скачать книгу бесплатно
– Это его замок?
– Да, наверное… Мне все равно…
– Что вывозят из замка?
– Я не знаю… Это забитые и опломбированные ящики, их нельзя открыть… Они были складированы во дворе, погрузка должна осуществиться только после нашего прибытия – в зависимости от информации… Их установят в машины за несколько минут, там восемь единиц груза…
– Сколько машин?
– Два трехтонных грузовика «Opel Blitz», крытых брезентом… Есть еще легковой «Опель» барона фон Лихтенберга. Все машины заправлены бензином…
– Куда должны пойти?
– Этой информацией владеют только старшие офицеры… Думаю, мы должны пробиться на запад, через Кладно, в расположение американцев…
Алексей усмехнулся. Тяжело же им придется. Ключевые трассы контролируют советские войска. Впрочем, существуют объездные грунтовые дороги, на которые никаких патрулей не хватит.
– Рядовой состав – ваффен СС?
– Да, это парни из 3-й роты усиления… Они с боями выходили из-под Аушви… – Парень вдруг опомнился, что сболтнул лишнее, и закашлялся.
Оперативники переглянулись. Эти люди, каким-то чудом выжившие в боях, действительно входили в охранное подразделение концлагеря Освенцим, отбитого еще в 44-м. И вряд ли там все такие сговорчивые, как этот безусый гауптштурмфюрер.
– Раздевайся! – повелительно махнул стволом Павел.
– Что? – хлопнул глазами эсэсовец.
– Раздевайся, говорю, скотина… – Верест подался вперед, надавил стволом в сереющую физиономию гитлеровца.
Тот, давясь рыданиями, безропотно стащил с себя обмундирование, оставшись в исподнем. Котов, придерживая под локоть, повел его за кусты. У парня подгибались ноги, он еле волочил их. Все дальнейшее произошло в молчании – хруст шейных позвонков, хрипы, агония. Оперативники делали вид, будто ничего такого не слышат.
– Звягин, облачайся! – кивнул Павел на разбросанную одежду мотоциклиста. – Быть тебе унтер-офицером. Остальные, слушай мою команду. Мы со Звягиным едем в замок, импровизируем по ходу. Вы выдвигаетесь на передовые позиции, держите на прицеле часовых. Чуть шум – снимаете их, и вперед. Часовые отвлекутся, подставят спины, думаю, справитесь. Да не заставляйте себя ждать, иначе мы с Лехой рассердимся. На случай, если все пойдет не так: ждете пятнадцать минут, гасите часовых и врываетесь в замок. Не можем мы, парни, позволить этой колонне уйти. Чувствую, что не можем…
– Командир, да мы-то справимся, – пожал плечами Окулинич, – но вы-то сами – к волку в пасть, ничего?
– Ничего, – улыбнулся Павел. – Эта пасть уже практически беззубая.
Однако сердце тревожно сжалось, когда они выехали из леса по петляющей дороге. Пасть-то, может, и беззубая, но загнанные звери порой сопротивляются с таким ожесточением, что диву даешься. Мундир эсэсовца невыносимо жал, фуражка тоже была не по размеру, еле держалась на макушке. Он покосился на Звягина. У того, наоборот, облачение Бауэра висело мешком. Не располагает образ жизни оперативника Смерша к пышным телесам. Лямки шлема с защитной сеткой он туго затянул под подбородком. На щеках его проступала бледность, костяшки пальцев, сжимающие руль, тоже побелели.
– Ты нормально? – спросил Павел.
– Нормально, – буркнул Звягин, не отвлекаясь от дороги. – Надеюсь, командир, у тебя есть план…
Верест промолчал. Плана не было. Но не хотелось огорчать товарища. Он верил в интуицию – что-нибудь подскажет в нужный момент. Глыба замка росла в объеме, приближались каменные стены. Часовой с любопытством смотрел со стены, свешивая ствол пулемета. Двое в мотоцикле не могли не привлечь внимание. Вроде свои, и звания те же, но уезжали явно не эти. Дорога переходила в каменный мостик через заросший ров. Впереди – арочный проезд в толще камня. Переносной барьер из сколоченного бруса, заменяющий шлагбаум. Звягин, не сбавляя скорости, катил через мост. Мотоцикл подпрыгивал на выбоинах в брусчатке. Павел соорудил раздраженное лицо, привстал в люльке, повелительно махнул рукой – убирай, к чертовой немецкой матери! Возникший автоматчик в эсэсовской форме с засученными рукавами сделал озадаченную мину и, поколебавшись, стал оттаскивать ограждение. Звягин притормозил, нетерпеливо газовал на холостом ходу, а когда проезд открылся, рванул под темный свод.
Мотоцикл влетел в мощенный каменными плитами двор. Родовое поместье баронов Лихтенбергов переживало не лучшие времена. Ветер носил обрывки мусора, валялись обломки оконных рам, какой-то мебели, камни и кирпичи, выбитые из кладки. У парадного крыльца с вздыбленными ступенями стояли два зачехленных грузовика в камуфляжной раскраске. Между ними возвышалась груда зеленых ящиков, обитых стальными скобами, и сновали люди в форме. Двое с автоматами за спинами, отдуваясь, подтаскивали еще один ящик. Рослый фельдфебель с рыжими усами выносил из здания набитые тряпичные мешки. В стороне курили автоматчики – при полной выкладке, в касках. Коренастый офицер с маленькими глазками насторожился – до появления мотоцикла он слонялся по двору, заложив руки за спину, пинал обломки кирпичей, а теперь застыл, упер руки в бока, как-то непроизвольно подтянул поближе кобуру. Мотоцикл сделал полукруг по двору, встал у заглубленной в землю подвальной лестницы – эта сторона замка располагалась напротив главного входа. Правильно сделал Звягин, мысленно оценил Павел. Дверь в подвал была приоткрыта, но возле нее никто не терся. Он прикинул на глаз количество присутствующих. Штыков десять. Из разбитых дверей главного входа показалась еще парочка с погонами унтер-офицеров. За их спинами мерцала офицерская фуражка, высунулся обладатель холеной саксонской физиономии. Лично Георг фон Лихтенберг?
– Хайль Гитлер! – проорал Павел, выбравшись из люльки и вскинув руку. – Штурмбаннфюрер Лямке?
– Вы кто такой? – насупился подошедший офицер. Форма на нем изрядно поблекла, на щеке «цвела» незаживающая царапина.
– Гауптштурмфюрер Клаус Витте, 2-й Бранденбургский полк, выходили из окружения! – ответил первое, что пришло в голову, Павел и щелкнул каблуками. – Это унтер-фельдфебель Кох, – показал он на Звягина. Тот тоже слез с мотоцикла и делал вид, будто что-то ищет в коляске. – Все готово к отправке, герр штурмбаннфюрер? – скользнул взглядом по двору Верест.
Холеная морда в фуражке с задранной тульей вылезла на крыльцо и исподлобья взирала на происходящее. Солдаты прекратили болтать и слоняться – тоже смотрели. Часовые на «верхотуре» отвернулись от окрестностей, их взоры были теперь обращены во двор.
– В чем дело, Витте? Где гауптштурмфюрер Рейнман?
«Я за него», – подумал Верест.
– Там засада, герр штурмбаннфюрер! – Он снова вытянулся во фрунт. – Ваши люди попали в капкан большевиков недалеко от Мозенского леса. Рейнман ранен, сопровождающий его Бауэр убит. Мы с тремя солдатами и раненым обер-лейтенантом Риттером находились в той местности, пробирались вдоль опушки. Пулеметным огнем отделение большевиков было уничтожено, но мы поздно подоспели на помощь. Рейнман рассказал о своей миссии. Мне очень жаль, штурмбаннфюрер, но дорога в Козлице через Мозенский лес перекрыта Красной армией. Они идут лавой, приближаются сюда, похоже, у них есть информация об активности в замке. Минут через сорок они будут здесь. У них несколько грузовиков. Пока не поздно, прикажите своим людям загружать машины. Метрах в пятистах отсюда можно въехать в лес, спрятать груз в овраге, подождать, пока красные уйдут… Впрочем, дело ваше, – пожал плечами Павел. – Это ваши люди и ваш груз. А мы с унтер-фельдфебелем Кохом просто хотели помочь…
Офицер колебался, не зная как поступить.
– Лямке, черт возьми, что вы ждете? – гаркнул, спускаясь с крыльца, рослый и прихрамывающий барон Лихтенберг. – Вы слышали, что он сказал? Быстро начинайте погрузку!
И вдруг у Лямке сузились зрачки, кожа на скулах натянулась. Он смотрел не на Павла – куда-то мимо. Беспокойно дрогнуло сердце. Верест скосил глаза, как бы случайно повернулся боком. Звягин возился в люльке (на самом деле он ослаблял крепления сошек пулемета к коляске), не замечая, что сбилась нагрудная цельнометаллическая бляха в форме полумесяца, висящая на латунной цепочке. Бляха прикрывала кровавое пятно, а теперь оно открылось. Звягин, не замечая, продолжал возиться.
Вдруг он почуял неладное и напрягся. Офицер сглотнул – выстроить логическую цепь, очевидно, было несложно, тупых в СС не берут – и, резко повернувшись, прожег взглядом Вереста:
– Ваши документы, Витте!
– Что-то не так, господин штурмбаннфюрер? – сохраняя выдержку, надел на себя маску легкого удивления Павел.
– Документы, я сказал! – Рука майора снова потянулась к кобуре.
– Как вам угодно! – Верест левой рукой начал расстегивать китель, чтобы забраться во внутренний карман.
Отставить внутренний карман! Как фокусник, он мгновенно вытащил из кобуры «парабеллум», вскинул ствол и выстрелил в упор! Пуля пробила глаз господину штурмбаннфюреру, вывернула часть затылочной кости, и он повалился плашмя, как фанерный лист. Солдаты засуетились, стали срывать компактные «МР-40», но Звягин, вывернув «косторез» из люльки, ударил рассыпной трескучей очередью, опередив их! Свинец разлетался плотно, веером. Кто-то открыл ответный огонь. Павел попятился за люльку, выбивая пули из «парабеллума». В двоих он точно попал, прежде чем скорчился за стальным корпусом. Звягин долбил от живота, расставив ноги, что-то задушевно орал, опустошая коробчатый магазин. Патронная лента, как змея, извивалась под ногами.
– Леха, падай! – истошно заорал Павел, стаскивая со спины «МР-40».
Тот не был самоубийцей, даже азарт боя не давал забыть, что жизнь – одна. Лента закончилась, и он тоже покатился за мотоцикл, передергивая затвор автомата.
– Командир, мы живы еще? – прокричал Звягин, сверкая глазами. – А где же наши «резинщики»?
Вопрос был очень кстати, ведь они отстреливались из-за люльки наобум. Несколько тел уже валялись во дворе. Остальные рассредоточились – одни укрылись за грузовиками, другие залегли за горами мусора. Гортанные выкрики оглашали двор. Истошно орал барон, спрятавшийся за крыльцом, приказывал обойти большевиков. А вот сверху не стреляли. Молодец, Рома Окулинич, ликвидировал часовых! «Фойер! Фойер!» – надрывался унтер-офицер. Автоматчики стреляли как заведенные. Мотоцикл превращался в груду мятого железа. Кто-то из солдат метнул гранату, и она взорвалась метрах в пяти перед мотоциклом.
– Леха, прикрой! – гаркнул Павел и, чуть привстав, сунул руку в люльку. Там лежали три гранаты – традиционные «народно-штурмовые», с длинными деревянными рукоятками, прозванные в советских войсках «колотушками». Он успел вытащить две и снова скорчился, лихорадочно откручивая колпачок на конце. Выпал шелковый шнурок. Эстеты, мать их! Он дернул шнурок, перебросил гранату через мотоцикл. Взялся за вторую, отправил ее вдогон за первой. Пространство двора заволокла гарь. Пользуясь завесой, Павел извлек со дна люльки третью гранату и метнул ее за спину. Она скатилась со ступеней, ведущих в подвал, и гулко там рванула. Вроде не было там никого, но, как говорится, от греха подальше. Звягин все понял по его глазам, кивнул, стал откатываться к ступеням, до которых было пару метров, оттолкнувшись ногой, провалился вниз. Павел ринулся за ним – как раз, когда подгоняемые окриками солдаты встали в полный рост. Они бежали вперед, кашляя и ругаясь в дыму, беспорядочно палили. Он докатился до ступеней, взлетел на колено, чтобы выбить дурь хоть из парочки. В этот момент и схлопотал пулю в плечо! Звягин, ругаясь, стащил его за шиворот в подвал. Солдаты уже подбегали к лестнице, кто-то выхватил гранату, но кинуть ее не успел…
В этот напряженный момент и подоспела подмога! Автоматчики лейтенанта Щербины валили толпой и только во дворе рассредоточивались, выискивая конкретные мишени. Бой продолжался недолго. Угодившие в западню эсэсовцы оглашали пространство гортанной бранью. Корчились нашпигованные пулями тела. Двое укрылись за грузовиком, ожесточенно огрызались. С воплем: «Все здесь поляжете, падлы!» – усатый старшина – единственный боец в возрасте – повалился плашмя на брусчатку и принялся стрелять по сапогам гарцующих за машиной эсэсовцев. Потом обогнул кузов и с дьявольской ухмылкой стал добивать корчащихся в пыли обладателей простреленных ног.
Бой продолжался не больше минуты. Рухнул ничком, взмахнув полами прорезиненного плаща, барон фон Лихтенберг. Впрочем, он недолго пробыл «мертвым». Улучив момент, поднял голову, как-то незаметно поднялся и захромал обратно к крыльцу.
– Смотри-ка, уходит! – Один из бойцов вскинул «ППШ».
– Живым брать! – опомнился Котов.
– Жилин, а ты булыжником ему вдогонку зафигачь! – засмеялся второй боец.
Впрочем, дополнительные меры не потребовались. Полковник споткнулся на крыльце, ударился носом о прутья арматуры и потерял сознание.
– Сюда его тащите! – заорал Котов.
– А эта собака не бешеная? – окружили поверженного барона бойцы. Тот стонал, скалил зубы, витиевато и совсем не аристократично ругался.
– Командир, ты жив? – скатился по лестнице возбужденный Окулинич.
– Жив твой командир, жив… – прохрипел Звягин, усаживая на ступени дуреющего от боли капитана. – Рома, помоги его вытащить. Подстрелили наше ясное солнышко…
Павел мог сам передвигаться, но каждый шаг давался с трудом. Его вывели во двор, посадили на пустой ящик. Подбежал красноармеец с заплечной медицинской сумкой, разрезал рукав, начал священнодействовать. Павел терпел, закусив губу, попутно осматривался. Последних раненых благополучно добили. По устоявшейся в войсках традиции, эсэсовцев в плен не брали – слишком много горя принесли они людям. Барон Лихтенберг стал исключением. Его подняли, потащили, награждая тумаками, на «лобное место». С надсадным ревом во двор въехала «полуторка», ее встретили приветственными криками. Барону связали конечности, швырнули в кузов без излишних воинских почестей. Смирившись с поражением, он даже не пытался отстаивать свое имущество и несуществующие права. Несколько солдат под командой старшины зачистили замок – там могли скрываться недобитые эсэсовцы. Прогремела очередь на втором этаже. «Готов! – задорно выкрикнул молодой боец. – В платяном шкафу спрятался!» – «Там и оставь его, – посоветовал кто-то из товарищей. – Пройдет полгода – будет скелет в шкафу!» Больше никого не нашли. В замке было шаром покати – все ликвидное имущество давно вывезли или же погрузили в ящики. Повсюду валялись тела. А у красноармейцев обошлось без потерь, фактически пострадал лишь один капитан Верест. Это было досадно и обидно. Солдаты подходили к продырявленным грузовикам, с любопытством поглядывали на складированные ящики.
– Командир, посмотрим? – поинтересовался Звягин.
Еще бы не посмотреть! Зачем тогда страдал? Павел кивнул, и красноармейцы обступили штабеля – как будто это был их собственный клад! Прибежал водитель с выдергой, взялся за работу.
– Эй, мужики, а ну, разойдись, ничего не трогать!.. – прохрипел Верест. Он тоже полез в первые ряды с больной рукой, не мог оставаться в стороне.
А в ящиках все было, как в сказке! Все бережно уложено, упаковано – с немецкой аккуратностью и педантичностью. В двух ящиках – архивные документы до самого верха. Павел, морщась, пролистал пару папок. Бросились в глаза штампы администрации концлагерей Аушвиц, Дахау. Таблицы, столбики цифр, убористая машинная печать. К черту эти архивы, пусть специалисты разбираются, кого и сколько… В других контейнерах лежала посуда, украшенная готическим орнаментом, какие-то вычурные серебряные кубки, бокалы. Трещали крышки, отдираемые от ящиков, восхищенным взорам представали золотые и серебряные слитки, переложенные листами фанеры, многочисленные монеты из тех же благородных металлов, ювелирные изделия в отдельных картонных коробках – переливающиеся на солнце колье, ожерелья, перстни…
– Живут же люди… – сокрушенно вздохнул кто-то. – А мы на заводе, блин, от звонка до звонка, до получки недотягивали…
– А ну, отставить завистливые вздохи! – нахмурился молодой лейтенант Щербина. – Зло это, бойцы, самое натуральное мировое зло, не стоит оно, чтобы ради него погибать… Онищенко, а ну, положи, чего хватаешь?!
– Да я только посмотреть, товарищ лейтенант…
– Руками не смотрят, Онищенко! Все отошли на шаг! Товарищи оперативники, хватит разлагать мне войско! – возмущенно выкрикнул Щербина. – Закрывайте, увозите это все, к чертовой матери!
В последнем ящике лежали картины. Самые настоящие, невыносимо подлинные! Каждая в отдельной фанерной упаковке, с замочком. Все без рам – рамы дело десятое. Пустые пространства были переложены ватой. Этот ящик был герметичен, имел резиновые прокладки по периметру створа. Пусть там не поддерживалась постоянная температура, но резких ее скачков удавалось избегать. Звягин, имеющий достаточное представление, что такое искусство, отстранил веснушчатого бойца, принялся сам перебирать полотна. Павел, затаив дыхание, подался вперед – даже про боль забыл. Этим полотнам место только в музее, больше нигде. О подлинности речь не шла – не станет немецкий барон связываться с фальшивками. Личная коллекция или награбленное – выяснит следствие. Несколько печатных оттисков – гравюр, одни изображали что-то библейское, из разряда «Страстей Христовых», на другой – всадник, конь под которым давит черепа и распростертые трупы. Странные животные, сжавшиеся в пружину, восходящее солнце на фоне причудливых зданий. Остальные – картины, выполненные масляными красками. Многие потрескались, но от этого не делались менее значимыми и дорогими. Католические попы в алых и белых рясах, распятый Христос с блаженно-мученическим лицом, интересный пейзаж на фоне старинного города, несколько портретов – напыщенные бородатые господа в одеждах вельмож и бархатных мантиях, пара женских портретов, выполненных с удивительным вниманием к деталям. Темы апостолов, Апокалипсиса. От картин буквально веяло Северным Ренессансом. XV–XVI века, немецкое Возрождение. Кронах, Шонгауэр? Гравюры могли принадлежать Альбрехту Дюреру, портреты – Гансу Гольбейну-младшему, и если это так, то содержимому контейнера цены не было!
– Мужики, аккуратно складываем, как было, обращаемся с этой хренью, как со спящей царевной, – пробормотал Верест.
– Неплохо, командир, – покачал головой не менее впечатленный Звягин. – Не зря заехали. Нет, я не имею в виду твою несчастную руку, хм…
– Прикоснулись, блин, к высокому… – Окулинич зачарованно смотрел, как Котов закрывает ящик. – В натуре, жизнь коротка, искусство вечно…
– Да ну, мазня какая-то… – неуверенно заметил веснушчатый боец. – У нас ефрейтор Аникеев, который боевые листки малюет, и то лучше нарисует. То ли дело наши Шишкин или этот, как его…
– Петров-Водкин, – морща нос, подсказал смешливый боец. – Еще Маяковский. Не, мужики, а Маразма Роттердамского почему забыли?
Солдаты грохнули – не все были из деревень, далеких от обязательного среднего образования. Конопатый обиженно надулся.
– В машину все материальные ценности, включая денежные средства и драгметаллы! – распорядился Павел. – Чего расслабились, бойцы? Нам все это благолепие, не считая полоненного барона, еще до штаба фронта везти предстоит. Всякое в дороге случиться может…
Он плохо помнил – от боли трещала голова, и меркло сознание, но, кажется, довезли. Штабные офицеры не скрывали радости, жали руки, поздравляли с успехом, обещали правительственные награды всем участникам и сильно удивлялись, как горстке красноармейцев удалось без потерь «замочить» такую кучу вооруженных до зубов эсэсовцев. «А я, по-вашему, не потеря?» – застонал, теряя сознание Павел. «В госпиталь его – срочно! – распорядились высокие чины. – Пусть отдохнет. Да смотри, не залеживайся там, капитан, а то привыкнешь бездельничать. А для остальных у нас есть не менее увлекательное задание…»
Его привезли в госпиталь на «Эмке», выделенной от щедрот заместителем начальника штаба армии, и вот уже пятый день он томился от безделья, пил украдкой самогон, безбожно курил в неприспособленных для этого местах, засматривался на хорошенькую девушку в белом халате…
Глава вторая
Увы, познакомиться ближе с милой девушкой Таней оказалось не суждено. Павел проснулся на рассвете от странного свербящего чувства дискомфорта. Он сел на кровати, натянул «верхушку» от больничной пижамы. Рука еще ныла, но с облачением справиться удалось. Госпиталь еще не проснулся. В окно заглядывал серый рассвет. Виднелась калитка, ограда со штакетником, во дворе «Эмка», грузовой «ЗИС» с красным крестом. Небо затянуло, но ветер не собрался – ветки за окном были неподвижны, как на фотографии. Похрапывали соседи, Бульба с Кондратьевым. Похоже, выдержали меру, не надрались до свинячьих соплей. Отчего же так пакостно на душе? Что-то качнулось за окном, и он вздрогнул, но нет, всего лишь зевающий часовой…
И вдруг за окном разразилась беспорядочная пальба! Били немецкие «маузеры», злобно гавкали «шмайсеры». В здании барака лопались стекла, кричали проснувшиеся люди. Попятился часовой за окном, скинул с плеча скорострельный карабин Симонова, поступивший в Красную армию только в этом году, передернул затвор, прицелился. Но тут же выронил оружие, затрясся, как кукла в пальцах кукловода, и упал, истекая кровью. Голосили женщины в бараке. Павел подлетел к окну и тут же отпрянул, когда гроздь пуль в щепки раскрошила раму. Какого рожна?! Кому понадобилось штурмовать мирный госпиталь?! Подлетели Бульба с Кондратьевым – взъерошенные, похмельные, осоловело хлопали глазами. Стонали тяжелораненые, подскакивали выздоравливающие. По коридору пробежал кто-то из персонала, кричал, чтобы никто не высовывался. Охрана всех защитит!
Черта с два, она защитит! Создавалось угнетающее впечатление, что никого из караульных уже не осталось в живых.
– Слышь, офицер, что за хрень? – испуганно пробормотал Кондратьев.
– Може, помилка, або бандити якi-небудь… – промямлил Бульба, судорожно растирая глаза.
Какая, на хрен, ошибка! Стрельба усиливалась, в госпитале вспыхнула паника. Верест снова метнулся к окну. На ограде в районе калитки висел еще один труп в красноармейском «хэбэ». Какая же это гадкая вещь – быть убитым после войны! Справа кто-то подбегал. Воспользоваться калиткой, видно, было недосуг – секция ограды пала под ударом тяжелого сапога. Еще трое перепрыгнули через обломки и побежали через двор к крыльцу. Распахнулась дверь, коридор огласил зычный топот, затем грохнул выстрел – какая-то женщина подавилась хрипом. Павел похолодел. Сейчас эти твари сюда ворвутся…
– Мужики, за мной… – прохрипел он и, забыв про больную руку, помчался к двери, схватив по дороге долговязую штангу для капельницы на тяжелой подставке. Когда очередная дверь пала от сокрушительного пинка, он уже раскручивал ее, держа за легкий конец. Получай, фашист… капельницу! Устройство огрело по голове влетевшего здоровяка. Что слону дробина, но фактор внезапности сработал. Громила остановился и ошеломленно замотал головой. Странная форма на этих троих – не советская, не немецкая. Грязно-зеленые куртки типа полевых голландских, справа на груди – фашистский орел, рукав украшает шеврон: белый круг с черно-красной каймой, а в круге – перекрещенные синие полосы…
– Падла! – взревел здоровяк нечеловеческим голосом.
И сразу все встало на места. Павел уже видел эту форму – совсем недавно, когда брали Власова. «Русская освободительная армия», набранная исключительно из предателей трудового народа! Изменники-власовцы! Но что им надо от этого госпиталя?
Сзади напирали, подтолкнули подельника, и тот влетел в барак с выпученными глазами. Вскинул «ППШ» (добыл же где-то, сволочь), но Павел отбил ствол больной рукой и ударил правой – в небритую челюсть! Рассыпались остальные – такие же неопрятные, изрыгающие запах сивухи. На них летели, махая кулаками, Кондратьев с Бульбой. Пара мгновений – и ближний бой, в котором проблематично воспользоваться стрелковым оружием…
Павел нанес второй удар, третий, бил, распаляясь, по свернутой челюсти – пока она не треснула, к чертовой матери! Голова противника болталась, но не отваливалась. Ему и это было, как слону дробина! Силен, подлец! Власовец брызгал слюной, изрыгал что-то невнятное, но явно непечатное, хватал Павла за грудки. Последнее усилие, он напрягся – швырнул его затылком о стену. От удара посыпалась штукатурка. Власовец осел, растянулся вдоль стены. Павел рухнул перед ним на колени, выхватил нож из чехла на поясе, вонзил в горло, а когда выдернул, кровь ударила, как из фонтана в день открытия! Он бросился на помощь Кондратьеву. Товарища «оседлал» рябой долговязый субъект. Кондратьев извивался, тужился, хватал его за руки. Павел набросился сзади, вонзил нож в шею и отшвырнул от себя, как мешок с навозом. Кондратьев поблагодарил глазами. Его трясло в каком-то нервном припадке. Бульбе помощь не требовалась. Ему уже помог другой обитатель палаты – небритый, с обмотанной головой. Они пинали какого-то кукольного курносого паренька, тот визжал, как поросенок на скотобойне, махал вхолостую ножом, извивался, пытаясь вырваться от них, физиономия искажалась от боли и ненависти. Оба раненых дружно навалились на него, еще пара секунд – и все было кончено, парень забился в конвульсиях.
– Наигрались, бойцы? – гаркнул Павел. – Хватай оружие – и за мной!
Довольно странно, на все ушло не больше полминуты. Другие «претенденты» пока не появлялись. Все пространство перед входом было залито и забрызгано кровью. Валялись истерзанные тела. Больные бросились вооружаться. Их лица, больничные пижамы, руки, автоматы, которые они хватали, – все было в крови. Слава богу, что в чужой!
Павел схватил «ППШ» с облезлым прикладом, втиснул в карман больничных штанов запасной дисковый магазин, в другой карман – гранату «РГ-2» и выскочил в коридор. По узкому пространству плавала оружейная гарь. Он споткнулся о неподвижное тело, потом о другое. Полоса препятствий какая-то! Кто-то шлепал за ним босыми пятками, он не оглядывался. Ярость рвала голову. Одно дело, немцы – пусть враги, но это немцы! И совсем другое, когда «свои», русские, учиняют живодерню, атакуя беззащитный лазарет! Эти трое были авангардом. Остальные, возможно, и не собирались заходить в госпиталь. Не за тем явились! На улице перекликались люди. Отсутствие погибшей троицы расценили превратно. Мало ли чего они там задержались, может, медсестра симпатичная попалась…
Павел выбежал на крыльцо, завертел головой. Власовцы подбирались к госпиталю какими-то мелкими партиями. Еще двое, зевая, тащились через двор. Трое, навьюченные оружием, в грязно-зеленой голландской форме одолели поваленную ограду и направлялись к машинам напротив крыльца. За деревьями вне пределов госпиталя мерцала очередная партия – изменники медленно двигались цепью…
За четыре секунды Верест оценил ситуацию и все понял. Не нужен им этот чертов госпиталь, нужны машины! А заодно и в госпитале почудачить, если кому-то охота! Разрозненные группы всякой швали уже две недели пробивались на запад, рассчитывая на милость союзников. Шли лесами, полями, перелесками, избегали значимых дорог и крупных населенных пунктов. Видимо, эта группа была одной из многих. Надоела пешая жизнь – всю ночь тащились лесом, а тут на госпиталь нарвались. И охраны с гулькин нос. А главное, две исправные машины во всей красе! Решили попытать удачи. Кого остановят на дороге в последнюю очередь? Правильно, грузовую машину с красными крестами!
Двое уставились на капитана, как на явление Антихриста, попятились, скидывая автоматы. Но граната уже полетела по адресу, а Павел спрятался за крыльцо и, встав на одно колено, начал стрелять, автомат выплюнул с десяток пуль.
Власовцы в страхе попадали на землю, пятясь отползали подальше. Павел выпустил еще одну порцию свинца, метнулся на пустырь, покатился за клумбу. Вчера ее вскапывали санитарки. Посеять ничего не успели, зато оформили, приподняли над уровнем земли – словно знали, что утром понадобится капитану контрразведки! Он перекатился за клумбой, сделал несколько выстрелов, опять перекатился. В районе обрушенной ограды перебегали фигуры в грязно-зеленой униформе, гремели очереди, хлопал карабин. Матерились, как в портовом кабаке. Среди лип за оградой скапливался неприятель, где-то не меньше дюжины. Трое оставшихся на территории дружно поднялись, рванулись за ограду. Верест прижал приклад к плечу и «выплюнул» остатки магазина. Споткнулся коренастый тип, у которого из-под формы торчало исподнее, рухнул, раскинув руки. Остальным посчастливилось убраться, они ползли в траву, а со стороны деревьев грозно горланил их командир – угрожал расстрелять за трусость, ни шагу назад!
Неприятель не собирался отступать. Ему позарез нужны были эти машины! Власовцы приближались перебежками, меняли позиции для стрельбы. Пули молотили по госпиталю, выбивая последние стекла, вспахивали клумбу. В разбитом окне возникло искаженное лицо Вероники Аскольдовны. Она ругалась матом, как заправский грузчик, вытянув руку, стреляла из «ТТ». Пуля расщепила оконную раму, женщина отпрянула, выронила пистолет. Кондратьев выбежал из-за крыльца и, петляя, как заяц, подбежал к клумбе. Повалился рядом, раскидав землю, долбанул, не глядя, из немецкого автомата.
– Патроны береги! – крикнул Павел. – Других не будет!
– Много их там? – прохрипел Кондратьев, боясь высунуть голову.
– Много. Целая очередь.
– Еще живая?
Они открыли огонь синхронно, когда кучка власовцев отделилась от деревьев и устремилась к госпиталю. Один упал, получив свинцом по черепу, остальные рассыпались в разные стороны. Трое раненых, способных передвигаться, выбежали на крыльцо, заметались. Один, пригнувшись, подбежал к мертвому красноармейцу, схватил винтовку и покатился по пыли. Второй предусмотрительно залег, затем пополз к лежавшему посреди двора трупу власовца, стащил с него автомат. Мертвое тело – отличное укрытие, он распластался за ним, бил короткими очередями. Третьему не повезло – пуля сбила его на излете, когда он прыжком собирался достичь беседки. Бедняга захрипел, держась за простреленный живот, горлом пошла кровь. Бульба вывалился из окна в крохотный, обнесенный мелким заборчиком огород, который санитарки вскопали под лук и морковку, и, ругаясь потешным украинским матом, пополз, волоча за собой на ремне немецкий «Маузер-98К».
– Любит этот хохол повозиться в огороде, – подмигнул Кондратьев. Обернулся, не поднимая головы: – Эй, Петро, ты как там? Держись, дурила, это тебе не картошку на драники натирать!
