80 секунд полета

Т. С.

80 секунд полета

80 секунд полета

Дзинь…

– Вы не могли бы поехать на следующем? – довольно неожиданный вопрос, когда открываются двери лифта. Он даже потоптался на месте, задумавшись, почему, собственно, он должен уступить такой просьбе. Она в лифте была одна, время позднее. Боится подниматься вдвоем с незнакомым мужчиной? – Абсурд! В лифтах есть камеры, на этажах охранники. Да и не похожа она на запуганную женщину. Может, боится от него чем-то заразиться? Воздушно-капельным путем? Не отошла от карантина? – Ну пусть ходит по лестнице тогда. И носит маску.

– Нет. – Хотел добавить «простите», а, с другой стороны, почему мы просим прощения, когда не надо, и никогда не делаем это, когда действительно пора? Может, своевременное «прости» могло бы спасти его развалившийся брак? Хотя слово надо не только произносить, наверное, его нужно чувствовать? А чувства к жене оно бы не спасло. Он скосил глаза к зеркалу и посмотрел на свою странную спутницу. Вжалась в стену, как будто пытается с ней срастись. Красивая. Грустная.

Обессиленно прислонилась к стенке лифта, но стена отказалась поддержать. Холодная и наверняка грязная. Чем их тут протирают, интересно? Половыми тряпками? Вряд ли, все блестит. Да и какая разница, в целом? Весь этот блеск – ерунда и обман. И пиджак этот окажется в химчистке – ерунда. И тип этот зашел в лифт, хотя попросила же. Этот день вряд ли станет хуже. Стена холодная, люди холодные, никто никого не любит, все только обманывают. Зеркала, кстати, тоже обманывают. Вроде, блестят, а вон, на них разводы. Если бы не было развода родителей, может, отец все еще был бы жив. Никогда мама и папа больше не говорили друг о друге, как и не было. Для нее мало, что изменилось: стала встречаться с папой в кафе и ходить по выставкам. Спрашивать о причинах в ее семье было не просто не принято – невозможно. Она знала, что была какая-то Лариса, но какая, в сущности, разница? У нее была мама, которую она любила, и отец, который любил ее. А теперь осталось завещание, которое все поменяло. Он все оставил этой Ларисе.

Когда лифт летит вверх, капли из глаз падают быстрее. Размажут всю косметику нахрен. Хотя кому бы она была нужна. Кто она? Косметика? Да никому. Она сама, как выяснилось, тоже. Вот что ей нужно было? Не в деньгах дело, хрен с ними. Все у нее давно есть. А чего еще нет, на то она сама заработает. Но как же так? Ведь он встречался с ней, шутил, слушал, внимательно смотрел – и она знала, что она его самая большая любовь. Что нет никаких Ларис, мама тоже ни при чем. Есть только он, папа, который всегда защитит, накроет своим мягким пиджаком, обнимет, что-то скажет – и она снова будет знать, что любима, уверена и сильна. А теперь? Что теперь? Ни записки, ни объяснения. Ну хорошо, предположим, этой Ларисе нужно все, что у него было. Нужны его квартира, все его машины, зачем-то нужны его костюмы, и пусть даже запонки и часы, его ручки, тетради, заполненные так мелко и неразборчиво, что все равно черт ногу сломит. А еще ей нужен его стетоскоп, его очки, его одеколон… Ну а что он мог или должен был ей оставить? – Да ощущение, пап! Просто ощущение, что я все еще самая важная, самая нужная, что я единственная, ну как ты посмел?…

Заложило. И уши, и нос. Этот самый быстрый лифт никогда не добирается быстро. Половина этажей позади. Боже, он что, на нее смотрит? Только что видела – скосил глаза. Интересно, это потому, что она попросила его исчезнуть, или потому, что шмыгает носом на весь лифт? Ну салфетки с собой нет, так что извините. За что извините? Просила же не заходить…

Ехала бы сейчас одна – честное слово, села бы прямо здесь. Сбросила эти никчемные каблуки, и смотрела бы вверх, на лампочки до синих кругов в глазах. А потом в тишине и темноте дошла бы до кабинета и легла спать на полу. Потому что больше нигде сегодня не заснуть.

А у него широкие плечи. И мягкий пиджак. Было бы хорошо накрыться таким пиджаком. Он наверняка пахнет хорошим одеколоном. А его владелец пусть бы ушел. И вернулся завтра. С кофе. И не говорил бы ничего. А потом, вечером, вместе вошли бы в лифт. И вместе сели на пол. И ехали вместе, сидя на полу. И не вниз, а вверх.

Он мог бы поклясться, что она только что фыркнула. Или шмыгнула? Что вообще она там делает? Он скосил глаза к зеркалу. И, конечно, она заметила. Даже не сделаешь вид, что смотрел на меняющиеся этажи – они в другом месте. Он устал. Хотелось домой. А дома-то не было. Была квартира бывшей жены, где его, наверное, все еще ждала их собака. Была его квартира, где, возможно, все еще ждала его любовница. Может, переночевать в гостинице? Чтобы было тихо и темно. Или лечь прямо на пол в кабинете. Вытянуть ноги и смотреть на Москву за окном.

Утром придет помощница, удивится, но ничего не скажет. Ему не скажет. А потом будет шептаться за дверью. А после окончания рабочего дня он бы вошел в этот лифт. Сел на пол. Накрыл бы эту девушку своим пиджаком. И они бы поехали молча. Но не вниз, а вверх.

Дзинь…

О бывшем

Все нынешние особенные, а все бывшие – одинаковые. Кто последний раз видел бывшего – не мудака? Если с ним кто-то и встречался, эти люди – святые. Их нужно заносить в специальные книги, помещать под стекло или в комнаты с ватными стенами.

Она точно знала, что он не станет ее возвращать. Какой там бороться!? Нет, не забудет, но будет лелеять свою ущемленную гордость как любящая мать больного младенца: нежно, терпеливо, ни на минуту не спуская с рук.

На протяжении всех четырех лет она старалась стать незаменимой. Не единственной, нет, она и так знала: он слишком ленив и жаден, чтобы даже задуматься об измене. Ей хотелось другого: стать той, которую он никогда не отпустит, которой просто не даст уйти.

Для нее эти отношения стали экзаменом по курсу «Чего хотят мужчины», а главным пособием был неизданный бестселлер «Пойми и прости».

Там, где понимать не получалось, она искусно закрывала глаза. Пряталась от пошлых и унизительных высказываний, которые повторялись настолько часто, что глава под названием «Малыш, это же просто шутка» была короткой, как его… мысли. Жалко, что эту главу она быстро выучила: «шутки» с перечислением ее видимых и придуманных недостатков еще долго не выходили из головы.

Другой хороший способ был просто верить. В то, что она ничего не понимает, а он ей сейчас доступно объяснит, в то, что она не знает жизни, и в то, что у других хуже.

Когда вера и закрытые глаза не срабатывали, а всепонимающий мозг отказывал, прощение могло меняться на извинение. Можно же извинить человека за то, что он забыл про все праздники в этом году? Или за то, что забыл кошелек в машине, а карточку – дома? За то, что не любит детей, за то, что не готов к семейной жизни и давай пока поживем отдельно? За то, что не умеет выбирать подарки и букеты, поэтому давай без них сегодня и навсегда? За то, что любит спать больше, чем общаться с ней. И еще за многое то и за многое это.

Главное же, что с ним спокойно, что он верный и преданный, нет?

Верен он, правда, был ее неплохо приготовленным обедам и ужинам, а еще своему режиму дня, включавшему обязательный послеобеденный сон и обильные возлияния прямо с утра.

Еще он был верен всякого рода дорогим увлечениям, начиная от парусного спорта, продолжая гольфом, а также ночным клубам, стриптизу и караоке по пятницам.

Увлечения всегда оплачивались в первую очередь. А потом ни на что уже и не оставалось.

Прочитав эти полторы страницы своего недавнего прошлого она спросила ту рациональную часть себя, в существование которой ей упорно хотелось верить: а тебе правда нужно, чтобы вот это пыталось тебя вернуть?

Вопросы, подразумевающие ответы «да» или «нет» часто бывают самыми сложными. Потому что лишают нас приятной возможности спрятаться за вуалькой ненужных слов.

Но сегодня сложность была даже не в этом. А в том, что ответом ей была тишина. И поди узнай: ее рацио умерла или никогда не существовала? Или, может, уснула ненадолго? Обиделась и с ней не разговаривает? И насколько эти размышления свидетельствуют о раздвоении личности?

Задавать тот же вопрос своей эмоциональной ипостаси она не стала: эта ипостась и так уже неслась с убежденностью кирпича, брошенного опытной рукой, чтобы сообщить, что, конечно, она хочет, жаждет и ждет. Что ее должны останавливать, просить, умолять. Дарить цветы, обещать бросить пить, приносить подарки к обшарпанной двери ее хрущевки, там же ночевать, разбивать палатки и создавать алтарь, курить фимиам и молиться.

И оставьте, ради бога, ваши концепции о том, как нужно любить себя, не растворяться в другом, быть интересной и жить насыщенной жизнью, про то, что мужчина нужен для счастья, а проблемы ты найдешь себе сама. Все эти мантры она знала наизусть, и в игры «я счастливый, как никто» тоже умела профессионально. Но сейчас, после того как она, сделав глубокий вдох, прошептала: «отныне мы только друзья» – и нырнула в ледяную прорубь одиночества, ей хотелось просто тепла. А взять его было неоткуда. Разве что камин потрескивал в 24-часовом ролике на YouTube.

Искусство закрывать глаза

Есть ли в этом мире место, где пятидесятилетняя женщина может чувствовать себя более одинокой, чем на юбилее своего мужа-миллионера?

«Четверки» и «шестерки» были рассыпаны по залу будто крошки хлеба щедрой рукой девчонки, кормившей голубей. «Четверки» делились на четвертых жен и третьих жен с четвертым размером. А шестерки, как всегда, ничем не делились и не выделялись. Одинаково погасшие глаза, услужливые позы и шныряние по залу в поисках очередного бокала шампанского.

Главный вопрос – приглашена ли его любовница. Хотя почему в единственном числе? И как он их представит? Вариантов масса: мой маркетолог, помощница помощницы… или прямо честно: новый партнер. По бизнесу, конечно. Такой у них общий бизнес, который none of your business.

Эх, надо было надеть другое платье. Как там было у принцессы Дианы? Revenge dress? Но какой это может быть revenge в 50, когда давно нет ни той талии, ни тех ног. И четверочки тоже нет: всегда было слишком страшно лечь под нож, чтобы вложить в организм что-то настолько чуждое. Да, деревня, как была, так и осталась. Вот и официант снова спешит к ней с вишневым соком в винном бокале, чтобы избежать ненужных вопросов гостей. Не получилось в жизни с алкоголем: не нравилось, не понималось, не чувствовалось.

Когда-то муж, а тогда еще невероятный, самый любимый на свете Костик страшно гордился, что она не пьет. В их маленьком городке с вонючими заблеванными подъездами, единственной школой и деревянным Домом культуры, за стеной которого как раз и творилось все возможное бескультурие, алкоголь был единственным общепринятым вариантом досуга, изредка выдаваемого за философский поиск смыслов. В этом лишенном глянцевых и потому лицемерных тонов мире все было, в сущности, ясно. Девятый класс ежегодно выпускал шесть-семь будущих поварих, некоторые мечтали стать медсестрами. Правда, те, кто не желал уезжать далеко от города, становились скорее сестрами милосердия: обстановка в районных больницах мало чем отличалась от того, что было в полевых госпиталях Второй мировой.

Из одиннадцатого выходили будущие учительницы. Самые смелые шли на переводчиц, видимо, в надежде хотя бы в книгах прочитать о той жизни, которой у них никогда не будет.

Ей повезло. Родители разрешили остаться в школе и доучиться до конца одиннадцатого класса. Иначе не было бы. Просто не было бы.

Она поссорилась с подругой из-за парня. Юлька, подруга, всегда была популярна среди мужского населения не только школы, но и района. Все местные алкоголики поднимали головы, когда эта плотная девочка с упругой, вполне развитой грудью, гнездом вьющихся волос и смешинкой в голубых глазах неспешно проходила мимо. Юлька не боялась ничего. Ни дворовых собак, ни шпаны, обитающей за гаражами и на «заброшках», ни досужей болтовни соседок. Еврейская мама растила Юльку в такой свободе и с таким доверием к ее сформировавшейся еще в пятом классе взрослости, что, когда из кармана юлькиной куртки выпадала пачка сигарет, она была уверена, что это «подруги попросили спрятать». Учитывая, что подруга у Юльки была одна, не пьющая и не курящая отличница, оставался один вопрос: действительно ли юлькины родители были слепы, или просто слишком умны, чтобы не замечать того, что не могут изменить.

И вот очередной юлькин парень стал тем единственным ублюдком, который ее бил. «Это страсть», – говорила Юлька, мечтательно замазывая синяк под глазом. «Любви без ревности не бывает», – резюмировала она после того, как плечом остановила полет брошенной в нее железной пепельницы. «Готов на все, чтобы только я от него не ушла», – в очередной раз хвасталась Юлька, когда Пашка за волосы вытащил ее с дискотеки. Аня не могла выносить унижения подруги. Ей никак не удавалось разобраться, что происходило с Юлькой: она окончательно отупела от любви, но тогда зачем нужна такая любовь, или она была такой всегда, и тут просто нечего было спасать? Может, это было не лучшим решением, но Аня тогда просто ушла. Отошла в тень, закопалась в учебниках, окунулась в подготовку к экзаменам и решила в этом понятном ей мире правил и оценок переждать штормы юлькиной очередной любви.

Видимо, эта стратегия не устраивала Юльку. Она не раз и не два попыталась в свойственной ей директивной манере вернуть подругу в свою жизнь с наскока. А когда это не вышло, решила воспользоваться своим самым грозным оружием – Пашкой.

Пашкин взгляд Аня ощутила затылком. Решение принялось быстрее, чем Аня успела подумать. Пусть ей показалось, пусть он просто двигался по своим делам и даже не планировал к ней подходить, лучше перестраховаться. Поэтому Анька рванула по лестнице на второй этаж. Самое людное место в школе – там как раз все классы русского и математики, поэтому там вечно кто-то ошивается. Впервые в своей жизни Аня увидела этот этаж таким пустым. Только у первого окна стоял новенький и собирался есть лапшу быстрого приготовления. Мальчики в целом и этот в частности казались Аньке низшим сортом. Не учатся, вечно ничего не знают, прогуливают – ну о чем с такими можно разговаривать? Но сейчас она, сжав от страха книжки и зубы, подлетела к нему и только успела прошептать: «помоги, я не хочу с ним разговаривать», – как увидела приближающегося к ним Пашку.

Оконный с лапшой никак не отреагировал. На какой-то момент, показавшийся ей мучительно длинным, она даже решила, что парень ее не услышал. Пашка подошел походкой владеющего миром и протянул к ней руку. Его «отойдем» прозвучало так вальяжно и уверенно, что она физически ощутила, как сердце прилипло к спине, а воздух перестал поступать в легкие. Оконный, не проявляя ни агрессии, ни излишней поспешности, чуть развернулся, полуприкрыв ее спиной, и ответил вполне дружелюбно: «девушка сейчас не может, она разговаривает со мной».

Следующие секунды решили в ее жизни все. «Просто она мне денег должна», – громко сказал Пашка, глядя ей прямо в глаза. В такие моменты, наверное, нужно вскрикивать, бить по щекам, падать в обморок и заламывать руки, рассказывая всему миру, как тебя оболгали. Но у нее как будто все отрафировалось. Она почувствовала, что проиграла полностью. Без права на реванш. Как можно доказать абсолютно чужому незнакомому парню, что она в своей жизни не заняла ни копейки? Просто потому, что всегда знала: отдавать будет нечем. Родители, перебиваясь на нескольких работах, не могли дать ей денег даже на самые дешевые промасленные пирожки в буфете.

«Сколько?» – с интересом спросил оконный, отставляя в сторону свою лапшу. «Пятьсот», – не моргнув ответил Пашка, ухмыляясь настолько вызывающе, что даже в третьесортном отечественном сериале ему бы сообщили, что он переигрывает. Оконный залез в карман, вытащил 500 рублей и протянул их Пашке. «Я не…» – она не успела договорить, ее перебил удивленный Павел, который всем своим видом все еще пытался сказать, что не собирается проигрывать. «Тысячу», – грохнул он, как отрезал. «Ты, я вижу, ее на проценты посадил», – усмехнулся оконный и отвернулся от Пашки, показывая, что разговор окончен. Она не видела, как Пашка отступал, подбирая с пола остатки самоуважения. Ей думалось только о том, должна ли она что-то говорить оконному помимо «спасибо». Ведь чувствовала в этот момент она гораздо, гораздо больше.

«Если хочешь, можем сесть вместе», – перебил ее мысли оконный. Даже не так. Он сказал: «можем сесть вместе, Аня».

Вот так закончилась история ее школы, Юльки, Пашки, экзаменов и даже ее родного города. Остался только оконный, или, как она узнала в тот же день, Костя. Ее новое начало и продолжение на всю оставшуюся жизнь.

Она не просто влюбилась, она доверилась. Вся, безраздельно, не оставив ни секретных дверей, ни потайных шкафчиков. Довольно быстро выяснилось, что те 500 рублей в кармане были последними, что эти деньги он получил, когда помог семье из соседнего дома с переездом. А так обычно он тоже ходил без обеда и тоже не брал из дома яблоки или бутерброды, чтобы не демонстрировать всем, что денег у его семьи нет. В целом их жизни были одинаковы до степени смешения. Полные, но бедные семьи, родители с несбывшимися мечтами, дети с грузом чужих надежд, негостеприимный мир вокруг и такой наполненный, законченный, крепкий и теплый мир внутри них двоих.