скачать книгу бесплатно
Это случилось жарким июльским днем, как раз двадцать первого числа, когда батальон, где командирами рот служили Фомин и Рыбанов, разбившись на ротные колонны, выдвигался в район боевых действий. В Дикое ущелье. Где по данным разведки сосредоточилась крупная, до трехсот штыков, группа душманов. Выдвигался с целью уничтожения противника.
Третью роту тогда вел старший лейтенант Великанов, «особист» полка. Это было исключением из принятых правил. Подразделение, в отсутствие штатного командира, принимает его заместитель или командир первого взвода, но Сеня напросился в рейд сам. Ему не отказали. Кто же ему откажет, старшему оперуполномоченному КГБ при части? Роты вышли в заданный район вовремя. Осталась малость, двум подразделениям подняться на пологие хребты, чтобы потом, пройдя небольшим маршем по вершинам ущелья и его дну, фланговыми и фронтальной атаками ударить по врагу, который находился в зоне расширения ущелья, у небольшого кишлака, в ожидании подхода дополнительных сил. Этот подход, по замыслу нашего вышестоящего командования, планировался на завтра, 22 июля, но моджахеды подошли раньше. И двести пятьдесят десантников атаковали группировку, по меньшей мере в три раза превышающую их по количеству живой силы.
Конечно, преимущество в занятии господствующих высот и внезапность атаки десантников с фронта и склонов сыграли свою роль, но кардинально переломить сложившуюся угрожающую обстановку не могли.
Десант попал в капкан.
И вырваться из него можно было, только собрав все силы в единый кулак и идя на прорыв в тыл «духов». Отход или переход к позиционному бою в ожидании сил поддержки означали бы неминуемую гибель батальона. Силы десантников таяли, а «духи» все продолжали получать подкрепление, хрен их знает, откуда бандитов черт нес! И теперь уже сами душманы занимали господствующие высоты, вытесняя десантников к кишлаку. Появились, правда, вертолеты огневой поддержки «Ми-24», но только для того, чтобы сгореть в небе от американских зенитных комплексов «стингер». Штурмовая авиация помочь ничем не могла из-за плотного контакта десантников и «духов».
Оставался один выход – прорыв, выход из ущелья и организация круговой обороны на плоскогорье. Туда можно было и выбросить помощь! И такой маневр командованием моджахедов не просчитывался, так как шансов на успех имел ничтожно мало. И противоречил всякой логике. Но маневр был применен! К тому времени погибли и комбат, и начальник штаба, и решение пришлось принимать командиру первой роты, Лехе Фомину! Он его принял, первым поднявшись в штыковую. За ним последовал и весь оставшийся в живых личный состав батальона.
И они прорвались, вышли на плато, где уже высадился второй батальон их полка, а штурмовая авиация вакуумными бомбами отработала отставших «духов».
Фома вывел людей, спас более сотни жизней молодых ребят, сам же получил смертельное ранение в голову.
Он еще жил, когда его вносили на носилках в санитарную «вертушку».
А на следующий день из полевого госпиталя пришло сообщение: гвардии старший лейтенант Фомин скончался, не приходя в себя, еще на борту вертолета. Это было жарким днем 21 июля 1983 года, когда Лехе недавно исполнилось всего двадцать четыре года и через двое суток он должен был убыть в очередной отпуск.
Вспоминая события двадцатилетней давности, Николай не заметил, как к могиле подошел Великанов.
И вздрогнул, услышав неожиданное приветствие:
– Здорово, мужики! Вот и я! Извини, Коля, прости, Леша, служба задержала.
Он обратился к Рыбанову:
– Ты давно здесь?
– Достаточно, чтобы вспомнить тот проклятый бой!
– Понятно! Наливай, что ли? У меня сегодня времени в обрез! – попросил подполковник.
Николай разлил водку по двум стаканам.
Выпили, закусили, закурили.
– Сам-то как? – спросил Николая Семен.
– Плыву по течению.
– Зря ты вот так, Коль…
– Чего зря? – вдруг окрысился Рыбанов.
– Плюнул на себя, вот чего!
– Сень! Давай договоримся, что свои проблемы я буду решать сам, а? Ты прекрасно видишь, жизнь у меня не сложилась. И что-либо изменить уже нельзя. Да я и не хочу ничего менять, понял?
Великанов хотел перебить друга, но тот не дал:
– Не надо, Сень! Знаю, что скажешь. Что и хата есть, и здоровьем бог не обидел, и баб одиноких вокруг много… не надо! Все из перечисленного в достатке, только в душе у меня пусто. Нет цели! Прошел день, и хрен с ним! Просьба к тебе одна, сдохну, похорони рядом с Фомой? Тут и место есть, и все оформить в твоих силах!
Подполковник укоризненно покачал головой:
– Нет, Коля, у тебя точно крыша съехала! Тебе и сорока пяти нет, а ты о чем думаешь?
Николай ничего не ответил, выбросил окурок. Тут же прикурив новую сигарету, достал вторую бутылку водки, открыл ее, молча разлил.
– За что вторую выпьем, страж безопасности? – спросил он.
– За тебя! – отрезал Великанов. – Чтобы наконец прошел твой депресняк!
– Да? Ну как скажешь, за меня так за меня!
Выпили.
Подполковник о чем-то задумался.
И вообще, с самого появления здесь Сеня был каким-то не таким. Но Николай пока ничего не спрашивал, они сидели молча, курили и глядели, как ветер колышет на могильной плите ярко-красные гвоздики. Семен задумчиво произнес:
– Да…
Тут Рыбанов и спросил:
– У тебя тоже неприятности, Сень? Семья?
– А? – очнулся от раздумий подполковник. – Нет, с семьей все в порядке, Оля привет тебе передает.
– Взаимно. А чего захмурел сегодня? Или от меня заразился?
– Не говори глупостей, Коля!
Семен встал.
При его крупной комплекции долго на маленькой лавочке не просидеть. Он прошелся вдоль ближних могил, помог какой-то женщине поправить плиту памятника. Вернулся к Рыбанову, встал у столика.
Николай за это время налил в стаканы остатки второй бутылки. Семен посмотрел на спиртное, ничего не сказал.
Рыбанов спросил:
– На службе напряги, Семен?
– Да как тебе сказать…
– Как есть, так и говори, если можешь, конечно.
– Сказал бы, если мог.
– Ну тогда вздрогнем по последней?
– Давай!
– За тех, кто остался в горах Гиндукуша и Чечни!
Не чокаясь, выпили.
Подполковник спросил:
– Мне пора, Коль, тебя подвезти до дома? Я на машине.
– Спасибо, Сень, не надо, я еще посижу с Фомой. Мне спешить некуда.
– Тогда до встречи. Спи спокойно, Леха. Мы помним тебя. А ты, Коля, как в себя придешь, позвони. На работу нормальную устрою…
Подполковник Великанов пошел к центральной аллее.
Рыбанов проводил его взглядом, пока тот не скрылся в лабиринтах кладбища.
Откуда-то сзади подошел неопрятного вида человек неопределенного возраста. Местный бомж. Спросил:
– Бутылочки пустые не позволите взять?
– Да забирай!
– А перекусить чего не найдется? Я с могил не беру, если только подаст кто!
– Голоден?
– Да!
Водка, несмотря на то что выпито было немало, особо не взяла Николая, так, непонятно что в голове. А он сегодня решил напиться. Повода не было, он ему и не нужен был, просто решил – и все! А значит, сделает! Он спросил бомжа:
– За водярой слетаешь? Тот ответил с готовностью:
– Какой базар?.. Только двадцатку бы сверху за ноги, а?
Николай предупредил:
– Принесешь пузырь, стольник дам, только смотри, не паленки какой. А двадцатку на, держи!
Он протянул бомжу восемьдесят рублей:
– Сколько ждать?
– С полчаса придется!
– Пойдет! Но насчет самопала я тебя предупредил!
– Все будет ништяк!
Бомж скрылся среди могильных крестов свежих могил в стороне, противоположной центральному входу. Видать, у этих ребят свои пути-дорожки здесь имеются.
Николай закурил очередную сигарету. Он всегда много курил, особенно когда выпивал. Улыбающийся образ Фомы вернул Рыбанова в прошлое.
Как случилось, что он стал тем, кем стал? И началось сразу же после Афгана. Когда его, боевого офицера, перевели в учебную часть, присвоив звание капитана. Он рассчитывал, пройдя войну, попасть куда-нибудь в центр или, что было бы справедливее, в Западную группу войск, за границу. А вместо этого – горный учебный центр, где семьи офицеров ютились в бараках рядом с палатками личного состава. Никаких удобств! Да что там удобств? Воды нормальной не было! Варили верблюжью колючку, пропади она пропадом! Людей желтуха да тиф косой косили. Как «афганец» подует, света нет! Да еще всякие пендинки – вроде простые комары, а укусит такая тварь, недели через две гнить начнешь. Скорпионом, гюрзой, коброй никого не удивишь, шакалы прямо к баракам ночью подходили. И жара! И днем, и ночью! С мая по октябрь на небе ни облачка. Солнце и зной! Короче, мандец полный!
Надя, правда, безропотно восприняла перевод мужа. Она готова была вместе с ним переносить все тяготы и лишения. Но он, Рыбанов, изменился.
Николай чувствовал, что война сломала в нем что-то то, что когда-то и определяло его сущность.
Он стал жесток, без причины вспыльчив. И не столько в отношении подчиненных, сколько к Наде, никак такого отношения к себе не заслужившей. Но стать прежним Рыбанов уже не мог. Душа боевого капитана так и осталась «за речкой». Он запил. Пил с утра, днем, к вечеру приходил в свой барак на автопилоте. Надежда пыталась воздействовать на мужа, бороться за него, но натыкалась на неприступную стену отчуждения, которую воздвиг капитан. И он понимал, что катится в пропасть, но ничего не предпринимал, чтобы остановиться.
Почему?
На этот вопрос у него, да и ни у кого другого, знавшего его, ответа не было. Он пил, подав рапорт на увольнение. За него взялись политические и партийные органы. Но и им ничего не удалось сделать. Николай был невменяем.
На беседах с начальством отмалчивался, на взыскания, которые посыпались как из рога изобилия, внимания не обращал. В общем, хорошо еще, что просто уволили в запас. А то такие штуки в армии в то время могли по-разному обернуться.
И хорошо, что в родном городе была квартира родителей. Отец в то время год как умер. Они с Надей переехали в Переславль. Надо отдать ей должное, супруга боролась за него до конца. И он вроде начал меняться, меньше пил, стал спокойнее, но тут новый удар – умирает мама! Новый срыв. Опять пьянки.
Никакой постоянной работы, хамское, оскорбительное отношение к Наде, как будто она была причиной всех его неудач. Рыбанов прекрасно понимал, что во всем виноват сам, но непонятно и необъяснимо, словно назло кому-то продолжал… А такая жизнь не могла не привести семью к краху. Так оно и вышло.
Пришло время, и Надя призналась, что уходит к другому человеку.
Сказала честно и открыто.
Ему бы удержать ее, но Николай ответил, что она может делать, что хочет. Она ушла.
Разлуку переживал тяжело. Ревность и обида душили его. Но, как говорится, поезд ушел, вокзал опустел!
Почему сейчас Рыбанов вспомнил о Наде? Может, из-за того, что и с ней жизнь обошлась жестоко?
Уйдя от него, Надя обрела то, что стремилась создать с ним, – семью! С новым мужем, неким предпринимателем Карауловым. Летом 85-го года она родила сына. Он еще тогда подумал: и полгода не прошло, как они разошлись, а она уже обзавелась ребенком. С Рыбановым, значит, она детей не хотела иметь, а с другим – раз, и все дела! После этого Николай поплыл по течению, с каждым днем приближаясь к смертельному водопаду. У него были проблески, он сходился с женщинами, но ни с одной не ужился. А тут еще и деньги кончились. А кому он нужен без денег? Он ведь существовал на деньги от проданного в деревне дома деда. Потом пришлось искать работу, и он устроился грузчиком на продовольственной базе. Никуда больше его не брали. Но он этому не придавал значения. Платили неплохо, а работы он не боялся.
Странно, как за столь продолжительный период употребления алкоголя он не спился.
Рыбанов по-прежнему утром был легок на подъем. Не похмелялся и не болел. Пил больше по привычке и от одиночества, на которое сам обрек себя.
Катастрофа в жизни Нади произошла по вине случая.
Машина, на которой она с мужем возвращалась с дачи, потеряла управление, попав на битум, разлитый по дороге. Автомобиль вынесло на встречную полосу, прямо под «КамАЗ». Муж погиб сразу, Надя получила травмы, от которых стала инвалидом. Николай, узнав о несчастье, хотел навестить ее в больнице, но в последний момент не решился. А потом, когда она поднялась и смогла продолжить работу в школе, встреча потеряла всякий смысл. Хотя однажды, посетив кладбище в день рождения матери, Николай увидел ее. Она шла по центральной аллее, неся в руке две орхидеи.
Рыбанов мог бы ее окликнуть, поговорить, но и тут что-то помешало ему это сделать. Что? Боязнь, что Надя не так его поймет? Может быть. И Николай не окликнул ее, а в сердце заныла боль. И водка эту боль не перебила. Больше он Надю не видел. Но печальный и такой любимый образ Нади теперь часто вставал перед ним.
Николай посмотрел на фотографию Фомина, проговорил:
– Вот такие дела, Леха!
