скачать книгу бесплатно
– Вот видишь? Я ж говорил, что он приедет, – прошептал мне Банни и обратился к подошедшему Генри: – О, привет! Как я рад видеть нашего…
– Где счет? – спросил Генри убийственно монотонным голосом.
– Вот, держи, дружище, большущее спасибо, – затараторил Банни, роясь среди чашек и бокалов. – Я твой должник на…
– Привет, – холодно сказал Генри, поворачиваясь ко мне.
– Привет.
– Как дела?
Он был похож на робота.
– Отлично.
– Это хорошо.
Банни наконец отыскал счет:
– Вот, вот он, старик.
Некоторое время Генри разглядывал листок с абсолютно каменным лицом.
– Кстати! – оживился Банни. В напряженной тишине его голос звучал как иерихонская труба. – Хотел было извиниться, что оторвал тебя от очередной книженции, но ты, я вижу, как всегда, притащил ее с собой. Что там у тебя? Что-нибудь интересненькое?
Генри молча протянул ему книгу. Надпись на обложке была на каком-то восточном языке. Банни тупо уставился на заглавие, затем сунул книгу обратно Генри в руки.
– Замечательно, – выдавил он каким-то полуобморочным голосом.
– Вы готовы? – резко спросил Генри.
– Конечно, конечно. – Банни торопливо вскочил, чуть не опрокинув стол. – Одно лишь слово, трам-пам-пам, и в тот же самый миг…
Генри оплатил счет. Банни увивался вокруг него, как провинившийся ребенок.
Дорога домой была сплошной пыткой. От Банни, сидевшего сзади, летел фейерверк блестящих, но обреченных на провал попыток завязать разговор, одна за другой его остроты вспыхивали и гасли. Генри не сводил глаз с дороги, а я нервно щелкал крышкой пепельницы под приемником. В конце концов до меня дошло, как это, должно быть, действует на нервы, и я с большим трудом заставил себя остановиться.
Сначала Генри отвез домой Банни. Изливая потоки бессвязных любезностей, Банни хлопнул меня по плечу и выбрался из машины.
– Ага, отлично, Генри, Ричард, вот мы и дома. Замечательно. Прекрасно. Тыща благодарностей… отличный обед… ну что ж, ту-туу, пока-пока…
Он хлопнул дверцей и потрусил к входу.
Едва он скрылся в общежитии, Генри повернулся ко мне:
– Мне очень жаль.
– Нет-нет, что ты, – ответил я, сгорая от стыда. – Просто вышла небольшая путаница. Я верну тебе деньги.
– Не вздумай. Это он во всем виноват.
– Но…
– Он сказал, что приглашает тебя, так ведь?
В его голосе звучало осуждение.
– Э-э, да.
– И совершенно случайно забыл дома бумажник?
– Ну, оплошал, со всеми бывает.
– Оплошность тут ни при чем, – отрезал Генри. – Это гнусный розыгрыш. Он принимает как данность, что те, кто рядом, готовы в мгновение ока оплачивать астрономические счета. Ему и в голову не приходит, в какое неловкое положение он ставит людей. Что, если бы меня не оказалось дома?
– Я думаю, он на самом деле просто забыл.
– Вы ехали туда на такси, – тут же сказал Генри. – Кто платил?
Я машинально открыл рот, чтобы возразить, и вдруг меня как водой окатили. За такси заплатил Банни. При этом он не преминул подчеркнуть свою щедрость.
– Вот видишь, – кивнул Генри. – У него даже не хватило ума до конца все продумать. Свинская шутка, вполне в духе Банни, но, надо сказать, я не думал, что у него хватит наглости сыграть ее с совершенно незнакомым человеком.
Я не знал, что на это ответить, и к Монмуту мы подъехали в полном молчании.
– Ну что же, – сказал он. – Прости, что так получилось.
– Нет, правда, ничего страшного. Спасибо, Генри.
– Ладно, спокойной ночи.
Я постоял на крыльце, провожая взглядом удаляющуюся машину, затем поднялся в комнату и в пьяном ступоре повалился на кровать.
– Мы все знаем про твой обед с Банни, – сказал Чарльз.
Я вежливо посмеялся. Это было на следующий день, в воскресенье, ближе к вечеру. С самого утра я пытался читать “Парменида”[24 - “Парменид” считается одним из самых сложных для понимания платоновских текстов.] на греческом. Этот диалог был мне не по зубам, тем более с похмелья, и я сидел над книгой уже так долго, что буквы начали плыть у меня перед глазами – не поддающиеся расшифровке значки, отпечатки птичьих лапок на песке. В бездумном оцепенении я смотрел в окно на скошенные луга, волнами зеленого бархата подступавшие к холмам на горизонте, и вдруг заметил близнецов, легко и неспешно скользивших по лужайке кампуса, как парочка привидений.
Я высунулся из окна и окликнул их. Они остановились и подняли головы, щурясь от яркого предзакатного солнца и прикрывая глаза ладонями. “Привет!” Их слабые, приглушенные расстоянием голоса донеслись до меня, почти слившись в один. “Спускайся к нам”.
И вот мы уже бредем втроем по роще за колледжем и дальше, по опушке низкорослого соснового лесочка, протянувшегося к подножию гор.
В белых теннисных свитерах и теннисных туфлях, с растрепанными светлыми волосами, близнецы еще больше, чем обычно, напоминали ангелов. Я не очень понимал, зачем они позвали меня. В их вежливом обхождении сквозило легкое замешательство; они поглядывали на меня с некоторой опаской, словно бы я приехал из далекой страны с незнакомыми, экзотическими нравами и обычаями и требовалась немалая осторожность, чтобы не испугать или не обидеть меня.
– Откуда вы знаете про обед?
– Бан позвонил утром. А Генри рассказал нам еще вчера вечером.
– Он, наверно, здорово злится.
Чарльз пожал плечами:
– На Банни – может быть, а на тебя нет.
– Они ведь друг друга терпеть не могут, как я понимаю?
Близнецы изумленно посмотрели на меня.
– Вообще-то они старые друзья, – сказала Камилла.
– Я бы даже сказал, близкие друзья, – добавил Чарльз. – Одно время они были, что называется, не разлей вода.
– По-моему, они частенько ссорятся.
– Да, бывает, – сказала Камилла, – но это не значит, что они плохо друг к другу относятся. Генри такой серьезный, а Бан такой… э-э, в общем, несерьезный… Наверное, поэтому они прекрасно ладят.
– Вот именно, – сказал Чарльз. – L’Allegro и II Penseroso[25 - L’Allegro (“Веселый”) и II Penseroso (“Задумчивый”) – названия поэм Мильтона.]. Гармоничный дуэт. Мне кажется, Банни – единственный на свете, кто может рассмешить Генри.
Резко остановившись, он махнул рукой вдаль:
– Ходил туда когда-нибудь? Вон там, на холме, есть кладбище.
Я едва различал его сквозь сосны. Невысокие покосившиеся надгробия, как расшатанные зубы, торчали под такими странными углами, что в них чувствовалось застывшее движение, словно бы какая-то сверхъестественная сила, вроде полтергейста, лишь секунду назад разбросала их в истерическом припадке.
– Оно очень старое, – сказала Камилла. – Начала восемнадцатого века. Здесь был город, церковь и мельница. От построек остались одни фундаменты, зато сады до сих пор цветут – пепинки и зимние яблони. А там, где были дома, – мускусные розы. Бог знает, что тут случилось. Может, эпидемия. Или пожар.
– Или могауки, – предположил Чарльз. – Сходи как-нибудь, посмотри. Место того стоит. Особенно кладбище.
– Там очень красиво. Особенно когда все в снегу.
За деревьями пламенел шар заходящего солнца, и перед нами маячили наши тени, причудливые и неестественно длинные. В воздухе стоял запах прелой листвы и дыма далеких костров, предчувствие сумеречной прохлады. Тишину нарушал только звук наших шагов по каменистой тропинке и шум ветра в вершинах сосен; меня одолевала дрема, голова раскалывалась, и во всем происходящем было что-то не вполне от мира сего, что-то похожее на сон. Мне казалось, я вот-вот вздрогну и проснусь, подниму голову от раскрытой книги и пойму, что сижу в своей темной комнате, совершенно один.
Вдруг Камилла остановилась и приложила палец к губам. На сухом, пополам расколотом молнией дереве сидели три огромные черные птицы, гораздо крупнее ворон. Таких я еще никогда не видел.
– Вороны, – пояснил мне Чарльз.
Мы замерли, наблюдая за ними. Неуклюже подпрыгивая, один из воронов добрался до конца ветки. Она заскрипела под его тяжестью, распрямилась, и с резким карканьем ворон поднялся в воздух. Двое других, тяжело хлопая крыльями, последовали за ним. Построившись треугольником, птицы проплыли над лугом. Три темные тени пронеслись по траве.
Чарльз рассмеялся:
– Их трое и нас трое. Предзнаменование, не иначе.
– Знак.
– Знак чего? – спросил я.
– Не знаю, – сказал Чарльз. – Это Генри у нас любитель орнитомантии. Гадает по полету птиц.
– Он такой древний римлянин. Вот кто бы нам все истолковал.
Мы повернули домой, и вскоре, с вершины очередного подъема, вдали показались крыши общежитий. В холодной пустоте темнеющего неба молочной лункой ногтя плыл месяц. Я еще не привык к этим жутковатым осенним сумеркам, к резкому похолоданию и раннему приходу темноты. Вечер наступал слишком быстро, и опускавшаяся на луг мертвая тишина наполняла сердце странным трепетом и печалью. Я с тоской подумал об общежитии: пустые коридоры, старые газовые рожки, скрежет ключа в замке.
– Ну, до встречи, – сказал Чарльз, когда мы подошли к крыльцу Монмута. В свете фонаря его лицо казалось неестественно бледным.
Я увидел, что в Общинах уже зажглись огни и в окнах столовой мелькают темные силуэты.
– Здорово погуляли, – сказал я, засовывая руки поглубже в карманы. – Может быть, поужинаете со мной?
– Боюсь, что нет. Нам нужно домой.
– Ну что же… – Я и огорчился, и почувствовал некоторое облегчение. – Значит, в другой раз.
– Слушай, а может?.. – вдруг произнесла Камилла, взглянув на брата. Тот нахмурился:
– Хм… А давай.
– Пойдем ужинать к нам, – сказала она, резко, словно в порыве вдохновения, повернувшись ко мне.
– Нет-нет, – поспешно отказался я.
– Пойдем, правда.
– Спасибо, не стоит. Серьезно, не беспокойтесь.
– Пойдем-пойдем, – любезно сказал Чарльз. – У нас нет ничего особенного, но мы будем рады, если ты присоединишься.
Меня захлестнул прилив благодарности. На самом деле я хотел пойти с ними, очень хотел.
– А я точно не помешаю?
– Ничуть, – решительно заявила Камилла. – Пошли.
Чарльз и Камилла снимали меблированную квартиру на последнем этаже четырехэтажного дома в Северном Хэмпдене. Миновав прихожую, я оказался в маленькой гостиной со скошенными стенами и мансардными окнами. Кресла и тяжелый диван были обтянуты пыльной, протершейся на подлокотниках парчой: на бронзовой ткани – узор из роз, на болотно-зеленой – из желудей и дубовых листьев. Повсюду потемневшие от времени полотняные салфетки. На каминной полке поблескивала пара подсвечников со стеклянными подвесками и несколько потускневших серебряных тарелок.
В квартире не то чтобы царил полный беспорядок, но до него было недалеко. Везде, где только можно, громоздились стопки книг; столы были завалены бумагами, пепельницами, бутылками из-под виски и коробками из-под конфет; по узкому коридору было не пройти из-за сваленных у стен зонтиков и галош. В комнате Чарльза на коврике была разбросана одежда, а через дверцу шкафа перекинута охапка разноцветных галстуков; ночной столик у кровати Камиллы был заставлен грязными чашками, среди которых подтекали перьевые ручки. В стакане засыхал букет ноготков, в изножье кровати был разложен незавершенный пасьянс. Общая планировка квартиры производила очень странное впечатление. Окна встречались в самых неожиданных местах, узкие коридорчики заканчивались тупиками, а дверные проемы были настолько низкими, что мне приходилось нагибаться. Я то и дело натыкался на какие-нибудь диковины: старый стереоскоп (пальмовые авеню призрачной Ниццы, уходящие в сепиевую даль), наконечники стрел в пыльной коробке, окаменелый отпечаток папоротника, птичий скелет.
Чарльз принялся исследовать содержимое кухонных шкафчиков. Камилла налила мне ирландского виски из бутылки, венчавшей стопку журналов National Geographic.
– Ты видел смоляные ямы Ла-Бреа?[26 - Ла-Бреа – район Хэнкок-парка (Лос-Анджелес, Калифорния), где выходят на поверхность скопления природных битумов. Из смоляных ям Ла-Бреа были извлечены тысячи экземпляров ископаемых животных эпохи последнего оледенения, включая мамонтов, мастодонтов и саблезубых тигров.] – спросила она так, словно это был самый обычный вопрос.
– Нет, – признался я, беспомощно уставившись в стакан.
– Представляешь, Чарльз, – крикнула она в сторону кухни, – он живет в Калифорнии и ни разу не был в Ла-Бреа.
Чарльз появился в дверном проеме, вытирая руки кухонным полотенцем.
– Правда? – спросил он с детским удивлением. – Почему?
– Не знаю.
