не было, поэтому она и работала, как башмачник.

Подложив «башмаки», Люба опять вздохнула. Кому понравится такая работа? За день так натаскаешься, что к вечеру живот болит до тошноты, но на «не пыльную» работу мама вряд ли смогла бы её устроить. Маму Люба очень любила, но обижалась в душе на судьбу, которая была «злодейка» по отношению к Любе, а уж про маму и говорить нечего.

Мама Любы, Клавдия Петровна, была отмечена судьбой с самого рождения – половина её лица была тёмной, половина светлой. Огромное родимое пятно не давало покоя деревенской детворе. Клаву постоянно дразнили в детстве – «полукровка», «негритоска», «зебра», а иногда и что-нибудь совсем непристойное ляпнут. Клава никогда не терпела обид, дралась до крови, а потом обвиняла свою маму в том, что она специально покрасила половину её лица с тем, чтобы она мучилась. Мать плакала и пыталась внушить дочери, что она не виновата, дескать, Господь Бог так рассудил, отчего Клава ещё больше возбуждалась и ревела в голос, что не хочет так жить. Однако руки на себя не наложила, а после 9-летки уехала из родной деревни в город, поступила в железнодорожное училище, выучилась на приёмосдатчика – очень почётную профессию, но работать сразу ей не пришлось.

Жизнь в городе была совсем иной, чем в деревне, где все на виду и всем есть дело до всех. В городе почти никто не обращал внимания на тёмную сторону Клавдии, как не обращали внимания и на её светлую сторону, к тому времени ставшей довольно симпатичной. В компенсацию недостатка на лице природа щедро наградила её другими женскими достоинствами – всё, что должно было «выпирать» – выпирало, что должно было «выпячиваться» – выпячивалось. Когда она шла по улице, многие молодые люди пытались остановить её и заговорить, но, увидев лицо, оставляли свои попытки. Умом Господь Бог её тоже не обделил, к тому же у неё было много времени на учёбу, она окончила училище с красным дипломом и пятимесячной беременностью.

Это случилось не случайно, а преднамеренно – с целью доказать всем, что не все мужчины дураки, они видят, какая у Клавдии фигура и душа, и какая разница, что у неё на лице. К тому же в темноте вообще не видно. Отцом будущего ребёнка должен был стать не просто так – первый попавшийся мужичонка, а самый красивый парень в училище. Клавдия сумела его завлечь и увлечь так, что после его рассказов в «курилке», Клавдия стала «лакомым кусочком» для всех особей мужского пола училища, да только она им всем фиги выкручивала – мстила за прошлое невнимание. Правда, узнав, о своём отцовстве красавчик-папаша открестился, да ещё и последние экзамены на носу, распределение, по которому его родители устроили его на очень выгодную должность. Клавдия не стала добиваться правды, не требовала, чтобы он на ней женился. Справедливо рассудив, что это она сама его «окрутила», решила родить ребёнка для себя. А там – будь, что будет.

Мать её и на порог не пустила с животом – ишь, чего удумала – опозорить её на всю деревню решила! В подоле принесла! Да у них в роду никогда шлюшек не было! Вот зачем она в город подалась! Видел бы отец – царствие ему небесное! Чтобы духу твоего тут не было!

Выслушала Клавдия мать и вернулась в город. Экзамены сдала успешно, красный диплом получила. Но на работу устроиться не могла – связей не было, а в отделе кадров как увидят её живот, так тут же тысячу и одну причину найдут, почему им не нужны работники – вакансий нет. И не будет. Вот телеграмма пришла – не принимать.

Помыкалась Клавдия, помыкалась – уже бы и в декретный отпуск идти, а она, считай, на улице оказалась. Из общежития вежливо попросили, стипендии уже нет. Обратилась в органы соцзащиты – пообещали выделить какой-то мизер, да и то, если будет прописка, а так – езжайте по месту жительства, там вам всё обязаны предоставить. Клавдия – в слёзы, дескать, мать её выгнала, а она ребёночка хочет, а отец ребёночка не признаёт. Словом, стандартная история. Но, если в былые времена мать, родившая незаконнорожденного ребёнка, была изгоем, то в наше время любой ребёнок приветствуется государством. Клавдия никому не говорила, но про себя думала, что, если родится с родимым пятном, оставит ребёнка в роддоме, а если нормальный – воспитает, чего бы ей это не стоило. Нашлись добрые люди, устроили несчастную девушку уборщицей в детском саду, выделили ей там чуланчик без окна, но раскладушка и столик там помещались, а Любоньку, красивенького младенца она разместила в удобной люльке, которую поставили в чулан с незапамятных времён и забыли. Клавдия всё успевала: и полы вымыть, и горшки почистить, и картошки начистить, а когда Любонька стала подрастать, всюду брала её с собой.

Позже Любонька спросила у матери, почему она назвала её так старомодно – Люба. Клавдия ответила:

– Люба ты мне была – больше жизни тебя любила, да и по любви ты родилась.

Клавдия немного кривила душой – не по любви, а из-за упрямства, да и позабыла она, что оставить хотела ребёнка, если с пятном родится. Но Любонька была красавицей – и в отца, и в мать. В садике детвора играла с ней, как с куклой – она послушная была, разрешала себя заворачивать в кукольные одеяльца и кормить песочком, иногда заигравшиеся дети настолько забывали, что Любонька – живой человечек, что дрались за неё – чья очередь играть, чуть ли не разрывая пополам. Но чуткая мамаша Клавдия никогда не давала своего ребёнка в обиду.

Хотя в детском саду не было ясельной группы, скоро Клавдии разрешили оставлять Любоньку в младшей группе с тем, чтобы устроиться на нормальную работу. Клавдия пошла на железнодорожную станцию, услышав от одной из родительниц, что там есть вакансия сигналиста. На этот раз ей не отказали. Самая низкооплачиваемая профессия на железной дороге для Клавдии была манной небесной.

Она продолжала работать в детском садике, чтобы не выгнали из чуланчика, да и Любонька спала на своей кроватке в своей группе. Клавдия поначалу приходила смотреть – спит ли, не боится ли одна? Спала, как сурок. По просьбе милосердных воспитательниц для Любоньки не менее милосердные мамочки приносили одежду. У Любоньки был самый большой гардероб в детском саду.

А Клавдия между тем пошла на повышение – открылась, наконец-то, вакансия приёмосдатчицы груза и багажа и её взяли сначала ученицей, а уже через месяц она бойко оформляла необходимые документы, вихрем носилась по станции от поезда к поезду. Скоро ей дали комнату в рабочем общежитии и, сердечно поблагодарив своих благодетелей в детском саду, она переехала в СВОЮ комнату, к комнате полагалась ванная, отдельный туалет и место на общей кухне. Клавдия была на вершине блаженства!

Она продолжала подрабатывать в детском саду, пока Любонька не пошла в школу, потом устроилась подрабатывать в рабочей столовой посудомойщицей – никакой работы не гнушалась. В комнате появилась дешёвенькая мебель. Клавдия не гнушалась собирать с тарелок приличные кусочки еды, забирала суп, хлеб. Перебивались.

Но Любонька с первых дней в школе почувствовала разницу между собой и другими детьми – из обеспеченных семей с папами и другими родственниками. Первый «удар», вернее, унижение она ощутила, когда пригласила двух одноклассниц на свой день рождения. Зайдя в коридор, девочки жались к родителям, а мамы крутили носами, потом всё же зашли в комнату. Клавдия постаралась – наготовила и для детей, и для мам, но одна из девочек обнаружила в своём фруктовом салате кусочек пропавшего апельсина и тут началось. Все побросали ложки, мамы стали собирать девочек домой, отказавшись от «культурной» программы, а на другой день в школе все знали, что Любонькина мама угощала детей «объедками». И ведь что обидно, ведь продукты Клавдия покупала в магазине – в рабочей столовой такое не едят, но выбирала то, что подешевле.

А Любонька сидела за партой, как оплёванная. Тут же подметили, что и одета она в дешёвые вещи и портфель у неё дешёвенький, и тетради, и ручки. Учительница, как могла, утихомирила девочек, рассказав им несколько историй о жизни замечательный людей, которые были нищими, а стали великими. Девочки перестали злословить, но Любонька сделалась изгоем.

Со временем, из пухленького хорошенького ангелочка, каким была в детском саду, она превратилась в худенького заморыша с вечно затравленным взглядом. Но училась хорошо, прилежно занималась и скоро все свыклись с её бедностью, а Клавдия старалась – на каждую копеечку старалась купить что-нибудь дочке, порадовать свою Любоньку.

А тут и бабушка «одумалась». Кто-то из их деревни встретил Клавдию с Любонькой в городе, а потом уж вся деревня судачила, вот ведь бабка какая – выгнала дочь с малым ребёнком, ни копейкой не помогла. Вот и получилось, что всё равно осудили. Приехала бабка в город, нашла общежитие, зашла. Клавдия на работе была, а Любонька – уже взрослая девочка, запустила бабушку, которую знала только по фотографиям. Бабка, как увидела свою внученьку, бухнулась на колени и заголосила:

– Ой, ты лишенько! Прости меня, голубушка! Прости дуру старую! Сама пила ела, а дитятко голодало! Ни кровиночки в лице!

Любонька, как могла, успокоила бабушку. Рассказала, как они жили с мамой – и про детсад, и про столовую. Всё у них хорошо, а худенькая она, потому что переходный возраст – она сейчас только растёт, а поправляться потом будет – при половом созревании. Бабка удивилась такой осведомлённости и притихла. Попили с внучкой чаю с пирогами, которые из деревни привезла, да и подалась она домой – боялась, что Клавдия выгонит её, как она сама когда-то выгнала. А внучке на прощание сказала:

– А лето будет, ты приезжай ко мне. У нас привольно, хорошо, детворы много. Молочка парного попьёшь.

– Я летом в лагерь езжу. Мама берёт мне хорошие путёвки – и на море, и в санаторий-профилакторий.

– Ну, как знаешь, – закручинилась бабка, осознав свою ошибку.

Но летом Любонька всё-таки приехала к бабке, правда, на 10 дней, но все эти дни бабка ходила с внучкой по деревне с гордо поднятой головой. Деревенские, увидев внучку, хоть и худющую, затихли.

После 9-го класса мама с дочкой порешали, порешали и решили, что Любоньке надо идти в училище – по маминым стопам. Денег на институт не было и не будет, а после училища какая-никакая, а работа. Клава по себе знала. Она работала уже старшей приёмосдатчицей, была председателем профсоюзной ячейки и подумывала выдвигаться на должность освобождённого председателя профсоюза организации. И денег поболее, и почёт, и уважение.

Любонька не стала роптать. Училище, так училище. По крайней мере там будут такие же, как и она ребята – из малообеспеченных семей. Люба без труда поступила, но на другую специальность.

– У движенцев перспектив больше, – рассудила Клавдия.

К тому времени Любонька и впрямь расцвела – появились формы, на щёчках румянец – от парного молока, наверное. Волосики непонятного цвета, ранее заплетённые в тугие косички, стали приобретать удивительный розоватый цвет – вроде бы утреннее солнце коснулось губами. При этом у Любоньки не было ни единого пятнышка не то, что на лице, но и на всём теле.

– Наградил меня боженька, – приговаривала Клавдия, когда ещё в детстве купала её, – все родинки мне достались.

Клавдия всё время внушала Любоньке, чтобы с мальчиками была поосторожней. Она не стала скрывать от Любоньки её происхождение, поэтому смело приводила себя в пример:

– Ты же не хочешь, как я? В нищете всю жизнь?

Но к тому времени нищими их уже никто бы не назвал. Клавдия – рачительная хозяйка – и одевала Любоньку модно, и сама за собой следила. В столовой уже давно не подрабатывала, на работе магарычи брала. К тому времени у неё уже и любовник завёлся. А что? Ей-то всего 35 лет исполнилось! Мужчина был намного старше её, но с перспективой – вдовец с жильём. Не век же в общежитии жить! К тому времени комнату приватизировали, но всё равно коммуналка осталась коммуналкой.

Любоньку мать настраивала на удачный брак, чтобы муж с квартирой хотя бы был, ну, и деньги умел зарабатывать. Любонька, не отдавая себе отчёта, рассматривала каждого мальчика именно с этих маминых позиций. Мальчики вокруг неё вились, а любви ещё не было.

Опять же, не отдавая себе отчёта, Любонька с наибольшим усердием посещала и с наибольшим вниманием слушала лекции молодого преподавателя, который в тоже время работал и на станции, где работала мама. Тема лекций была не такая уж и интересная – тракционное развитие железнодорожных путей, но преподаватель был очень интересный. Непростительно молодой (только что закончил институт), очень симпатичный, но серьёзный «до безобразия». Его серьёзность и солидность подчёркивались большими очками с затемнёнными стёклами, за которыми толком не было видно глаз. Это придавало загадочности его и без того загадочной личности. Девочки по нём сохли. Вздыхала и Любонька. Но так, для себя. Никаких надежд на будущее не питала, но подсознательно сравнивала всех знакомых мальчиков с ним. Вихрастые, одевающиеся не в строгий костюм, как Михаил Иванович, а в какие-то «навороченные», на их взгляд одежки – с яркими надписями, они не шли ни в какое сравнение. Но даже не внешний вид не удовлетворял Любоньку, а их дурацкие разговоры и постоянные намёки на «необыкновенную» любовь, хотя между девочками ходили разговоры, что многие из них знали «любовь» только по фильмам – эротическим и порнографическим. Ну, и что с их любви.

Любоньке представлялось, как идут они с Михаилом Ивановичем под руку по парку, и он воодушевлённо читает ей стихи, а потом они садятся на лавочку, он говорит ей нежные слова и целует её, предварительно испросив разрешения. Любонька много читала, любовные романы с мужественными героями, стоящими на коленях перед красавицами, совершающими ради них многочисленные подвиги, нравились ей больше всего. В её возрасте все девушки мечтают о «красивой» любви, не представляя даже, как это выглядит на самом деле.

Так и окончила она училище – тоже с красным дипломом, но девственницей. Мама была счастлива и сразу же устроила дочь оператором поста централизации, правда, который ещё не был подключен к централизованному управлению, поэтому Любоньке приходилось таскать тяжёлые башмаки.

– Любонька, – утешала её мама, – это ненадолго. Скоро подключат централизацию, а осенью пойдёшь учиться в техникум. А, может, и в институт. Я уже коны пробила, чтобы на целевое тебя послать учиться. Будешь сидеть в кабинете, а не бегать по станции, как сейчас, или, как я.

Любонька была абсолютно согласна. Мама плохого не посоветует. Она «тёртый калач», как сама о себе говорила. Но даже на «целевое», т.е. когда после учёбы за счёт предприятия молодой специалист должен вернуться на это предприятие и отработать 3 года, тоже нужны были деньги. Целевики были очниками, а на студенческое житьё – бытьё нужны деньги. Клавдия это понимала, и они с Любонькой откладывали каждый месяц «на учёбу».

Подошло время сдавать экзамены, но маме сказали, что её очередь будет только на следующий год, и то, как матери-одиночки. В основном на целевую учёбу отправляли деток руководителей, будто бы у них денег не было платно обучить своих деток.

Но главное – пообещали твёрдо и на том спасибо. Любонька отложила учебники, но в начале октября Клавдия прибежала домой с таким видом, будто выиграла джек-пот в «Золотом ключе»:

– Любонька, счастье моё! Ты не представляешь, как нам повезло! Представляешь? На базе нашего училища хотят открыть филиал института! Пока только одно отделение, но именно движенцев! Представляешь? И мне сказали, что дадут тебе целевое направление в счёт будущего года!

Это была действительно радостная весть. Во-первых, не надо было тратиться на жильё и пропитание в чужом городе, во-вторых, не надо было платить за учёбу. Халява!

Любоньку приняли почти без экзаменов, надо было набрать группу и набирали почти что всех подряд, даже больше, чем надо было. Как сказал ректор на первом собрании студентов, им всем предстояло пройти жёсткий отбор в процессе учёбы. Те, кто будут учиться, посещать все занятия, сдавать вовремя курсовые и сессию, те останутся и даже, если эксперимент с филиалом не удастся, будут переведены в основной институт. Остальным без сожаления скажут «до свидания».

К Любоньке это не относилось. Она всей душой хотела учиться, радуясь сложившимся обстоятельствам, которые позволяли ей сделать это уже теперь.

Её нисколько не огорчало, что она практически не испытает, что такое весёлая студенческая жизнь. Учась в училище, она ходила на все мероприятия – вечера, которые там проводились. И что? И ничего хорошего.

Училище, на базе которого собирались открыть институт, старалось изо всех сил. День принятия в студенты решили отметить так грандиозно, как не отмечали выпуски. Приехали все преподаватели из основного института, приехали студенты, обучающиеся в основном институте, окончившие школу в этом городе, пригласили популярных артистов.

На торжественном собрании, где присутствовали и родители, говорилось столько добрых слов, что некоторые родительницы плакали навзрыд от счастья. Потом студенты показали смешные сценки из КВН-ов, а потом был бал – Посвящение в Студенты, где каждого новичка сначала «испытали на прочность». Каждый должен был вытянуть билет и «сдать экзамен», т.е. исполнить то, что там было написано. Любоньке досталось исполнить любимую песню на мотив известного «шлягера»: «В траве сидел кузнечик». Любимой песни у неё не было, в смысле, она слов не знала, поэтому спела гимн России, который они тщательно зубрили и в школе, и в училище. Получилось очень смешно, но после грандиозного успеха её отозвал в сторонку завуч и сделал внушение о некорректности её поступка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.