скачать книгу бесплатно
Путь кшари. Дорога энэ
Наталья Ташинская
Эр-Кхар суров, здесь нет места слабости и состраданию, это дикий мир хищников и жертв, где не любят чужих и не жалеют своих. Выжить на этой планете уже заслуга, а победить – запредельное везение.Он был энэ, раб, недостойный даже взгляда великих, его судьба была предопределена, только что-то не учли великие в своих планах. Он победил, вырвался из ада, а потом вернулся, чтобы отомстить…А может – чтобы спасти.И да, ржавые кварки, долго эти крылатые будут под ногами путаться?Третья книга из цикла "Путь кшари".
Наталья Ташинская
Путь кшари. Дорога энэ
Великие не отличаются милосердием, не стоит испытывать их терпение.
Великим плевать на тебя, они не заметят твою агонию.
Великие принимают плату только кровью.
Пролог
Мир сошел с ума, вывернулся наизнанку, рухнул в бездну и дно пропасти стало небом. Дикие гуляли по Эр-Кхару[1 - Планета Эр-Кхар – третья в звездной системе Тейат (Теят Постериор, или ? Близнецов, четвертая по яркости звезда в созвездии Близнецов), планета с повышенной силой тяжести.] как по своему дому; птенцов готовили в жертву, поправ все догмы и забыв слово Великих; те, кто должен был защищать, – нападали, а те, кому ранее можно было безгранично верить, – лгали.
«Или это я сошла с ума, и мне все это кажется», – отстраненно подумала Мара, устало опускаясь на пол.
Спину жгло огнем, но гораздо больнее было от непонимания происходящего. Даже в страшном сне она не могла представить, что кшари[2 - Кш?ри – страж, воин с крыльями, человек, в которого искусственно встроили генератор силового поля.] потащат ее, жрицу Великой Мот, к столбу наказаний и дагар[3 - Дага?р – высшая должность в одном гнезде. Гнездо – Храм Великого Ашера и прилегающая территория, место, где живут кшари.] лично сорвет с нее безрукавку, что остальные стражи будут равнодушно смотреть, как она корчится под ударами плетью, а жрецы отвернутся, словно она была не одной из них, а последней рабыней. И главное – что она сломается на пятом ударе и скажет, где спрятала трех птенцов, пытаясь спасти их от алтаря. Что сумеет умолчать лишь о четвертом, лежащем в отдельной палате.
И этот последний птенец сейчас умирал у нее на руках от черной лихорадки.
Дикие принесли в их мир не только огонь и смерть, они выпустили всех тварей Арроха[4 - Арро?х – Великий, предавший своих. Местное ругательство.], и привычный мир обернулся отчаяньем и безысходностью.
Мара прислонилась спиной к алтарю и, покопавшись, вытащила из пояса помятую, давно затупившуюся звездочку[5 - Кастэна – звездочка для метания, оружие кшари.]. Она нашла ее шесть лет назад на развалинах Храма Ашера[6 - Великий А?шер – покровитель стражей.] и носила с собой, чтобы помнить. Кшари, потерявшего эту звездочку, так тогда и не отыскали: взрыв перемолол всех, убив и стража Великих, и раба, который, толкнув ее в сторону укрытия, сам остался у алтаря. Обгоревшая, треснувшая звездочка с отломленным лучом – это все, что у нее осталось в тот страшный день, размолотивший мир в труху. Она никогда не забудет, что это дикие открыли дверь смертям и хаосу.
Неровная кромка царапнула палец, и Мара недоуменно посмотрела на свою ладонь. Нет, это бред какой-то. Она сама видела, как тот кшари стоял на площади, ровно там, куда чуть позже ударили ракеты диких. Она видела расплавленный камень, выгоревшую сельву и руины на месте Храма. Он не мог выжить, никто не смог бы там выжить. Кшари давно в Чертогах[7 - Чертоги – место, куда ушли Великие после смерти, аналог местного рая для мирных жителей и Валгаллы для кшари.], а оттуда не возвращаются.
…У меня был длинный путь…
А вдруг?.. Вдруг Великие наконец очнулись, увидели залитые кровью города, услышали, как плачет Эр-Кхар, и отправили своего воина к ним? Не бросили этот мир на растерзание диким, не отвернулись, не прокляли, так и не объяснив, в чем провинились их дети, а ждали понятного только им. Вдруг это действительно он, тот самый кшари, чью звездочку она хранила шесть лет? И он пришел, чтобы спасти их, вернулся из Чертогов исполнить волю Великих…
Им очень нужно было чудо. И ей, и больному птенцу, и всему Эр-Кхару. Потому что свои силы у них закончились.
Лежащий на алтаре птенец едва слышно заскулил, и Мара, тяжело вздохнув, поднялась.
– Потерпи, надо еще потерпеть.
– Да, аштэ[8 - А?штэ – жрец, жрица.]. Прости.
Он был кшари, совсем маленький, но все же кшари, и он будет терпеть, Мара это знала, но легче от этого не было. Мальчишка умирал, а у нее не было сил даже просить Великую Мот[9 - Великая Мот – покровитель лекарей.] о милости к ним. Непонятный кшари, нашедший их в Храме, велел ждать, а чего ждать – не сказал.
– Все будет хорошо. Он вернется, он же обещал… Кшари всегда держат слово, иначе не бывает.
– А… – мальчишка испуганно примолк, но все же набрался смелости и добавил: – когда он вернется? Он нас заберет, да? Мы пойдем в другой Храм?
– Скоро вернется, – уверенно пообещала Мара, – надо подождать. Полежи, я сейчас принесу воды.
Если бы она знала ответ на этот вопрос! Кто сможет им помочь, кому они нужны? Даже внизу, в городе, ее с птенцом кшари не примут: крылатые давно стали врагами всем. И ей тоже.
Родник был на улице, у задней двери. Мара старательно умылась, а потом набрала воды в кувшин. Возможно, если бы она ушла одна, то у нее был бы шанс: лекари нужны везде, ее бы наверняка приютили в клане мастеров или торговцев, спрятали и от кшари, и от диких, но… она никуда не пойдет, пока птенец жив, а вместе с ним и жива надежда его спасти.
Мальчишка тяжело дышал, глаза его лихорадочно блестели, а тело периодически сотрясали судороги. По-хорошему, его надо было отнести в госпиталь, напоить жаропонижающими, а еще лучше – настойкой боргара[10 - Борга?р – слабо-наркотический напиток.], тогда птенец заснет и, если будет на то воля Великих, уйдет в Чертоги, не мучаясь. Но Мара боялась, что дагар хватится недостающего птенца и отправит своих слуг в госпиталь. Казалось, какая разница, как уйти в Чертоги, птенец все равно обречен, но… разница все-таки была. Потому что от руки старшего, на алтаре, вот так, в жертву, – совершенно неправильно.
И этот ненормальный кшари, осмелившийся приказывать жрице, обещал помощь и велел ждать в Храме.
За стенкой всполошенно заклекотали фейхи, и Мара настороженно покосилась на дверь. В другое время она бы даже внимания на них не обратила, но сейчас любой неправильный звук мог означать опасность.
– Посиди тихо…
Мара скользнула к окну, стараясь двигаться как можно незаметнее. Прижалась к стене и аккуратно выглянула в окно. Похоже, все в порядке, мелкие драконихи от собственной суматошности разверещались. Мара еще раз внимательно посмотрела на тропу и хотела уже отвернуться, как вдруг среди кустов скользнула сумрачная тень, словно сам ствол на секунду искривился, размазался, задрожал, и тут же рябь пробежала по лианам, а затем перекинулась на кусты. Мара крепко зажмурилась, а потом осторожно приоткрыла один глаз. Кусты расплываться перестали, зато сам собой закачался тонкий бамбук и внезапно перед входом в Храм два размытых силуэта обрели четкость, словно две тени сгустились, собрав весь мрак в тяжелые, страшные фигуры. Мара отпрянула обратно, зажимая рот рукой.
Дикие. В черной броне, с круглыми шарами вместо голов и с уродливыми наростами на руках. Мара знала, что эти громоздкие штуки умеют плеваться жидким огнем. Раньше такие дикие были только внизу, в городах и долине, они не могли прийти в Храм, не должны были… А если они тут, значит, дагар был прав, когда спешил отправить птенцов в Чертоги, потому что отдать детенышей кшари в лапы диких стократ хуже.
Мара заторможено посмотрела на птенца и медленно вытащила нож. Смерть от рук диких будет ужасной, они не жалеют даже детей, это все знают, а она может убить быстро, она умеет: жрецы Великой Мот забирают жизнь милосердно.
Мальчишка тихо всхлипнул и уставился на нее блестящими от жара глазами.
Ей не справиться с дикими, это невозможно, с ними даже кшари не могут справиться. Она должна выполнить свой долг и проводить птенца в Чертоги. А потом подороже продать собственную жизнь.
Это же так просто: сначала – убить, а затем – умереть.
Первой на пороге появилась страшная угловатая тень, а следом тяжелый ботинок громыхнул по каменному полу.
– Отойди от него!
Мара на секунду прикрыла глаза, прося прощения у птенца и у Великих за свою слабость, подняла нож и бросилась навстречу диким.
Один из них лениво отмахнулся, словно от назойливой мухи, и так же легко, как муху, отбил ее в сторону – только что не прихлопнул сверху. Мара, пролетев пару метров, изо всей силы врезалась в стену. И рухнула на пол.
Дикий что-то сказал, показывая на птенца, второй коротко ответил, а потом ловко перехватил руку мальчишки, отбирая у того маленький нож.
Великие не вмешиваются в дела смертных, бессмысленно просить о помощи, но Мара все-таки подняла молящий взгляд на Великую Мот. Ей больше некого было просить.
Дикий, что зашел вторым, сдернул птенца с алтаря и крепко зажал под мышкой. Первый опять что-то отрывисто рыкнул и наконец развернулся, вспомнив, что в Храме, кроме них, есть еще и жрица. Шлем у дикого был открыт, и Мара, на секунду забыв, что надо встать и драться, неверяще уставилась в такое знакомое лицо.
…Мелкая, если придут дикие – беги! Пообещай мне, мелкая…
Так не бывает, они оба погибли, она точно знает. И оба вернулись, только один – из Чертогов, чтобы помочь, а второй – из сумрачного мира Арроха[11 - Сумрачный мир – ужасный мир мертвых, населенный чудовищами, дверь в который открыл Аррох, куда можно попасть после смерти, совершив преступление или не выполнив приказ.], чтобы отомстить.
– Не трепыхайся, аштэ. Ваш дагар просил тебя привести.
Мара дернулась, как от пощечины, и дикий тут же, ухватив ее за капюшон, грубым рывком вздернул на ноги. Нож скользнул по черной пластине на его груди совершенно бессмысленно, даже царапину не оставил. Дикий усмехнулся, сцапал ее за руку, и запястье обожгло короткой, злой болью. Нож тихо звякнул о камень, и тяжелый ботинок с хрустом его доломал.
– Я сказал, не дергаться, аштэ. Что непонятного? Утихни!
Она помнит, как он ненавидел кшари: искренне, люто, как мог ненавидеть человек, потерявший по вине крылатых все. И сейчас птенец был полностью во власти бывшего раба.
– Мэтью, не надо, остановись…
Но он не услышал, только с силой толкнул ее в сторону выхода.
Часть первая. Лик Великих
675 год от Великого Исхода
Звездная система Тейат,
Планета Эр-Кхар
Глава первая. Рудник Тин-Хаэ. Шесть лет назад
– Великий Ашер создал кшари, Великий Эльх[12 - Великий Эльх – покровитель мирных жителей] научил деревья расти правильно, – Рябой Джек кивал в такт своим словам, стараясь добавить им больше веса. – Великая Мот построила больницы, а Великая Окхана[13 - Великая Окха?на – покровитель ученых-генетиков.] научила жрецов слышать важное.
Мэтт прикусил губу, пытаясь не сказать очередную гадость. Его и так сегодня наказали, оставив без ужина, нарваться еще и на ночевку в яме не хотелось, но Рябой Джек вещал с таким лицом, словно на него снизошло озарение, и он спешил донести великую истину до дикарей – как тут удержаться?
– А Комкхор[14 - Великий Комкхор – верховный Великий.] что сделал? – сочувственно поинтересовался Миха. – Туалеты вам подарил?
– Великий Комкхор! – отрезал Рябой Джек. – Он привел нас сюда! Запомни это, дикий!
– Сложно забыть, – проворчал Миха, – ты нам это уже в сотый раз рассказываешь.
Рябой Джек так давно жил на Эр-Кхаре, что сам не помнил, когда сюда попал и откуда он родом, но он точно был не местный: у местных кожа светлая, а Рябой Джек был черным, как туннель в космосе. Колченогий, с изрытым оспинами лицом, набрякшими веками и сползшими ниже подбородка щеками – местная гравитация была теткой жесткой. А еще Рябой Джек был надсмотрщиком. В отличие от своих слушателей – те были рабами.
– У вас память дырявая, дикие! Вы должны это помнить, как свои имена! Идите спать, ночь уже!
Мэтт приказ выполнил первым, постаравшись проскользнуть в дверь, пока остальные неторопливо поднимались с деревянного настила, но не успел.
– Мэтью.
Мэтт затормозил и отступил в сторону. Надежда, что отец забудет про его выходку в столовой, умерла, не успев толком родиться. Теперь придется выслушивать, как опасно злить надсмотрщиков, что так вести себя нельзя, что надо терпеть…
– Я просил тебя не нарываться.
– И что, – тут же набычился Мэтт, – пусть эти уроды издеваются?
– Мэтью, – вздохнул отец, – надо потерпеть, мы выберемся, обещаю.
– Ага, в следующей жизни.
Мэтт развернулся и пошел в барак. Местные почему-то называли это сооружение кельями, хотя с точки зрения любого нормального человека оно было похоже на уродливую корзину. Широкий ствол-основание распадался на много рукавов, ветки сплетались в плотную сеть, образуя стены, а сверху это нелепище венчала крыша-крона, как шляпка замшелого гриба-переростка. Внутри были комнаты, в которых с трудом удавалось, вытянув ноги, лечь, не уперевшись при этом затылком в противоположную стену. Двери в комнатах поставить забыли.
Но самое смешное, это действительно было дерево и оно росло! Если бы Мэтт не видел его собственными глазами, в жизни бы не поверил, но тут все дома были такими. Не планета, а мечта эко-фанатов. Больных на всю голову фанатов.
В конце узкого и темного коридора были туалет и пара кривовато прикрученных к стене раковин. Мэтт напился противной теплой воды из-под крана.
Было душно и влажно. Здесь всегда было душно и влажно, даже ночь не приносила долгожданной прохлады, только наваливалась тяжелыми кошмарами в коротком промежутке между одинаковыми, монотонными днями. А еще здесь воняло: гниющей листвой, забродившими фруктами, тухлой водой, драконьим пометом – и вся эта какофония ароматов была основательно сдобрена невыносимо приторным запахом разложения.
Уже два месяца прошло, как их выкинули из летающей бочки и отправили на рудник, но он так и не привык к этому месту.
В комнате обнаружился кусок лепешки, завернутый в широкий лопух и аккуратно пристроенный на краю циновки.
Ужина Мэтт лишился из-за того, что смотрел неправильно: положено было под ноги, а он нагло пялился на надсмотрщика. Да еще посмел вслух сказать, что именно напоминает замазка в тарелках, которую по какому-то недоразумению объявили едой. В результате замазка так и осталась в тарелке, тарелка на столе, стол в большом круглом зале под плетеной крышей, а его самого отправили ждать на улице, пока остальные поедят.
Отец рисковал, пряча лепешку: еду выносить запрещалось. Совесть едва заметно кольнула, и Мэтт разозлился: он не просил приносить ему еду, до утра бы не умер, а отец, вместо того чтобы поучать, лучше бы сам не нарывался. Живот тут же заурчал, подтверждая, что до утра продержаться, конечно, можно, но с ужином было бы веселее.
Тонкая циновка лишь притворялась кроватью, условно обозначая место для сна, смысла в ней было еще меньше, чем в тощем, скрученном в рульку пледом – подушка из него была так себе, одеяло еще хуже, могли бы и совсем не давать. Мэтт уже знал, что быстро заснуть на голодный желудок не получится, теперь надо лежать на жестком полу, слушать дождь и пытаться убедить себя, что скоро завтрак. Вкусный, питательный – на одну половину состоящий из перца, а на вторую – из соли. И даже вполне себе симпатичный, если, конечно, зажмуриться и представить на его месте отбивную…
Желудок заурчал еще громче, и Мэтт вгрызся в лепешку. Вообразить сэндвич не удалось, на ум приходила только подошва от старого ботинка. Отлично просоленная и капитально просушенная.
Грубый ошейник натирал шею, и устроиться удобнее не получалось. В самом начале он пытался его снять – разломать прочную застежку и сорвать с шеи, но отец запретил. Сказал, что нет смысла, они и без ошейников слишком сильно отличаются от местных, чтобы можно было среди них затеряться и сойти за своих. А за снятый ошейник наверняка накажут, зачем нарываться по-глупому.
Местные были классическими представителями тяжелых планет: коренастые, плотные, с выступившими венами и толстой кожей. Они же с отцом родились на Электре[15 - Планета Электра – третья планета системы UX Тельца, с нормальной силой тяжести, но повышенным уровнем радиации.] – обычные радионики, на местных были похожи примерно так же, как жираф на бегемота, особенно цветом кожи. На рост Мэтт тоже не жаловался: он все детство провел в условиях искусственной гравитации, традиционно чуть ниже номинальной, и в свои пятнадцать был выше любого местного почти на голову. Отец был прав, спрятаться в городе нельзя, да и добраться до него через сельву невозможно: зверью точно плевать, какого цвета у добычи кожа. Бежать было некуда.
Раньше Мэтт ждал, что за ними прилетят, надеялся, что будут искать, а отец придумает, как им отсюда выбраться. Мозг отказывался верить в происходящее, все казалось злым розыгрышем, сном, сумасшествием, но дни шли – ничего не менялось. Он действительно был рабом на никому неизвестной, застрявшей в глухом средневековье планете. И, похоже, это было навсегда.
На улице шумел дождь. Тонкие плетеные стены почти не глушили звуки, и было слышно, как капли срываются с крыши и стучат по камням. Днем хотя бы получалось не думать, а ночью, стоило заснуть, память тут же вытаскивала залитый черной кровью пол и лежащего на нем Санчу – их повара, немного чудаковатого, вечно шутящего невпопад, но доброго и веселого. В ночных кошмарах он был еще живым, хотя с дыркой в груди люди не живут. И Джонки, техник, единственный успевший выхватить игольник[16 - Игольник – табельное оружие десантника, стреляет заряженными дротиками, не летальное, вызывает болевой шок, степень которого зависит от уровня заряда.], был жив. Остальных Мэтт не видел, он тоже лежал на полу, смотрел, как умирают эти двое и ждал, когда убьют его самого.
Мэтт закрыл глаза, надеясь, что хоть одна ночь обойдется без кошмаров.
***
Надсмотрщик ударил в гонг ровно тогда, когда небо слегка посветлело. Утро ничего нового не принесло. Все тот же заунывный дождь, льющий без перерыва уже две недели, серое низкое небо и запах тухлятины. И такой же тошнотворный, как все вокруг, жрец с проповедью – с него начинался каждый день, им и заканчивался.
Мэтт опустился на колени и дернул капюшон на голову: молиться эти уроды предпочитали на улице, не обращая внимания на бесконечный ливень. Не молиться было нельзя: во-первых, еды не дадут, а во-вторых, плеть на поясе у надсмотрщика висела совсем не для красоты.
– Вы уничтожили свой мир и погрязли в дикости, только Великие смогут помочь вам…
Великие, Великие – чтоб они сдохли, эти Великие! Хотя они вроде и так уже сдохли. Мэтт понимал от силы каждое пятое слово, да и то не до конца: это был не язык, а какой-то лингвистический содом – сплошные шипящие, гремящие и рычащие; даже планета – Эр-Кхар – называлась так, что, пока выговоришь, стошнит.
Обычно Мэтту легко давались языки, в довесок к базовым он знал еще пару второстепенных. Как-то даже начал учить староанглийский, один из древних языков планеты-прародительницы, просто из интереса, готовясь к школьному спектаклю. Сквозь эр-кхарский Мэтт продирался на чистом упрямстве, твердо решив, что должен понимать, что там шипит враг.
Жрец продолжал вещать на своем змеином языке, совершенно игнорируя тот факт, что слушатели его не понимают.
Мэтт покосился на отца. Тому было тяжело сидеть, поджав под себя ноги, но стульев тут не водилось, как, впрочем, и любой другой мебели – местные предпочитали жить на полу. Отец сильно сдал за последнее время, повышенная гравитация Эр-Кхара давала о себе знать, да еще влажность эта… Серая кожа потемнела, проступила зелень, как на потускневшей от времени меди, белые волосы стали грязно-пепельными, лицо изрезали глубокие морщины, плечи согнулись – отец за два месяца постарел лет на двадцать, и думать о том, что будет, если они не выберутся, не хотелось.
Как сейчас выглядел он сам, Мэтт понятия не имел, с зеркалами здесь было так же, как со стульями. Но, судя по остальным, этот климат никому на пользу не шел. Хуже всех приходилось Михе Тарцеву, ему не повезло родиться на легкой планете, в рудокопы он нанялся от полного безденежья, но на их станции, дрейфующей в астероидном поле, ему еще было нормально, а местная сила тяжести не то чтобы усложняла ему жизнь – она его убивала.
Мэтт посмотрел вбок, на Миху, и тот, поймав взгляд, тут же сурово сжал губы и собрал глаза в кучку. Мэтт чуть не фыркнул: очень похоже на жреца получилось. Хотя таких тупых рыбьих глаз Михе ни за что не изобразить.
– Чуть больше смирения, энэ[17 - Э?нэ – раб.]!
Мэтт согнулся от сильного тычка в спину и послушно опустил взгляд: надсмотрщик бдил, и получить плетью по голым рукам совсем не хотелось.
– Если вы будете послушны, Великие будут милостивы к вам, – жрец махнул рукой, отпуская.
Мэтт встал и покрутил затекшей шеей. Распорядок дня был понятен: сейчас дадут переперченную бобовую замазку с лепешками – и то, и другое условно съедобно, – а потом погонят в шахту.
