скачать книгу бесплатно
Я выкладываю остатки украденной еды на стол и подхожу к бабушке.
– Олд Пэнг любезно отпустил меня пораньше. Он знает, что тебе нездоровится, ама.
Мне ненавистно лгать ей, но если ама узнает правду, будет еще хуже. Кудрявые седые волосы падают на лицо, когда она пытается принять сидячее положение, а я взбиваю подушки, чтобы ей было на что опереться. Жар, исходящий от ее тела, отчетливо чувствуется даже в зное пустыни.
– Как ты себя чувствуешь, ама?
– Лучше, – криво усмехнувшись, отвечает она и убирает пряди волос с моего лба. – Я больше о тебе переживаю: рано встаешь, тяжело работаешь.
– Я в порядке. Мне не требуется много спать, – уверяю я бабушку, выдавливая из себя улыбку. – Сейчас соберу на стол.
Промываю последнюю оставшуюся у нас горстку риса и варю на огне жидкую кашицу, доливая гораздо больше воды, чем требуется, чтобы блюда хватило на подольше. Пока мы едим, я рассказываю истории якобы с работы. Так поднаторела во лжи, что почти сама себе верю.
Потом мы ложимся спать. Выжидаю около часа, на цыпочках возвращаюсь на кухню и, стараясь не шуметь, поднимаю половицу и достаю спрятанный под ней кожаный мешочек.
– Ан?
Я замираю на месте.
– Думала, ты уже спишь, ама.
– Что это ты делаешь? – спрашивает она, приближаясь шаркающей походкой.
Слишком поздно что-либо скрывать. Я разжимаю кулак и показываю ей сверкающий в свете лампы нефритовый перстень. Провожу большим пальцем по серебряной гравировке с фэнхуаном – мифическим фениксом, который, по поверьям, обитает высоко в горах Удин на севере. Металл потускнел, оперение птицы потемнело. Под ее лапками имеется едва заметный перламутровый узор, частично выщербленный, и все же этот перстень – самое красивое из всех моих немудреных пожитков.
Ама садится на пол и укрывает мне плечи одеялом.
– Раздумываешь, не продать ли его? – Я киваю. – Не делай этого, – твердо возражает она. – Это фамильная вещь, единственное, что осталось тебе от родителей.
– Я совсем их не помню, – возражаю я. Возможно, они меня бросили. Или давно мертвы. Память сохранила лишь смутное очертание чьего-то лица и звук голоса. Мои отец и мать.
– Дорогое дитя.
Ама устремляет на меня мутный взгляд своих серых глаз. Ее добрая теплая улыбка как путеводный маяк, направляющий через мрачные океанские глубины. Бабушка заключает меня в объятия, и я сразу же чувствую себя защищенной, несмотря на то, что из-за болезни она сильно исхудала и ослабла.
– Зачем ты спасла меня? Почему не отдала в руки священников Дийе? – вопрошаю, нежась в коконе ее рук. – Почему не испугалась, узнав, что я наделена магией?
– Потому что любая жизнь представляет ценность…
– …И каждый ребенок заслуживает своего счастливого шанса, – заканчиваю я.
Ама гладит меня по волосам.
– Ты была всего лишь маленькой девочкой, а не демоном и не монстром, что бы там ни говорили священники.
– Но иногда я что-то ощущаю внутри, хотя и не жажду никакой магии. Она меня пугает. Она… – Я умолкаю, пожимая плечами. Все эти годы из страха угодить в лапы священников или навлечь беду на аму за то, что укрывает меня, я старалась сдерживать свою магию. Когда была младше, это давалось мне куда проще. Всего-то и нужно было не думать о магии. Забыть, что она вообще существует. Но постепенно внутри меня, уж не знаю, почему, появились другие ощущения.
Совсем недавно, когда еще работала в таверне, я случайно заморозила чай в чашке, потому что Олд Пэнг орал на меня, и я едва соображала от злости. Хвала небесам, он ничего не заметил.
– О магии мне ничего не известно, зато я отлично знаю внучку, которую вырастила. Ты никому не причинишь вреда. – Ама намеренно выпрямляет спину. На ее лице появляется выражение, свидетельствующее о прошлом болезненном опыте. – Я живу на свете так давно, что застала времена, когда мир был зелен. Зеленее, чем запомнился тебе. Повсюду бурлила жизнь, не то что сейчас: куда ни посмотри, увидишь лишь бесконечную пустоту. Отчего же пустыня продолжает расползаться, когда эти мнимые святоши истребляют всех, кого называют тяньсай?
Обвинить священников Дийе в том, что они мнимые, равносильно призванию беды на свою голову, но аме нет до этого дела. Она продолжает говорить, задорно сверкая глазами, будто долго собиралась и теперь, наконец, время пришло.
– В стародавние времена все было по-другому. Мы не говорим об императоре, который был до Гао Луна, потому что это запрещено. Однако он не верил в то, что тяньсай – демоны или монстры. Хорошим он был человеком, благослови небеса его душу.
Я тоже слышала о мирном правлении Рен Луна, но собственных воспоминаний у меня почти не сохранилось. Мне было всего шесть лет, когда он умер – незадолго до того, как ама взяла меня к себе.
Она пытается продолжить рассказ, но заходится в сильном приступе кашля. Ей определенно требуется лекарство. В голове молнией проносится предложение лекаря, от которого мне снова делается дурно.
Я подношу бабушке чашку воды.
– Тебе нужно отдохнуть, ама. Завтра поговорим.
Она засыпает, а я остаюсь сидеть в темноте, вспоминая, каким я тогда была маленьким грязным оборвышем, слоняющимся по улицам Шамо. Ноги у меня болели, и я крепко сжимала в кулачке перстень. Все вокруг делали вид, что не замечают меня, и спешили прочь. Наконец я попалась на глаза возвращающейся в свою деревню повитухе. Снежинка у меня в руке служила неопровержимым свидетельством того, что я наделена магией. Любой другой на месте амы просто ушел бы или отвел меня прямиком к священникам Дийе, рассчитывая получить вознаграждение.
Но не она.
Помню собравшиеся вокруг ее глаз морщинки, когда она наклонилась ко мне и спросила, как меня зовут.
«Ан», – ответила я.
«Какое красивое имя», – произнесла она.
Сердце у амы большое, а вот кошелек тощий. Ее собственных детей и внуков унесла чума, свирепствовавшая несколько лет назад во многих странах, поэтому она взяла меня к себе и воспитала, как родную внучку. Бабушка – это вся моя семья. Продав перстень, я сохраню ей жизнь.
Но одновременно потеряю единственную ниточку, связывающую меня с настоящими родителями.
На глаза мне наворачиваются слезы, и я яростно моргаю, чтобы не дать им пролиться. Ли Го известно о моем стремлении покинуть Шамо, но ему никогда не понять, сколь многим я обязана аме. Я не могу бросить ее и не стану смотреть, как она страдает. Еще раз погладив пальцем перстень, я убираю его в мешочек и прячу под подушку, стараясь подавить бушующие в груди эмоции.
В пустыне нет места сентиментальности. Смотри-ка, вот ты и научилась не плакать.
Глава 2
АЛТАН
– Беги, Алтан!
Мамино лицо искажается от напряжения, один глаз, на который пришелся удар предателя, заплыл и не открывается. Из носа капает кровь.
На ее лице написаны паника и ужас. Но я не могу сдвинуться с места.
Мужчина хватает ее за волосы и, оттянув голову назад, медленно проводит по щеке ножом. Она кричит, пока по ее коже стекают красные капли.
Мерзавец смотрит на меня. Хочет, чтобы я все видел. Его губы кривятся в усмешке, а в глазах вспыхивает дикий огонь.
Его лицо. Что-то с ним не так.
Оно тает.
Это лицо демона.
Я понимаю, что вскоре демон в человеческом обличье придет за мной. И за моей сестрой. Пытаюсь бежать, но ноги словно налиты свинцом.
Человек-демон с такой силой бьет маму коленом в живот, что она падает на землю, и он тут же принимается пинать ее, дрожащую, ногами. Мама пытается уползти, но ее со всех сторон обступают солдаты в сапогах с металлическими носами и с гоготом присоединяются к истязанию.
Один, два, три. В моем сознании навеки запечатлевается каждый удар.
Человек-демон не солдат. Укутанный в плащ черного дыма и красной ярости, он отеческим жестом вытягивает руку, якобы чтобы приласкать. Только вот это не мой родитель. Его жестокая улыбка становится шире, и он разжимает кулак.
На ладони вспыхивает пламя и, извиваясь, танцует, будто змея под гипнотическую мелодию, а потом разевает пасть и исторгает сноп огня и дыма.
И снова я пытаюсь убежать, но страх обвивает ноги своими щупальцами, приковывает к земле. Я прихожу в себя, лишь когда сестра издает нечеловеческий вопль.
Что-то тянется, вибрируя, из моей груди.
Поднимается ветер, такой мощный, что сбивает солдат с ног. Направляемая неведомой силой, налетает песчаная буря и ослепляет врага.
Даже в хаосе дымки и песчаной завесы я отчетливо вижу открытый мамин глаз и слышу в голове ее голос: «Беги, Алтан».
Я хватаю сестру за руку и тащу за собой, устремляясь в гущу кружащегося вихря и совсем не разбирая дороги. Ладошка у малышки скользкая, но я держу.
Как же много песка! Он царапает лицо. Забивается в нос, туманит взгляд.
Не могу дышать.
Рывок.
Сестра тянет меня назад.
«Нет, продолжай бежать!» – хочу крикнуть ей, но мой рот полон песка, и не получается вымолвить ни слова.
Еще один детский пальчик выскальзывает из моей хватки. Нельзя ее отпускать!
Нельзя.
Очередной рывок.
Наши руки разъединяются, и она исчезает.
Я резко просыпаюсь, дрожащее тело покрыто потом. Немой крик замирает у меня в горле.
На мгновение я забываю, где нахожусь. И кто я такой.
Но в следующий миг возвращаюсь в реальность.
Мне больше не восемь, и я не убегаю от солдат, ведомых человеком с тающим лицом и глазами ворона. Я не тащу за собой сестренку, которая кричит и упирается, желая вернуться к матери. И песок больше не туманит взгляд. Не пытается уничтожить нас.
Засы?пать по самую макушку.
Мне не нужно раскапывать его, снова и снова выкрикивая имя сестры, до тех пор, пока не вырву себе все ногти, а пальцы не начнут кровоточить.
Затем накрывает осознание, что у меня больше нет сестры.
В таверне не раздается ни единого звука, а затаившиеся по углам тени играют странные шутки с моим разумом. Я пытаюсь понять, где нахожусь. Ночь безмолвна. Такого рода тишина мне слишком хорошо известна. Обхватив голову руками, я вслушиваюсь в собственное прерывистое дыхание, медленно считаю про себя и пытаюсь забыть, что застрял в городе, который живьем поедает пустыня.
Песок.
Малюсенькие невесомые песчинки, заставляющие снова ощущать себя восьмилетним парнишкой. Со времени побега минуло целых десять лет, но собственные страхи до сих пор преследуют меня среди зыбучих песков.
Я заглушаю крики матери, забываю то мгновение, когда ручка сестры выскользнула из моей. Давным-давно я пообещал себе, что больше не стану лить по ним слезы. Теперь, вернувшись в земли, где зародились мои ночные кошмары, я изо всех сил стараюсь сдержать это обещание.
Чтобы утешиться, я касаюсь висящего на обнаженной груди амулета. Ищу в себе силы сделать то, что должен. Нефрит на ощупь холоден даже в одуряющей жаре пустыни.
Наконец я встаю с кровати и, открыв окна, всматриваюсь в ночь. Высоко в небе сияет луна, призрачный свет которой заселяет землю причудливыми тенями.
– Сарангерель.
Я давно не произносил имя сестры. Сейчас ей исполнилось бы восемнадцать, как и мне. Имея кожу и волосы насыщенного золотисто-коричневого оттенка, как у северного народа матушки, мы, даже будучи детьми, разительно отличались от бледнолицых, черноволосых жителей Империи Ши. Из-за внешности некоторые считали нас недостойными королевскими отпрысками, несмотря на то, что наш отец был императором.
– Сарангерель, – снова повторяю я надтреснутым голосом, – мне очень, очень жаль.
«Я прощаю тебя», – слышится мне в голосе ветра.
С моих губ срывается громкий веселый смех. Хоть пески и населены призраками, ответили мне вовсе не они, а собственное воображение, отягощенное чувством вины и жаждущее избавления.
– Ослабляешь защиту, а?
Я быстро разворачиваюсь и выбрасываю вперед руку. Вижу сверкающий в темноте металл, который сам по себе парит в воздухе.
– Расслабься, это всего лишь я.
Из темного угла выплывает фигура, держащая в руке мой кинжал.
– Ад тебя разбери! Что ты здесь делаешь? – Я выдыхаю и сжимаю руку. На кончиках пальцев медленно разгорается пламя, от которого я зажигаю светильник.
Комната озаряется светом, и в нем отчетливо проступает лицо в форме сердца. Тряхнув волосами, Тан Вэй с такой силой втыкает клинок в деревянную столешницу, что чашки протестующе звякают. Она усмехается, ставит ногу на сиденье стула и, упершись локтями в колено, принимается как ни в чем не бывало поигрывать собственным кинжалом с кривым лезвием.
– Ты проиграл. Снова.
Я испускаю громкий стон. Теперь какое-то время Тан Вэй будет упиваться победой. Мы с детства играем в игру под названием «Застань другого врасплох». Сначала потому, что наши заботливые наставники частенько натравливали нас друг на друга, чтобы отшлифовать навыки кулачного боя. Со временем это превратилось во что-то вроде соревнования, по большей части дружеского. Хотя она была близка к тому, чтобы, пощекотав кинжалом мне шею, пустить кровь.
– И давно ты за мной наблюдаешь?
– Достаточно давно. – Выражение ее лица делается серьезным. – Очередной кошмар?
Я одеваюсь и пристраиваю на глазу повязку. Тан Вэй не морщится при виде моих шрамов, они давно стали для нее привычными. Как и эта узкая полоска ткани сделалась частью меня.
Чай уже остыл, но я все равно наливаю себе чашку и под пристальным взглядом Тан Вэй залпом ее осушаю. Не хочу, чтобы девушка разболтала Шифу о моей слабости.
