Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография

скачать книгу бесплатно


А. А. Зимин, также считая преступником огнищанина, обращает внимание на санкции ст. 19–21 Русской Правды. Если согласно ст. 19 вира уплачивалась преступником, согласно ст. 20 – общиной, то в ст. 21 Правды вообще ничего не говорится о вире, что дает основание считать преступником огнищанина, убитого на месте совершения преступления[120 - См.: Памятники Русского права. Вып. 1. С. 96.].

Вызывают сомнение по крайней мере два обстоятельства: во-первых, совершение указанными лицами подобных преступлений столь часто, что потребовалось создание специальной нормы[121 - См. также: Юшков С. В. Общественно-политический строй и право киевского государства. М., 1949. С. 45.]; во-вторых, признание в классовом обществе, причем на подобной стадии его развития, ненаказуемым убийство преступника, задержанного на месте совершения преступления, независимо от его социального положения.

В литературе отмечается, что в анализируемой статье имеется несоответствие начала фразы «аже убиють огнищанина» ее окончанию «то убить в пса место»[122 - См.: Российское законодательство X–XX веков. Т. 1. С. 59.]. В связи с этим А. Ю. Кизилов обоснованно задается вопросом: если преступником является огнищанин, то почему его следует убить дважды, причем второй раз – с особой жестокостью, унизительно, «как пса»[123 - См.: Кизилов А. Ю. Указ. соч. С. 28.]?

Скорее всего, правы специалисты, полагающие, что формулировка ст. 21, соотношение выделенных нами частей фразы предполагают появление нового лица, которое в норме никак не обозначено[124 - См.: Российское законодательство X–XX веков. Т. 1. С. 59.]. На наш взгляд, рассматриваемую норму необходимо оценивать вкупе с двумя предыдущими статьями. В этом случае раскрывается логика законодателя: в правовом памятнике последовательно даются нормы, предусматривающие усиление наказания в зависимости от обстоятельств совершенного посягательства на представителя феодальной администрации, исполняющего свои обязанности. В ст. 21 Русской Правды, как представляется, говорится об убийстве огнищанина при защите им княжеской собственности. На это указывает и достаточно развернутое описание обстоятельств совершения посягательства – у клети, коня, говяда, коровьей татьбы (другими словами, при хищении имущества из дома, конюшни, скотного двора).

Как уже указывалось, причинение смерти огнищанину наказывалось двойной вирой, т. е. налицо привилегированная охрана потерпевшего. Такая кара могла обусловливаться не столько его личностью и социальным статусом, сколько выполняемыми им функциями в системе дворцово-вотчинного управления. Косвенно об этом свидетельствует и содержание ст. 22–27 Русской Правды; в них перечислены размеры штрафа, взимаемого за убийство княжеских слуг и лиц, находящихся в зависимости от князя. Во-первых, это высшие слуги князя: княжеский тиун (ст. 22), конюх старый[125 - Конюх старый – конюший, старший конюх, управляющий конюшнями.] (ст. 23); во-вторых, среднее звено в управленческом аппарате князя: сельский и ратаиный (пахотный) старосты (ст. 24)[126 - Л. Гетц предполагал, что речь идет о слуге князя и старосте свободных общинников (см. об этом подр.: Российское законодательство X–XX веков. Т. 1. С. 60).]; в-третьих, рядовичи[127 - Рядович как потерпевший авторами определяется по-разному. Так, С. В. Юшков считал его хозяйственным агентом князя; Б. Д. Греков – феодально-зависимым человеком (Там же).] (ст. 25).

Наказание за убийство указанных лиц зависит от места потерпевшего в управленческой иерархии княжеского домена: чем выше занимал он в ней место, другими словами, чем более важные функции выполнял, тем более строго каралось посягательство на его жизнь. Двойная вира предусматривалась за лишение жизни высших княжеских слуг – приказчика (тиуна) и управляющего конюшнями.

Пространная редакция Русской Правды уголовно-правовой охране представителя власти уделяет больше внимания, чем ее прежняя редакция. Это проявляется в ряде моментов: во-первых, в увеличении количества норм об ответственности за посягательство на жизнь; во-вторых, в существенном изменении содержания ранее известных норм; в-третьих, в появлении новых уголовно-правовых запретов; в-четвертых, в зачатках абстрактного изложения правового материала. Так, ст. 3 Пространной Правды в представленном виде можно рассматривать как общую норму, предусматривающую ответственность за любое посягательство на представителя княжеской администрации («Аже кто убиеть княжа мужа в разбои…»), так как нормы об отдельных видах убийств («в обиду» – ст. 19; «у клети…» – ст. 21 Краткой Правды) не вошли в нее. В данной статье унифицируется обозначение потерпевшего, вместо конкретного указания соответствующего лица – огнищанина, тиуна, подъездного и т. д. – используется единое понятие – княжий муж. Преступник – убийца впервые назван головником.

В ст. 6. Пространной Правды предусмотрена ответственность за убийство «в сваде»[128 - Свада – ссора.] или «в пиру»[129 - М. Н. Тихомиров возникновение рассматриваемой нормы связывает с новгородским восстанием 1209 г., когда посадника Дмитра обвиняли в том, что он обложил дикой (т. е. чужой) вирой купцов (т. е. вирой, накладывавшейся на вервь, на территории которой находили неопознанного убитого; она выполняла полицейскую функцию, связывая всех членов общины круговой порукой) (см. об этом подробно: Тихомиров М. Н. Исследование о Русской Правде. С. 228).]. Содержание этой нормы в литературе относится к числу дискуссионных. С одной стороны, авторы признают, что данная статья отграничивает указанные в ней виды убийства от лишения жизни в разбое. С другой стороны, считают, что дифференциация ответственности осуществлена не по субъективным признакам (злой воле), а по объективным обстоятельствам – его совершения в общественном месте, в присутствии других лиц[130 - См., напр.: Сергеевич В. И. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб., 1903. С. 350.]. «…Правда вводит свой принцип степени ответственности, основанный не на понимании умышленного и неумышленного убийства, а на том, было ли это убийство совершено открыто, в честной ли схватке (праву чести уделено много внимания в Правде), во время ли ссоры на пиру, когда требования к поведению его участников были несколько снижены, или тайно, при совершении злого дела»[131 - Российское законодательство X–XX веков. Т. 1. С. 86–87.].

Иного взгляда на сущность нормы, содержащейся в ст. 6 Пространной Правды придерживаются некоторые современные авторы. Например, С. А. Цветков считает, что убийство в ссоре или на пиру выделено в отдельный состав не из-за открытого характера его совершения, а по иным причинам, в частности по мотиву преступления[132 - См.: Цветков С. А. Указ. соч. С. 57–58.], который мог быть только личным[133 - См.: Кизилов А. Ю. Указ. соч. С. 28.]. С таким пониманием рассматриваемой нормы в целом можно согласиться. В средневековье пиры были одной из форм общественной жизни. В X–XII вв. на княжеские пиры с участием бояр и гридей специально приглашались представители и других социальных слоев города, между ними «допускались словесные турниры… не принятые в обычной жизни»[134 - Российское законодательство X–XX веков. Т. 1. С. 86.].

И. А. Исаев полагает, что в рассматриваемом случае подразумевается неумышленное, открыто совершенное убийство (а «на пиру» – значит еще и в состоянии опьянения)[135 - См.: Исаев И. А. Указ. соч. С. 25.]. Думается, что для такого вывода нет никаких оснований, особенно относительно неосторожного характера лишения жизни. К этому времени формы вины вообще не выделялись.

Таким образом, объектом преступления согласно ст. 6 Пространной Правды является личность, а не власть. Но в таком случае возникает вопрос о месте данной нормы в системе норм указанного правового памятника, коль скоро предыдущая статья, третья, и последующая, седьмая, предусматривают ответственность за посягательства на представителя княжеской власти в связи с исполнением им своих обязанностей по службе. Вероятно, это можно объяснить уровнем законодательной техники. За основу построения законодательного акта взяты не общественные отношения, интересы княжеской власти, а личность потерпевшего. В связи со сказанным трудно согласиться с утверждением, что «Русская Правда проводит различие по объекту преступления»[136 - Российское законодательство X–XX веков. Т. 1. С. 19.].

Как уже говорилось, в ст. 7 Пространной Правды предусматривалась ответственность за убийство в разбое, признаваемое особо тяжким преступлением, о чем свидетельствует наказание за него: преступник не мог рассчитывать на помощь в выплате виры со стороны общины, он вместе с семьей выдавался на поток[137 - Поток — изгнание из общины вместе с женой и детьми с конфискацией имущества.] и разграбление[138 - Разграбление – конфискация имущества и выдача преступника (вместе с семьей) «головой», т. е. в холопство.]. Словосочетание «будеть ли стал на разбой без всякоя свады», используемое при описании преступления, на наш взгляд, однозначно свидетельствует о мотиве преступления, который связан с выполнением потерпевшим (представителем княжеской администрации) обязанностей по службе.

Таким образом, можно констатировать: Русская Правда, выделяя два вида посягательства на жизнь, фактически имеет в виду, выражаясь современным языком, различные объекты уголовно-правовой охраны: жизнь и функционирование власти, которое охватывает и личность как носителя определенных властных полномочий. Посягая на потерпевшего – представителя дворцово-вотчинной системы управления, виновный тем самым нарушает и порядок управления, свойственный раннефеодальному обществу.

Князь и его администрация, наряду с административными функциями, осуществляли правосудие. С древних времен судебный процесс носил публичный характер. Специалисты полагают, что княжеская юрисдикция не ограничивалась его личным судом[139 - См. об этом подр.: Хачатуров Р. Л. Русская Правда. Тольятти, 2002.]. Все исследователи ссылаются на ст. 33 Краткой и ст. 78 Пространной Правды[140 - В них говорится: ст. 33 – «Или смерд (крестьянин-земледелец. – Авт.) умучать, а без княжа слова, за обиды 3 гривны; а в (о)гнищанине, и в тивунице, и в мечници 12 гривъне»; ст. 78 – «Аже смерд мучить смерда без княжа слова, то 3 гривны продажи, а за муку гривна кун; аже огнищанина мучить, то 12 гривен продаже, а за муку гривна».]. Однако сущность этих норм в литературе раскрывается по-разному. Одни считают, что речь идет о побоях и истязаниях лиц, совершивших преступление[141 - См.: Попов А. Русская Правда в отношении к уголовному праву. М., 1841. С. 80; Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. СПб., 1909. С. 291.]; другие – о нарушениях «княжеской защиты над элементами, которые входят или уже вошли в состав княжеского домена»[142 - Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. С. 502.]; третьи – об ответственности за самовольное применение наказания без суда лицам, подпадающим под княжескую юрисдикцию[143 - См.: Хачатуров Р. Л. Русская Правда. С. 90.]. Не вступая в полемику по этому поводу[144 - Анализ указанных точек зрения см.: Федоров А. В. Преступления против правосудия (вопросы истории, понятия и классификации). Калуга, 2004. С. 10–12.], обратим внимание лишь на то, что несанкционированное насилие в отношении огнищанина каралось штрафом, в четыре раза более высоким, чем в отношении других лиц.

Статус представителя княжеской власти, осуществляющего правосудие, прямо отражался на его уголовно-правовой охране. Надо сказать, что подобная ситуация была характерна не только для русского права, а свойственна и праву других стран. А. Е. Пресняков данное явление относил к числу общеисторических, свойственных всем европейским народам указанной эпохи. В подтверждение он ссылался на нормы германского уголовного права, устанавливающие виру, эквивалентную предусмотренной Русской Правдой, за убийство лиц, находящихся под опекой конунга[145 - См.: Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. В 2 т. М., 1938. Т. 1. С. 184–185.Конунг — высший представитель родовой знати; военный предводитель.].

При характеристике уголовно-правовой охраны представителей власти необходимо иметь в виду княжеские уставы и уставные грамоты, представляющие собой акты законодательства, в которых регулировались и отношения по обеспечению государственного управления.

Выделяются две группы подобного вида актов. В основе первых лежат установления древнерусских князей (например, Устав князя Владимира Святославича о десятинах, судах и людях церковных, Устав князя Ярослава Владимировича о церковных судах), вторые – уставные грамоты[146 - Уставная грамота – акт, устанавливающий повинности феодально-зависимого населения; применительно к церковным грамотам – закрепляющий взаимоотношения светской и церковной властей в определенном княжестве.] и уставы[147 - Уставы – более сложные документы, в основе которых, как правило, лежат несколько уставных грамот; они, в отличие от последних, характеризуются более широким содержанием.], возникшие в период феодальной раздробленности в XII–XIV вв. (например, уставная грамота волынского князя Мстислава Даниловича, Устав Князя Ярослава и др.).

В XIII в. Киевское княжество утрачивает значение славянского государственного центра. Но еще ранее от него отделился ряд княжеств, среди которых важное значение приобрели Ростово-Суздальское (Владимирское), Смоленское, Галицко-Волынское княжества, Новгородская земля. Установилась сложная система вассальных отношений. Например, в Ростово-Суздальском княжестве власть принадлежала князю, имевшему титул великого. Полностью действовала дворцово-вотчинная система управления: княжеский совет, вече, феодальные съезды, наместники и волостели.

Особенностями общественного строя и феодальных отношений характеризовалось Новгородское государство. Во-первых, сложился своеобразный тип государственности – феодальная республика; во-вторых, государственное управление осуществлялось через систему вечевых органов; в-третьих, высшими должностными лицами являлись посадник[148 - Посадник — высшая государственная должность, избирался из знатных бояр на вече.], тысяцкий[149 - Тысяцкий — военный предводитель городского ополчения («тысячи»), также избирался из бояр на вече и был ближайшим помощником посадника.], архиепископ[150 - Архиепископ — владыка, глава новгородской церкви, имел значительные прерогативы политической власти: возглавлял Совет, представлял Новгород во внешних сношениях, скреплял печатью договоры и грамоты Новгорода, с первой половины XIV в. ведал всеми тяжбами по земельным делам. Суд высшей инстанции заседал в его резиденции, архиепископ вершил также и церковный суд.] и князь.

Политическая и государственная организация Псковского государства, выделившегося из Новгородской республики (1348 г.), по сути, полностью повторяла новгородскую систему.

На территории Новгородской и Псковской республик в целом действовала Русская Правда, однако источниками права также выступали вечевое законодательство, договоры города с князьями, судебная практика и иностранное законодательство. В результате осуществленной кодификации были приняты Новгородская и Псковская судные грамоты.

Первая из них сохранилась лишь фрагментарно, в части, относящейся к судоустройству и судопроизводству. В частности, закреплялось право тысяцкого на осуществление суда. Новгородская судная грамота содержит запрет «наводить наводки». В ст. 6 говорится: «А истцю на истца наводки не наводить, ни на посадника, ни на тысетцкого, ни на владычня наместника, ни на иных судей, или на докладшиков. А кто наведет наводку на посадника, или на тысетцкого или на владычна наместника, или на иных судей, или на докладшиков, или истець на истца у суда или у доклада или у поля, ино взять великим князем и Великому Ноугороду на виноватом на боярине 50 рублев за наводку, а на житьем дватцать рублев, а на молодшем 10 рублев за наводку; а истцю убытки подоймет»[151 - Российское законодательство X–XX веков. Т. 1. С. 304–305.].

По мнению А. А. Зимина, «наводить наводку» значит клеветать, дискредитировать[152 - См.: Памятники Русского права. М., 1953. Вып. 2. С. 258.]. Современные авторы, комментируя эту норму, на наш взгляд, обоснованно подчеркивают, что «наводить наводку в данном случае означает побуждать толпу к нападению на суд…»[153 - Донсков Д. А. Преступления в сфере правосудия: история развития российского законодательства до 1917 г. // Дифференциация ответственности и вопросы юридической техники в уголовном праве и процессе. Ярославль, 2001. С. 120; Горелик А. С., Лобанова Л. В. Преступления против правосудия. СПб., 2005. С. 14.].

Статья 5 Новгородской грамоты, запрещающая «сбивать с суда», т. е. вмешиваться в правосудие, осуществляемое посадником, тысяцким[154 - Посадник и тысяцкий рассматривали также дела, по которым потерпевшим или преступником являлся иностранный гражданин. Так, в проекте договора Новгорода с Любеком и Готским берегом говорится: «А будет ссора между немцами и новгородцами, кончать ссору на дворе святого Ивана перед посадником, тысяцким и купцами. А придет кто-нибудь с острым оружием в Немецкий двор или в Готский двор и там ранит кого-нибудь или возьмет товар, а поймают его, то вести его на суд и судить по преступлению. А порубят ворота или тын, то судить по преступлению…» (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. С. 60). Это правило не противоречит независимости иванской организации (купеческой гильдии) от посадника (ст. 6 Рукописания князя Всеволода // Российское законодательство X–XX веков. Т. 1. С. 263).], наместником князя или назначенными ими судьями, корреспондирует ст. 58 Псковской судной грамоты. В ней сказано: «А на суд помочю не ходити, лести в судебницу двема сутяжникома, а пособников бы не было ни с одной стороны, опричь жонки, или за детину, или за черньца или за черницу, или который человек стар велми или глух, ино за тех пособнику бытии; а хто опрочне имет помогать или силою в судебню полезет, или подверника[155 - Подверник – должностное лицо, следившее за порядком в помещении суда.] ударит, иновсадити его в дыбу[156 - «Всадити в дыбу» означает заключение в колодки.] да взять на нем князю рубль, а подверником 10 денег»[157 - Российское законодательство X–XX веков. Т. 1. С. 337.].

Особый интерес представляет ст. 7 Псковской судной грамоты. Во-первых, вводится новый вид наказания, неизвестный Русской Правде, – смертная казнь[158 - По мнению ряда советских ученых, введение смертной казни относится к периоду феодальной раздробленности. Например, О. Ф. Шишов писал: «Впервые в истории русского государства смертная казнь законодательно была закреплена в 1398 г. в “Двинской уставной грамоте” Василия Дмитриевича, юридически оформившей вхождение Двинской земли в состав московского государства» (Шишов О. Ф. Смертная казнь в истории Советского государства // Смертная казнь: за и против. М., 1989. С. 14). На самом деле смертная казнь была ведена и применялась намного раньше (см. об этом подробно: Кистяковский А. Ф. Исследование о смертной казни. Тула, 2000; Жильцов С. В. Смертная казнь в истории России. М., 2001; и др.).]; во-вторых, выделяется, по сути, государственное преступление – измена. «А крим(с)кому татю, и коневому и переветнику и зажигалнику тем живота не дати[159 - «Живота не дати» – казнить смертной казнью.]»[160 - Российское законодательство X–XX веков. Т. 1. С. 332.].

С. К. Викторский отмечает, что «…применение смертной казни… имело, кажется, печальное последствие: оно способствовало постепенному примирению населения со смертной казнью, до того времени противной его правосознанию»[161 - Викторский С. К. История смертной казни в России и современное ее состояние. М., 1912. С. 25.].

В Судной грамоте не говорится о форме смертной казни. Согласно сохранившимся летописям в Пскове, она исполнялась через повешение, сожжение и утопление.

В ст. 7 указанной грамоты перевет[162 - Перевет — измена, переход на сторону врага; примером может служить измена в 1240 г. части бояр, сдачу ими Пскова ливонским рыцарям (см.: Славянская энциклопедия. Т. 2. С. 212).] назван в ряду других преступлений, не являющихся посягательствами на власть. Вероятно, это объясняется не только уровнем развития уголовного права, но и оценкой опасности упоминаемых в статье деяний. Например, конокрадство считалось не менее опасным преступлением, чем измена.

Следует обратить внимание еще на одно обстоятельство, встречающееся как в Новгородской, так и Псковской судных грамотах, – социальную направленность преступления. В указанных актах подчеркивалось, что оно причиняет вред не только отдельному частному лицу, но и государству («Господину Великому Новгороду» или Пскову). Складывалось, таким образом, понятие преступления как общественно опасного деяния.

§ 3. Охрана власти по судебникам XV–XVII вв

В истории России XV в. связан с окончанием периода раздробленности, образованием единого национального государства. Для такого государства требуется государственный аппарат, централизация которого одновременно обеспечивает укрепление самодержавной власти, вначале в известном смысле ограниченной Боярской думой – особым совещанием из родовитого боярства.

В период феодальной раздробленности удельные князья, каждый в отдельности, и их бояре издавали собственные законы, давали по тому или другому случаю всякого рода грамоты, которые нередко противоречили друг другу. Русская Правда еще имела применение в северо-восточной Руси, но с изменением условий общественно-политической жизни, созданием централизованного государства уже перестала соответствовать новой обстановке и новым потребностям феодального общества. Необходимо было принятие законов, отвечающих развитию производительных сил, усилению экономических связей внутри страны, выгодных и угодных господствующему классу феодалов, регламентирующих основные вопросы укрепления феодального правопорядка. Одним из таких законов стал Судебник Ивана III, утвержденный в 1497 г.[163 - Судебник 1497 г. // Памятники русского права. Вып. 3 / под ред. Л. В. Черепнина. М., 1955. С. 346–373.Судебник 1497 г. был составлен дьяком Владимиром Гусевым (см. об этом подр.: Владимир Гусев – составитель Судебника 1497 г. // Исторические записки. Т. V. М., 1939). Я. С. Лурье и Л. В. Черепнин ставят под сомнение авторство В. Гусева. По мнению Л. В. Черепнина, основными участниками составления Судебника были бояре – князья Патрикеевы. А. Г. Поляк в связи с данным утверждением замечает: «Если согласиться с этой точкой зрения, то получается, что Судебник 1497 года, в какой-то мере ограничивавший произвол и привилегии боярской аристократии, был создан крупнейшими представителями феодальной знати, а основным противником его создания явился значительно менее родовитый “сын боярский” Владимир Гусев» (Памятники русского права. Вып. 3. С. 344).С. В. Юшков полагал, что работу над проектом Судебника осуществляла целая правительственная комиссия, проект Судебника обсуждался на заседаниях Боярской думы (см.: Юшков С. В. Судебник 1497 г. (к внешней истории памятника) // Уч. записки Саратовского гос. ун-та им. Н. Г. Чернышевского. Т. V. Вып. III. Саратов, 1926. С. 38).Долгое время Судебник в полном виде не был известен. Историки пользовались извлечениями из него, опубликованными немецким бароном, дипломатом и путешественником Сигизмундом Герберштейном в книге «Rerum Moscovitarumcommentarii» (Вена, 1549 г.). В этой книге статьи Судебника даны на латинском языке. Современный читатель может ознакомиться с работой С. Герберштейна в переводе профессора С.-Петербургского историко-филологического института А. И. Малеина, сделанном в 1908 г. по ее Базельскому изданию 1556 г.: Герберштейн С. Великая Московия. М., 2008.Судебник 1497 г. дошел до нас в одном списке начала XV в. Этот список не имеет деления на статьи; впервые подобное деление произвел М. Ф. Владимирский-Буданов, выделивший 68 статей. Л. В. Черепнин на основе рукописи Судебника, которая не была известна М. Ф. Владимирскому-Буданову, подразделил законодательный акт на 94 статьи, соответствующие имеющимся в тексте киноварным инициалам.]

Судебник 1497 г. – по сути, первый кодекс Русского централизованного государства. В историографии он получил диаметрально противоположные оценки. Например, утверждается, что «Судебник Ивана III, в сущности, не заключал в себе каких-нибудь новых начал, представлял однако то важное удобство, что вместо отдельных грамот, имевших силу закона, появился один общий закон для всего государства»[164 - Михайлов М. История русского права. СПб., 1871. С. 37.]. Н. Калачев, наоборот, подчеркивает, что данный Судебник – «без сомнения первый письменный кодекс, обнародованный для всей России от имени верховной власти, кодекс в высшей степени примечательный, как памятник, основанный на прочном утверждении самодержавия в нашем отечестве, как краеугольный камень всего последующего развития нашего письменного законодательства»[165 - Калачев Н. О Судебнике царя Иоанна Васильевича // Юридические записки. Т. 1. М., 1841. С. 62.О характеристике и значении Судебника 1497 г. также см.: Сыромятников Б. Очерки истории суда в древней и новой России // Судебная реформа / под ред. Н. В. Давыдова, Н. Н. Полянского. М., 1915; Добротвор Н. О Судебниках 1497 и 1550 гг. // Судебники Русского государства. Горький, 1939.]. Еще более значимым Судебник видится С. В. Юшкову: «В Судебнике 1497 г., пожалуй, более чем в каком-либо другом кодексе, проявляются реформирующие и правотворческие стремления законодателя. И это неудивительно: издание Судебника было произведено, если можно так выразиться, на самом стыке двух эпох, тогда, когда социально-политический строй достиг своего завершения, но вместе с тем обнаружились явные признаки его упадка»[166 - Юшков С. В. Судебник 1497 г. (к внешней истории памятника). С. 8.].

На наш взгляд, составители Судебника, использовав правовые нормы, содержавшиеся в более ранних памятниках права, и в первую очередь в Русской Правде, Псковской судной грамоте, уставных грамотах и других[167 - Исключение из источников Судебника предшествующих ему законодательных актов, на наш взгляд, искажает представление об эволюции права вообще и конкретных юридических институтов в частности.], проявили новаторство в создании норм права, соответствующих новому этапу развития феодального общества. Издание этого кодекса было важным актом среди мероприятий русского правительства, направленных к государственной централизации, перестройке центрального и местного аппаратов власти, разработке норм уголовного и гражданского права, судоустройства и судопроизводства в интересах защиты привилегий господствующего класса. «Сравнение Судебника с современными ему кодексами западноевропейских стран приводит к выводу, что он выделяется среди них как памятник, свидетельствующий о наличии единого права для всего Русского государства»[168 - Черепнин Л. В. Предисловие // Памятники русского права. Вып. 3. С. 38.].

Взяв под особую охрану начала господства и подчинения в феодальном обществе, деятельность государственного аппарата и его представителей, защищающих указанные властеотношения, Судебник особое внимание уделяет регламентации ответственности за различные преступления, посягающие на жизнь и здоровье феодальных чиновников, политический строй и органы государственной власти. Обострение классовых противоречий и внутриклассовой борьбы, влекущее выступления народных масс, квалифицируемые кодексом как преступления против существующего строя, вело к усилению репрессий, применению смертной казни.

Анализ конкретных норм, посвященных охране власти, обусловливает необходимость хотя бы в общих чертах охарактеризовать принципы государственного управления, присущие Московскому государству и нашедшие отражение в кодексе. Так, ст. 1 Судебника устанавливает различия между судебной деятельностью главы государства – великого князя и судебной деятельностью бояр. «Судити суд бояром[169 - Боярин – высший сановник, близкий к князю.] и околничим[170 - Окольничий – высший после боярина чин в государственном управлении, в данном случае великокняжеский судья.]. А на суде бытии у бояр и у околничих диаком». Появление дьяка на суде как государственного чиновника означает ограничение боярских привилегий в области отправления правосудия[171 - Следует заметить, что еще до издания Судебника 1497 г. совместно с боярами дьяки участвовали в разрешении важнейших судебных вопросов (см. об этом подр.: Федеров-Чеховской А. А. Акты, относящиеся до гражданской расправы древней России. Т. 1. Киев, 1860. № 9). Со второй половины XV в. дьяки приобретают большое значение в деятельности государственного аппарата. По сути, они положили начало той правительственной бюрократии, которая правила российским государством.].

Статья 2 Судебника впервые в русском законодательстве отражает попытку регламентировать деятельность лиц, возглавляющих какую-либо отрасль центрального управления. Это непосредственно оказало влияние на определение подсудности дел тому или иному боярину. Согласно указанной статье судья мог разрешать только те категории дел, в отношении которых имелись указания в законе или по сложившейся судебной практике (дело, «которое ему приказано ведати»). Скорее всего, отсюда возникло правило, согласно которому «судья не может вмешаться в чужой присуд».

С целью строгой регламентации деятельности органов наместничьего управления Судебник вводит различия наместников: «с боярским судом» и «без боярского суда». В ст. 20 говорится: «Об указе наместникам. А наместникам и волостелям, которые держат кормленья без права боярского суда, холопа и рабы без доклада (в центр, их владельцам) не выдавать, ни грамоты о возвращении его беглых людей не давать, также и холопу и рабе правой грамоты на их владельца (об освобождении из холопства) не давать без доклада, и отпускной холопу и рабе не давать».

Кормленщик «с боярским судом» по своему статусу отличался от кормленщика «без боярского суда». В частности, он обладал правом вынесения окончательного решения по ряду важнейших дел, в том числе, как видно из текста статьи, о холопстве и наиболее тяжких преступлениях, тогда как второй обязан был выносить свое решение по этим делам на «доклад» боярам в Москву.

Таким образом, во-первых, Судебник отражал политику русского правительства о консолидации и укреплении государственного аппарата, во-вторых, вводя понятия кормления «с боярским судом» или без него, ограничивал компетенцию основной массы местных органов государственного управления, способствовал контролю за их деятельностью. Возможно, такое решение законодателя стало ответом на требования дворянства, искавшего защиту от произвола должностных лиц наместничьего управления.

Полномочиями кормленщика «с боярским судом» наделялись лица, занимавшие привилегированное положение в системе государственного аппарата управления, а также наместники наиболее отдаленных от центра областей. Положения ст. 2 °Cудебника, регламентировавшей права и обязанности кормленщика «без боярского суда», по сути, относятся к постановлениям о местном суде[172 - Помещение данной нормы среди норм о суде центральном объясняется, скорее всего, казуальным принципом изложения закона. Статья 20 фактически является иллюстрацией положений ст. 19 Судебника.].

При характеристике уголовно-правовых средств защиты власти, на наш взгляд, необходимо иметь в виду, что «Судебник обосновывает наказания за… преступления главным образом не свойством содеянного (corpusdelicti), а свойством преступной воли содеявшего: всякое преступление подлежит известной каре сообразно наличности или отсутствию данных, свидетельствующих о наибольшей испорченности преступника; состав преступления по общему правилу не влияет на различия в наказаниях.

Данные, свидетельствующие о наиболее дурном свойстве преступной воли лица и обосновывающие собою высшую степень уголовного возмездия, – суть: облихование на повальном обыске[173 - Облихование – особая форма судебного процесса; подозреваемый обвиняется в том, что он «ведомо лихой человек», этого было достаточно для применения к нему пытки; повальный обыск – опрос всего взрослого населения деревни, села, волости или уезда, где проживал преступник.] (ведомая лихость) и рецидив»[174 - Мрочек-Дроздовский П. Н. Судебники: лекции (рукописное издание). 1899. С. 10–11.].

«Ведомая лихость» как понятие не имела правового определения. В литературе она раскрывается достаточно широко. «“Ведомый” лихой человек – это лицо, которое уже не впервые проявляет свою преступную волю, которое пользуется репутацией завзятого, закоренелого злоумышленника, испорченность свободной воли которого ведомо обществу»[175 - Загоскин Н. П. Очерк истории смертной казни в России: речь, читанная на годичном акте Императорского Казанского университета // Известия и уч. записки Казанского ун-та. 1892. С. 27.]. Очевидно, что при такой характеристике к данной категории могли быть отнесены любые лица, которые совершили посягательство на власть.

К числу наиболее особо тяжких преступлений против власти закон относит убийство, крамолу, подмет. «Закон, выделяя их в особую категорию, обосновывает строгость отношения к ним тем, что уравнивает их с “ведомой лихостью”: лицо, совершившее одно из таких преступлений, признается… столь же опасным, как и обыкновенный преступник, если он уже не впервые совершил злодеяние, и в обществе сложилось о нем дурная слава…»[176 - Мрочек-Дроздовский П. Н. Судебники: лекции. С. 11–12.].

В ст. 9 Судебника говорится: «А государскому убойце и коромолнику, церковному татю, и головному, и подымщику, и зажигалнику, ведомому лихому человеку живота не дати, казнити его смертною казнью». Давая общую характеристику этой норме, П. Н. Мрочек-Дроздовский отмечает: «Я считаю слова: “…ведомому лихому человеку” – приложением ко всему ряду предшествующих слов: “А государскому убийце… и коромольнику, церковному татю и головному и подметчику, и зажигальнику”… перевод этой статьи таков: “А убийце своего господина, бунтовщику, церковному татю и татю свободы людей (продажа в холопство свободных), и подметчику, и поджигателю, как ведомым лихим людям, – смертная казнь”. Т. е. “ведомому лихому человеку” – здесь просто повторение сказанного в 8 ст.[177 - В ст. 8 «О воровстве» содержится первая из норм Судебника, посвященных борьбе с наиболее тяжкими преступлениями: татьбой, разбоем, душегубством (убийством), ябедничеством (ложным доносом, злостной клеветой). Данный перечень деяний заканчивается указанием на «иное какое лихое дело». Подобная расплывчатая формулировка, не имеющая в законе собственного определения, по сути, позволяла любое неугодное для власти деяние квалифицировать по названной статье Судебника.]… полагающей ту же кару облихованному преступнику, несмотря на состав преступления… преступления 9 ст. и без облихования вели к тому же наказанию»[178 - Мрочек-Дроздовский П. Н. Судебники: лекции. С. 12–13.].

Иная трактовка сути указанного словосочетания дается А. Г. Поляком. По его мнению, наказание «ведомого лихого человека» не связывается с совершением какого-либо деяния из числа указанных в ст. 9 Судебника[179 - Памятники русского права. Вып. 3. С. 384.].

Архитектоника рассматриваемой нормы, ее соотношение со ст. 8 Судебника скорее свидетельствуют о правоте А. Г. Поляка. В этом случае законодатель вводит ответственность вне зависимости от состава преступления, только в связи с характеристикой личности, что является отражением усиления террора в период создания Судебника.

Надо иметь в виду, что «государский убойца» – не убийца государя, феодального монарха, а крестьянин, убивший своего хозяина (владельца). Именно так переводили это словосочетание исследователи судебников[180 - См., напр.:Герберштейн С. Указ. соч. С. 138.]. В этом значении слово «государь» употребляется во многих памятниках права XV в. Например, в Псковской судной грамоте (кстати сказать, многие специалисты полагают, что именно ст. 7 этой грамоты лежит в основе ст. 9 Судебника) говорится: «…а которой государь захочет отрод дать своему зорнику[181 - Зорник (изорник) – в древней Руси мелкий съемщик земли, платящий землевладельцу часть урожая.]…» (ст. 42); «…а государю на изорники, или на огородники, или на кочетники[182 - Кочетник – крестьянин-рыболов.]волно и взакличь[183 - Взакличь — публично требовать долг, огласить претензии.] своей покруты[184 - Покрут(а) – подмога или ссуда на обзаведение хозяйством; она состояла из денег, скота, орудий, хлеба и давалась с обязательной уплатой – чаще всего в виде каждого второго снопа урожая.] и сочить…» (ст. 44); «…а коли изорник имеет запиратся у государя покруты…» (ст. 51).

Среди государственных преступлений в XVI в., как уже указывалось, выделялась крамола. Она упоминалась еще в договорах XIV в. как деяние, суть которого заключалась главным образом в отъездах местных князей и бояр, пытавшихся сохранить свою самостоятельность. Отсюда и применяемые к ним меры состояли лишь в лишении чина и вотчин. Однако впоследствии по мере усиления противоборства с великокняжеской властью крупные бояре стали прибегать к прямой измене, заговорам, восстаниям и иным действиям, направленным против власти и жизни самого великого князя. Особенно ярко это проявилось в XV в. во время продолжительной феодальной войны, когда власть в Москве не раз переходила к удельным князьям. Великий князь Василия II был даже ослеплен[185 - Славянская энциклопедия. Т. 1. С. 135–140.].

Именно с этого времени крамола стала считаться тяжким злодеянием против власти, однако ее наказуемость впервые была зафиксирована в качестве государственного (политического) преступления в Судебнике 1497 г.

По закону крамолу, на наш взгляд, следует толковать широко, а не только как измену родине; ее наказуемость не зависела от фактически совершенного деяния. Для привлечения к уголовной ответственности достаточно было обнаружение умысла.

С. Герберштейн слово «коромольник» перевел как предатель крепости («предавшие крепость»)[186 - Герберштейн С. Указ. соч. С. 137.]. Это явно неточный перевод, однако обратим внимание на другое: предать крепость могли и военачальники, которые командовали вооруженными формированиями, ее гарнизоном и т. д. Следовательно, государственную измену, акты предательства могли совершить и представители власти, а не только лица из числа народных масс, выступления которых против угнетения признавались крамолой[187 - В литературе, например, утверждается, что расправа Ивана III со своими вельможными противниками – боярами Патрикеевыми и боярином Ряполовским – внешне выглядела как борьба с крамолой (см. об этом подробно: Памятники русского права. Вып. 3. С. 381).]. Кроме того, следует иметь в виду, что «коромольник» – это еще и заговорщик. В таком значении это слово употребляется во многих памятниках права того времени. Например, в договорной грамоте великого князя Симеона Ивановича говорится: «А что Олексей Петровичь вшел в коромолу к великому князю, нам, князю Ивану и князю Андрею, к себе его не приимати, ни его детей, и не надеятисьны его к собе до Олексеева живота»[188 - Судебники XV–XVI веков. М., 1952. С. 58.].

В литературе не сложилось единого мнения о сущности подмета. Так, А. Г. Поляк полагает, что в законе речь идет о подбрасывании кому-либо похищенного имущества с целью обвинения его в разбое или татьбе. Это могло ввести в заблуждение государственную власть, поэтому преступление являлось в глазах законодателя настолько опасным, что за его совершение в качестве меры наказания предусматривалась смертная казнь[189 - Памятники русского права. Вып. 3. С. 383.].

По мнению же Л. В. Черепнина, в данном случае речь идет о шпионаже, разглашении секретных сведений[190 - См.: Черепнин Л. В. Судебник 1497 г. // Судебники XV–XVI вв. М., 1952. С. 234.].

Согласно толковым словарям слово «подмет» означает обман, подлог, ложный донос[191 - См., напр.: Словарь русских историзмов. М., 2005. С. 278.]. В связи с этим объяснение смысла данного слова в рассматриваемой норме, предложенное А. Г. Поляком, выглядит предпочтительнее.

К середине XVI в. обострились классовые противоречия. Народные восстания в Москве 1547 г., а затем и во многих других регионах Русского государства выражали протест широких масс посадских людей и крестьян против феодального угнетения. Указанное обстоятельство вынудило власть поспешить с принятием нового кодекса, призванного обеспечить подавление сопротивления феодальнозависимого населения.

Новый Судебник был составлен по предложению царя Ивана IV. В исторической литературе нет единой точки зрения по поводу того, кем и как он был принят. Например, Н. Добротвор утверждает, что Судебник был одобрен церковным собором с участием, кроме духовенства, и боярства[192 - Добротвор Н. Указ. соч. С. 11.]. А. Г. Поляк пишет: «Судебник 1550 г., возможно, был принят на Земском соборе, явившись тем самым первым законодательным актом складывающейся русской сословно-представительной монархии, отразившим основные требования господствующего класса»[193 - Памятники русского права. Вып. 4 / под ред. Л. В. Черепнина. М., 1956. С. 230.Некоторые дореволюционные историки (С. Ф. Платонов, П. В. Верховский, В. А. Грибовский и др.) утверждали, что сведения о созыве Земского собора в 1550 г. основываются на подложной записи речи Ивана IV в так называемой Хрущевской Степенной книге, поэтому является не чем иным, как измышлением.Группа советских ученых-историков исходит из того, что в феврале – марте 1549 г. в Москве состоялось собрание светских и духовных феодалов, к участию в котором были привлечены и служилые люди. Обсуждались недостатки управления государством в первые годы правления Ивана IV, были намечены меры по их устранению (см.: Памятники русского права. Вып. 4 / под ред. Л. В. Черепнина. М., 1956. С. 262).Иван IV вместе с Боярской думой и Освященным собором, выполняя требования мелких и средних землевладельцев как основной опоры Русского государства, принимает 28 февраля 1549 г. уложение, освободившее рядовых служилых людей и их крестьян от наместничьего суда «ни в чем, опричь душегубства и татьбы, разбоя с поличным; да грамоты свои жаловальные о том во все городы детем боярским послал» (Запись продолжателя хронографа 1512 г. о Земском соборе 1549 г. // Памятники русского права. Вып. 4. С. 576).На этом собрании, вошедшем в историческую литературу под названием «Собор примирения» (Ивана IV примирился на нем с феодальной знатью), был решен вопрос о подготовке нового свода законов (см.: Памятники русского права. Вып. 4. С. 262).По мнению С. О. Шмидта, в июне – июле 1550 г. состоялось еще одно собрание Боярской думы, Освященного собора и служилых людей в присутствии царя. Это фактически и был первый Земский собор. На нем были приняты новый Судебник, новое Уложение о местничестве (см.: Шмидт С. О. Челобитенный приказ в середине XVI столетия // Известия Академии наук СССР. Сер. истории и философии. 1950. Т. VII. № 5).Долгое время Судебник 1550 г. был неизвестен. В 1734 г. его открыл В. Н. Татищев и представил как «вещь дивную» императрице Анне Ивановне. Последняя, пренебрежительно относившаяся к истории русского народа, не оценила находку. Только в 1768 г. его опубликовал Миллер (см.: Добротвор Н. Указ. соч. С. 12). В 1819 г. текст Судебника Ивана III был опубликован К. Ф. Калайдовичем и П. М. Строевым по рукописи, найденной последним в 1817 г. (см.: Законы великого князя Иоанна Васильевича и Судебник царя и великого князя Иоанна Васильевича, с дополнительными указами, изданные К. Ф. Калайдовичем и П. М. Строевым. М., 1819).].

Основным источником рассматриваемого кодекса явился Судебник 1497 г. Кроме того, в его основу легли уставные и губные грамоты, решения совместных совещаний Ивана IV с боярами и Освященным собором, нормы уставных грамот о старостах и целовальниках и т. д.[194 - В литературе упоминается о наличии промежуточного свода законов (так называемого Уложения, или Судебника, Василия III), принятого в период между 1497 и 1550 г. Вопрос о его существовании до сих пор не решен, «хотя большинство исследователей склоняется к мысли, что такого общерусского законодательного акта создано не было» (Памятники русского права. Вып. 4. С. 231).] Судебник является комплексным актом; наряду с уголовно-правовыми в нем содержатся нормы гражданского и административного права, уголовного процесса и т. д.[195 - В связи с этим вряд ли можно согласиться с авторами, которые представляли Судебник исключительно как памятник судопроизводства (см., напр.: Калачев Н. Н. О судебнике царя Иоанна Васильевича // Юридические записки. Т. 1. М., 1843).] Особо следует отметить правило, впервые закрепленное в кодексе, согласно которому каждый новый законодательный акт должен включаться в общерусский свод законов[196 - «98. А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела з государева докладу и со всех бояр приговору вершатца, и те дела всем Судебнике приписывати».].

Статья 1 Судебника 1550 г., представляя русское государственное управление, по сути, отражает сложившую к тому времени ситуацию, характеризующуюся усложнением аппарата власти. «Суд царя и великого князя судити бояром, и околничим, и дворецким, и казначеем, и дьяком…».

Управление государством и дворцовым ведомством зиждется на общих основаниях. Включение дьяка в состав судей свидетельствует о все возрастающем значении служилой бюрократии. Много функций управления сосредоточивается у казначеев.

Издание Судебника – важный этап борьбы за ликвидацию отживающего наместнического управления. Иван IV писал князю Андрею Курбскому: «Не может осуществиться и ваше (бояр. – Авт.) желание править теми областями и городами, где вы находитесь. Ты своими бесчестными очами видел, какое разорение было на Руси, когда в каждом городе были свои начальники и правители…»[197 - Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951. С. 229.].

Уголовно-правовая охрана власти в Судебнике 1550 г., по сравнению с предыдущим Судебником, представлена более широко. Если исходить из последовательности статей кодекса, посвященных защите представителей власти, то на первое место поставлен запрет о ложном их обвинении. «А хто виноватый солжет на боярина, или на околничего, или на дворецкого, или на казначея, или на дьяка, и того жалобника, сверх его вины, казнити торговою казнью бити кнутьем да вкинути в тюрьму» (ст. 6). Место нормы в системе Судебника, на наш взгляд, вполне объяснимо. В ст. 4–5 Судебника закреплена ответственность за должностные преступления, в частности взяточничество и нарушение служебных обязанностей по корыстным мотивам. Таким образом, с одной стороны, законодатель криминализировал указанные деяния, совершаемые представителем власти, с другой стороны, закрепил уголовно-правовые меры охраны указанных лиц от сутяжников. Можно предположить, что, предусмотрев наказание в виде тюремного заключения с предварительным позорящим телесным наказанием, власть в том числе преследовала цель воспрепятствовать потоку челобитных и таким образом обеспечить спокойствие приказной администрации. В этом смысле рассматриваемая норма перекликается с нормами, содержащимися в ст. 59 и 72 Судебника, согласно которым ябедник признается «ведомо лихим человеком». Обращает на себя внимание, что санкция ст. 6 строже, чем за умышленное неправосудие, ответственность за которое предусмотрена ст. 3–5 Судебника.

По своему содержанию ст. 6 примыкает к ст. 8 Судебника, устанавливающей ответственность челобитчика за неосновательную жалобу на действия представителей государственного аппарата. «…А хто учнет бити челом на боярина, или на дьяка, или на подъячего, или на недельщика, что взяли на нем пошлин лишок, и обыщетца то, что тот солгал, и того жалобника казнити торговою казнью да вкинути в тюрьму». Данный запрет обусловлен законодательным закреплением положения, согласно которому «от записки[198 - Записка – судебный протокол.] подъячему не имати ничего». Это правило распространялось и в отношении записи челобитных. В Москве они писались специальными площадными подъячими. «Запрещение в законе взимания денег за составление челобитий, несомненно, практически не достигало успеха. Однако само появление… нормы свидетельствует о стремлении правительства хотя бы внешне прокламировать возможность населения обращаться со своими жалобами к центральной власти»[199 - Памятники русского права. Вып. 4. С. 268.].

Статья 26 Судебника, предусматривающая ответственность за бесчестье, своими истоками уходит к ст. 2 Двинской уставной грамоты. Однако круг потерпевших, предусмотренных этими нормами, существенно отличается. Двинская уставная грамота защищает честь боярина и его слуги, а Судебник, вводя различные меры ответственности за бесчестие, тем самым дифференцирует потерпевших в зависимости от категории должностных лиц. Так, выделяются: а) «дети боярские, за которыми кормленья» и б) «дети боярские, которые емлют денежное жалование»; в) дьяк полатный и дворцовый[200 - Палатами, или «избами», в середине XVI в. именовались центральные правительственные учреждения – будущие приказы. В. О. Ключевский замечает, что палатные дьяки – «всего вернее думные» (Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. Пг., 1919. С. 264).].

П. А. Садиков отмечает, что в законе говорится «о дьяках государевых дворцовых (Большого и местных) и дьяках других приказов». В противном случае трудно объяснить «пропуск в статье о бесчестьи всех других приказных дьяков и упоминание почему-то об одних только думных и дворцовых»[201 - Садиков П. А. Очерки по истории опричнины. М.; Л., 1950. С. 219 (примечание 2).].

Уголовная репрессия предусматривалась в отношении лиц, которые своими действиями могли поколебать устои феодального строя, посягнуть на экономические и политические привилегии представителей власти. Так, в ст. 59 Судебника говорится: «А доведут на кого… подписку…». Эта формула по своей сути идентична формуле, закрепленной в ст. 8 прежнего Судебника, и означает обвинение кого-нибудь в подделке документов.

Своеобразный памятник права представляет собой Судебник 1589 г.[202 - Судебник 1589 г. // Памятники русского права. Вып. 4. С. 413–442.] Исторической науке он стал известен лишь в 1899 г., когда список Судебника, принадлежавший Ф. Ф. Мазурину, в составе собрания его рукописей поступил в Московский главный архив Министерства иностранных дел и был опубликован С. К. Богоявленским[203 - С. К. Богоявленский пишет: «Посвятивший все свое свободное время и свои средства к пополнению своей библиотеки разными рукописями и книгами, Ф. Ф. Мазурин имел возможность приобрести немало материалов, очень ценных и очень важных для русской истории, для истории русской литературы и для истории русского права. Видное место в этом собрании должен занимать рукописный Судебник царя Федора Ивановича, памятник совершенно неизвестный ученому миру» (Богоявленский С. К. Судебник царя Феодора Иоанновича 1589 г. М., 1900.С. III).]. В настоящее время известно пять списков Судебника. Кроме того, М. М. Богословским обнаружены тексты нескольких статей, которые свидетельствуют о том, что имелся и шестой список[204 - См.: Богословский М. М. К вопросу о Судебнике 1589 г. // Журнал Министерства народного просвещения. 1905. Декабрь. С. 267.].

Выделяются краткая и пространная редакции указанного акта[205 - А. И. Андреев высказал мнение, что краткая редакция представляет собой выборку из текста пространной редакции (см.: Андреев А. И. Судебник 1958 г. и его списки // Известия Российской Академии наук. Л., 1924. С. 207). А. И. Копанев, наоборот, утверждает, что первичной является краткая редакция, а пространная редакция – вторичной (см.: Памятники русского права. Вып. 4. С. 412). Так же считает А. А. Зимин (см.: Зимин А. А. Рецензия на «Судебники XV–XVI вв.» // Вопросы истории. 1953. № 5).]. В заголовке краткой редакции Судебника сказано: «Новый приговор царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Росии под прежние главы».

Предисловие к пространной редакции более развернуто, в нем говорится: «Царь и великий князь Федор Иванович всея Руси в лета 7097 июня в 14 день приговорил и уложил сей Судебник со отцем своим духовным патреярхом Иевом, да с митрополитом… наогортцким Александром, и со всеми князми, и бояры, со вселенским собором, по прежнему уставу, по уложению отца своего благоверного царя Ивана Васильевича всея Руси, и прежних князей, и бояр, как впредь суд судити бояром, и околничим, и дворецким, и казначием, и дияком, и по городам намесником и по волостям земским судьям, и по всей моей государеве Руской земли; а впредь всякие дела судить по сему Судебнику и управы чинити по указу, как государь укажет, с котораго дни уложить…»[206 - См.: Судебники XV–XVI веков. С. 366.]. Как представляется, в данном тексте имеется противоречие: из первой фразы можно сделать вывод, что Судебник утвержден царем, а из заключительной вытекает, что речь идет о будущем времени. В литературе же преобладает мнение, согласно которому царское правительство не утверждало его, но в то же время признавало имеющим законную силу[207 - См.: Там же. С. 442.].

Многие авторы полагают, что Судебник возник в районах черносошного[208 - Черносошные крестьяне — лично свободные крестьяне, владевшие общинными землями и несшие государственные повинности.] севера (Поморья)[209 - См., напр.: Андреев А. И. О происхождении и значении Судебника 1589 г. // Сборник статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову. Пг., 1922; Богословский М. М. Еще к вопросу о Судебнике 1589 г. // Журнал Министерства народного просвещения. 1915. Декабрь.].

Главное значение данного акта для юридической науки, пожалуй, заключается в том, что он позволяет видеть изменения норм общерусского права в практике волостного суда под влиянием так называемого обычного права.

Вопросы уголовного права и защиты власти уголовно-правовыми средствами представлены в нем достаточно скудно. Так, ст. 6, как и ст. 6 Судебника 1550 г., предусматривает ответственность за ложные обвинения представителей волостного суда. В качестве новеллы выступают два обстоятельства: первое – взыскание с жалобщика бесчестья в пользу оболганного; второе – виновный наказывается только до тех пор, пока не будет поруки, что «впредь не лгати».

К указанной норме, на наш взгляд, близка норма, содержащаяся в ст. 102 Судебника 1589 г.: «А который человек судной список оболживит, а лжи на него не доведет, и на том пересуд, да бити его кнутом, да поруки по нем взятии чистая, что ему впредь не лживить, да на нем праваго десятка 4 деньги».

В ст. 4 краткой редакции и ст. 25 пространной редакции Судебника содержалась новая норма, ранее не встречавшаяся в законодательных актах. «А которые исцы или ответчик отобиютца, и судие писати отбои и прислати к нам к Москве; а отбои писати за поповскою рукою». Речь в законе идет о сопротивлении судебной власти при исполнении ее представителями судебных решений, приговоров или отдельных предписаний суда. Как указывает М. М. Богословский, «формы этого сопротивления могли быть различны. Ответчик отбивается сам или его отбивают родные и близкие»[210 - Богословский М. М. Земское самоуправление на русском севере XVII века. В 2 т. М., 1909–1912. Т. 2. С. 245.]. При этом могло быть осуществлено посягательство на жизнь или здоровье указанных лиц.

О сопротивлении составлялся протокол – отбой, отбойная запись[211 - М. М. Богословский приводит несколько примеров подобных отбоев. «Лета 7145 апреля 23 д. пришли в Соденскую волость на стан к Спасу перед земского судью перед Аксака Иевлева сына с товарищи с ослопами и с палками Мартын Лукин (и др., всего названо 16 человек), отбили ответчиков по челобитным Вторка Невежина да Захарка Марашева в истцовых искех Якова Иванова сына Конанова да Ратка Денисова… а тот Вторка Невежин, да Захарка Марашев (ответчики)… с теми людьми, которые в сем отбое имены писаны судейку били и бранили неподобными речами…». В жалобе упомянутого в протоколе «судейки Аксака Иевлева» указывается, что соденские крестьяне, хотя «быть “безсудны и самовольны”, оказывают ему сопротивление и во всех делах “отбиваются”» (Богословский М. М. Еще к вопросу о Судебнике 1589 г. С. 359).М. М. Богословский замечает, что число «отбойных записей» в поморских судебных делах XVII в. очень велико (Богословский М. М. Земское самоуправление на русском севере XVII века. Т. 2. С. 244–245).].

В ст. 41–73 Судебника 1589 г. некоторым образом развиваются положения ст. 26 Судебника 1550 г. Наряду с ранее указанными лицами в качестве потерпевших от бесчестия названы представители волостного управления: судья (ст. 55), целовальник (ст. 56)[212 - Целовальник – в русском государстве XV–XVIII вв. должностное лицо, избиравшееся из посадских людей или черносошных крестьян для выполнения различных финансовых или судебных обязанностей; участвовал также в полицейском надзоре за населением. Вступая в должность, целовальник давал присягу (целовал крест, отсюда и название).], сотский (ст. 57)[213 - Сотский – представитель власти, ведавший сбором податей, заключал мировые займы, собирал мирской сход, участвовал в суде и следствии, заведовал волостной тюрьмой.], пятидесятский и десятский (ст. 58)[214 - Пятидесятский – помощник сотского, участвовал в суде, вел следствие; десятский – полицейский агент.], земский дьяк (ст. 59)[215 - Земский дьяк – дьяк, или дьячок, писавший приговоры мирских сходов, всякого рода бумаги земский властей, а также частные акты.].

В различных местностях Севера судьи назывались по-разному: староста (староста с целовальниками, староста с товарищами, излюбленные старосты), приписной судья, земский судья, излюбленные головы и др. Это объясняется, пожалуй, тем, что судья, помимо отправления правосудия, осуществлял и иные функции, например полицейские, финансовые и др.[216 - См. подр.: Богословский М. М. Земское самоуправление на русском севере XVII века. Т. 2. С. 177.]

Статус сотского существенно отличался в зависимости от уезда и волости. М. М. Богословский считает, что сотский в волостях Двинского уезда и Подвинской четверти Важского уезда стоял во главе других земских волостных властей, включая и земского судью. В других местах, например в Устьянских волостях, его правовое положение было менее значительным[217 - См.: Богословский М. М. Указ. соч. С. 231–236.].

Сводный Судебник, как правило, не упоминается в уголовно-правовой литературе. Составленный около 1606–1607 гг., он представляет собой интересный опыт кодификации русского права в одном из центральных правительственных учреждений. В нем сведено воедино законодательство второй половины XVI – начала XVII вв.[218 - См.: Сводный Судебник // Памятники русского права. Вып. 4. С. 482–566.]

Данный Судебник не получил монаршего утверждения, поэтому имеет сугубо теоретическое значение[219 - А. И. Андреев отмечает, что «весьма интересный вопрос в том, имел ли Сводный Судебник в том виде, в каком он дошел до нас, официальное или частное происхождение и значение, остается открытым. Возможно, что наш памятник имел официальное происхождение; работа по составлению свода могла возникнуть по инициативе приказа, в данном случае, вероятно, Поместного, но она не получила практического применения…» (Андреев А. И. Сводный Судебник // Известия Российской Академии наук. 1925. С. 643).]. Сводный Судебник содержит материалы, показывающие, в частности, уголовно-правовое регулирование ответственности за посягательства на власть (надо сказать, что вопросам уголовного права в целом уделяется в нем достаточное внимание). Однако при этом следует иметь в виду, что ничего нового в уголовно-правовое обеспечение власти он, по сути, не привносит, что, пожалуй, во многом объясняется характером его норм, за малым исключением перенесенных из прежних законодательных актов.

§ 4. Охрана власти по Соборному уложению 1649 г

Образование Русского централизованного государства потребовало изменения всей политической системы, всех сюзеренно-вассальных отношений; бывшие великие князья становятся вассалами московского великого князя, складывается сложная иерархия феодальных чинов. Основу сословно-представительной системы правления составили феодальная (светская и духовная) аристократия, служилое дворянство и верхушка посада. Изменился государственный аппарат. Великий князь стал называться царем (1547 г.) по аналогии с ордынским ханом или византийским императором. Самодержавная власть характеризовалась абсолютной независимостью и суверенностью.

Централизация государства, усиление царской власти потребовали формирования новой системы государственного управления – приказно-воеводской. Высшим органом власти стала Боярская дума, по сути, являвшаяся аристократическим совещательным органом. Она состояла из светских и духовных феодалов, действовала постоянно, опираясь на профессиональную дворянскую бюрократию.

Особое место в системе органов Московского государства занимали Земские соборы, проводившиеся с середины XVI до середины XVII в. В их состав входили Боярская дума, Освященный собор (церковные иерархи) и выборные от дворянства и посадов.

Приказы (например, Посольский, Поместный, Разбойный и др.), являясь отраслевыми органами центрального управления, совмещали административные и судебные функции. Они возглавлялись главой приказа (боярином), в них входили приказные дьяки и писцы. На местах функции приказа осуществляли специальные уполномоченные. Позднее стали создаваться территориальные приказы, ведавшие делами отдельных регионов.

Местное управление было представлено наместниками и волостелями, назначаемыми царем, которые в своей деятельности опирались на штат чиновников (праведчиков, доводчиков и др.). Оно ведало административными, финансовыми и судебными органами.

В первой половине XVII в. активизируется законодательная деятельность Русского государства, венцом которой стала разработка и принятие Соборного уложения 1649 г.[220 - История создания Соборного уложения 1649 г. достаточно нетипична для того времени. В 1637 г. дворяне считали необходимым создать «уложенную судебную книгу» (подр. об этом см.: Смирнов П. П. Челобитные дворян и детей боярских всех городов в первой половине XVII в. М., 1915). 10 июня 1648 г. на совещании дворян и торговых людей была принята челобитная царю, в которой содержалось требование созыва Земского собора для принятия Уложенной книги. 16 июля 1648 г. на соборе была подана челобитная о составлении Уложения, «чтоб вперед по той Уложенной книге всякие дела делать и вершить» (см. об этом подр.: Софроненко К. А. Соборное Уложение 1649 г. – кодекс русского феодального права. М., 1958). Для выработки проекта Уложения был создан специальный приказ, который возглавил князь Н. И. Одоевский. 29 января 1649 г. закончено редактирование Соборного уложения. Оно представляло собой свиток, состоящий из 959 столбцов. В конце шли подписи 315 участников Земского собора, а по склейкам столбцов – подписи дьяков. С этого свитка составлена копия Уложения в виде книги. В 1649 г. были изготовлены два тиража по 1200 экз.Историография Соборного уложения представлена рядом монографий и журнальных статей. Первой публикацией о нем, вероятно, следует признать статью в журнале «Московский телеграф», который издавался Н. Полевым. В 1831 г. опубликованы описание подлинного свитка Уложения, все пометки, сделанные на полях рукописи Уложения, и две заметки: «О различии первого и второго издания Уложения, напечатанного церковными буквами» и «О том, что Уложение в подлинном свитке названо двояко: книгою и списком, и что с книги или списка сего написана была другая книга, кажется, для набора в типографии» (Об источниках, из коих взято Уложение царя Алексея Михайловича // Московский телеграф. Ч. XXXVIII. № 7. М., 1831. С. 400–415).После этого были изданы работы: Строев В. Историко-юридическое исследование Уложения, изданного царем Алексеем Михайловичем в 1649 г. СПб., 1833 (критику взглядов В. Строева см.: Г. З. Взгляд на сочинение г. Строева о Уложении царя Алексея Михайловича. СПб., 1839); Морошкин Ф. Л. Об Уложении и последующем его развитии. М., 1839; Загоскин М. П. Уложение царя и великого князя Алексея Михайловича и Земский Собор 1648–1649 гг. Казань,1879; и др.Вопросам уголовного права в Соборном уложении посвящена работа: Линовский В. Исследование начал уголовного права, изложенных в Уложении царя Алексея Михайловича. Одесса, 1847.] «Если непосредственными причинами создания Соборного уложения послужили восстание 1648 г. в Москве и обострение классовых и сословных противоречий, то глубинные корни его таились в эволюции социального и политического строя России, надвигающемся переходе от сословно-представительной монархии к абсолютизму»[221 - Российское законодательство X–XX веков. Т. 3. С. 76.].

Соборное уложение 1649 г. – первый в истории феодальной России систематизированный сборник юридических норм, касающихся государственного, административного, гражданского, уголовного права и порядка судопроизводства[222 - Тихомиров Н. Н., Епифанов П. П. Соборное уложение 1649 г. М., 1961. С. 29.]. Оно значительно отличается от аналогичных памятников права современных ему феодальных государств Западной Европы по ряду моментов: во-первых, степени систематизации правового материала; во-вторых, глубине и четкости разработки юридических понятий, законодательной технике конструирования норм; в-третьих, объему юридического содержания. В нем использован широкий круг юридических источников, обобщен разрознено действовавший законодательный материал, закреплен ряд новых узаконений и правил. Следует особо заметить, что важнейшие из последних, по сути, представлявшие новеллы Уложения, принадлежат законодательной инициативе Земского собора 1648–1649 гг., деятельность которого протекала в обстановке обострения классовой борьбы[223 - См. об этом подр.: Смирнов П. П. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII в. Т. II. М.; Л., 1948.], крайнего напряжения, сложившегося в отношениях между отдельными слоями правящего класса.

Г. Г. Тельберг отмечает, что Соборное уложение: «а) во-первых, не отводит в своем изложении самостоятельного места для политических преступлений, а смешивает их в одну группу с другими тягчайшими посягательствами – убийством, поджогом и татьбой; эта близость свидетельствует, конечно, о том, что он понимает важность политических посягательств, но с другой стороны, в этой же близости – верный признак того, что законодателю остается непонятным ни своеобразие этих преступлений, ни их первенствующее значение в государственной жизни; б) во-вторых… постановления (имевшиеся до Соборного уложения. – Авт.) поражают крайней лаконичностью выражений, доходящей до того, что весь юридический состав преступления характеризуется одним наименованием преступного деятеля – коромольник, переветник, градской сдавец; в) этим обусловливается, наконец, третья черта – крайняя неясность существа преступления, крайняя трудность в его понимании…»[224 - См.: Тельберг Г. Г. Очерки политического суда и политических преступлений в Московском государстве XVII в. М., 1912. С. 51.].

Уложение знаменует новый этап в уголовно-правовой защите представителя власти. При его оценке надо иметь в виду, что многие постановления Соборного уложения являются прямой и непосредственной реакцией на массовые антифеодальные выступления крестьян и посадских людей (например, ответственность за действия «скопом и заговором» против «царского величества» и государевых бояр, воевод, приказных людей; покушение на убийство и убийство зависимым человеком его господина («кому он служит») и, наоборот, освобождение от ответственности боярских детей, их родственников и приказчиков за убийство крестьянина в «драке, а не умышлением»).

Само преступление по Уложению понимается «как всякое противление царской воле», нарушение предписаний власти[225 - См. об этом подр.: Маньков А. Г. Уложение 1649 г. – кодекс феодального права России. М., 1980.].

В Соборном уложении заложены истоки классификации преступлений исходя из их направленности. На первое место поставлены деяния против церкви, до того включавшиеся в каноническое право, затем идут посягательства против государства и особы государя, против порядка управления. В. Линовский отмечает: «Сравнивая Уложение с постановлениями прежними, видно, что названия государственных преступлений остались почти те же; но самое понятие о них изменилось. Взгляд, приличествующий временам близким к удельному периоду, должен был измениться тогда, когда единодержавие сильно укрепилось и ввело правильное управление государством»[226 - Линовский В. Указ. соч. С. 17.]