скачать книгу бесплатно
Двигаться и стрелять. Стрелять и двигаться. И держать в сознании три очень важные вещи – не дать поразить себя, невинных людей и моего драгоценного друга – коня Резвого.
Сердце молотит в груди. Кровь лавой катит по жилам. Но рука тверда. Движения отточены. Бросок. Перекат. Шинель разбухает от грязи и воды из лужи – все это затрудняет движения. Но в движении моя жизнь.
Мой выстрел. У держащего девочку анархиста возникает дырка во лбу. Потом пришла очередь воришки с лисьим воротником. Затем рухнул еще один.
Положил я почти всех. В барабане еще три патрона. Тело двигалось, а сознание, как посторонний наблюдатель, фиксировало ситуацию. И выходило, что звероподобный анархист с «мосинкой» через долю секунды влепит в меня пулю. И я не успевал.
Грянул винтовочный выстрел. Ну, вот и все…
И я ощутил, что жив. А мой противник считай что нет. Лежит, дергается в агонии.
Я поднялся из лужи, которая затормозила мое движение и едва не угробила. Огляделся в поисках неожиданного спасителя. И нисколько не удивился, увидев Фадея Селиверстова.
Он мой ангел-хранитель. Не сосчитать, сколько раз спасал мне жизнь с того момента, когда меня определили в его десятку разведчиков-пластунов на Германском фронте. Он обучал молодого солдата пластунским премудростям. С ним мы прошли Первую мировую. Вместе приняли решение идти к красным, потому что верили в свет грядущего освобожденного труда. И вот опять он прикрыл меня.
– Тебя на минуту не оставишь. – Он деловито дострелил скулящего «балтийского матроса», пояснив: – Все равно не жилец.
Я пытался унять сердцебиение. А Фадей церемонно поклонился спасенной женщине:
– Простите, барышня. Этот сброд получил свое. От настоящих революционных бойцов Красной армии вам не грозит ничего.
– Вам надо уезжать из города, гражданка, – переведя дыхание, сухо произнес я. – Есть где затаиться на время?
– Хутор за городом. Там проживают мои родственники.
– Вот и хорошо. Возьмите с собой только необходимое. Фадей вас проводит.
Женщина внимательно посмотрела на меня. Кивнула резко. И вдруг спросила:
– Кого благодарить? За кого в церкви свечу ставить?
– Ну, так Ремизовы мы, – смутился я. – Ермолай буду.
– А мы Великопольские…
Иногда наши дела возвращаются неожиданными последствиями. Через полгода я сидел в крепком амбаре со связанными за спиной руками. И знал, что мое время истекает. Завтра меня расстреляют. Или запорют насмерть, как принято в этих местах.
Пожил я мало, всего двадцать четыре года. Но содержательно. Бил германца. Потом бил белых и интервентов. Бил умело и удачно.
Во время рейда моего эскадрона по тылам беляков отправился налегке, без сопровождения, в станицу, чтобы встретиться с добровольным помощником из местных. Шел один, чтоб лишнего внимания не привлекать. Разведка – это не столько лихие налеты и грохот выстрелов, сколько тишина и разговоры. Вот и взяли меня в той станице белоказаки.
Больше суток я выслушивал от есаула и какого-то офицерика-пехотинца обычные их причитания – как они, аристократия с голубыми кровями, поставят зарвавшееся быдло в стойло на конюшне. И как будут жечь, карать, вешать.
Ночью я не спал. Все думал о своей недолгой, но яркой жизни. Страшно было, конечно. Но я понял – а ведь изменить бы ее не хотел. Все было правильно. И верную сторону выбрал. А что так все заканчивается – на то и война.
Когда стемнело, меня остался сторожить один казак – второй дрых где-то, залившись самогоном. А посреди ночи послышался шум. Зазвучали женский голос, бас часового, смех, прибаутки. Хлопок – судя по всему по шаловливой руке. Потом предложение:
– Кваска-то отведай, Авдей. Зря, что ли, несла?
Чмоканье поцелуя. И опять хохот.
Тишина. А через некоторое время храп.
Казак заснул. Эх, сейчас бы выломать дверь, но очень уж она толстая. Да и руки за спиной связаны крепко – казаки это умеют.
Но дверь отворилась сама.
В проеме, держа масляный фонарь, стоял худощавый высокий человек в справном офицерском кителе, широких галифе и высоких сапогах. Он осведомился:
– Ремизов Ермолай?
– Он самый, – буркнул я.
Эх, сбить бы сейчас этого хлыща с ног. Да в степь – авось не догонят. Или догонят? Ночь, есть шанс, хоть и маленький. Но только руки связаны.
– Вы город Любавино брали? – спросил нежданный гость.
– Было дело. А тебе-то что, кость белая?
– Дом там мой, – зло процедил офицер. Поставил фонарь на землю. И вытащил нож.
Сейчас он меня зарежет. Не так и намного сократит жизнь, однако эти часы на пороге смерти кажутся вечностью. Как же мне хотелось встретить рассвет! В этом что-то принципиальное для приговоренных – умирать на свету, под лучами солнца…
Офицер нагнулся. Сверкнул нож в свете фонаря. И с моих рук опали путы.
– Охранник спит. Глашка его особым отваром опоила, – пояснил неожиданный спаситель. – Справа у околицы лошади. Казаки перепились, так что можете увести одну, если лень пешком топать.
Я размял затекшие запястья – вязали меня крепко, так и без рук остаться можно. Но ничего. Я ощутил покалывание. Кровь заструилась по жилам, возвращая рукам чувствительность и подвижность.
– В Любавино я спас вашу жену? – я вдруг понял смысл происходящего.
– И дочку. Теперь они в безопасности. Для меня в жизни ничего нет важнее. Валентина рассказала о вас. И я дал слово ей: если где встречу, то помогу. Константин Павлович Великопольский к вашим услугам.
– Теперь квиты.
– Я слишком многим вам обязан. Так что рука у меня на вас никогда не поднимется… Если бы все большевики такие были, я бы, может, и сам красный бант нацепил.
– Так кто мешает? Таких, как я, у нас каждый первый.
– Есть и товарищ Троцкий с расстрельными командами.
– А что Троцкий?
– Эх, – Великопольский махнул рукой. – Если, не дай бог, красные победят, вы еще увидите, какое мурло нарисуется у ваших соратников…
Потом мы встречались с ним пару раз тоже при очень рисковых обстоятельствах. Он спас меня. Я спас его. Потянулась между нами какая-то неразрывная нить, которая скрепляет уважающих и ценящих друг друга людей. Тем более повязанных долгом крови.
Столько лет прошло. И вот свиделись. На радость или на беду – это вопрос…
Глава 10
Заснуть я ночью нормально не мог. История с Великопольским меня сильно взвинтила. Свалился как снег на голову этот классовый враг и ситуативный союзник.
Но на следующий день мне стало не до него. Чрезвычайное происшествие прогремело в Лазаревском районе.
Давненько в наших лесах кулаки не шалили. А было время, когда кулацкая буза и лесные засады являлись нормой. И продотряды вырезали полностью. И докатывались до нас отголоски Антоновского мятежа. Еще года три назад сельсоветы жгли. Теперь же я полагал, что изжили мы эту нечисть. Самых активных кулаков при коллективизации сослали. А в прошлом году, как приказ о массовых чистках пришел, дочистили их до донышка. Сейчас народ боится даже заикнуться, что ему колхозная жизнь тягостна. И вот опять!
Но обо всем по порядку. Днем на проселочной дороге взяли кассу леспромхоза. Это произошло в полусотне километров от областного центра. Лиходеи перегородили дорогу деревом. Из засады открыли огонь из обреза по мотоциклу с коляской. Инкассатора убили на месте и завладели его револьвером. А бухгалтершу недострелили.
– Езжайте, разберитесь, – велел начальник Управления, вызвав меня в свой кабинет.
– Так это дело милиции, – возразил я. – Уголовщина.
– Там политикой за версту несет…
В поселок городского типа Лазарево добрался я к вечеру. Застал там начальника областного уголовного розыска Гришу Афанасьева. Он был невысокий и сухой как щепка, в потертой кожаной куртке, на голове приблатненная, тоже кожаная, кепочка. По виду и замашкам – ну чисто блатной. Оно и неудивительно – беспризорная юность, лично по карманам и лабазам шарил. От тех времен остались у него глубокое знание уголовного элемента и искренняя ненависть к нему. Оперативник сильный.
– Ну, поведай мне, где тут политика, – потребовал я, все еще злясь, что меня сдернули с места. Времени и так не хватает – нужно по заводу «Пролетарский дизель» организовывать оперативные мероприятия, а также решать, что делать с Великопольским.
– Да из кулаков они, – сообщил начальник розыска. – Или из подкулачников. Ваш контингент.
– Это почему?
– Когда бандиты убивали леспромхозовцев, то глумились. «Это тебе за продразверстку, сволочь!» – с этими словами добили инкассатора. «А это тебе за колхозы», – выстрел в бухгалтершу. Но та жива осталась. Полная женщина, даже с излишком. Пуля жир прошила, от ребра срикошетила. Крови потерпевшая много потеряла. Сейчас в больнице.
Зная шустрый нрав сотрудников уголовного розыска, всегда готовых скинуть дело на чужие плечи, я принялся вдумчиво изучать материалы.
Переночевал я в райотделе. А утром с Афанасьевым отправился в больницу.
Потерпевшая была еле жива. Но говорить могла. И подтвердила первоначальные показания. Дать внятное описание нападавших не могла, только всхлипывала и долдонила:
– Рожи зверские-е-е…
– По фото узнаете? – спросил я.
– Одного узнаю-ю-ю, – протянула она и заплакала.
Врач нас выгнал из палаты со словами:
– Хотите сделать то, что бандиты не доделали, – убить пациента?
В райотделе сделали выборку местных бандитов и антисоветских элементов с фотографиями. Но показать их пострадавшей врач не разрешил:
– Нельзя! Она спит под лекарствами!
– Когда можно?
– Позже!
Зацепок никаких. Чужих в районе не видели. Никто подозрительный по дорогам не рассекал. Получается, бандиты из леса вышли. А леса тут, даром что Центральная часть России, а не тайга, на десятки километров тянутся. Края эти всегда чащами да болотами с лягушками славились.
– Плохо, – отметил я, когда мы с Афанасьевым вечером пили чай с сахаром вприкуску в кабинете начальника райотдела. – Бандитизм – это такая зараза. Если подхватишь – потом долго лечится.
– Точно, – кивнул начальник угрозыска. – Если одна банда завелась, жди новых продолжателей славных традиций русского варначества.
– Кто-то наводку дал. Точный маршрут бандитам был известен. Надо перетряхнуть леспромхоз.
– Уже трясем…
В город моя машина въехала в полдевятого вечера.
– Куда? На работу? – спросил водитель.
– Да подождет эта работа. Давай к Антонине!
Мой верный водитель Саша Платов прекрасно знал, куда это. И только кивнул, поворачивая руль…
Глава 11
Белое липкое марево. Я выныривал из него, чтобы увидеть нависших надо мной небесных ангелов и опять провалиться в липкий кисель.
Моя душа жаждала освобождения от оков ставшего чужим тела. Но никак не могла вырваться из телесного плена. И опять парили надо мной ангелы.
Сколько это продолжалось? Три дня.
Ангелы оказались врачами в белых халатах. А я являлся больным в тифозном бараке.
Это был 1921 год. Крым. Таврическая губерния. В России эпидемия сыпного тифа на фоне голода и разрухи приобретала катастрофические масштабы.
Невидимая смерть косила отчаявшийся народ, как косарь – траву на покосе. И были люди, которые пытались, не думая о себе, встать на пути беды. Среди таковых был и я, сотрудник Губчека, обеспечивавший карантин и вывоз больных. И моя первая жена Полина, сестра милосердия. Мы в числе многих других коммунистов и комсомольцев боролись с распространением болезни. Эта проклятая хворь и нанесла по нам страшный удар.
Я выкарабкался. А вот Полина не смогла. Она стала одной из трех миллионов жертв сыпняка в годы Гражданской войны и разрухи.
Тогда мир для меня стал каким-то картонным и неприятным на вкус. Я жил как автомат, отводя от себя воспоминания и эмоции, ибо иначе они захлестнули бы меня с головой. Полина была значительной частью моей жизни, в которой теперь зияла пробоина, как в трюме корабля. Вытащила меня из этого состояния маленькая дочка, о которой надо было заботиться. Теперь, в память о тех страшных годах, она студентка мединститута в Саратове, мечтает стать врачом-вирусологом и спасать людей от страшных болезней. Она – свет моих очей.
Та душевная рана не заживала долго. Я шарахался от близких отношений с женщинами. Пока в моей жизни не появилась Антонина…
Машина свернула в Нахаловку. Это район недалеко от центра, больше походивший на деревню. Раньше здесь безраздельно царствовали извозчики и мутный воровской народец. Но их основательно почистили, и сегодня здесь больше живут заводские. В том числе инженеры и служащие с «Пролетарского дизеля».
Небольшой флигель во дворе длинного рабочего барака. Это жилище уже третий год снимала Антонина у хозяев, уехавших на юга.
Она будто чувствовала, что я приеду. И стояла на скрипучем крыльце.
Внешне Антонина напоминала строгую сухощавую классную даму из Института благородных девиц. Была красива волшебной холодной красотой, как Снежная королева из сказки Андерсена.
Я обнял ее. И вошел в дом.
В этом уютном, потрескивавшем старыми досками доме меня обволакивало спокойствие. На столе уже стоял самовар. Я вспомнил, что с утра ничего не ел, и набросился на еду. Чай с травами и примесями был ароматен. Пирожки таяли во рту. Хозяюшка прекрасно готовила.
