скачать книгу бесплатно
Лиза тоже уселась на подоконник и сполна насладилась грандиозным зрелищем летающих в чёрном ночном небе разноцветных огней. Это оказалось сигналом к окончанию праздника. Гости стали возвращаться в дом, а следом в коридоре зазвучали голоса. Говорили по-русски. Дверь распахнулась, и теперь Лиза уже не могла спрятаться в гардеробной, как хотела прежде. Остался единственный выход – притаиться за шторой. Собеседники в дверях всё говорили. Наконец граф пожелал кому-то спокойной ночи и вошёл в комнату.
Затаив дыхание, слушала Лиза его шаги и пыталась определить, что он сейчас делает. Щель между шторами явно посветлела, значит, граф зажёг свечи. Потом послышались звон стекла и плеск льющейся в бокал жидкости. «Сейчас Печерский вспомнит, что бокалов было два и начнёт искать непрошеного гостя», – ужаснулась Лиза.
Но ничего не случилось, раздался звук отодвигаемого по паркету кресла, а потом наступила тишина, и только плеск подливаемого бренди говорил о том, что граф ещё не спит.
Время тянулось бесконечно. Нога у Лизы затекла. Чуть пошевелившись, она устроилась поудобнее и бесшумно поставила свой бокал, прижав его к оконному стеклу, чтобы не опрокинуть. Бессонная ночь, волнение и изрядная порция бренди дали себя знать, и, закрыв от усталости глаза (как она считала, всего на минутку), Лиза провалилась в мягкую вату сна. Она почему-то больше не стеснялась ни своих планов, ни графа Печерского.
Глава четвёртая. Алая полумаска
Ротмистр лейб-гвардии Уланского полка граф Михаил Печерский больше всего на свете боялся жалости. Поэтому и носил маску весельчака, а среди друзей-офицеров старался прослыть «баловнем судьбы». Но, оставаясь наедине с собой, граф честно принимал печальную истину: как всё началось, так и закончится. Наверно, судьба у него такая – прожить одиночкой. Так было в детстве и в юности. Так с чего же что-то должно измениться в зрелости?
Самым нежным воспоминанием в жизни Михаила была маменька. Графиня Софья обожала своего единственного ребёнка. Вторая жена знаменитого московского бонвивана и светского льва графа Пётра Гавриловича, она была двадцатью годами моложе супруга и вдвое богаче его, к тому же родила семье долгожданного наследника. Но это не принесло бедной женщине счастья. Веселый, добродушный и щедрый, её супруг имел лишь один недостаток: он любил женщин и легко переходил из одной постели в другую. Подруги графини с самыми благими намерениями сплошь и рядом открывали несчастной женщине глаза на измены её горячо любимого мужа, и постоянное отчаяние довело бедняжку до болезни. Она много плакала. Потом перестала выходить из комнаты, где сидела в темноте, не разрешая открывать окна и зажигать свет. Когда её сыну исполнилось пять, графиня слегла и тихо сошла в могилу от болезни, название которой – «разбитое сердце» – доктора так и не решились произнести вслух.
Оставив наследника на попечение няни и гувернантки, Пётр Гаврилович кинулся искать утешения в объятиях женщин. Он менял пассий даже чаще, чем при жизни супруги, боясь вновь угодить в брачный капкан. Но всего рассчитать не смог. Молодая ловкая вдова доктора Шмитца соблазнила графа прямо на одном из балов, предложив себя в небольшой комнате, примыкавшей к танцевальному залу. Подвыпивший светский лев так распалился от ласк опытной интриганки, что не устоял и, задрав доступной вдове юбку, попытался овладеть ею тут же на узеньком золоченом диване. В самый неподходящий момент, когда граф уже находился в полной боевой готовности, в комнатку «случайно» заглянули две почтенные вдовы и подняли страшный крик. На их вопли сбежалась половина гостей, и разгневанный хозяин дома потребовал объяснений. Графу ничего не оставалось, как объявить о скором бракосочетании с ловкой вдовой, а уж общество проследило, чтобы он не смог отказаться от своего обещания. Так у Миши появилась мачеха.
Новую графиню Печерскую звали Саломеей, хотя крещена она была в маленькой церкви высокогорного кавказского села, как Саломия, в честь матери апостолов Иоанна и Иакова. Но в России, куда девочку отослали после смерти отца, буквы в её имени как-то сами собой поменялись, и постепенно все стали называть её именем иудейской царевны, попросившей от царя Ирода голову Иоанна Крестителя. Может, роковое имя наложило свой отпечаток на юную Саломею, или она такой родилась, но, прозябая в приживалках в доме у дальней родни, девушка твёрдо решила, что «выбьется в люди», и в пятнадцать лет соблазнила соседа-доктора.
Яркая красота черноглазой брюнетки так поразила флегматичного Иоганна, происходившего из почтенной немецкой семьи, что он тут же женился на Саломее и с тех пор преданно её любил. Она же, родив сына Серафима и почувствовав себя хозяйкой дома, успокоилась. Но потом вдруг осознала, что муж-доктор, хоть и служил профессором в университете да к тому же имел обширную практику, всё-таки к сливкам общества не относился. Сделанное открытие потрясло Саломею. У неё был только один шанс – и она потратила его впустую. Женщина уже не вспоминала ни о холодной каморке под лестницей, ни об обносках, достававшихся ей после троюродных сестёр; теперь ей казалось, что умный и добрый доктор, которого вся Москва превозносила как самого лучшего специалиста по лёгочным болезням, обманул её.
– Ты украл мою жизнь! – кричала Саломея в лицо мужу. – Что ты можешь мне дать? Я – княжна, а ты – ничтожество.
Иоганн терялся. Ему ведь было невдомёк, что в каждом кавказском ауле сидел свой «князь», у которого имелось с десяток родных и три десятка двоюродных братьев, а прочей родни было и не сосчитать, и всё это скопище полунищих деревенских жителей вместе со своим голодным потомством гордо именовали себя князьями и княгинями. Иоганн принимал претензии жены за чистую монету и ужасно страдал от собственного несовершенства.
Саломея превращала жизнь мужа в ад, вымещая на нём снедающее её раздражение от собственного промаха, и опомнилась лишь тогда, когда в их большую квартиру на Мясницкой привезли умирающего Иоганна. Бедный доктор так спешил вернуться к своей ненаглядной Саломее с вызова в богатое подмосковное имение, что неустанно погонял лошадей. На повороте дороги колесо попало в глубокую выбоину, и коляска опрокинулась, а Иоганн разбил голову о камни. Не приходя в сознание, он скончался на глазах притихшей жены, оставив после себя значительное наследство. На эти деньги Саломея могла бы безбедно жить всю оставшуюся жизнь, но она рассудила иначе. Получив доступ к наследству, вдова доктора Шмитца щедрыми подарками купила себе дружбу высокородных, но обедневших дам и, получив с их помощью приглашения на балы и приемы, озаботилась поисками достойного мужа.
Вдовец Печерский казался легкой добычей. Две недели соблазняла Саломея стареющего Аполлона, уводя его из зала и уединяясь с ним в тёмных уголках коридоров. Когда же граф приохотился к этой опасной и возбуждающей игре, Саломея посулила своим «подругам» немалые деньги и устроила разоблачительную сцену. Она получила мужа, но вместо радости новоявленную графиню ждало разочарование. Новобрачный не стал мучиться и переживать свой позор: сразу же после венчания он отправил свою третью жену в ярославское имение, велев той заниматься воспитанием детей – маленького графа Михаила и её собственного сына – Серафима.
Взбешенная Саломея попыталась объясниться, потребовав от мужа «достойного образа жизни», но граф равнодушно сообщил супруге, что самая достойная жизнь для замужней дамы – ведение хозяйства и воспитание детей. С тех пор Саломея безвыездно жила в деревне, вымещая своё раздражение на Серафиме и его ровеснике Михаиле. Властный и жёсткий характер графини не смягчился даже тогда, когда она родила ещё одного сына, Ивана, или Вано, как она его называла. Всё стало только хуже: Михаилу даже показалось, что они с Серафимом раздражают Саломею уже тем, что просто дышат. Зато оба мальчика сплотились против общей беды и крепко подружились.
За десять лет Михаил и Серафим прошли все круги ада. Саломея, обожавшая своего младшенького, завела манеру постоянно ставить Вано в пример старшим мальчикам. Мать считала капризно-грубые ужимки своего любимчика проявлением мужского характера, а старшего сына и пасынка именовала не иначе как «размазнями» и «бестолочами», ни к чему не годными в этой жизни. Она изводила обоих, высмеивая и критикуя, отравляя им жизнь, затаптывая в грязь, как когда-то поступала с беднягой Иоганном. К счастью, граф Пётр Гаврилович вдруг вынырнул из круговорота столичных удовольствий и вспомнил об образовании своего наследника. Он послал за сыном, чтобы определить пятнадцатилетнего Михаила в частную московскую школу с прицелом на университет. Однако из имения приехали двое. С изумлением взирал постаревший граф на своего юного наследника, когда Михаил с твёрдостью взрослого заявил, что вместе с ним будет учиться и Серафим. Иначе – никак!
Пётр Гаврилович вышел из положения, оплатив учебу Серафима на разночинном отделении университетской гимназии, а сына устроив в благородный пансион при том же университете. После чего граф счёл дело улаженным, нашёл обоим юношам достойных опекунов, а сам отбыл в Петербург.
Михаил попал в дом к кузену своей матери статскому советнику Вольскому, а Серафима забрал к себе его родственник по отцу, тоже врач, Франц Шмитц. Только попав в дружную семью дяди, молодой Печерский понял, с какой теплотой могут относиться друг к другу родные люди. В Москве Михаил начал оттаивать, научился улыбаться, а потом даже смеяться и шутить. Дядю он просто обожал и помогал тому во всём, став преданным другом и помощником Вольского.
Годы пролетели быстро, и пришла пора поступать в университет. Михаил выбрал математический факультет, а Серафим – медицину. Оба друга оказались способными и курс окончили с блеском, но дальше их пути разошлись: молодой граф, как и большинство его ровесников из родовитых семейств, захотел служить в гвардии, а Серафим решил стать ассистентом Франца Шмитца. Старый Печерский, одобривший выбор сына, выхлопотал место в лейб-гвардии Уланскогополка, и Михаил отправился в Петербург.
Офицеры его полка съехались со всей огромной страны, никто никого не знал, все бравировали своей знатностью, богатством и успехом у женщин. Михаил за погода до назначения получил наследство матери. Денег он больше не считал и сразу же прослыл среди уланов «богатеем». Яркая внешность принесла Михаилу мгновенный успех у женщин, а графский титул открыл для него двери обеих столиц. Все его товарищи-уланы были уверены, что Мишель Печерский – «баловень судьбы», а он поддерживал их в этом мнении, опасаясь, что всплывёт постыдная правда о его несчастном детстве.
Михаил веселился на армейских пирушках и танцевал на балах, храбро сражался в битвах начавшейся войны и заводил любовниц. Но ощущение того, что на самом деле он одинок, и, если вдруг погибнет, никто, кроме дяди и Серафима, по нему не вздохнет, никогда не покидало того блестящего офицера, каким стал Михаил Печерский.
В этом английском поместье, куда занесла его непредсказуемая военная судьба, граф попивал хороший бренди, глядел на огонь в камине и думал о том, что, как видно, от судьбы не уйдёшь. Женщин у него хватало, он менял их, как перчатки, и всё никак не мог насытиться. Вспомнив разбитое сердце матери и своё мрачное детство, Михаил пообещал себе никогда не брать грех на душу и не поступать, как отец. Его уделом должны стать лишь доступные женщины, те, кто хочет денег, не претендуя на большее. Печерский не хотел тесных связей. Боялся, что отцовская кровь возьмёт верх и он не сможет отказать себе в искушении.
Но слова гадалки поколебали твёрдые намерения Михаила. Что это за женщина, которую он потеряет, а потом будет долго искать?.. Девушка в красной полумаске явно говорила о сильном чувстве, иначе кто же в здравом уме станет тратить время и силы на поиск? Что за странное предсказание?
Цыганка и сама была странной: простая чёткая речь делала её непохожей на светских дам, пересыпающих фразы цветистыми оборотами. Скорее всего, она и впрямь была той, за кого себя выдавала, – гадалкой. Михаил слышал, что в Англии так принято: таборные цыганки развлекают гостей танцами и песнями на званых вечерах. Ну а где цыгане, там и предсказания судьбы… Но что-то в этой цыганке было не то.
«Она вела себя как равная, – вдруг понял Михаил, – держалась свободно. Ходила по залу одна – ни кавалера, ни старшей дамы рядом с ней не было. Она – актриса! Так свободно на публике себя чувствуют лишь актрисы», – догадался Михаил.
Поняв, что предсказание лжецыганки было только игрой, он успокоился, поставил на столик уже пустой бокал и отодвинул графин. Хватит пить. Завтра в дорогу.
Откинув на кровати одеяло, Михаил поправил подушки и сел, снимая сапог. Лёгкий перезвон – нежный, хрустальный, как будто соприкоснулись бокалы во время тоста – привлёк его внимание. Похоже, что звук шёл из-за тяжёлой бархатной шторы, закрывавшей одно из двух окон спальни. Михаил поднялся и, легко ступая, подошёл к гардине. Раздвинув бархатные складки, он обомлел: юная цыганка, так долго занимавшая нынче вечером все его мысли, заснула, сидя на подоконнике в чужой спальне.
Уставшей бабочкой распласталась на подоконнике алая полумаска, рядом застыл бубен, и теперь уже ничто не мешало рассмотреть лицо гадалки. Девушка оказалась совсем юной, Михаил не дал бы ей больше шестнадцати. Овальное лицо во сне казалось по-детски нежным, идеальными дугами легли на гладком лбу светло-русые брови. Ресницы, оттенком чуть темнее бровей, замерли на порозовевших щеках. Этот нежно-розовый мазок на скулах в Британии называют «английской розой». Что ж, надо признать, актриса вполне соответствовала этому определению. Вот только рот – большой, ярко-розовый, с квадратной нижней губой – не вязался с юным обликом незваной гостьи, выдавая её истинную сущность.
«Ну конечно, это ведь игра, за барышню больше дают», – сообразил Михаил.
Вновь зазвенело стекло. Рядом с актрисой, почти касаясь окна, стоял бокал с остатками бренди. Похоже, незнакомка, не отказала себе в удовольствии выпить. Что же, посланный дамой сигнал был простым и понятным: она захотела заработать, проведя ночь с богатым иностранцем. Михаил не возражал. Наоборот, он этого жаждал! Его знакомство с англичанками пока ограничилось субреткой из Ковент-Гарден, та показалась графу холодной и пресытившейся куклой. Может, эта молоденькая гадалка улучшит его мнение о здешних дамах?
Порывшись в кармане, Михаил вытащил пригоршню золотых гиней. Пересчитал. Их оказалось ровно десять. Граф сложил их в стопку на столике у кровати и вернулся к окну. Он осторожно, чтобы не разбудить гостью, раздвинул шторы и вгляделся в лицо гадалки. Судя по светлым бровям и бело-розовой коже, актриса на самом деле была блондинкой. Легко коснувшись края красного платка, Михаил сдвинул шёлк со лба незнакомки. Он не ошибся: волосы гадалки оказались необычайно светлыми, серебристо-пепельными.
«Какой необычный оттенок! Прямо экзотика: седая цыганка», – размышлял граф. Приключение нравилось ему всё больше и больше. Михаил полностью стянул платок, и красный шёлк соскользнул, открыв прямой пробор и крутые локоны, закрученные у щёк. Голова девушки склонилась набок, как будто нарочно (а может, и впрямь нарочно) показав во всей красе великолепный профиль. Граф оценил безупречную форму маленького прямого носа и изящную линию твёрдого подбородка, переходящего в лебединую шею. Какой подарок! Судьба послала ему истинную красотку! Теперь оставалось лишь одно – насладиться ею. Михаил подхватил актрису на руки и понёс к постели, она легко вздохнула, но глаз не открыла.
Вот как, значит? Она хочет игры? Ну, что же, каприз женщины – закон для мужчины. Присев на кровать рядом с гостьей, Михаил быстро разделся и лёг рядом. Актриса не пошевелилась, тогда он потянул за узел её атласного кушака. Потом последовал черед широкой шёлковой юбки и белой блузки. Девица ровно дышала, притворяясь спящей. Даже интересно, насколько её хватит? Или она собирается до утра ломать комедию? Оставив на гостье лишь белые чулки, граф приподнялся на локте, разглядывая незнакомку.
Он явно ошибся, дав девушке шестнадцать, – ей было по крайней мере на год больше. Об этом опытному взгляду сказали уже развившаяся грудь и красивый изгиб бедер. Ноги незнакомки оказались безупречными – с тонкими лодыжками и круглыми коленями. «Цыганочка» была лакомым кусочком.
Кончиками пальцев Михаил погладил её грудь, а потом поцеловал приоткрытый рот. Губы девушки пахли бренди. Какая прелесть! Смесь порока и невинности! Желание полыхнуло огнем, забурлило в каждой жилке, и Михаил усилил натиск. Его рот накрыл розовый сосок, а пальцы скользнули между бедер актрисы. Граф вложил в ласку всё своё искусство и достиг цели: красавица тихо застонала и чуть заметно подалась навстречу его ласковым пальцам.
– Открой глаза, милая, – попросил Михаил, – дай мне их увидеть.
Ресницы послушно поднялись, и на графа уставились глаза цвета того самого бренди, вкус которого он только что уловил на губах актрисы. Да, такого он точно никогда не видел! Поистине, райская пташка залетела тёплой летней ночью в его постель. Кровь вскипела в жилах, и Михаил вновь припал к теплым и таким вкусным губам. Он слизывал бренди с языка своей актрисы, а её белая, как молоко, грудь показалась Михаилу сладкой. Проложив дорожку из поцелуев по животу, он развел её бедра.
Тонким инстинктом опытного любовника граф оценил и дрожь «цыганочки», и ту страстную готовность, с какой она открывалась навстречу ласкам. Ещё мгновение – и любовница «улетит к звёздам» одна. Михаил накрыл губами губы актрисы и вонзился во влажную теплоту женского тела. Боже, какое же это оказалось блаженство! Два гортанных стона слились в один, и графу показалось, что они, обнявшись, вознеслись в райские кущи…
Михаилу было так хорошо, что не хотелось даже шевелиться. «Это не по-мужски, – мысленно пристыдил он себя. – Надо проявить заботу о даме». Он приподнялся на локте, пытаясь разглядеть лицо своей «цыганки». Она спала – действительно, без притворства. Ресницы не трепетали, и дышала ровно. Повернувшись на бок, граф прижал красавицу к себе и вдохнул чуть различимый аромат её серебристых волос. На плече актрисы крохотной бабочкой темнело родимое пятнышко.
«Как похоже на алую полумаску, – оценил он. – Вот ещё одно лишнее подтверждение, что это – спектакль». Незнакомка с экзотическими глазами цвета бренди подарила графу Печерскому незабываемое представление. Честь ей и хвала!
Михаил поцеловал приоткрытый рот, но «цыганочка» ему не ответила. Пусть спит!.. «Как же приятно лежать с ней рядом», – успел подумать граф и тоже заснул.
Глава пятая. Ковент-Гарден
Надо отдать должное: октябрь в Лондоне – пора очень даже приятная. Уже не жарко, но и не холодно, дожди, конечно же, идут чуть ли не каждый день, но быстро затихают, и тогда сквозь низкие облака проглядывает ещё по-летнему яркая, насыщенная голубизна.
«Может, поездка ещё и окажется приятной», – уговаривала себя фрейлина Орлова. Дай-то бог, хотя до настоящего времени надежд на это почти было. Но тёплый вечер казался таким умиротворяюще-приятным, да и опера, которую собиралась слушать Агата Андреевна, ей очень нравилась. Ну, а про примадонну – блистательную Джудитту Молибрани – и говорить было нечего: кто в Лондоне не захотел бы услышать её в «Танкреде»?
Российское посольство прислало Агате Андреевне билет на премьеру. Всё было сделано так, как она попросила, но фрейлину не покидало ощущение, что дипломаты так и не смогли понять, зачем им навязали заботу об уже не очень молодой, одинокой и, похоже, совсем незнатной женщине. Мало ли что она – придворная дама! При дворе много народа крутится – от министра до белошвейки. Так что же, им всем теперь вояжи в Лондон устраивать? Орлова читала эти резоны на высокомерных физиономиях молодых чиновников, оставленных в посольстве после отъезда всего начальства на конгресс в Вену. Впрочем, её это особо не трогало, и фрейлина не собиралась ничего объяснять этой зелёной дипломатической молодёжи. Пока те выполняли всё, что от них требовалось – встретили, приготовили квартиру и пообещали исправно поставлять билеты на спектакли и приглашения на приёмы, которые Орлова захочет посетить. Сегодняшний билет в Ковент-Гарден был первым. Правда, дело здесь было отнюдь не в опере, Агата Андреевна собиралась наблюдать за другой героиней. Её интересовала Шарлотта, принцесса Уэльская.
Когда императрица-мать затеяла тот памятный секретный разговор, Орлова не поверила своим ушам.
– Агата, я поручаю вам будущее моего сына, – безапелляционно заявила Мария Фёдоровна. – Я должна принять главное решение в своей жизни и, конечно же, не ошибиться. Моим старшим сыновьям жён нашла не мать, а бабка, что из этого получилось, вы прекрасно знаете. Но судьбу Николая император доверил мне. Я должна сама выбрать невесту, но в этом деле мне нужны помощники. Я рассчитываю на вас. Поезжайте в Лондон, поселитесь где-нибудь как частное лицо и, не привлекая к себе внимания, понаблюдайте за наследницей английского престола. Эту принцессу, по общему мнению, Бог наградил очень сложным характером. Она, похоже, осталась вовсе без воспитания. Но ведь во всём важна грань: непоправимо – или нет… Я слышала, что Шарлотта добра сердцем, а это в семейной жизни может искупить всё остальное.
– Но мне говорили, что она сосватана за наследника престола из Нидерландов, – удивилась Агата Андреевна.
– Долли Ливен уже всё устроила, – усмехнулась императрица. – Вильгельм Оранский – слишком сладкий кусок, чтобы я отдала его Англии. Я уже заполучила этого жениха для моей Аннет: конечно же, пока только на словах, но его отец дал согласие.
Ну и ну! Отнять жениха у наследницы британской короны! В этом была вся «железная матушка», как за глаза называли государыню в царской семье. Да и графиня Ливен – любимая воспитанница императрицы, десять лет проходившая в ранге её самой доверенной фрейлины, а нынче ставшая супругой посланника в Лондоне – была настолько остра умом и ловка в интригах, что уже перестало быть секретом, кто на самом деле блюдет российские интересы на Британских островах. Путаться под ногами у этой могущественной дамы было крайне опасно, но и с императрицей спорить не приходилось. Да уж! Прежде чем лезть в такой переплёт, надо бы осторожно прощупать почву, и Орлова осведомилась:
– Ваше императорское величество, там, где действует графиня Ливен, помощники не нужны. Не испорчу ли я её планы?
– Долли уезжает на конгресс в Вену, там она будет нужнее, – отрезала Мария Фёдоровна. – Да к тому же она уже всё сделала – смогла внушить принцессе Уэльской антипатию к жениху, а потом научила, какие требования включить в брачный контракт, чтобы его подписание стало невозможным. Если Долли вновь станет крутиться вокруг Шарлотты, принц-регент решит, что мы всё это подстроили нарочно, чтобы переманить жениха в Россию. Теперь следует действовать тонко. Я хочу знать, так ли разрушительны свойства характера принцессы Уэльской, чтобы их невозможно было обуздать? Способна ли она стать женой, а самое главное, матерью? Нет ли в ней зерна безумия, овладевшего её дедом? Слишком много вопросов, но на кону стоит поистине историческая возможность для моей семьи: посадить родных братьев на английский и российский трон, а значит, перекроить карту Европы и навсегда изменить её политику.
Мария Фёдоровна возбужденно расхаживала по будуару, глаза её сияли, она даже порозовела. Не было сомнений, что открывшаяся перспектива полностью захватила императрицу. Это могло бы стать её триумфом, тогда и история с замужеством великой княжны Анны приобрела бы благородный оттенок. Забрали менее знатного жениха, чтобы предложить британской наследнице Николая Павловича. Великий князь был очень хорош собой, и Орлова не сомневалась, что английская принцесса падёт под напором его обаяния.
Дело и впрямь оказалось эпохальным. Агата Андреевна покорилась воле императрицы и на следующий же день выехала в Лондон. Сегодня она надеялась впервые увидеть принцессу Уэльскую, вот только от впечатления, что сидит на пороховой бочке и держит в руке зажжённый фитиль, фрейлина избавиться так и не смогла. Впрочем, был шанс хотя бы подсластить себе пилюлю – развеяться и получить удовольствие от оперы.
«Танкреда» – последнее творение молодого композитора Россини, по которому в последний сезон сходила с ума вся Европа, давали на итальянском. По большому счету, Агате Андреевне было всё равно: она не знала ни английского, ни итальянского, но последний язык казался ей намного мелодичнее. Впрочем, если вслушаться, и английский тоже был неплох. Орлова уже привыкла к его интонациям. Ей так нравилось это ощущение непонимания. Словно бы одиночество в толпе. Ты никого не понимаешь, но ведь и все вокруг не понимают тебя, а значит, нет ни правил, ни запретов, и ты, по большому счёту, свободна.
За столь философскими размышлениями Агата Андреевна добралась до Ковент-Гарден и, пока публики было не слишком много, поспешила занять своё место в ложе бельэтажа. Её кресло, как и планировалось, оказалось в первом ряду, именно на том расстоянии от королевской ложи, чтобы фрейлина смогла хорошо рассмотреть принцессу Шарлотту. Орлова устроилась в кресле, аккуратно расправила юбки и положила на барьер маленький веер.
Публика постепенно заполнила зал. В партере почти не осталось свободных мест, да и ложи были уже полны. Агата Андреевна вдруг поняла, что дам в театре оказалось больше, чем мужчин. Шум голосов всё нарастал и наконец смешался в один сплошной гул. Он, не касаясь, обтекал Орлову. Хитросплетения чужого языка не задевали фрейлину: её как будто и не было в этом чужом месте, для всех она была невидимкой. Одинокая и свободная, Орлова принадлежала лишь самой себе. Но вдруг всё закончилось: прямо над её головой – в ложе первого яруса – заговорили две женщины. Может, им захотелось сохранить свой разговор в тайне от окружающих? Кто знает… Но говорили они по-русски. Соотечественницы?.. Да, именно так, ведь прозвучавшее имя «Лиза» не оставляло никаких сомнений.
– Лиза, не обижай моего деверя, пойди с ними, – попросила свою младшую сестру герцогиня Гленорг.
Лиза почувствовала себя виноватой. Она опять ушла в свои привычные мысли и всё прослушала. Теперь это случалось с ней постоянно. Близкие даже обижались, считая Лизу невнимательной. Но как же могло быть иначе? Если теперь она думала лишь о своём синеглазом графе.
Сбежав на рассвете из спальни Печерского, Лиза смогла увидеть его ещё только раз, и то из окна: граф прощался на крыльце с хозяевами дома. Печерский казался растерянным и долго о чём-то расспрашивал Долли. Этот разговор имел для Лизы серьёзные последствия: она еле отвертелась от расспросов сестры, пожелавшей узнать, почему это граф Печерский так настойчиво расспрашивал её о девушке в костюме цыганки.
– Я просто погадала ему, рассказав то, что мне открыла его рука, – нашлась Лиза.
После истории с предсказанием императору Александру, за которую Лизе попало и от брата, и от тётки, и от самой Долли, её ответ сестру уже не удивил. Так Лиза избежала разоблачения и с тех пор стойко хранила свою тайну. Впрочем, это оказалось совсем не сложным, ведь Долли увлеклась любовным романом с собственным мужем, а остальным было не до Лизиных мечтаний – в доме собирались в дорогу. Черкасских ждали на Венском конгрессе.
Первыми уехал Алексей – флигель-адъютант императора, он отплыл в месте с государем. Оставив маленького сына на попечение тётушки Апраксиной, спустя неделю отправилась в Вену и жена Алексея, Катя. Было очень заметно, что она не находит себе места от беспокойства: Катя ещё ни разу не расставалась с сыном, да к тому же скоро должны были уехать и те, на кого она, не задумываясь, могла бы оставить ребёнка. Её подруга и помощница Луиза де Гримон, тоже живущая в доме Черкасских, собиралась в Париж, где её племянницу Генриетту ждало наследство казнённого во времена революции отца. Это дело могло затянуться чуть ли не на год, так что выхода у Кати всё равно не было, и ей пришлось доверить сына графине Апраксиной да молоденьким сёстрам мужа.
Долли, ставшая после маскарада в Гленорг-Холле наимоднейшей персоной лондонского света, блистала на балах и раутах, но не забывала и о младших – старалась устраивать им развлечения. Сегодня она вывезла Лизу, а вместе с ней Генриетту де Гримон и младшего брата своего мужа, лорда Джона, в оперу.
Впрочем, ещё неизвестно, кто кого вывез. Лорд Джон до такой степени обожал театр, что знал там всех и вся и целыми днями пропадал за кулисами. Не менее восторженной поклонницей музыки была и Генриетта. Та обладала прекрасным сопрано и до того, как узнала о возвращении ей во Франции отцовского наследства, серьёзно готовилась к дебюту на сцене, да и теперь не отказалась от этой мысли окончательно, чем доводила свою тётку Луизу почти до обморока. Похоже, что среди приглашённых лишь одна Лиза ждала встречи с оперой почти равнодушно.
Она впервые ехала в Ковент-Гарден, и Генриетта, уже не раз побывавшая в опере, накануне во всех подробностях рассказала о том, что их ждёт. Саму Генриетту уже не интересовали ни публика, ни красота огромного зала, ни августейшие персоны в королевской ложе. Генриетта мечтала лишь об одном: услышать знаменитую Джудитту Молибрани в партии «Танкреда».
У поворота к театру завивалась бесконечной змеёй вереница еле ползущих экипажей. Наконец, после титанических усилий кучера, карета остановилась у портика с четырьмя толстенькими колоннами. Лакей отворил дверцу, и герцог Гленорг, выйдя первым, помог спуститься жене, а потом Лизе и Генриетте. Навстречу им по ступенькам сбежал лорд Джон.
– Ну наконец-то! Скоро начнётся увертюра, а вас всё нет, – обижено попенял он брату.
Подхватив под локти Лизу и Генриетту, Джон стремительно повёл барышень в фойе театра, и герцогу пришлось поторапливаться, таща за руку Долли.
– Простим Джону его нелюбезность, – шепнул герцог жене, – когда дело доходит до оперы, он становится невменяемым.
Усадив барышень в ложе, лорд Джон стал пересказывать им либретто. Генриетта с жаром отвечала ему. В два голоса втолковывали они Лизе, какое счастье ждёт её нынче вечером. Может, княжна не оправдала их ожиданий с проявлениями восторга, или знатокам наскучила беседа с дилетанткой, но они оба вдруг потеряли к Лизе интерес и принялись обсуждать какие-то совсем непонятные тонкости, а она с радостью вернулась к мыслям о синеглазом графе. Лизе было так хорошо! В её мечтах Печерский был рыцарем без страха и упрёка, и он… любил её.
Беседа друзей долетала до Лизы, как сквозь вату:
– В антракте мы можем сходить за кулисы и познакомиться с сеньорой Молибрани, – тоном человека, дарящего другим неслыханное счастье, сообщил лорд Джон. – Ну что, пойдём?
– Да, пожалуйста, пойдёмте! – взмолилась Генриетта.
– Вы обе можете пойти с Джоном, если, конечно, захотите, – откликнулся герцог.
– Как можно не хотеть познакомиться с великой Молибрани? – пожал плечами Джон. Подобная мысль его явно оскорбляла.
Все смолкли, как будто чего-то ждали. Может, Лиза что-то пропустила?
Долли легонько подтолкнула её и сказала по-русски:
– Лиза, не обижай моего деверя, пойди с ними…
Вот так-то предаваться мечтам! Попадёшь в дурацкое положение. Чувствуя, что предательски краснеет, Лиза с готовностью подтвердила:
– Конечно, я с удовольствием…
Поняв, что ответила сестре по-русски, для остальных она перевела свой ответ на английский. Под пристальными взглядами Лизины щёки запылали, как два краснобоких яблока, но, на её счастье, загремели аплодисменты, и все повернулись к королевской ложе. Туда в сопровождении двух немолодых дам и седого офицера в красном мундире вошла высокая русоволосая девушка в простом белом платье. На ней не было никаких украшений, лишь гирлянда роз перевивала локоны в прическе. Но украшений и не требовалось. Такая красота в них не нуждалась! Зал захлебнулся овациями. Кто-то закричал:
– Да здравствует принцесса Шарлотта!
– Да здравствует наша гордость! – донеслось с другой стороны.
С верхних ярусов вторили:
– Да здравствует надежда Британии!
Принцесса Уэльская, подойдя к краю ложи, с улыбкой покивала восторженной толпе, а потом села в кресло. Как дирижер, она подняла обе руки и плавно опустила их. Рукоплескания и крики послушно смолкли.
«Похоже, что ей это очень нравится, вон ведь как глаза сияют, и улыбка победная», – догадалась Лиза.
Точно к такому же выводу пришла и женщина, сидевшая в ложе бельэтажа.
Ничего себе задачка! Орлова вздохнула – последняя надежда, что поездка в Англию окажется хоть сколько-нибудь приятной, растаяла, как прошлогодний снег, – тут уже никакой театр не поможет.
Глава шестая. Кассандра Молибрани
Сияя, будто фокусник, пообещавший зрителям приятнейший из сюрпризов, лорд Джон с ловкостью завсегдатая вёл своих спутниц по коридорам театра. Поплутав так, что Лиза уже забыла, с какой стороны остался зрительный зал, провожатый подвёл барышень к высокой белой двери и постучал. Изумительной красоты тёплый голос, недавно звучавший со сцены, пригласил гостей войти. Джон открыл дверь и пропустил своих спутниц вперёд. В большой комнате с белыми шёлковыми гардинами и золочёной резной мебелью было светло, как днем. Пламя свечей двоилось в зеркалах. У туалетного столика сидела женщина в костюме рыцаря и тонкой кисточкой поправляла грим. Чуть сбоку, у стола, расправляла перья на бутафорском шлеме молодая девушка, скорее всего, ровесница Лизы. Яркая и привлекательная брюнетка, барышня всё же казалась странной. На её нарядном розовом платье переливался лиловыми огнями огромный аметист, украшавший крышку массивного, размером с ладонь, золотого медальона. Цепь его была толщиной чуть ли не с мизинец, и на кружевных оборках и розовом шёлке это смотрелось неуместно. Такое украшение при всей его красоте и явной ценности больше подошло бы крупной зрелой матроне, чем юной и тоненькой, как тростинка, барышне.
Старшая дама вслед за барышней повернулась к вошедшим. Не было никаких сомнений, что рядом с примадонной стоит её дочь. Яркая красота старшей оттеняла расцветающее очарование младшей. Пышные иссиня-чёрные кудри, чуть смугловатая, без румянца кожа и ярко-красные губы обеих женщин были совершенно одинаковы, но вот глаза оказались разными: у матери – чёрными, как тёплая южная ночь, а золотисто-карие глаза дочери цветом напоминали янтарь.
– А, Джон! Заходите и приглашайте к нам своих дам, – с улыбкой позвала примадонна. – С моей дочерью Кассандрой вы уже знакомы, так что окажите любезность – представьте нам этих милых барышень.
От столь тёплого приёма Джон расцвел, заулыбался и с готовностью исполнил желание хозяйки:
– Сеньора, позвольте представить вам моих родственниц: княжну Элизабет Черкасскую и герцогиню Генриетту де Гримон.
Даже голос его звучал здесь по-другому: в гримёрной примадонны Джон держался свободней и раскованней, чем дома.
– Очень рада знакомству, – любезно отозвалась сеньора Джудитта. Она пожала девушкам руки и повернулась к дочери. – Кассандра, познакомься с сеньоритами.
Девушка в розовом вышла вперёд и сначала пожала руку Генриетте, а потом повернулась к Лизе. Она шагнула навстречу княжне, но не дошла, а вдруг, побледнев, застыла. По Лизиной спине прополз холодок, а по всему телу побежали мурашки. Дочка хозяйки тоже казалась ошеломлённой, но, поймав вопросительный взгляд матери, она всё-таки сделала последний шаг и протянула Лизе руку.
– Я очень рада, – сказала Кассандра.
