скачать книгу бесплатно
Обнаженная Лина стоит за желтой шторкой в прямоугольной душевой кабинке. Она подставляет рот под струю воды, откидывает мокрые волосы назад, как это делают девушки в кино – большие пальцы заложены за уши, а ладони обхватывают макушку. Потом она приглаживает волосы. Она бреет ноги и лобок, оставляя то, что девушки постарше называют «взлетной полосой». Она намыливается душистым мылом, уделяя внимание всем местам, где он может ее поцеловать. Эти места она трет особенно сильно, тщательнее, чем следовало бы.
Время она выбрала идеально – сестра сейчас пойдет в ванную по пути в их общую спальню, так что Лину никто не потревожит. Обнаженная, она ложится на постель поверх полотенца и начинает втирать розовый лосьон в кожу, не пропуская ни единого участка. Потом она наносит макияж, но не слишком вызывающе – однажды она слышала, как Эйден заметил, что сильно накрашенные девушки хотят казаться старше, а становятся похожими на шлюх.
Она расчесывает и сушит волосы, чтобы они стали прямыми, но сохранили объем и красиво рассыпались по спине и плечам при ходьбе.
Лина душится за ушами, под коленями и на внутренней стороне запястий. Лимонно-цветочный запах напоминает о пляже, чае со льдом и мятой, свежем океанском бризе. Духи – это последний штрих, они должны сохраниться надолго. Если по дороге Лине придется пройти мимо курильщика, она вся изведется в молчаливом негодовании. Эйден курит, но ей хочется прийти к нему чистой, без запаха табака, хотя вполне возможно, что он будет курить, когда она придет.
Она нервничает. В животе странное ощущение, словно она не ела несколько дней. Она действительно ела меньше обычного, потому что такова любовь. Лина начинает это понимать. Любовь одновременно питает – и заставляет ощущать голод, так что ты полон и в то же время опустошен. Ты не хочешь ни есть, ни общаться с другими. Ты хочешь только того, кого любишь, и думаешь только о нем. Все остальное – пустая трата энергии, денег, дыхания.
Тайное место – это река, но это нечто большее, чем река. Даже сейчас, спустя двадцать лет, Лина, думая о тайном месте, вспоминает слово «река», хоть оно и не совсем подходит. Проблема в том, что лучшего слова нет. Как все лучшее в жизни, это не имеет названия. Никто из них не называл тайное место. Не называл вслух. Так Лина называла это мысленно. Вообще-то было и более простое название, проще, чем «река».
Там.
Я встречусь с тобой там.
Увидимся там в десять.
Сойти с автобуса – и вот это место, всего в четверти мили, в лесу, но не слишком далеко, рядом с двухполосной дорогой, которая пролегает по равнине.
В лес ведет тропинка, не дорожка, но достаточно заметная узкая тропинка, проторенная в траве кедами и ботинками.
Лина шагает в белых кроссовках и думает, что и она теперь причастна к созданию этой тропинки. Она думает обо всех тех, кто прошел этим путем до нее.
Вот это место. Поляна, заросшая высокой травой, узкий извилистый ручей в тумане. Самый лучший момент – увидеть его машину, старую и потрепанную, серую до незаметности. При виде этой машины сердце Лины начинает колотиться как безумное.
Они начали встречаться осенью, но скоро наступит зима. Эйден говорит, что нужно запастись одеялами – слишком дорого будет держать мотор включенным. Он сказал это в сентябре, когда до зимы было еще очень далеко. И глаза Лины увлажнились оттого, что он мысленно связывает свое будущее с ней. Очень долго она была удовлетворена одним только осознанием того, что объект ее любви видит в ней бьющееся сердце, живое существо, что включает ее в свою орбиту.
Лина видит, что его машина уже здесь, она слышит пение птиц в ветвях деревьев, хруст сучков под ногами. Она чувствует запах влажной земли и автомобильных выхлопов. В этом тумане голова идет кругом. Она заправляет волосы за уши – она много раз тренировалась перед зеркалом и знает, что так выглядит лучше всего. Все эти звуки, запахи, атмосфера… Это ее прелюдия.
Там, в машине, глядя куда-то вдаль сквозь деревья, в сизом облаке сигаретного дыма, сидит ее миф: парень, который всецело принадлежит ей, он ждет ее, он ценит самую ее сущность. Он – смысл ее жизни, ради него она забывает о матери, сестрах и об отце. Только он.
Там.
Когда-нибудь Эйден будет слишком много пить, у него будут дети, работа и зарплата, которой не хватает даже на газовый баллон для барбекю для летней вечеринки в день рождения. Когда-нибудь у Эйдена появится большой живот – и горькие сожаления. Он не станет ни десантником, ни астронавтом, ни бейсболистом. Он не будет петь в знаменитой группе, он не увидит Тихого океана. Он будет жить только для жены и детей, делать все, что в его силах (хотя считается, что мужчине всегда нужно заниматься чем-то вне семьи и работы), но он не сделает ничего такого, что запомнится навсегда. Только одна женщина будет помнить, кем он был для нее. Потому что для нее он был всем.
Дорогой дневник!
Я влюблена в Эйдена Харта, а он влюблен в меня!
Клянусь, я точно это знаю. На земле нет человека счастливее меня. Стоит мне проснуться, и мне кажется, что я сейчас взорвусь от радости. Я так счастлива, что могла бы умереть. Наконец-то я знаю, что значат эти слова. Я могла бы умереть.
Приближается зима, и бешеная скачка их любовной истории начинает затихать. Лина ненавидит зиму. Она ощущает ослабление своей страсти так остро, словно лишилась одной из конечностей.
Школа и другие обязательства давят на нее. Мамины замечания становятся невыносимыми. Ей не нравится зимнее пальто, у нее нет настроения читать и учить что-то новое.
Примерно в то же время Лина узнает, что приятель ее старшей сестры запал на нее. Это одновременно и удивляет ее, и кажется совершенно естественным. Кажется, что из-за Эйдена она стала видимой для мира. Она популярна. Она знала, что так и будет. Она всегда знала. Но это знание не утешает, а ровно наоборот.
Этот приятель не то чтобы красавчик, но он старше, у него много друзей, он ходит на все вечеринки. В коридоре он подходит к Лине, когда та роется в своем шкафчике. Она чувствует на кончике носа его горячее дыхание. Он странно смотрит на нее – непохоже, что он на нее запал. Непохоже, что она вообще ему нравится.
Он рассказывает ей о вечеринке в выходные. Спрашивает у нее так, словно она уже приглашена. Она чувствует, что у нее кружится голова. Она боится отказаться. Это непохоже на свидание, но сама идея, что кто-то еще находит ее привлекательной, ей нравится. Она словно лампа в магазине, которая не была включена в розетку, но теперь она вспыхнула: и неожиданно покупатели стали останавливаться и подходить ближе. Взгляни-ка, дорогая, а может быть, эту?
Она влюблена в Эйдена, но ей кажется, что было бы неплохо повеселиться. Да и он может где-нибудь развлечься. Вообще-то в этом кроется серьезная проблема. В последнее время она не понимает, чем он занимается по вечерам. Она и раньше об этом не знала, но вдруг ей стало ясно, что ничего не изменилось. Они не стали настоящей парой, неразлучной, как Дженнифер и Род.
Лина убеждает себя, что приглашение на вечеринку – это здорово. Хорошо будет выбраться из дома. Но в действительности, если признаться себе честно, она идет на это, потому что Эйден не звонил ей уже несколько дней, а в школе хоть и улыбался, но был каким-то отстраненным – Лина просто пока еще об этом не размышляла. Но в подсознание эта мысль запала, как завещание матери. Воспоминания путаются. Парень, который пригласил ее, который вроде бы влюблен в нее, он не единственный. Она это знает точно.
Он привозит ее в дом приятеля, где вообще-то нет никакой вечеринки. Просто четыре парня сидят и выпивают. Она думает, а когда же мы поедем на вечеринку… И вдруг приятель ее сестры, который привез ее сюда, уходит… Или он уходит из воспоминаний? Теперь остались только комната, три пьяных парня и Лина.
Один из парней, теперь она называет его первым, протягивает ей выпивку в красной кружке. Она не уверена, что это спиртное. В кружке что-то фиолетовое или темно-синее, как океан. И на вкус это не спиртное. Вкус темный, густой, теплый. Лина никогда не пробовала спиртного, так что, даже если бы это был какой-нибудь ликер, она не поняла бы этого со стопроцентной уверенностью.
«Первый запомнился мне лучше всего, – скажет она потом, став старше, – и я знаю, что он был первым. Я запомнила его на всю жизнь. Мы сделали это. Я не знаю, как все случилось. Я просто почувствовала, что кто-то оказался на мне, и я знала, что это был секс. А потом, я помню, он скатился с меня, и я лежу на животе. Потом на меня залез другой парень. Я слышала, как он сказал: «О нет, это же младшая сестра Эбби! Я не могу!» – и ушел. А потом был третий, но с этого момента память отключается. Я не сопротивлялась, насколько помню. Я просто расслабилась. Я думала, что не хочу сейчас никому говорить «нет», я хотела, чтобы меня все любили. Я не хотела давать им повода не любить меня».
На следующий день, а после него еще много дней подряд, все обсуждали только одну сплетню: что Лина трахалась с тремя парнями одновременно.
Слоун
У Слоун Форд очень длинные, очень красивые каштановые волосы. Невероятно теплый оттенок коричневого. Но она их не красит.
Она очень худенькая. Хотя ей слегка за сорок, она выглядит как первокурсница. В спортивный зал она ходит гораздо чаще, чем обедает с другими мамочками. Она одновременно и похожа, и не похожа на женщину, о которой ходят сплетни. Она вроде кажется искренней, но и немного скрытной. Она часто говорит что-то вроде: «Меня увлекает политика служения». Для нее обычный ужин – это микрокосмос динамики отношений между людьми близкими и незнакомыми в условиях, когда одна сторона связана с другой определенным договором, по крайней мере на несколько часов.
В определенном свете Слоун может показаться настолько самоуверенной, что это пугает, и люди остерегаются общаться с ней. А в другие моменты она открыта и щедра и кажется настолько маленькой и хрупкой, что друзья стараются ни в коем случае не огорчить ее. Сочетание таких качеств поразительно – и это очень притягивает.
Слоун замужем за Ричардом. Ричард не так красив, как она. У них две дочери, яркие и энергичные, как их мать. Третий ребенок в семье – Лайла, дочь Ричарда от первого брака. В семье они вполне искусно друг с другом повязаны, но в этом ансамбле присутствует определенная дружеская дистанция, которая позволяет каждому члену семьи ощущать себя самостоятельной личностью.
Они живут в Ньюпорте, на берегу залива Наррангансетт, где изысканные георгианские особняки выстроились вдоль скалистого берега. Их дом стоит на оживленной, но очень красивой улице, где люди летом покупают свежую рыбу и лобстеров на рыбном рынке. У Ричарда и Слоун ресторан, расположенный в нескольких кварталах от берега, где в порту на легких волнах покачиваются яхты. Ричард – шеф-повар, а Слоун ведет зал. Она идеально справляется с этим делом – такие женщины свободно носят длинные, в пол, платья и не теряются в них.
Главное время года для них, как и для всех на острове, – это лето. Летом зарабатываются основные деньги, а зима – мертвый сезон. В январе и феврале местные жители запираются дома, проводят время с семьей, тратя летние заработки и питаясь заготовленными овощами и соусами.
В холодное время года жители больше времени уделяют своим детям, их школьной рутине, концертам и спорту.
Но Слоун не из тех, кто только и говорит о своих детях, – по крайней мере, она не идет путем тех женщин, график жизни которых вращается вокруг расписания их детей.
Когда Слоун поблизости нет, люди говорят о ней. Для маленького городка это очень необычно, что человек предпочитает проводить время в спортивном зале, а не за уличной болтовней над корзинками со свежей зеленью. Но это не единственный повод обсудить Слоун. В городе ходят слухи, что Слоун спит с другими мужчинами на глазах собственного мужа. Иногда она делает это вне дома или вообще на другом острове, записывает на видео и отправляет записи мужу. Если Слоун не с ним, то она пишет ему подробные сообщения, чтобы он знал, как и что происходит. А иногда она спит с парой.
Не сразу становится понятно, почему она действует именно так. Она живет в этом городе круглый год, что странно само по себе. Семьи приезжают сюда только летом, чтобы провести пару недель на море. Иногда они живут здесь все лето, чаще с детьми остается только мать, а отец семейства приезжает по выходным. Но жить здесь постоянно, всю зиму – это чистой воды безумие. Здесь даже нет торговых центров и больших магазинов, где можно бродить часами. Выезжая из дома, надо составлять списки покупок и дел, которые нужно сделать во внешнем мире.
Путь к взрослой жизни у Слоун начался с рождественского банкета в доме босса ее отца, одного из богатейших людей Нью-Йорка. Дом с колоннами и персидскими коврами в престижном районе Вестчестер. Хрусталь и позолота. Стильные женщины в вечерних туалетах.
Снаружи пустынные улицы, ветки деревьев покрыты льдом. Слоун была спутницей отца, а ее сопровождал парень по имени Бобби, симпатичный, как все парни, с которыми она встречалась. Слоун исполнилось двадцать два года. Она только что оставила ресторанный бизнес, решив заняться театром. Почти каждый вечер она куда-то ходила, и ее ежедневник был переполнен разными событиями – от теплого пива в захудалых музыкальных клубах до холодного мартини в роскошных домах вроде этого.
Хозяйка дома, Сельма, элегантная женщина с серебристыми волосами, сразу же сказала:
– Кита и Слоун мы посадим рядом.
Она сказала это прямо в присутствии спутника Слоун, Бобби. А что такого, все совершенно ясно. Кит – сын хозяев дома. Слоун – дочь правой руки хозяина дома, красивая, стройная, прекрасно воспитанная. Отлично подходящие для размножения партнеры, как две породистые лошади. И живут в двух кварталах друг от друга. Как можно было не подумать об этом раньше!
Слоун не слишком интересовали деньги. Хотя у этого молодого человека, Кита, денег было предостаточно. Его семья активно участвовала в финансировании различных проектов в мире искусства.
Через несколько недель Слоун уехала куда-то с Китом. Она была рада сделать это для своего отца. Понимая, что ее сексуальная энергия приносит пользу в мужском бизнесе, она чувствовала себя могущественной.
Кит спросил, куда бы ей хотелось пойти, и Слоун сразу же ответила:
– В «Вонг».
Она всегда знала, куда ей хочется пойти.
– Забавно, – ответил Кит. – Мой лучший друг работает там управляющим.
Слоун надела оливковую водолазку, узкие бархатные брючки и вечерние туфли. Они сидели за лучшим столиком, в алькове. Стол был рассчитан на шестерых, но в тот вечер его забронировали только для них двоих. Впрочем, Слоун привыкла быть особым гостем. В ушах ее сверкали маленькие сережки. Ресторан бурлил и жил своей интенсивной жизнью. Энергетика этого модного места ощущалась почти физически. Официанты двигались быстро и бесшумно. Они легко огибали друг друга, словно половина из них была призраками. Каждая тарелка представляла собой произведение искусства – белые и серые прямоугольники рыбы, увенчанные пирамидами овощей, глазированных чем-то красивым, сладким и блестящим. Запахи кислоты и жара. Радиаторы щедро согревали зал – о расходах никто не думал.
Лучший друг Кита подошел, чтобы узнать, не хотят ли они получить специальное дегустационное меню от шефа. До ужина Кит и Слоун курили травку. Слоун всегда идеально выбирала дозу любого наркотика. Иногда такая доза была чрезмерной, но она позволяла себе и это. Например, в отношении спиртного. Она точно знала, что порой неплохо быть слегка пьяной.
Им подали пять блюд, и каждое следующее было еще более интересным, чем предыдущее. Но самое большое впечатление на Слоун произвело последнее, перед десертом. Черный морской окунь со спаржевой фасолью в роскошном соусе из черных бобов.
– Это просто потрясающе, – сказала она Киту.
А Кит улыбался и посматривал то на нее, то на официанта, разделывающего рыбу. Стремительное развитие событий его развлекало. Слоун знала, что для таких парней, как он, это всего лишь очередной изысканный ужин с очередной красивой девушкой. Когда-нибудь у него будет бильярдная на первом этаже, сигарный дым, сыновья. А этот окунь станет палтусом или тунцом. А Слоун сменит Кристина или Кейтлин. Но в тот момент, как и почти всегда, Слоун предпочитала находиться выше уровня своей головы.
– Чертов окунь! – воскликнула она, беря Кита за запястье. – Какой потрясающий окунь!
Изысканная еда всегда позволяла Слоун соединиться с другим миром, где ей не нужно было быть элегантно-сдержанной. В том мире сок окуня струился у нее по подбородку.
Когда Слоун и Кит почти прикончили окуня, к ним подошел шеф-повар. Косточки рыбы аккуратно лежали на блюде. Кит и Слоун были сыты и теперь от души веселились; Слоун сказала шефу, что его блюда были восхитительны, но особо рассыпаться в комплиментах не стала. Она проявила поразительное хладнокровие. Она даже не сказала, как взбудоражила ее приготовленная им рыба. Она бросала на шефа взгляды, но не очаровывала его – хотя могла бы, если бы захотела.
Шеф-повар в своем белом колпаке не произвел на нее большого впечатления. Но он улыбался, был симпатичным, и его блюда ей понравились. Ужин оказался идеальным, а общение с Китом было именно таким, каким и должно было быть общение с любым партнером в ее жизни.
Шеф вернулся на кухню и прислал им десерт. Шоколадный мусс с имбирным печеньем и ягодным соусом. Кит и Слоун выпили кофе, потом дижестив. Слоун отлично понимала, что большинство девушек ее возраста никогда не ели и никогда не будут есть таких блюд, пока не выйдут замуж, годам к тридцати.
На выходе Слоун повернулась к Киту и сказала:
– Если я когда-нибудь снова буду работать в ресторане, то это будет такое место.
Кит только за ужином узнал о ресторанном прошлом Слоун.
Конечно, слово «прошлое» было глупым. Но использование этого слова только подкрепляло мысль о том, что для такой юной женщины, как Слоун, работа в ресторанах – забавная причуда, не более того. Она выросла в состоятельной семье, жила в престижном пригороде Нью-Йорка, училась в школе Хораса Манна, откуда выходили будущие губернаторы и генеральные прокуроры. Но, хоть она и не нуждалась в деньгах для покупки одежды или блеска для губ, в пятнадцать лет Слоун пошла работать официанткой. Она заполнила заявление, а в графе «опыт работы» указала, что часами заполняла документы в отцовском офисе, а вечерами сидела с соседскими детьми.
Ее тянуло в рестораны. Ей нравилась атмосфера. Обслуживать людей. Надевать черные брюки и белые блузки и быть полностью ответственной за свои столики. Она видела, как другие юноши и девушки переходили от столика к столику, раздраженные, скучающие, нервные. Знала, что большинство из них не привлекает эта работа. Они не были поглощены своей ролью в этом действии. А ведь это была роль. Официант – мастер церемонии. Он становится управляющим столиком – и представителем кухни в зале. Конечно, деньги ей тоже нравились. Деньги – это оценка ее игры, комплимент, который может лишить дара речи, но никогда не заставит покраснеть. Все мужчины делали это. Оставляли на столике несколько двадцатидолларовых купюр, сложенных и сладострастно придавленных тяжелым стаканом.
Поначалу Слоун пыталась пойти правильным путем. Она подала заявление в Хэмпшир, и ее приняли. Она жила в общежитии с соседкой. Она носила сапоги для верховой езды и ходила по мостикам над замерзшими прудами и вдоль живых изгородей в академии Новой Англии. Она ходила на свидания, участвовала в жизни женской общины университета.
Хэмпшир она бросила, потом вернулась. Потом снова бросила. Все эти передвижения не были для нее ни тяжелы, ни мучительны. Просто она была молода и не уверена в себе. У нее был брат Гейб, который жил точно так же. Как только один из них поступал правильно, другой тут же шел кривой дорожкой. Когда родители могли наконец утешиться успехами одного, им приходилось серьезно беспокоиться за другого.
Работая в ресторанах, Слоун окончила несколько курсов, но никак не могла привыкнуть учиться. Она смотрела на своих соседей по студенческой аудитории: внимание, с каким они слушали лекцию, ее поражало. Такое состояние разума казалось ей недостижимым. Она гораздо комфортнее чувствовала себя в своем ресторанном мире, где жизнь бьет ключом, где непрерывно звенят бокалы, – и всегда возвращалась туда.
И все же этот вечер был особенным. Она снова почувствовала непреодолимую тягу – словно включился мощный магнит. Слоун уже несколько лет не работала официанткой. Вернулась в университет, стала посещать театры в центре города, подумывала о карьере продюсера. Она знала, как нужно разговаривать с людьми, умела заинтересовать чем-то новеньким скучающих богачей вроде друзей отца. Смотрела им прямо в глаза и говорила, что они пожалеют, если не вложатся в выставку этого художника или не поучаствуют в выпуске одежды для гольфа той фирмы. Слоун смело пользовалась своей внешностью: волосами, улыбкой, молодостью и своим положением в этом мире. Проигнорировать ее было невозможно.
И вот теперь она была в ресторане с Китом, сыном отцовского начальника. Именно этого отец от нее и хотел. И мама тоже. Скатерти с монограммой. Корзинки для пикника в багажнике «Рейндж Ровера». Близнецы в воротничках Питера Пэна. Слово «экрю». Сент-Джон. Рождество в Аспене. Теллурид[1 - Город в штате Колорадо. – Прим. пер.].
Если я когда-нибудь буду снова работать в ресторане, то это будет такое место.
Видимо, она сказала это достаточно громко, чтобы управляющий ее услышал.
На следующей неделе он позвонил ей и предложил работу. Она с радостью приняла предложение. Она все еще не осознавала, даже сейчас, как скучала по ресторанному миру, по его суете, шуму, по его значимости. Это было сродни политике.
Хотя работала она в зале, Слоун постоянно пропадала на кухне – это было частью ее профессиональной подготовки. В ресторане считали, что все сотрудники должны обладать достаточными познаниями чтобы, когда клиент спросит, как приготовлен морской окунь, официанты могли бы дать компетентный, исчерпывающий ответ.
Обычно новичков отправляли поочередно на разные этапы готовки – холодные закуски, горячее, десерты и т. п. Но Ричард, шеф-повар, поступил с ней иначе.
Он встретил ее в зале. Вытер руки влажной тряпкой. У него были резкие, угловатые черты лица и глаза, которые могли лучиться попеременно то теплом, то лукавством.
Ричард улыбнулся и предложил:
– А что, если нам сделать шарики из мацы?
Слоун засмеялась. Шарики из мацы? Она огляделась вокруг. Они были в обеденном зале ресторана французской и тайской кухни. Звучала тихая музыка. Слоун опустила глаза на ковер. Его орнаменты и расцветки вдруг навели ее на мысли о пирамидах посреди песчаной пустыни в тех странах, которые никогда не видела. Иногда Слоун представляла, что возникает ниоткуда и любое место, где она окажется, могло быть другим. И что никто не скучает по ней ни дома, ни в университете. Но все же знала, что часто именно она становится центром вечеринки. Знала, что, не увидев ее до десяти вечера там, где она должна быть, люди начнут спрашивать о ней. Ей мерещилось, что однажды другие женщины скажут: «Хотелось бы мне, чтобы Слоун была моей мамой», – после того как она устроит изысканный прием в честь дня рождения своего сына-третьеклассника.
И вот она стояла в этом ресторане, чувствуя, что находится в теле человека, которого до конца не понимает. Отчасти это чувство было связано со страхом отсутствия самоидентичности. Она никогда не знала точно, кто она такая, и поэтому изо всех сил старалась сосредоточиться на том, чтобы хотя бы не быть скучной. Иногда она совершала странные, совершенно не похожие на нее поступки, лишь бы только никто не назвал ее скучной. Но из-за этого же она чувствовала себя неспособной на любовь, холодной и испорченной.
А рядом был Ричард. Шеф ресторана. Он старше ее, но не настолько, чтобы казаться по сравнению с ней стариком. Он не был богат, не был эксцентричен. У него не было личного самолета. Он не был развращен. Он не был похож ни на одного из мужчин, которые окружали Слоун. Особенно в тот период, когда ее тянуло к плохим парням, гитаристам и мрачным неухоженным типам на мотоциклах.
Ричард был не таким. Чисто выбритый шеф-повар в белоснежном колпаке, занимающийся любимой работой. Она слышала, что он живет с маленькой дочерью.
Он привел ее на кухню. Длинный стол из нержавеющей стали сиял так, что она видела отражение собственного подбородка. Отражения не тревожили ее. Она знала, как ей повезло. У нее были подруги, которым собственные отражения не нравились. Они всегда старались держаться подальше от зеркал или же рассматривали себя с мазохистским удовольствием. Слоун этого не делала. Заметив свое отражение в витрине или на сверкающем сталью столе, она лишний раз убеждалась в том, что и без того знала. Ей всю жизнь говорили, что она красива. Началось это еще в детстве. Об этом говорили и тетушки, и незнакомые люди. Ее гладили по волосам, словно она была ретривером на лужайке перед замком Фортуны.
Ричард достал коробки с мацой. Слоун всегда нравилось в ресторанах это несметное количество опрятных коробочек с разными полезными вещами. Например, томатный соус. Можно было окружить всю кухню по периметру одинаковыми банками соуса, повторяющимися до бесконечности.
Чтобы приготовить блюдо, они растолкли мацу. Ричард достал чеснок, соль, разрыхлитель. Все ингредиенты он смешал в большой миске. В другой он стал взбивать яйца и смалец. Укроп он нарезал заранее. Слоун поняла, что он рассчитывал на ее согласие делать шарики из мацы, и ей это понравилось. Слоун уважала решительных людей. Ей также нравилось, когда решения принимались за нее. Она надела предложенный фартук – стандартный, но красивый.
Ричард смешал содержимое обеих мисок, показал, как перемешивать компоненты вилкой – не слишком энергично. А потом научил ее делать шарики с помощью холодной ложки. Их руки встречались. Слоун чувствовала тепло его притягательности. Но чувствовала она и что-то новое. Страсть и вожделение она испытывала и раньше. Она кидалась из одной кровати в другую и ощущала себя одновременно и в церкви, и в аду. Но это чувство было иным.
Они выложили шарики на поднос и убрали в холодильник. Ожидая, пока шарики застынут, они разговаривали. Ричард показывал ей свою кухню, и они рассказывали друг другу свои истории. Рядом никого не было – работники входили и выходили, но они их не замечали.
Ричард рассказывал ей о своем еврейском происхождении. И Слоун поняла, что шарики из мацы были его способом сказать: «Вот кто я, вот откуда я». Он рассказал ей о своей дочери Лайле. Как большинство девушек ее возраста, Слоун не представляла, каково это – иметь детей. Мысль о беременности повергала ее в ужас, когда она оглядывала комнату в общежитии или квартиру, которую делила с подружкой или бойфрендом, и пыталась представить, где тут можно поставить колыбельку. Она смотрела на оставшиеся после выходных бутылки Grey Goose и глянцевые стопки журнала Vogue и теряла дар речи. Племянников, для наглядного примера, у нее тоже не было.
Когда шарики из мацы были готовы, они достали их из холодильника и стали опускать в кипящий бульон. По кухне распространился сочный хлебный аромат. Слоун это нравилось. Это был запах дома. Дома, которого она еще не знала, но ведь дома пахнут именно так.
Она чувствовала на себе взгляды Ричарда: он смотрит на нее, ловит движения ее рук над кастрюлей с бульоном. Она уверена, что он не даст ей обжечься и, если кастрюля внезапно перевернется, он, как ниндзя, изменит траекторию полета кастрюли или даже обожжется сам, позволив бульону просочиться сквозь его тонкие черные брюки, и на ошпаренных ногах останутся раны цвета сырой свинины…
Когда шарики сварились, они положили их в суп, и весь персонал уселся по-семейному за обед. Слоун посматривала на обедающих. Официанты, хозяйки зала, управляющий – все они казались ей менее опытными в жизненных взлетах и падениях, нежели она сама. По крайней мере, так ей казалось в тот момент. Она чувствовала себя маленькой богиней. Уникальной, не принадлежащей ни к какой категории. Великодушной и жестокой. Прекрасной и пошлой. Богатой и бедной. Верующей и безбожной. Она представляла собой баланс противоречий, как все эти девушки, бомбы замедленного действия, у которых крутые богатые отцы и хрупкие, пугливые матери. Она всегда оказывалась не там, где хотела оказаться, однако имела все, чего желала. Бо?льшую часть из двадцати лет жизни она была призраком в легких одеждах. Она пила апельсиновый сок за элегантными столиками, изысканно наряжалась на Пасху. Но впервые она почувствовала, что если сейчас покинет эту комнату, то всегда будет сожалеть об этом. Именно здесь она должна быть – она чувствовала это всем своим существом. Она ела суп, и суп согревал ее.
По прошествии дня, проведенного на кухне с шариками из мацы, Слоун окончательно освоилась в ресторане. Ресторан стал ее местом, и она заняла в нем достойное положение. Ресторан поглотил всю ее жизнь. Впрочем, так и бывает с работой в той или иной степени, но когда работаешь в ресторане, то в силу самого характера такой работы, которая захватывает твои часы по вечерам и выходным, эта работа становится твоей настоящей жизнью. Она становится центром, вокруг которого вращается все остальное. Когда Слоун предстояла длинная смена в ресторане, она тратила на прическу уйму времени – ведь волосы должны оставаться чистыми и красиво уложенными целых десять часов.
Как-то ранним вечером, когда солнце клонилось к закату, она почувствовала, что на нее смотрят. Она подняла глаза и увидела Ричарда. На ней были модные облегающие брючки. Слоун ощущала себя высокой, красивой и полезной. Она медленно направилась к стойке, чтобы поставить в канделябры ароматические свечи. Она знала, что в этой позиции Ричарду будут лучше всего видны ее прелести. Она специально наклонилась над канделябром именно так. Ей не нужно было оглядываться, чтобы убедиться, что он смотрит, – его взгляд прожигал брючки и покалывал ей кожу.
По утрам Слоун часто подрабатывала в кофейне, расположенной в книжном магазине. Не потому, что ей нужны были деньги. Просто ей хотелось охватить больше возможностей для применения своей нерастраченной энергии. Она наслаждалась изучением разных моделей бизнеса. Ей нравилось повсюду запустить свои щупальца. В кафе заходили студенты из Нью-йоркского университета. Они ели гранолу, йогурты и сальвадорские кукурузные лепешки. То они приходили мрачными, явно с похмелья, а то жизнерадостными и веселыми. Она прислушивалась к их разговорам, наблюдала за ними, держа весь зал под прицелом. Так ей становилось понятней, как можно управлять их эмоциями, чем сидя рядом с ними в аудиториях и удивляясь, как им удается усваивать всю эту информацию.
Слоун все чаще размышляла о том, как она начнет собственное дело. В книжном магазине у нее был один коллега, с ним она обсуждала покупку помещения, которое они могли бы превратить в ресторан и клуб. Она мечтала совместить хорошую кухню с живой музыкой в стильном и модном заведении. В таком местечке, где компания могла бы провести целый вечер. После стейка и артишоков друзья могли бы остаться, чтобы выпивать, танцевать и слушать выступление какой-нибудь группы.
Она присматривалась к Западному Бродвею, где в то время за Каналом располагались парковки, табачные лавки и теснились ветхие дома. Теперь это модный район, где у подъездов стоят швейцары, а на крышах раскинулись сады, где в овощных бутиках продают латук, выращенный на гидропонике, а парни в стильных темных очках делают селфи на фоне местных достопримечательностей. Слоун всегда умела оценить потенциал хорошего места, опередив всех.
