скачать книгу бесплатно
Закон сохранения. Книга 1 трилогии «Связь времен»
Сергей Тарадин
Прочесть такую книгу – как прожить еще одну жизнь. Что-то узнать, чему-то научиться, где-то посмеяться, а где-то и не сдержать слез. Кто постарше – вспомнит былое, кто помоложе – задумается о грядущем.В книге много интересных малоизвестных фактов, но читается она легко и нескучно. Эти истории случились в реальной жизни, даже самые невероятные. И, конечно, любовь пронизывает все повествование…Книга станет хорошим спутником на отдыхе. Может читаться как отдельная повесть, но продолжение будет.
Закон сохранения
Книга 1 трилогии «Связь времен»
Сергей Тарадин
Иллюстратор Геннадий Шелестов
© Сергей Тарадин, 2022
© Геннадий Шелестов, иллюстрации, 2022
ISBN 978-5-0056-4366-7 (т. 1)
ISBN 978-5-0056-4367-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Герой этой книги, Егор – одаренный парень, который не ищет приключений. Он просто пытается найти ответы на вопросы: «На что сто?ит потратить жизнь?» «Можно ли примирить любовь и разум?» «Как выбрать жену?» «Что в мире от Бога, а что от лукавого?»
Но приключения находят его сами. На жизнь Егора выпал переломный момент в истории, как, впрочем, и на жизнь любого поколения в нашей стране.
Давайте вместе посмотрим: какими видятся глобальные вехи времени глазами простых людей, как переплетаются между собой ход истории и судьба человека, далекого от политики, не облеченного властью, но оказавшегося современником знаковых исторических событий.
ГЛАВА 1. ЛЕС
– …А главное, внучок, всегда старайся сразу отличить: что идет от Бога, а что – от лукавого.
– Как же я это отличу, бабушка?
– Да дело-то нехитрое. Господь поведет тебя вперед, а лукавый – по кругу. Господь даст жажду утолимую, а лукавый – неутолимую. Господь позовет радоваться миру и свету, а лукавый потащит в суету и потемки.
– А какая это жажда – неутолимая?
– Та, которую унять невозможно. Вот, к примеру, захотел ты пить, зачерпнул воды из криницы, попил – и все, ушла жажда. Потому что эта жажда – утолимая. Она от Бога. Он, если дает нам желания, то дает и возможность их исполнить. Нужен нам воздух – смотри: он всюду! Дыши, сколько хочешь! Нужна вода – так она и с неба льется, и ключами бьет, и под землей есть – только не поленись колодец выкопать. Если каждому человеку положена пара – то разделил Господь людей на мужчин и женщин не один к десяти, а поровну, чтобы всяк мог себе половинку найти, даже самый невзрачный. Только отыщи ее и угомонись, не засматривайся на других, не поддавайся соблазну, а то так и будешь маяться, перебирать. И все будет казаться, что вон та, другая, лучше! А такая жажда – уже неутолимая. Она от лукавого.
Или, к примеру, погонится человек за деньгами да властью – и чем больше их у него есть, тем больше ему надо. Все хочется еще и еще. Тоже неутолимая жажда. Мне когда-то один батюшка в церкви рассказывал – он, до того, как к Богу пришел, картежником был.
– Картежником?
– Ну да. Ты же знаешь, как в карты играют? Обычно это делают просто так, для развлечения. А некоторые люди играют на деньги. И вот этот батюшка рассказывал. Когда, говорит, проиграешь, обидно игру бросать, отквитаться хочется, это понятно. Но когда выиграешь – вроде бы радость должна быть! А ее нет! Потому что думаешь: эх, а вот если бы раньше не продул, тогда бы вон сколько уже было! И еще обидней становится. И думаешь: ну уж впредь-то не ошибусь! Впредь-то хапну всё! И бросаешься играть еще запальчивей. И не можешь остановиться, пока не проиграешься в пух и прах. А тогда и жизнь не мила становится, вот до чего грех доводит! От такой жажды бежать надо сразу, пока она тебя не затянула. И Бога просить, чтобы уберег. Потому что в одиночку можно и не совладать. Есть в жизни вещи, которых не стыдно бояться. И просить Бога о помощи тоже не стыдно. Стыдно затаиться, замкнуться. Ты вот, когда не знаешь, как поступить, у кого спрашиваешь? У мамы, у папы, у меня. Мы тебе как раз Богом и даны, чтобы в жизнь тебя ввести, от бед охранить. А мне у кого спрашивать? У меня папы и мамы давно уже нет. Остался только Господь. И если я от него таиться начну, то, во-первых, его обижу. Это как если бы ты совсем перестал разговаривать с папой и мамой или все время врал им. А они тебя любят, волнуются, доверяют. Разве можно любовь их обманывать? Вот представь, пошел бы ты в лес сам, без взрослых. Что бы было? Заблудился бы и попал в лапы зверям. Так и человек без Господа пропадает… Ну, вот мы и пришли.
За поворотом лесной дороги открылась широкая поляна, на которой длинными полосами лежали валки скошенной травы. В горячем неподвижном воздухе густо растекался аромат множества срезанных соцветий, и шмели гудели над ними, спеша разобрать оставшийся нектар.
– Нам надо сегодня сгрести все это сено и сложить в копны. Назавтра я договорилась с трактористом – отвезем все на кордон. Давай, помогай. Собирай своими грабельками все, что не захвачу. Хорошо?
– Хорошо.
– Бабушка, а как это, ты говоришь, Бог и лукавый меня позовут? Ты что, прямо слышишь, как они разговаривают?
– Голос Господень – он звучит в каждом из нас. Только, внучок, один человек к нему прислушивается, а другой – обманывает себя, дурачком глухим прикидывается. Чтоб грехи свои оправдать. Не знал, дескать. А лукавого мы, может, и рады бы не слышать, да уж очень он умеет подсоветовать под руку!
– А почему Бог такой строгий – грехи не прощает?
– Да разве ж он строгий? Смотри, сколько с нами возится! А мы все никак в толк не возьмем: что можно, а чего нельзя. Господь, небось, больше нашего переживает, когда мы лукавому в ловушку попадаемся. Уфф! Заговорил ты меня.
Бабушка прервала работу, приставила вилы к свежей копне, перевязала поудобнее косынку на голове и с улыбкой посмотрела, как внук старательно сгребает в кучку просыпанное сено.
– Па?рит сегодня. К дождю. Надо успеть, а то в валках – вымокнет и запреет.
– А Бог – он все-все может?
– Конечно.
– Почему же он тогда лукавого не истребит? Мы бы тогда ни в какие ловушки и не попадались!
– Как я думаю, лукавый, хотя его и называют врагом рода человеческого, он нам совсем не враг. Вот мама твоя в институте училась, так у них там профессор на лекциях расскажет свою науку, а чтоб закрепить знание – это уже помощник у него есть. Он на практических занятиях задачки всякие решать заставляет. Вот, я думаю, лукавый у Господа – тоже навроде такого помощника.
– Так получается – что? Бог и лукавый – заодно?
– Конечно. Господу ведь только дунуть – и нет лукавого. А не делает он этого.
– Почему же лукавого врагом назвали?
– Так ведь не всем же нравится над задачками голову-то ломать!
– А что ты там говорила про какие-то потемки и суету?
– Ну вот посмотри, как красиво у нас в лесу. Как солнышко сквозь листики проглядывает, как поляны светом заливает! Утром рассветает – каждая травинка, каждая букашка, каждая птичка свету радуются! А в городе? Там же главная жизнь только после ухода солнца и начинается. Суетятся, кублятся при своем электричестве. Думают: если вместе, скопом, так ничто не грешно. И если паясничать друг перед другом, так и одиночества нет…
– Ты бы в городе не хотела жить?
– Нет, что ты! Я, сколько там бывала, всегда оттуда бегом бежала.
– Бабушка, а вот ты все в лесу да в лесу. Все работаешь да работаешь. Тебе не скучно?
– Чего ж тут скучать? Дел-то, сам видишь, сколько!
– Ну а вот – не хотелось бы поехать куда-нибудь далеко-далеко, посмотреть на что-нибудь интересное?
– А мне, внучок, на чужое смотреть неинтересно. Мне любопытно на свое поглядеть: как оно растет, как на заботу мою откликается…
Дом стоял на косогоре, и с одной стороны в него можно было войти, перешагнув маленькую ступеньку, а с другой – к его второму входу – приходилось подниматься по длинной деревянной лестнице. Высушенная и выбеленная солнцем, она скрипела и раскачивалась при каждом шаге.
Кончалась лестница маленьким крылечком с перилами, и с этого крылечка было видно далеко-далеко. И, насколько хватало глаз, повсюду был лес. Он спускался в балки, поднимался на пригорки и, подернутый голубоватой дымкой, уходил вдаль.
Во всей округе дом был единственным жилищем. Называли его «лесничий кордон», хотя никакого лесника тут давно уже не было, а жили в доме два человека: пожилая женщина с длинными седыми волосами, туго увязанными под косынкой – не полная, но и не сухонькая, а крепкая, привыкшая к тяжелому труду, с упрямым взглядом серых глаз и запоминающимся узким прямым носом над обычно плотно сжатыми, до глубоких вертикальных морщинок, губами, и мальчик – худенький, с умными темными глазами, тонкими чертами лица, нежной чистой кожей и светлыми кудряшками волос, которые летом выгорали на солнце до почти белого цвета. Бабушка и внук.
Кроме нечастых поездок на рынок, связи с внешним миром почти не было, и обитатели кордона жили своим укладом, вставая с рассветом, ложась с закатом и проводя день в заботах о хозяйстве.
Заслышав поутру нестройный перезвон, мальчик перебирался по большой взрослой кровати поближе к окошку, сонно подтягивая за собой одеяло, и смотрел, как в рассветном сумраке бабушка поднимает коров, спавших летом не в хлеву, а прямо здесь, рядом с домом. Тускло отсвечивали латунью качающиеся под коровьими шеями пушечные гильзы, внутри которых на проволочках болтались и подренькивали ржавые гайки. Звались такие колокольчики «балабоны». По их перезвону вечером бабушка, чутко прислушиваясь, отыскивала буренок, куда бы те ни забредали за день.
Вставая, коровы подходили совсем близко к окну, потому что прямо под ним лежал гладкий, темноватый, похожий на огромную изюмину кусок каменной соли, «лизунец», и буренки по очереди проходились по нему своими шершавыми языками, размашисто мотая рогатыми головами.
Покончив с первыми ранними делами, бабушка и внук завтракали – на воздухе, за выскобленным деревянным столом, между малинником и большой белой русской печью.
Потом ехали за свежей водой. Пасшегося на поляне коня распутывали и запрягали в бричку, на которую ставили две-три алюминиевые фляги с крышками на защелках. Мальчик украдкой давал коню припасенный с завтрака ломоть белого домашнего хлеба, густо присыпанный солью. Конь жадно хватал его с ладони шершавыми губами, показывая огромные желтоватые зубы.
Криница была совсем близко, в балке, и к ней за несколько минут можно было сбежать, перепрыгивая с корня на корень, по круто уходящей вниз тропке, но бричкой приходилось далеко объезжать по просеке. Когда между стволами показывались сруб и высоченный журавль, мальчик брал ведро и спрыгивал с брички. Здесь все дышало влагой, и мокрая трава приятно холодила босые ноги.
Подцепив ведро к журавлю, мальчик перегибался через сруб и смотрел на воду. До нее можно было дотянуться рукой – так она была близко.
Через несколько лет какой-то турист уронит в нее мыло, и криница, замутившись, умрет навсегда. Вроде бы ерунда – кусок мыла! Но что-то случится там, в глубине, в скрытом от глаз переплетении подземных ключей, и зальет криницу мутноватая, с зеленцой, горькая на вкус вода. И даже мучимый жаждой путник, зачерпнув ее, выплюнет с отвращением и пойдет дальше в поисках другого колодца.
Но сейчас вода была кристально чистая, почти невидимая. И бревна сруба уходили в ней далеко вглубь, растворяясь в темноте. Дно у криницы не просматривалось даже в полдень. Ее так и звали – глубокая. Когда ведро разбивало зеркало нетронутой спящей воды, по срубу разлетались яркие зайчики и с бревен испуганно вспархивала стайка разноцветных бабочек.
В обратный путь, в гору, конь шел неторопливо и сосредоточенно. Проходя мимо маленькой, в четыре улья, пасеки, он заметно нервничал: прядал ушами и недовольно подергивал головой. Боялся пчел.
У кордона повозка распугивала кур, которые гуляли свободно и сами находили себе пропитание. Став на одну лапку, они второй деловито чиркали по земле, поглядывая при этом по сторонам, а потом склонялись и с интересом изучали результат раскопок – то корешок аппетитный вывернется, то испуганный жучок выскочит, то покажется кончик вкуснейшего жирного червяка.
Даже летом раз в день птицу все-таки подкармливали, чаще пшеном, и, завидев мальчика с глубокой миской, которой он черпал из мешка в чулане, куры стремглав сбегались, отталкивая и сбивая с ног друг друга. Поклевав пшена, они пили воду, смешно запрокидывая головы. Поилкой служила старая покрышка от тракторного колеса, разрезанная вдоль.
Бабушка тем временем управлялась с кормежкой свиней, и пора было идти на огород, который находился рядом с криницей, в той же балке. Аккуратно огороженный плетнем, это был маленький оазис строгого порядка среди буйства перепутавшихся кустарников, обвитых диким хмелем. В углу огорода виднелась копанка – попросту яма, до краев наполненная подземным ключом. Вода здесь была совсем не та, что в кринице, – черная. Для питья она не годилась, только на полив. Копанку вплотную окружала густая высокая трава без стеблей с длинными тонкими листьями: из нее делали щетки для побелки. Издали чудилось, будто черная гладь воды на самом деле твердая, как стекло или полированный камень, и будто кто-то вдавил ее в голубовато-зеленую подушку травы. Внука так и тянуло к этой загадочной непроглядной копанке, и бабушка, боясь, как бы он туда не упал, напугала его водяным, который-де там обитает. С тех пор мальчик обходил это место, опасливо посматривая на черную гладь: того и гляди, вздуется копанка пузырем и выпустит из себя этого жуткого водяного.
Но сама бабушка, невзирая на страшную опасность, смело зачерпывала темную воду оцинкованными ведрами, наполняя заодно и лейку внука. Огородники расходились по ровным грядкам и не торопясь тщательно поливали каждое растение.
Сняв с куста огромный, запотевший в прохладе помидор с красной шелковистой кожицей – такой тяжелый, такой ароматный, – бабушка каждый раз заново удивлялась:
– Смотри, внучок, что земля дает! Вот, казалось бы: она же черная, несъедобная, – и где там в ней прячется этот цвет, этот вкус?
И в ее серых глазах, многое повидавших, зажигался детский, девчоночий восторг.
К полудню возвращались домой. Бабушка после обеда ложилась на кушетку вздремнуть, а мальчик тихонько выходил из дома и, обойдя его, взбирался по скрипучей лестнице. Проскользнув в дверь, он проникал в восточную половину дома. Она была нежилой – две пустые солнечные комнаты и полутемная кладовка, в которой хранился пасечный инвентарь: вощина, рамки, медогонка и дымарь с потертым кожаным мехом. Смешение ароматов старого дерева, воска, меда и сушеных трав создавало ощущение чего-то необычного, старинного и таинственного. Подпадая под чары этого ощущения, мальчик мастерил из воска маленькую свечу, поджигал фитилек и, присев рядышком, долго, неотрывно глядел на золотое с голубой сердцевинкой пламя. Он не знал заученных молитв, и его задумчивость не была молитвой. Это был обычный разговор с Богом. А иногда они просто молчали вместе. О чем? А кто вспомнит, о чем вообще он надолго задумывался в неполные шесть лет?
Оклик бабушки выводил внука из оцепенения, и мальчик спешил во двор. Надо было слазить в погреб, напоить козу, сходить в курятник за свежими яйцами, сбегать за песком для посыпки двора и много чего еще сделать за длинный-предлинный летний день.
Погреб снаружи выглядел просто как квадратная дверка, лежащая на земле, среди травы. Приоткрыв ее и подперев палкой, нужно было спуститься по приставной лестнице. После солнцепека тут сразу обдавало холодом. Когда глаза отвыкали от света, в полумраке проступали обвязанные марлей ведра с молоком, приготовленным для перегонки, сливки в стеклянных баллонах и завернутые в белую материю куски свежего масла. Погреб этот выкопали несколько лет назад. Раньше был другой, чуть подальше, но в тот попал метеорит, и теперь на его месте была огромная воронка. Бабушка не знала слова «метеорит» и объясняла внуку, что это с неба упал чертов палец. Подойдя к краю воронки, мальчик подолгу всматривался в ее центр: не виднеется ли хоть чуть-чуть этот палец? Какой он там? Наверное, большой, как булыжник, все еще раскаленно-красный и с кривым острым когтем.
Песок брали примерно в полукилометре от кордона. Там большой пологий холм круто обрывался, и в нижней части обрыва была маленькая пещера, дно которой состояло из чистого, словно просеянного песка. Над обрывом росла дикая яблонька – «кислица», и яблоки, падая, скатывались на песчаное дно пещеры, которая в жаркие июльские дни разогревалась солнцем, как большая духовка, и пекла эти яблоки, придавая им необычайный вкус и аромат.
Дикие обитатели леса не особо тревожили кордон. К кринице, правда, частенько приходили лоси и кабаны, но, почуяв приближение человека, исчезали, и лишь множество следов возле лужи в тенистой низинке говорило об их присутствии. Одни только лисы все время стремились подобраться к кордону, привлекаемые курятником. Стоило Волчку, небольшому беспородному псу, зазеваться, как у несушек поднимался страшный переполох. Мальчик бросался туда, крича: «Бабушка, лиса!» – но успеть было невозможно. На бегу мальчик видел, как рыжая молния проскакивала от двери курятника к лесу, и дорожка из перьев оставалась последним напоминанием о какой-нибудь курочке или петушке.
Молоко перегоняли сепаратором. Это, наверное, было самое сложное устройство в доме. Сорок три конуса из тонкой нержавейки, тщательно вымытые и обданные кипятком, сушились на столе, накрытые марлей – а то, не дай бог, муха сядет! Подготавливая сепаратор к работе, мальчик нанизывал конусы один за другим на стальной штырь. Очень важно было соблюсти последовательность номеров, отштампованных на тонкой нержавейке, – иначе сливки не получатся. Накрыв конусы тяжелым литым кожухом, мальчик звал бабушку, и они вместе туго закручивали гайку наверху. Получившаяся массивная деталь именовалась баклушей и была главной частью сепаратора. Вливаясь в крутящуюся внутри сепаратора баклушу, молоко разделялось в ней на сливки и перегон, стекавшие по специальным желобкам по разные стороны сепаратора. Чем быстрее крутишь ручку, тем сливки становятся гуще и жирнее, а перегон приобретает водянистую прозрачность.
Когда вечернее солнце касалось далеких деревьев и, будто проколотое, огненными ручьями проливалось в их кроны, приходило время пригонять и доить коров и козу, путать коня.
Ужинали уже почти в полной темноте. Лампу попусту не зажигали: чего керосин зря переводить. Захочешь есть – небось в ухо кусок не понесешь.
И слышно было, как вздыхают коровы, как коза ударяет рогом в загородку, а прямо над головой, в остывающем от заката небе, одна за другой зависали яркие близкие звезды.
– Бабушка, правда звезды – как будто дождик начал падать и заснул!
Ночь была сказкой. На полянах в траве зажигались россыпи светляков, и где-то совсем рядом в непроглядной лесной тьме громко вскрикивала птица, четко произнося человеческим голосом, грустно и протяжно:
– Сплю… сплю…
– Слышишь? – спрашивала бабушка. – Птица говорит, что она уже спит. Значит, и нам пора.
Эту птицу так и звали – сплюшка. Мальчик никогда ее не видел. А услышать можно было только после сумерек.
В лунную ночь особенно не хотелось уходить в темный дом. Было видно, как низины затягивает туманом. Призрачной рекой вливался он в балки, растекался на уровне человеческого роста и серебристо отсвечивал. Иногда в стену дома ударялся с лёта большой жук. Мальчик подбирал его, и тот, зажатый в ладошке, щекотно упирался в нее лапками и, казалось, обиженно сопел.
Через двенадцать лет к кордону подойдет темноволосый парень с рюкзаком. Он постоит немного возле единственной еще не рухнувшей стены, присядет на корточки, задумчиво потрогает кусок штукатурки, влипший в посеревшую от дождей дранку. Потом встанет, окинет округу долгим взглядом, сожмет губы, развернется и быстро зашагает назад, не оглядываясь.
Но за пять лет до этого он напишет:
В лесу, где вечерняя птица
Звезду задевает крылом,
Свой век коротала криница
С влюбленным в нее журавлем.
И, к ней не пускаемый грузом,
Стонал он, бедняжка, и сох,
Похож, недвижимый и грустный,
На стрелки стоящих часов.
Но счастье – такая уж штука:
Хоть чуть – да у каждого есть.
Под россыпь подковного стука
Лесник наезжал в этот лес.
Бидарку оставив поодаль,
С собою ведерко он брал,
