скачать книгу бесплатно
– Связался ты с нами, капитан, – догнал его Маргелов, – теперь и сам, поди, не рад. Эй, не растягиваться! Шире шаг, товарищи бойцы! Иначе придется потом объяснять ответственным лицам, где нас носило, – добавил он тише. – А некоторым ведь и не докажешь, везде врагов видят – даже там, где их нет…
– Снова камень в мой огород, капитан? – проворчал Алексей. – Не волнуйся, уж объясню ответственным лицам, где вас носило… Был нелегкий опыт, капитан?
– В сорок втором было дело, – неохотно подтвердил Маргелов. – Старшим лейтенантом был, командовал заградительной ротой на Волховском фронте. Вторая ударная армия в болотах погибала, а ее командующий генерал Власов уже к немцам переметнулся. Получили приказ наступать под Антоновкой – прорвать участок фронта шириной четыре километра, чтобы нашим сделать коридор для отхода. Непродуманный приказ, и отдал его человек, плохо знакомый с ситуацией. Куда там наступать? Мы и отступать-то толком не могли, катились на восток, в болотах тонули. Собрали два потрепанных полка, ударили по отборным немецким частям. Те, конечно, удивились, на пару часов подвинулись – наши и вклинились на пару верст. Потом фрицы надавили с флангов – захлопнули капкан. Всю ночь шел бой, от полков по роте осталось. Наступать – нереально.
– То есть по своим из пулеметов вы уже не стреляли? – уточнил Алексей.
– Не стреляли, – согласился Маргелов. – Наша заградительная рота свой бой приняла. Отсекли нас от штурмовой группы, обложили со всех сторон. Танковая рота и до батальона пехоты – всё нам досталось. Бились, как проклятые, дважды за ночь в контратаку переходили, три танка подбили из шести возможных. Во взводах по шесть-семь бойцов осталось. Утром немцы отошли – тоже выдохлись. Нам тропинку оставили – в болота. Уходить пришлось. Могли бы еще повоевать, но боеприпасы кончились, а с саперными лопатками шибко не навоюешь. Три дня по болоту шли. Еще семерых потеряли. А только вышли – свои же и повязали. «Смерш» еще не придумали – особисты орудовали. Всех за колючку, и давай на допросы гонять. Картину боя восстанавливали. Почему не приняли мер для успешного наступления, почему не остановили бегущих бойцов, почему позволили немцам загнать вас в котел? Словно мы тут чертовы полководцы и способны переломить ситуацию на фронте. Несколько ночей пытали, ловили на нестыковках, инкриминировали измену и сотрудничество с немцами… Тогда я и понял, капитан, что этим людям плевать, кто на самом деле виновен, а кто нет. У них план по выявлению предателей, они работают, из кожи лезут… лишь бы привлечь кого-нибудь и к стенке поставить. Вздорные обвинения – ничего более вздорного я в жизни не слышал. Уши вянут, отчаяние берет – и ведь ничего не можешь доказать…
– Но ты же не расстрелян, капитан, – подметил Алексей. О том, что вытворяли особисты в сорок первом и сорок втором, он знал не понаслышке. Бесконечные допросы, подтасовка улик, фабрикация дел, а когда пришлось столкнуться с реальным врагом, многие спасовали, просто не знали, как работать. По привычке искали там, где «светлее». И от таких «работяг» приходилось избавляться в первую очередь…
– Так воевать оказалось некому, – хмыкнул Маргелов, – а может, адекватная голова нашлась. Признались сквозь зубы, что не нашли состава преступления в наших деяниях. Всех, кто выжил, из-за колючки в часть отправили, в бане помыли, новое обмундирование выдали. Ничего, воюем за Родину…
Разговаривать не хотелось, да и Маргелов потерял желание, пыхтел, волоча ноги. Они вязли, как в киселе, в этом чертовом лесу! Лейтенант Аннушкин покрикивал на раненых – не спать на ходу, граждане военные! Скоро придем! Это «скоро» как будто отодвигалось, превращалось в несбыточную химеру. За час пути они не встретили ни одной живой души.
– Товарищ капитан, мы глупостями занимаемся, – тяжело задышал в затылок запыхавшийся Аннушкин. – Не видно ни хрена, не идем, а на месте топчемся. Людям отдых нужен, раненым – перевязка… Где мы находимся – Хвалынский лес? Где Баратынка?
– Баратынка тут везде, – усмехнулся Алексей, – петляет, как змея, по району, дважды через Калачан протекает, Ревзино цепляет… До моста через Баратынку – километра четыре.
– Телячью балку проходим, – подал голос сержант Васюков. – Гадом буду, это она, товарищи офицеры. Здесь у товарища Станового резервная база находилась – в ста метрах от лесной дороги. Оборудовал лагерь для личного состава на случай отхода из Хвалыни, узел связи и запасной командный пункт. Грамотно расположил – вроде и дорога рядом, но никакая техника не пролезет, достаточно пары мин, чтобы заблокировать любой карательный отряд…
– Вы про майора Станового, сержант? – спросил Алексей.
– Он самый, – охотно отозвался Васюков. – Из окружения выходил летом сорок первого, да завяз в здешних болотах с остатками своего батальона. Штыков сорок у него осталось. Затаился, немцы мимо прошли. Добыл у фрицев рацию, связался с нашими – получил «добро» возглавить местное партизанское движение. Потянулся к нему народ – окруженцы, местные штатские… Хорошо он тут за два года покуролесил, натерпелись от него фашисты. Дважды немцы его окружали, разбивали отряд. Люди рассеивались, потом опять сходились. Неуловимым считался товарищ Становой. Несколько тайных баз имел в окрестных лесах. Пару месяцев назад покинул район, ушел со своими партизанами за линию фронта по приказу командования. Помните, товарищ капитан, наша рота принимала у них оставленное хозяйство, прочесывали базовые лагеря на предмет дезертиров и мародеров?
– Я и днем-то местность не узнаю, Васюков, – проворчал Маргелов. – Уверен, что это здесь?
– Так вот же она, Телячья балка, – лощина за опушкой тянется…
– Ладно, дорогой товарищ из контрразведки, – вздохнул Маргелов, – хочешь – иди своей дорогой, хочешь – оставайся с нами. Не выдержать моим доходягам этот ночной переход…
Алексей сдался – ладно. Не расстреляют, в конце концов. За что? С заданием справился, радист нейтрализован.
Маленький отряд ушел с дороги, углубился в лес. Лучики света прыгали по залежам сухого валежника, по старым деревьям с бугристой корой. Овраг оказался глубоким – сначала спускались здоровые, помогали раненым. Карабкались наверх, снова погружались в лес. Чаща расступилась метров через семьдесят. Возникла заброшенная партизанская база. В темноте выделялись дозорные гнезда на деревьях – с них еще свисали веревочные лестницы. Извилистые траншеи на границах лагеря, полузасыпанные землянки, кустарное подобие блиндажа. Несколько сараюшек, жмущихся к покатому холму, пятачок для построения личного состава, вымощенный бревенчатым настилом. Под деревьями – примитивные лавочки для курения, рукомойники, открытая печь. Красноармейцы неприкаянно блуждали по базе, кто-то падал в траву.
– Занять две центральные землянки, – скомандовал Маргелов. – Аннушкин, выставить посты, назначить смену. Васюков, проследить, чтобы перевязали раненых. Всем спать, подъем в пять утра.
– А как насчет спирто-водочной смеси, товарищ капитан? – пошутил кто-то. – Будут выдавать на сон грядущий?
– Дюлей вам выдадут на сон грядущий, – отрезал капитан. – Самым остроумным, разумеется…
Солдаты разбрелись по землянкам. Алексей потащился к крайней, ее замшелый накат выделялся неподалеку от подножия холма. С одной стороны завалился полупустой дровяник, с другой – землянку подпирал перекошенный сарай. У входа валялись заросшие грязью доски, ржавые ведра, в одном еще поблескивала вода, покрытая зеленью. Земляные ступени уперлись в скособоченную, срубленную из горбыля дверь. Конструкция рассохлась, не входила в створ. Внутри прибежище героических партизан выглядело еще плачевнее. Труба в потолке – буржуйка под ней фактически развалилась. Стены осыпались, а вот нары, сбитые из досок, стояли, как стальные. От мешковины несло гнильцой, но капитану было плевать. Он свернулся в позе зародыша, пристроил автомат между колен. Холод пока не ощущался, и он спешил уснуть, пока не замерз. В соседних землянках шумели солдаты. Ругался сержант Васюков, очень кстати обнаруживший нехватку медикаментов и перевязочных материалов, стучали ведра, лилась тухлая дождевая вода. Кто-то ворчал: ты еще портки свои дырявые сними – в баню, блин, пришел. «Они не дырявые, они заштопанные», – отшучивался боец. Сон пришел, как всегда, без оповещения…
Кошмарные сны давно превратились в элемент бытия. Черный «ворон» под окном, «каркает» двигатель, три демона в черном поднимаются на крыльцо. Уводят бледного отца – заместителя председателя минусинского райисполкома. Остальных не трогают, но дом перерывают основательно, ищут доказательства связи отца с врагами трудового народа. У матери отнимаются ноги, плачет младшая сестренка Лиза. Происходит невероятное: неделю спустя раздается стук в дверь, и на пороге возникает отец. Простуженный, сломленный, измученный побоями и непрерывными ночными допросами. Связи с троцкистами не выявлены, органы перестарались. В 37-м они действительно перестарались, кампания репрессий, получившая в народе название «ежовщина», обернулась против своих же создателей. Слишком рьяно взялись истреблять население собственной страны. Недолгое счастье в доме. Как просто сделать счастливым советского человека: отбери что-нибудь важное, а потом верни, как было. Но вернуться на рабочее место отец уже не смог, и жизнь покатилась под откос. Болели отбитые почки, харкал кровью. Замкнулся в себе, потом переселился в больницу, где и скончался через три месяца…
Черный «ворон», увозящий отца, сменили лучи прожекторов в ночном небе, хлопки зениток. Отблески света вырывают из темноты купол Исакия, затянутый маскировочными сетками. Пронзительный рев пикирующего «мессера», вспыхнувшая крыша пятиэтажки, на которую устремляются женщины с ведрами и баграми. Катается по крыше, крича от боли, загоревшаяся Лиза – младшая сестренка. Перед самой войной переехали в Ленинград – матери предложили работу на оборонном заводе. Да там и остались – в списки на эвакуацию не попали, жили, как могли, вносили свой вклад в общее дело… Он карабкается, задыхаясь, на эту проклятую крышу, где всё в дыму (совпала краткая командировка в героический город), в ужасе падает на колени перед обгорелым тельцем Лизы, которой едва стукнуло семнадцать… Бьется в истерике мать, безжалостный сердечный приступ – и ее, завернутую в старые одеяла, отвозят на окраину в район деревни Пискаревки, где в огромной братской могиле хоронят ленинградцев… Смеющееся лицо младшего сержанта Риты Пономаревой, вот она бежит к нему через поле, усыпанное ромашками, расстегивает на бегу гимнастерку, русые волосы переливаются на солнце. Он чувствует ее запах, знает, как пахнет каждый кусочек ее тела. Бомба падает рядом с зенитной батареей – орудие всмятку, разлетаются мешки с песком. Гибнет весь расчет – все четыре молодые девушки. Он снова на коленях, гладит каждый кусочек ее тела – слишком много их, этих кусочков, и все еще собрать надо, чтобы похоронить…
Очнулся Алексей на рассвете от какой-то безотчетной паники. Серая хмарь просачивалась сквозь дверную щель. Холод впитался в организм. Он сполз с нар, стуча зубами, вскочил, чтобы резкими упражнениями изгнать стужу и, ударившись головой о низкий потолок, выругался сквозь зубы. Время без нескольких минут пять, пора в путь. Еще не рассвело, но сизая полумгла уже витала. В девять утра нужно быть в расположении, пока не объявили дезертиром.
Лагерь просыпался, неподалеку бубнили люди, позвякивали ведра, оставшиеся в «наследство» от партизан. Затрещали ветки кустарника, кого-то выплюнули – по нужде человек ходил. Споткнулся, сдавленно выругался:
– Oh, Scheisse…
Словно водой из ведра окатили! Алексей застыл, не веря своим ушам. Что это было? Хрустели ветки под ногами, человек удалялся. Потом остановился, стало тихо. Руки онемели, но это не помешало подтянуть к себе автомат, ощутить гладкий перегиб приклада. Он перенес центр тяжести, сделал осторожный шаг к двери, опустился на корточки, чтобы лучше видеть. Вот уж точно дерьмо… В поле зрения возник напряженный профиль лейтенанта Аннушкина. Человек изменился, он был совсем не такой, как вчера. Лицо обострилось, стало мордой хищника, выперли скулы – такое ощущение, будто молодой офицер войск НКВД СССР собрался обернуться в волка. Ноздри раздувались, глаза шныряли. Он прислушивался, стоял, положив руку на кобуру – и, казалось, смотрел прямо в глаза капитану «Смерша»! Рука рефлекторно потянулась к затвору автомата. Нет, не мог его видеть лейтенант Аннушкин, или как там его. Тот поколебался, хотел направиться к землянке, но передумал, плавно развернулся и отправился к своим. Видно, не пришла еще пора раскрывать карты…
Обливаясь потом, Алексей попятился, перевел дыхание. Немцы? Ну, не станет советский офицер ругаться по-немецки. Споткнулся и невольно выдал себя. Аннушкин – точно немец, сотрудник абвера, остальные, скорее всего, нет. Не так уж сложно по речи и манере отличить русских людей. И Маргелов – русский. Больше того – не врал про Волховский фронт, про то, что случилось с его подразделением. Это было давно, год назад, сколько воды утекло, сколько народа переметнулось к немцам – кто по трусости, чтобы выжить, кто из ненависти к коммунистам и неприятия Советской власти…
Мысли худо-бедно выстраивались. Под Калачаном работала школа абвера, ковала кадры для заброски в советский тыл. Будучи офицером контрразведки, Алексей располагал этой информацией, правда, без подробностей. Раньше для немцев это был глубокий тыл, теперь – передний край. Но школу могли и не закрыть. И неизвестно еще, удастся ли Красной Армии прорваться в Калачан. У немцев тоже работает фантазия. Диверсионная группа под видом раненых. Кто докажет, что все не так? Не разматывать же с них окровавленные бинты? Очевидно, сами и разнесли тот склад, переоделись. А машина реально сломалась, другой под боком не оказалось, и на дороге ничего не встретили, кроме «сломавшегося» капитана контрразведки. Решили не размениваться, очевидно, имели задание важнее, чем жизнь какого-то офицера «Смерша». А с ним идти – еще лучше. В случае опасности прикроет, доведет, куда следует, а там можно и в расход… Куда они идут – в Ложок, где расположен штаб дивизии, непростительно оторванный от основных частей? Готовится крупная диверсия, убийство или похищение высокопоставленных советских военных? Можно не сомневаться, что с документами у них все в порядке. Секретные подразделения абвера – та еще «кузница советских военных и хозяйственных кадров»…
Время текло, секунды щелкали под темечком. Лагерь уже проснулся, бубнили люди. Кто-то ходил по веткам на опушке. Тянуть нельзя, любое промедление смерти подобно! Алексей решился. Главное, не подавать вида, что все знаешь. Он повесил автомат за спину, открыл дверь, широко зевая и растирая воспаленные глаза. Вскарабкался по осыпавшимся ступеням, потащился к ржавым ведрам, в которых было немного дождевой воды. Угол сарая прикрывал от «плаца» и центральных землянок. Очень кстати оказался завалившийся дровяник и остатки бревенчатого колодца. По лагерю расползался легкий туман. За углом шумели люди, кто-то посмеивался. Аннушкин пропал. Из кустов, застегивая штаны, вышел долговязый Дробыч, мазнул капитана мыльными глазами. Алексей приветливо помахал ему, нагнулся над ведром, зачерпнул воду. Водица была страшноватой и пахла соответственно. Он сполоснул лицо, распрямился. В поле зрения оставался только Дробыч. Он выбил из пачки мятую папиросу, долго щелкал зажигалкой и одновременно следил за капитаном – пусть не нагло, боковым зрением, но контролировал. На всякий, как говорится, случай. Алексей стряхнул воду с рук, вытер их о штаны. Снова зевнул и поволокся обратно к землянке, кожей на затылке чувствуя взгляд! Спустившись до двери, обернулся, негромко позвал:
– Слышь, служивый, помоги, если не трудно. Тут какой-то оружейный склад под нарами… – И, уже не оборачиваясь, с колотящимся сердцем втиснулся в землянку.
Дробыч озадаченно почесал щетину, посмотрел по сторонам. Только бы не позвал своих! – мысленно взывал к небесам Алексей. Дробыч не стал это делать, видно, не почуял подвоха. Он двинулся к землянке, поправляя ремень автомата, спустился вниз, протиснулся в дверь:
– Что тут у вас, товарищ ка…
Алексей схватил его за горло, втащил внутрь, стиснул шею сильными пальцами, чтобы не закричал, коленом ударил в промежность. Дробыч захрипел, руки обвисли. Алексей продолжал все сильнее сжимать его горло, пока глаза у того не закатились и не подломились ноги. Он осторожно опустил его на пол. Дробыч вздрагивал, пытался продохнуть. Алексей усилил нажим, чтобы окончательно умертвить, и вдруг засомневался. А вдруг ошибся? Вдруг никакие они не диверсанты – бес попутал, слуховая галлюцинация спросонья? Он ослабил удавку, стиснул кулак и хорошенько врезал в челюсть. Дробыч откинул голову и отключился. Макаров навострил уши – пока тихо. Проверять документы у этого доходяги смысла не было – уж «воспитатели» постарались, все у них в порядке, лучше, чем подлинные: научились талантливо рисовать вещевые и расчетные книжки комсостава, командировочные предписания, продовольственные аттестаты, выписки из приказов о переводе в другие части… Он вытащил из подсумка запасной диск для «ППШ», две гранаты «Ф-1». Неплохое приобретение. Конструкция автомата Судаева позволяла использовать диски от «ППШ». Лихорадочно рассовал боеприпасы по карманам, на корточках подкрался к двери, выскользнул наружу, быстро перекатился к дровянику и энергично пополз в жухлую траву. Теперь от посторонних глаз закрывал колодец. Нетерпение гнало – хотелось встать, пробежать последние метры. Но он заставлял себя ползти, не замечать, как впиваются в кожу корневые отростки, как последние в этом сезоне комары выедают лоснящийся от пота лоб…
Оказавшись на опушке, Алексей поздравил себя с маленькой победой. Теперь ничто не мешало отползти за деревья и припустить прочь. Сто метров до оврага, а там лесная дорога… Но вместо этого он лежал за кочкой, всматривался. Уже рассвело, рассасывалась туманная мгла. За спиной пролегала траншея, ее он мог преодолеть без сложностей. Партизанская база предстала, как на ладони. Диверсанты отлично ориентировались на местности, владели информацией, раз были в курсе об этом лагере майора Станового. Неясные фигуры возились в рассветном мареве. Солдаты строились на «плацу». Белели повязки «раненых». Доносились приглушенные русские матерки. Алексей стиснул зубы. Он все понимал – сам критически относился к системе и ее отношению к гражданам. Считал, что ничем нельзя оправдать массовые репрессии – никакой безопасностью единственного в мире социалистического государства. Можно быть обиженным, можно не любить (так обижайся себе где-нибудь в сторонке!), но чтобы переметнуться к фашистам, уничтожать свой же народ… Это было выше его понимания. Подобные люди заслуживали только одного, и даже пули на них было жалко…
Он насчитал двенадцать фигур в рассветной дымке. Перед строем прохаживался Маргелов, сунув большие пальцы рук за ремень. В стороне переминался лейтенант Аннушкин, посматривал на часы.
– Где этот хренов Дробыч? – донесся его недовольный голос (видимо, по факту он явно был главнее Маргелова). – Васюков, найди его! И буди контрразведчика, хватит уже спать!
Спасибо, разбудили… Нервная смешинка выпорхнула из горла. Сержант Васюков засеменил в направлении колодца, выбежал на окраину базового лагеря, недоуменно повертел головой, позвал отсутствующего бойца и, немного поколебавшись, направился к землянке, в которой ночевал капитан Макаров. Маргелов что-то внушал своим подчиненным, приказывал заправиться, принять подобающий вид.
Алексей ловил в прицел лейтенанта Аннушкина, но тот сместился вбок, зашел за строй. Тогда он, мысленно ругнувшись, отыскал в прицеле спину Маргелова. Тем временем сержант Васюков вылетел из землянки, как пробка из бутылки! Споткнулся о последнюю ступень, тревожно заверещал, потеряв пилотку:
– Тревога, господин гауптман! С Дробычем разделались, большевик утек!
Дальше некуда было тянуть. Алексей стрелял, как на полигоне по ростовым мишеням! «ППС» плевался свинцом, больно отдавался в плечо. Магазин, дай бог памяти, был заполнен на две трети – для начала хватит. Маргелов вздрогнул – словно оса в спину ужалила, – рухнул на колени, неловко завалился боком. Остальные с криками разбежались и залегли. Конечности в бинтах, измазанные чем-то красным, нисколько не сбавляли прыти, понятно, что муляжи. Кто-то, лежа в траве, уже срывал с себя повязку. Алексей стрелял короткими очередями. Три неподвижных тела остались на бревенчатом накате. Еще один, задумав перебежать, поймал пулю в бок, и из раны обильно потекла кровь. Катился к дальней канаве лейтенант Аннушкин, ругался по-немецки. Сержант Васюков при первых выстрелах рыбкой отправился за колодец, там и сидел, дожидаясь конца вакханалии. Потом вскочил, помчался зигзагами к своим, ловко увертываясь от пуль. Вот что значит – уметь быстро бегать! Их осталось человек восемь. Аннушкин надрывался: четверо направо, остальные налево! Уничтожить большевика! Позицию Алексея давно засекли, он ее и не менял. Пришлось вжаться в землю, пули выли, едва не касаясь затылка. Подняв голову, он обнаружил, что противник разбежался. Во фланги пошли! И стал отползать, меняя магазин. Последний остался, хотя и вместительный, 71 патрон, на всю компанию хватит! Лес, по счастью, не был разреженным. Местность волнами, завалы бурелома, кустарники. Он откатывался к оврагу, уже догадываясь, что дорога будет тернистая, и неизвестно, что в финале. Диверсанты врывались в лес слева и справа, рассыпались, непрерывно вели огонь и передвигались быстрее, чем Алексей! Его преследовала неуютная мысль, что дорогу к оврагу вот-вот перережут. Стоило рискнуть, пойти навстречу – иначе просто зажмут! Он побежал, пригнувшись, влетел в какую-то канаву, засеменил по ней. Левый фланг противника был уже рядом, доносилась матерная «перекличка». Выхватив «лимонку» из подсумка и вырвав чеку, он продолжал бежать, прижимая рычаг взрывателя к насечкам корпуса, и буквально вклинился в «дружную компанию»! Они летели на него все четверо, растянувшись в цепь. Помогла внезапность. Алексей выкатился из канавы, рухнул, метнув гранату, и успел заметить, как отшатнулся приземистый тип с лицом завхоза овощебазы. Взрывом умертвило, по меньшей мере, двоих – не ожидали лобовой контратаки. Оставались еще двое, но пробиться через эту парочку уже не удавалось – их ярость была на пределе. Овраг был где-то рядом, и он, пробив очередной заслон из шиповника, скатился в Телячью балку. Каждый кувырок отдавался болью, он стискивал зубы, закрывал голову руками. Противник висел на «хвосте»! Несколько человек, тяжело дыша, уже подбегали к оврагу. Какие-то секунды до показательного расстрела. Вторая «лимонка» уже в руке, чеку к черту – он швырнул ее вверх, за гребень. Истошный визг – кому-то под ноги попала, а времени отпихнуть уже не осталось. Взрывом разметало куски дерна, вырвало молодое деревце…
Алексей уносился прочь по дну балки. Сзади сыпалась земля, гремели выстрелы и взрывы. Вся компания гналась за ним. Сколько их там уцелело – штыков пять? Он немного оторвался от погони, не пропустил ступенчатый подъем – взлетел на него прыжками. Снова лес. Где-то впереди опушка, лесная дорога… Алексей, виляя между деревьями, юркнул за трехствольную осину – и угадал: «нечистая сила» уже лезла из оврага, одуревшая от злобы и ярости. Хрипел «лейтенант Аннушкин»: «Быстрее, скоты, что вы копаетесь?!» Первым на капитана выскочил сержант Васюков – и получил пулю прямо в лоб. А он продолжал поливать огнем из-за дерева, заставляя выживших залечь. Сам же стал пятиться к дороге и повалился за мшистый холмик. Похоже, наступил перелом в сражении, диверсанты уже не рвались в наступление. Двое высунулись, он загнал их очередью обратно за деревья и вдруг почувствовал, что автомат заметно полегчал. Отстегнул магазин – пустой. Забросил автомат за спину, извлек «ТТ», передернул затвор. Какое-то время еще продержится.
Но противник выдохся. За деревьями сквернословил Аннушкин – русский матерный он освоил в совершенстве. Выл раненый, но неожиданно прозвучал одиночный выстрел, и вой оборвался. Остались двое и Аннушкин. Где-то недалеко раздался треск сучьев, диверсанты уходили. Стоило порадоваться, группа фактически уничтожена, самое лучшее, что они могут сделать – это вернуться на базу.
Несколько минут Алексей выжидал. Оторвал стебелек мятлика, стал жадно жевать – давненько во рту ничего не было. Противник ушел – туда ему и дорога. Он перевернулся на спину, молитвенно посмотрел на светлеющее небо, затем поднялся и побрел обратно к оврагу. Нужно было убедиться, что все закончилось. В траве валялся бесхозный труп, раненого диверсанта застрелили в голову. За ним еще один – сержант Васюков с широко открытыми глазами. От головы осталась ровно половина, включая глаза. Алексей нагнулся, порылся в его вещевом мешке. Отыскал булку ржаного хлеба, завернутую в чистую фланель, консервированную сельдь Астраханского рыбзавода, но не стал ничего брать. Вытащил из нагрудного кармана красноармейскую книжку – вполне доброкачественное удостоверение бойца подразделения по охране тыла действующей армии – и убрал ее в планшет. Брезгливо сморщившись, отобрал документ у первого мертвеца. Еще одного он обчистил на другой стороне оврага, двоих в лесу. Делать нечего, надо все собрать…
Несколько минут он лежал за траншеей на своей же «испытанной» позиции, изучал обстановку. Все тихо. Белка сидела на стволе сосны, грызла шишку и косилась в его сторону – словно сомневалась, можно ли ему доверять. Остатки диверсионной группы сюда не заходили, ушли другим маршрутом. Алексей вышел на поляну и увидел, как из землянки выползает смертельно бледный Дробыч с наганом в руке. Он успел выстрелить первым. Дробыч тут же покатился обратно в землянку. Зря старался, столько сил потратил, чтобы вылезти…
Несколько минут капитан собирал документы у мертвых. Образовалась приличная стопка. Маргелов умер не сразу – ползал по бревнам «плаца», пока не истек кровью. Глаза его были бессмысленны, как бессмысленно любое предательство. Алексей покачал головой: эх, Маргелов, Маргелов… Забрал у офицера планшет, повесил себе на плечо – пусть в штабе разбираются, есть ли там что-то ценное. К дороге он вышел уже почти с закрытыми глазами…
Глава третья
Через полчаса его подобрала полуторка – автомобильный патруль рыскал по дальним окрестностям Ложка. Машина вывернула из-за леса и мчалась на него, расшвыривая сухую грязь. Он поднял руки, дескать, сдаюсь, подбросьте. Водитель затормозил у самого носа. Станковый пулемет, установленный в кузове, смотрел ему прямо в лоб. Из машины высыпались красноармейцы, наставили на него автоматы.
– Ни с места! – грозно проорал кто-то. – Не шевелиться! – И, схватив за шиворот, стал стаскивать со спины автомат. – Смотри-ка, форму нашу нацепил, падла фашистская! Ну, ничего, мы его быстро расколем!
– Парни, мне бы в штаб, в отдел контрразведки, к подполковнику Крахалеву… – вяло бормотал Алексей. – А тот, кто обозвал меня фашистской падлой, получит лично от меня по зубам. Но не сейчас, устал чего-то…
– Отвезем, не волнуйся. – Обшаривавший его старший сержант вытащил документ и тупо уставился на него. Потом громко расхохотался: – Смотри-ка, парни, фрицы окончательно обнаглели!
– Слушай, старшой, – высунувшись из кабины, проговорил дрогнувшим голосом водитель. – Кажись, это правда наш, видел я его… Ты бы поосторожнее его мутузил…
– Ладно, – немного смутился сержант, – в штаб доставим, пусть разбираются. Лыков, Дорофеев, хватайте его – и в кузов! Руки не распускайте, но смотрите за ним…
Отдохнуть в дороге не удалось – кузов трясся, все бока отбил. Надежная машина – этот прославленный «ГАЗ-АА», но до чего же неудобная…
Минут через двадцать его выгрузили у штаба. Навстречу уже бежали радостные оперативники из его группы: старший лейтенант Саня Шевченко, лейтенанты Коля Одинцов, Вадим Мазинич. Вот уж не ожидали увидеть живого командира!
– Товарищ капитан, живой, чертяка! – грохотал Шевченко, восторженно хлопал его по плечу. – Ты куда пропал, мать твою? Эй, бойцы, осторожнее с ним, это же не картошка!
Красноармейцы смущенно отдали честь, ретировались. Ну, и леший с ними. Но того, кто обозвал его «фашистской падлой», Алексей на всякий случай запомнил.
– Парни, потом все разговоры, ладно? – бормотал он, с трудом переставляя ноги. – Уморился я за эти сутки, а еще Крахалеву докладывать… Меня еще не объявили фашистским перебежчиком?
– Еще нет, – радостно объявил молодой Коля Одинцов, – но к тому уже шло. Товарищ подполковник вчера молнии метал: мол, найти и доставить капитана Макарова, в каком бы виде он ни оказался! Ты, кстати, вовремя, – еще часок-другой, и нас бы снарядили на твои поиски.
Чуть позже Алексей сидел у кабинета Крахалева, вытянув ноги, и наслаждался покоем. Начальник отдела контрразведки изволил отсутствовать. За столом в конце коридора зарылся в ворохе бумаг полноватый, какой-то обтекаемый капитан Верищев – политработник караульного батальона, он же секретарь первичной партийной организации и, по совместительству, политрук батальона. На боевых заданиях этого офицера практически не видели, он воевал на собственном фронте: осуществлял политическое наблюдение за личным составом, формировал политико-просветительскую и воспитательную работу. Верищев листал личные дела и с подозрением поглядывал на капитана.
– Ну, и где ты был, Макаров? – проворчал он недобрым голосом. – Люди с ног сбились.
– Где был, там меня уже нет, Верищев, – не без удовольствия отозвался Алексей. – Наслаждался осенней природой, устроит? Ты работай, не отвлекайся.
– Не нравишься ты мне, Макаров… – процедил Верищев. – Ох, не нравишься…
– Вызовешь на бюро парткома? – встрепенулся Алексей.
– Да вызвал бы, – скривился политработник, – будь ты членом ВКП(б), и не опекай тебя лично подполковник Крахалев. Надо же нянчиться с тобой, как с писаной торбой… А то давно бы дотянулся до тебя хотя бы по партийной линии…
Алексей решил не нарываться. Много он перевидал на фронтах таких чистеньких, самоуверенных, пользующихся своей безнаказанностью (подотчетных лишь членам Военных советов), рьяно следящих за идеологической чистотой подразделений, пасущих офицеров (особенно боевых), только и ждущих момента, чтобы прижать к ногтю тех, кто выходит за рамки. А сами – полные ничтожества, не нюхавшие пороха… «В свободной стране живем, – печально подумал Алексей. – Кого хотим, того и сажаем».
– Нарисовалась, душа пропащая! – взревел подполковник Крахалев, возникая в другом конце коридора. Схватил Алексея за плечо, потащил к себе в кабинет. – Садись, бродяга, садись! – И ногой подтолкнул ему стул. – Вижу, что еле держишься. Ты, Алексей, как тот мартовский кот, который гуляет, пока ноги не начинают подкашиваться. Имеешь, что сказать? – пытливо уставился он на подчиненного.
– И даже показать, товарищ подполковник… – Алексей поднялся, козырнул и начал извлекать из планшета стопки документов. – Затем бросил отдельно серые «корочки» и добавил: – Вот это офицерская книжка нашего радиста, товарищ подполковник.
Крахалев жадно схватил их, стал вчитываться.
– Это шутка, Макаров? – поднял он изумленные глаза.
– Это вражеский радист, – терпеливо объяснил Алексей. – Тот самый, что колесил по району на служебном транспорте, выходил на связь с фашистами и быстро линял, пока его не успевали запеленговать. Он покончил с собой… под давлением внешних обстоятельств.
– Подожди, но это же… – Крахалев недоверчиво всматривался в фотографию.
– Ну да, за той стенкой сидел, – кивнул Алексей на портрет Виктора Семеновича Абакумова. – Старший лейтенант Орехов, командир наших связистов. Это он, товарищ подполковник, не извольте сомневаться. Пойман на месте преступления, когда разбил рацию и пытался смыться к немцам. Отстреливался до последнего патрона, а последний, увы, – себе. Насколько понимаю, невелика потеря.
– Надо же, век живи – век удивляйся, как говорится. Другому бы не поверил, но вот тебе… А это что за публика? – Крахалев придвинул к себе стопку потрепанных документов.
– Сделано в абвере, – пояснил Макаров. – Передайте в нашу секретную часть – пусть учатся подделывать документы. Качество на уровне мировых стандартов. Однако не помогло. Пара минут найдется, товарищ подполковник? – И он лаконично описал, что случилось после самоубийства радиста и досадной поломки автомобиля. – Собственно, поэтому я и задержался, – завершил свой рассказ Алексей. – Их, в принципе, можно найти, не думаю, что за ними придет очередная диверсионная группа. Не такие уж святые.
– Подожди, Макаров, ты меня запутал… – Начальник контрразведки сегодня неважно соображал. – Объясни, какое отношение вот это, – потряс он подлинным документом Орехова, – сочетается вот с этим? – придвинул он Алексею стопку фальшивых книжек.
– Никак, – ответил Алексей, – разные истории, товарищ подполковник. Радист, уверен, к диверсионной группе абвера не имеет отношения.
– А-а, – неуверенно протянул Крахалев, – так бы сразу и сказал…
– А я не сказал, Виктор Иванович?
– Тебя не поймешь, ты такого нагородил, без бутылки не разберешься… Ну, ты и погулял, Макаров! Тебя послушать – прямо свадьба… Почему со всеми не разобрался? Упустил этого, как его, Аннушкина, и с ним еще парочку?
– Виноват, товарищ подполковник! Их чертова дюжина была, а я один. Не уследил за всеми, каюсь. Я арестован?
– На два часа, – засмеялся Крахалев. – Сядешь в отдельной комнате и напишешь сочинение – как ты провел последние сутки. Со всеми подробностями, ничего не упуская. Личность Маргелова – поищем такого, возможно, реальный персонаж. В деталях опишешь Аннушкина – не только внешне, но и психологический портрет, на кои ты мастак. Твои предположения, где они могли бросить машину. Где ты оставил свою – это, вообще-то, казенное имущество, Макаров… Мы выясним, что произошло на тех складах, – и вообще происходило ли там что-то… А потом решим, наградить тебя или арестовать суток на шестьсот… Иди, Макаров, отдыхай. Голодный, поди?
– Очень, – признался Алексей, – даже вас бы съел. Меня еще не сняли с довольствия?
– Ой, иди в столовую, – отмахнулся Крахалев, – у них сегодня голубцы. Такие же, как наша контора.
– В смысле?
– Ленивые. Все, ступай, капитан, загрузил ты меня по самые гланды. – Крахалев как-то скептически уставился на стопку документов, разложенных веером: – Буду пасьянс раскладывать. Напишешь объяснительную… тьфу, докладную, можешь отдыхать до завтра. Да смотри, не налегай… на свои сэкономленные «наркомовские».
Голубцы в штабной столовой оказались не только ленивые, но также рыхлые и безвкусные. Качество компенсировалось количеством, но сытнее от этого не стало. Похоже, мясо разжижали не только капустой, но и черствым хлебом, подгнившей картошкой и еще какой-то огородной ботвой. «Неужели воруют? – размышлял Алексей, давясь произведением местных кулинаров. – Коммунизм еще не построили, а коммуниздят уже все подряд. Давно никого не расстреливали».
Баба Нюра в хате на улице Светлой, где он встал на постой, накормила лучше.
– Нарисовалось ясное солнышко… – ворковала пожилая женщина в платочке, снимая с печи горячие горшки. – Аж не верится, а мы-то с Дуней все глаза проглядели, все ждалки прождали, где же наш квартирант, почему так редко приходит, не случилось ли чего…
– Дела военные, баба Нюра, – бормотал Алексей, обгладывая ароматную куриную ногу и украдкой поглядывая на глуховатую внучку хозяйки, которая в крохотной спаленке застилала ему койку. – В штабе приходится ночевать, такая уж служба, не нами придумана…
Дуня за шторкой прыскала в кулачок, лукаво поглядывала. Эта «куриная глухота» (как с юмором величала баба Нюра недуг внучки – последствия взрыва в огороде снаряда дальнобойной артиллерии) была, пожалуй, ее единственным недостатком. Острая на язык, смешливая, миловидная, совсем молодая, а уже вдова – она нарисовалась в его кровати в первую же ночь постоя. Забралась, как змея, без одежды, прижала палец к губам, дескать, тише, незачем бабу Нюру будить, – а потом закатила ему такую «постельную сцену», что он начисто забыл про усталость и узнал много нового! Дуня покинула его «клоповник» лишь в середине ночи, сыто мурлыча, вся такая довольная, призывно виляя бедрами. На следующую ночь визит повторился. Потом она надувала щеки, когда приходилось ночевать на службе, и расцветала, когда он появлялся. Баба Нюра давно уже все поняла, махнула рукой и разве что свечку не держала. Вот и сейчас – поел, составил грязную посуду в тазик (не мыть же, когда в доме две бабы), сладко потянулся. Хозяйка погремела посудой, удалилась в огород. И как Дуняша дотерпела! Примчалась, вся такая одухотворенная, дрожащая – и ведь не объяснишь, что дико устал и душа в запустении. Стащила сарафан, улеглась ему под бок и уставилась так трогательно, что сердце сжалось, а руки сами отправились в поход…
Поспать до вечера удалось урывками – час или полтора. А вечером в дверь забарабанили, и Дуня поскучнела, расстроилась. Нарисовались все трое – члены лично им скомплектованной группы. Саня Шевченко – рослый, улыбчивый, родом из Подмосковья; ершистый, с крючковатым носом иркутский сибиряк Вадим Мазинич и молодой, не боящийся холодов уроженец Воркуты Николай Одинцов. Всех парней он нашел в армейской разведке. Долго изучал дела, послужные списки, личные пристрастия. И с тех пор ни разу не пожалел. Уже полгода работали вместе, научились понимать друг друга с полуслова. Вот только вчера не повезло – не туда их отправили, куда бы хотелось…
Они ввалились в хату бесцеремонно, вели себя раскованно, топали сапогами. Мускулистый Шевченко взгромоздил на стол вещевой мешок.
– Так, надеюсь, все помнят, как вести себя в приличном обществе? – предупредил Алексей.
– А что такое приличное общество? – озадачился Одинцов, украдкой подмигивая надувшейся Дуняше.
– У нас сегодня повод, – важно сказал Мазинич, отодвинул Одинцова и извлек из вещмешка бутылку водки. – Помнится, на днях у одного из нас был день рождения – юбилей, так сказать, а мы были столь заняты, что прошли мимо.
– Ну, был, – смутился Алексей. Тридцать лет исполнилось четыре дня назад, но война закрутила, не до юбилеев.
– Тогда позвольте вручить юбиляру этот памятный подарок. – Мазинич поколебался и вытащил вторую бутылку. Потом начал извлекать консервы, хлеб, трофейные немецкие галеты, причудливую колбасу, изогнутую баранкой. – Ты пойми, командир, сегодня, может быть, единственный вечер, когда мы можем спокойно посидеть и по душам пообщаться. Что будет завтра, только Ставка Верховного Главнокомандования знает.
– Баба Нюра, осталось что-то с обеда? – повернулся к женщине Алексей. Странно устроен русский человек: устал, как собака ездовая, хочется отдыха, покоя, чтобы никто не трогал, а вот придут друзья, достанут бутылку (а лучше две), поставят перед фактом – и где та самая усталость?
