скачать книгу бесплатно
Да, подумал я, с этим монстром в юбке надо быть аккуратней на поворотах.
Женщина уверенно подошла ко мне, протянула для приветствия руку.
– Клавдия Федоровна, – представилась она и, подойдя почти вплотную, стала довольно бесцеремонно меня разглядывать. – Наслышана, наслышана, молодой человек.
Ее голос никак не соответствовал возрасту. Сочный, грудной, он звенел молодостью и энергией. Чувствовалось, что речь у человека поставлена. Такой ветеран за словом в карман не полезет. Я крайне осторожно пожал ее ладонь и был удивлен, когда она, перехватив инициативу, крепко стиснула мои пальцы. А потом довольная засмеялась.
– Что, молодой человек, думаете, старая рухлядь? Ладошку сжать боитесь. Зря. Я, братец мой, старая революционерка. Молода была – горы сворачивала. Днепрогэс девчонкой возводила.
– Вот, – продолжила она свою приветственную речь, – прикреплена к вам, молодому дарованию лекторского искусства. Надо быть в гуще проблем. Хочется послушать трактовку событий молодежью. У меня-то свое видение перестройки, – она хитро улыбнулась и, взяв меня под руку, повела в миниатюрный зал.
– Учтите, молодой человек, аудитория здесь своеобразная. Сплошь женщины, да к тому же еще и банкиры! Дебет с кредитом, их ети! Так что особо не обольщайтесь. Аплодисментов не получите, это я вам гарантирую. Не выпендривайтесь, молодой человек.
Это самое «не выпендривайтесь» очень естественно прозвучало из ее уст, сразу видно – любимое словечко. Мой новый куратор определенно внушал уважение. Старая партийная активистка, участвовавшая в строительстве Днепрогэса, на удивление быстро оценила обстановку и характер аудитории. Я послушался ее и лекцию провел без особого накала. Коммунистам, правда, все равно досталось по полной программе, а вот с Лениным и его товарищами пришлось обойтись более аккуратно. Разговор я перевел на актуальные вопросы сегодняшнего дня и историю почти не трогал.
Женщины, а в зале сидели только они, начало лекции восприняли холодно. Сразу чувствовалось, что они далеки от политики и с радостью поменяли бы ненужное им мероприятие на традиционную в любом учреждении чайную церемонию. Отсутствующие взгляды просто выбивали меня из колеи. Однако я быстро перестроился. Пару ярких эпизодов, резких выпадов против КПСС, плюс примеры, касающиеся каждой женщины: дефицит товаров и услуг, колготки и зимние сапоги, талоны на колбасу и мясо, – и все, аудитория преобразилась. В конце я уже немного осмелел и прошелся по любимой коммунистической партии.
Мой куратор сидела в последнем ряду, закрыв глаза. Трудно было понять, какой эффект производят на нее мои речи. Поэтому я решил вести себя так, будто ее в зале просто нет.
Отведенные для лекции сорок пять минут пролетели как одно мгновение. Аудитория разогрелась и после окончания расходилась неохотно. Наиболее любопытные, в основном молодые девушки, даже задержались и задали мне несколько вопросов.
Наконец я освободился. Мой куратор терпеливо дождалась, когда слушательницы разойдутся по рабочим местам. Встала, подошла. Глаза прищурены. И опять я так и не мог прочесть в них, что же она обо мне думает. Я оценил это. Действительно старый опытный партиец. Знает как себя вести.
– Да… – она была задумчива.
Взяла меня под руку и без иронии тихо произнесла:
– Проводите старую революционерку.
Попрощавшись с руководителем банка, мы вышли на улицу. До начала уроков у меня еще было время. С волнением я ожидал приговора. Остановились. Я посмотрел на нее. Она молча сняла очки. Достала чистый платочек. Протерла стекла. Одела очки.
– Я надеюсь, молодой человек, вы хотите знать мое мнение.
– Естественно, – так же тихо произнес я и еще больше заволновался. Кажется, даже покраснел. Сердце забилось чаще.
– Ну что ж, обманывать вас мне смысла нет. Меня просили дать вашим лекциям оценку. Я услышала все, что хотела. Хотя, думаю, многое вы не сказали, учитывая, что я в зале. Если б меня не было, разошлись бы вы, Николай Юрьевич, на полную катушку, – она засмеялась легким смехом и тут же сделала серьезное лицо. – И вот что я вам скажу. Да, лектор вы талантливый, умеете говорить и держать в руках аудиторию. Не знаю, откуда, но школа в вас чувствуется. Мое мнение такое. Далеко пойдете, но… Говорите вы не то. Мне неприятно вам это говорить, но говорите вы не то. Переделывать меня уже поздно, я одной ногой стою в могиле и хочу закончить свою жизнь, не разочаровываясь в прошлом. – Она ненадолго замолчала. – Из вашей лекции выходит, что я слепая и недалекая. Жизнь прожила зря. Я в это не верю и не стану верить никогда. Я прожила жизнь с гордостью, с уверенностью, что служила великим идеалам. Позвольте мне и умереть с этим убеждением. Меня не провожайте, – она протянула на прощание руку.
Я пожал протянутую руку уже без опаски. Шершавые костистые пальцы уверенно и жестко сжали мою ладонь.
– Впереди у вас тяжелая жизнь. Придется вам пострадать. Поверьте, мне, старой большевичке. Так просто мы ничего вам не отдадим. Не надейтесь.
Она развернулась и энергичным шагом удалилась. Потрясенный, я смотрел ей вслед. Непростая женщина. Она сразу выхватила главное. Я – ее идейный враг, не больше и не меньше. Такие люди не пойдут на изменения в партии. Они не будут ставить на кон свои страдания и завоевания Октября. Всегда останутся с ними.
Больше на мои лекции она не ходила. Когда через неделю я пришел в общество «Знание» за очередной путевкой, руководительница встретила меня недобрым взглядом.
– Вы доиграетесь. Я вас предупреждаю в последний раз. Хватит вам пудрить мозги неграмотным гражданам. Следующая лекция у вас в проектном институте. Имейте в виду, что там все люди с высшим образованием и что там прекрасная партийная ячейка.
Это был неожиданный ход. По всему видать, лекция станет последней. Чувствовалось, что тетенька из общества «Знание» говорила чужими словами. Скорее всего мой куратор провела встречу с руководством горкома партии и – спасибо ей – убедила начальство направить меня в наиболее сильную парторганизацию города. Видимо, перед ответственными работниками проектного института, из которых девяносто процентов имели высшее образование и все сто состояли в партии и комсомоле, была поставлена задача выиграть идеологический бой с молодым лектором, выскочкой и фразером. Это было что-то новенькое. Одно дело – молчаливая масса слушателей, которая пришла на лекцию по привычке, и совсем другое – готовая к горячей дискуссии, идейно подкованная группа коммунистов. Не было сомнений, что это прямой вызов.
В проектном институте города Волжска работала Мария Лукинична Зотина, жена первого секретаря горкома партии.
Зотин Владислав Максимович.
Родился 22 мая 1942 года в с. Килемары.
Государственный и политический деятель.
Из семьи сельских интеллигентов. Отец – Максим Петрович – организатор первой коммуны в Сурске, учитель, партийный работник, редактор Килемарской районной газеты, погиб на фронте в 1943 году. Мать – Зоя Ивановна – работала учительницей, профсоюзным организатором в Горномарийском районе Марий Эл, одна воспитывала двух сыновей. Окончил Еласовскую сельскую школу, 1959. Го д работал в колхозе. В 1965, после окончания Московского института инженеров сельскохозяйственного производства, направлен в Параньгу главным инженером районного управления сельского хозяйства. Активный общественник, замечен первым секретарем райкома КПСС Арефьевым И. А., в 1967 возглавил райком комсомола. В 1966 году женился на рязанской девушке Марии Лидякиной, работавшей в Параньге главным инженером дорожного участка. В 1969 назначен заместителем председателя райисполкома, в 1970 году избран вторым секретарем Марийского обкома ВЛКСМ. Два года, 1974–1976, учился в Москве, в Высшей партийной школе. Направлен в Куженерский район – председатель райисполкома, с 1979 первый секретарь райкома КПСС. Солидное повышение получил с началом перестройки: в 1986 возглавил Волжскую городскую парторганизацию. С апреля 1990 первый заместитель председателя Верховного Совета Марийской
АССР, а августа – председатель. Под его руководством в Марийской республике одной из первых в России проведена реформа управления – введен институт президентства, 1991, учрежден парламент на мажоритарной основе, 1993. На выборах президента, декабрь 1991, в паре с кандидатом в вице-президенты Галавтеевым В. А. одержал уверенную победу. Годы его правления пришлись на самый тяжелый период российских реформ: невостребованный ВПК, составляющий 82 % объема промышленности республики, разваливающееся сельское хозяйство, хронические невыплаты зарплат и пенсий и пр. В декабре 1996 на выборах президента набрал третье число голосов среди 6 кандидатов и не попал во второй тур. Работал в разных организациях. В настоящее время на пенсии.
Депутат Верховного Совета МАССР трех созывов: 1980-85, 1985-90, 1990-91.
Академик Международной академии информатизации.
Медаль «За преобразование Нечерноземья РСФСР», 1985.
Семья: мать, жена, два сына, внук, две внучки.
Девиз: «Только вперед!»
(«Кто есть кто в Марий Эл», 2002, с. 208)
Сам о себе Владислав Максимович Зотин говорил коротко: «Я маленький черненький мариец». Действительно, он был маленького роста и зело худ. Черные волосы и смуглая кожа выдавали в нем горного марийца.
Когда приезжему говорят о том, что марийцы делятся на горных и луговых, человек начинает вертеть головой в поисках гор. Но искать надо не горы, а реку Волгу. Один ее берег крутой и высокий, другой – низменный. Марийцы, родившиеся на высоком берегу Волги, считаются горными, а родившиеся в низине – луговыми. Внешние отличия – существенные. Луговые марийцы преимущественно русоволосые, кожа у них белая или красная, глаза раскосые; горные марийцы смуглые, глаза их имеют более округлую форму. Статья 15 Конституции Республики Марий Эл гласит: «Государственными языками в Республике Марий Эл являются марийский (горный, луговой) и русский языки».
Как все люди маленького роста, Зотин не был лишен комплексов. Один из них бросался в глаза сразу. Сознавая свою тщедушность, Владислав Максимович совсем не стеснялся ее, не скрывал, а, наоборот, подчеркивал. Он очень любил окружать себя высокими и крепкими людьми, на фоне которых выглядел еще меньше, и, похоже, получал истинное удовольствие от того, что эти рослые дядьки склонялись перед ним в три погибели и были готовы выполнить любую его команду.
Невзрачная внешность могла ввести в заблуждение тех, кто его не знал. Кому-то казалось, что в борьбе за руководящее кресло он слабый и неопасный конкурент, но это была ошибка. В этом маленьком человеке было достаточно ума, хитрости и терпения, чтобы отвоевать себе место под солнцем.
Он обожал интриги и подковерные дела. Редко делал то, что обещал. Ценил лесть и раболепие. По любому поводу мог говорить часами и страшно сердился, когда его обрывали.
Для карьерного роста в национальной республике изначально необходимы три условия: образование, национальность и личная преданность первому лицу.
Первому секретарю Марийского обкома партии Григорию Андреевичу Посибееву Зотин понравился. Ему казалось, что маленький черненький мариец скромен не только ростом (сам Посибеев был мужчиной высоким и крепким), но и карьерными амбициями. Чтобы доверие партийного лидера к Зотину было полным, не хватало сущего пустяка.
Не секрет, что в годы развитого социализма по служебной лестнице быстрее продвигались чиновники, имеющие в своей биографии какое-нибудь пятно, прокол. В идеале это должен был быть проступок, имеющий отношение к конкретной статье уголовного кодекса. Но сажать свои кадры в тюрьму у коммунистов Советского Союза было не принято. Обычно уголовное дело на партийного функционера прекращалось, прокурор складывал материалы в папочку и передавал ее первому секретарю обкома КПСС. Первый вызывал провинившегося на ковер и после серьезного партийного разговора вынимал из сейфа папочку. Выбор у провинившегося был простой: или беззаветно служить родине, то есть первому секретарю, или загреметь на нары. Так выращивались верные партийные кадры.
Для решительного рывка по службе Владиславу Максимовичу не хватало именно какого-нибудь маленького преступления. И, кажется, оно случилось перед самой перестройкой. Широкое хождение в узких кругах получил слух, что Зотин, в то время первый секретарь Куженерского райкома партии, попался на приписках. Не могу точно сказать, что именно было приписано – урожай, надои или поголовье. Но район получил переходящее знамя победителя соцсоревнования, и только труженики села собрались порадоваться, как знамя изъяли: выяснилось, что победные результаты приписаны.
Казалось, скандал ставил на карьере партийного функционера жирный крест. Максимум, на что можно было рассчитывать после такого, – это место зоотехника или завгара в отстающем колхозе. Но скандал потихоньку замяли. А вскоре, в самое тревожное время горбачевской перестройки, Посибеев назначил Зотина первым секретарем парторганизации Волжска и Волжского района.
Так маленький черненький мариец стал руководителем второго по величине города республики, имеющего ряд предприятий (в том числе военных) союзного значения. В районе под его властью оказались десятки крупных и мелких колхозов, а также развитая база отдыха. Имевшие большой спрос санатории и профилактории (марийский край называют страной тысячи озер, здесь дивные сосновые леса и чистые реки), национальный парк «Марий чодра» – все это теперь было в его ведении. Из малозаметного функционера районного масштаба Владислав Максимович в одночасье превратился во влиятельную фигуру региона.
Почему Посибеев подобрал второму городу республики такого руководителя? У меня есть только одно объяснение.
Назначением Зотина, маленького черненького марийца, Посибеев хотел унизить или по крайне мере поставить на место вечно бунтующих руководителей промышленных предприятий Волжска.
Не секрет, что Волжск – извечный конкурент Йошкар-Олы. В 1940 году, когда в Волжске было 40 тысяч жителей, в столице республики проживало лишь 26 тысяч. Кроме того, Волжск – это город-вольница. Съехавшийся со всей страны на строительство бумажного комбината народ впоследствии был разбавлен репрессированными крымскими татарами, пленными немцами и всякого рода ссыльными. Эта смесь наций, религий, характеров дала особую породу людей – волжан. Громогласные и самостоятельные, они сильно отличались от робких и непритязательных марийцев, заселявших этот лесной край. За независимость и ершистость волжан не любил ни один руководитель республики.
Зотин приживался в Волжске долго и мучительно. И немудрено: директорский корпус воспринимал его с трудом. Даже внешне руководители предприятий выглядели фигурами иного калибра: все как на подбор крепкие, высокие, здоровые, уверенные в себе. Несколько заводов имели двойное подчинение. Поэтому некоторое время Владислав Максимович занимался только сельским хозяйством.
Немного забегая вперед, замечу, что в своем протеже Посибеев ошибся. Ставка на замаранного и послушного не сыграла. Зотин вновь попался на приписках. Все было как в прошлый раз: сначала переходящее знамя за победу в соцсоревновании, а потом скандальное разоблачение. На этот раз приписки выявил юрист управления сельского хозяйства Волжского района Сергей Александрович Панфилов (впоследствии его выберут главой района). Знамя снова отняли, скандал снова замяли, а Зотина снова повысили – теперь до первого заместителя Председателя Верховного Совета МАССР.
Все это не мешало Владиславу Максимовичу быть хорошим семьянином. Его супруга, русская по национальности, была женщиной высокой и статной. Двое детей. С одним из них, Эдиком, я долго занимался дзюдо. Родители вообще поощряли спорт и здоровый образ жизни: сам Владислав Максимович не курил и каждое утро бегал на зарядку в парк. Сыновья получили хорошее образование и, по-моему, состоялись как личности.
Итак, в Волжском проектном институте, где трудилась Мария Лукинична Зотина, мне надлежало прочитать лекцию на тему «Перестройка и новое мышление». Я отчетливо понимал, что это финальный пункт моей лекторской карьеры: коммунисты никак не могли простить мне всего того, что я наговорил о них в рабочих коллективах.
В проектном институте меня ждали и готовились. Директором института был член бюро горкома Валерий Александрович Кутузов. В актовом зале он собрал наиболее стойких и подкованных коммунистов, а неблагонадежных решили на лекцию не пускать: для верности завхоз даже запер в коридоре дверь.
Свободных мест в зале не было. В последнем ряду я увидел жену первого секретаря горкома партии. Все шло по плану.
Уже через считанные минуты после начала лекции монолог уступил место диалогу. Моим оппонентам была необходима победа, причем, пожалуй, даже больше, чем мне. Старые коммунисты подготовились основательно. Каверзные вопросы сыпались на мою лекторскую голову со всех сторон. Одного не учли мои оппоненты: их время прошло. Многолетняя ложь партийной номенклатуры как ржа разъела идеологическую платформу партии. Реальная жизнь советского человека разительно отличалась от того, что говорили с высоких трибун вожди.
В магазинах города стояли пустые полки. Товары расходились по блату прямо с торговых баз. В конце каждого месяца городской торг выбрасывал в открытую сеть, словно собакам мяса, малую часть продуктов и дефицитный вещей. Партийная номенклатура жировала, а «его величество рабочий класс» еле сводил концы с концами.
Обо всем этом я тогда говорил. Коротко и четко ответил на вопросы старых коммунистов и перешел в контратаку. У меня вопросов тоже было заготовлено великое множество. Хотя эти вопросы задавал даже не я – их задавала жизнь.
Никогда я не был так упоен победой. А в том, что это была победа, сомневаться не приходилось. Вместо сорока минут мероприятие растянулось на полтора часа. Лекция закончилась, а возбужденные работники института никак не хотели меня отпускать. В какой-то момент завхоз открыл дверь, в зал ввалила толпа, и мне пришлось некоторые вещи рассказывать по второму разу.
Мои единомышленники с горящими глазами ворвались в разговор и начали на чем свет стоит костерить свою партийную верхушку. Парторг института испугался. Он начал шуметь, разгонять сотрудников по рабочим местам под предлогом того, что они нарушают трудовую дисциплину. Действительно, обеденный перерыв давно прошел, мы задержались.
Мои сторонники проводили меня до самых дверей. Они жали мне руки и требовали продолжения дискуссии. Осмелев, говорили, что если и в следующий раз их не пустят на лекцию, они сломают дверь.
Перестройка расколола общество на две неравные части. Ортодоксы пытались каким-то образом сдержать курс на обновление, но были в очевидном меньшинстве. Недовольных политикой партии пытались урезонить, однако их становилось все больше и больше. Так получилось, что я со своими лекциями стал для них каким-то символом обновления.
Народ просыпался, словно медведь от зимней спячки. В людях пропал страх. Чем больше газеты писали о зверствах ГУЛАГа, тем смелее становился советский человек. Гласность и новое мышление выплеснулись из кухонь и курилок на улицу. Что ждало нас на этих улицах? Честно говоря, об этом никто не думал. Все упивались свободой слова, демократией. Люди читали газеты и не верили в происходящее. Даже некоторые коммунисты со стажем ходили задумчивые: переоценка жизни и истории давалась им с большим трудом.
На следующий день не успел я прийти на работу, как прибежала секретарша и срочно пригласила меня к директору.
Начинается, подумал я. Но страха не было. Единственное, что могли со мной сделать коммунисты, – лишить права читать лекции.
– Николай Юрьевич, – директор был как всегда энергичен, – что вы вчера натворили?
Наш техникум структурно подчинялся министерству среднего и технического образования в Москве, но Волжский горком партии мог, конечно, оказать влияние на коммуниста Евгения Николаевича Полякова. Я пожал плечами и по возможности спокойно произнес:
– Ничего особенного. Читал лекцию в проектном институте.
– Какая лекция? – приподняв рыжие брови, выдавил он.
– Как же, вы сами рекомендовали меня на лекторскую работу в общество «Знание».
– Черт возьми, – заорал он, – наверное, из-за этого меня вызывают к самому.
– К кому? – не понял я.
– К кому, к кому, – зло передразнил он, – к первому секретарю горкома партии товарищу Зотину!
Директор схватился за голову и заметался по узкому кабинету.
– Что вы там наговорили? – раздраженно спросил он и, не дав мне ответить, стал собирать со стола бумаги, беспрестанно разговаривая с самим собой.
– Дурак я, дурак. Как можно было так опростоволоситься. Я же знал, что вы антисоветчик. Все эти разговоры по техникуму. Ну вот, допрыгались вы, Николай Юрьевич. Учтите, – повысив голос, он поднял вверх указательный палец. – Там я вас защищать не буду. Последствия непредсказуемы. Зотин, он зверь. Он порвет меня на части. Зачем я вас рекомендовал? Все, готовьтесь на вылет, вы свободны.
Я пожал плечами и вышел из кабинета, прекрасно понимая, что никто меня с работы за это не выгонит. Зажимать критику во время набирающей обороты гласности было опасно. Бледный Евгений Николаевич с папкой бумаг в руках выскочил из кабинета следом за мной и чуть не бегом пролетел мимо. В таких растрепанных чувствах директора никто не увидел: коридоры были пусты, шли занятия.
Реакция Зотина понятна. Он получил информацию из первых уст. Шагая в свой кабинет, я так и не вспомнил, когда его жена ушла с лекции.
Настроение было испорчено. Проводить занятия со студентами в таком состоянии было тяжело. Кое-как доработав до обеда, я спустился в учительскую. Там меня поджидал мрачный Поляков, уже вернувшийся из горкома.
– Ну, как визит к «самому»? – припомнив его поднятый вверх палец, нашел в себе силы съязвить я.
– Смеетесь? И напрасно. Смеяться будете вечером. Владислав Максимович приглашает вас на беседу. Так что, будьте любезны, Николай Юрьевич, к пятнадцати ноль-ноль явиться в горком партии. На ковер к «самому»!
– Разве что приглашает, я ведь не коммунист, – на всякий случай напомнил я и вышел из учительской.
Не успел пообедать, как вокруг моей скромной персоны начали происходить всякие события. В приемную директора позвонила тетенька из общества «Знание». Она попросила срочно прислать текст лекции за моей подписью, а также графики и диаграммы. Потом звонил редактор газеты «Волжская правда» Владимир Андреевич Шилов: он оказался председателем общества «Знание». Следующий звонок был из горкома комсомола. Там не смогли найти мою учетную карточку и хотели со мною встретиться. Добил меня Евгений Николаевич Поляков, который назначил на 17.00 педсовет. «Видно, для подведения итогов», – невесело думалось мне.
Мое состояние можно было назвать возбужденным. Нет, я не боялся, что выгонят из техникума. Чувствовал: происходит что-то очень важное, что может полностью перевернуть мою жизнь. И почему-то был уверен, что эти перемены обязательно пойдут мне на пользу.
Политика могла стать моей профессией – вот что волновало меня. Я узнал вкус успеха. Понял, что людям нужна правда, и моя задача заключается в том, чтобы донести ее. В душе зажегся огонь протеста, в голове начали роиться мысли о создании новой партии или движения. Мне хотелось прямо сейчас, подхватив транспаранты, бежать на улицы и собирать сторонников. Вот в таком приподнятом, боевом настроении я и шел на ковер к «самому».
Двухэтажное здание горкома партии с колоннами и лепным фасадом располагалось за городским парком. Уже внешние атрибуты должны были вызывать у посетителя уважение на грани трепета. Человека встречали огромные тяжелые дубовые двери, толстое стекло которых украшал витиеватый орнамент в виде символов государства – звезды с серпом и молотом.
В фойе я был остановлен крупным молодым человеком. Он специально поджидал меня и повел на второй этаж. Широкая мраморная лестница. Красные дорожки. Большая приемная. Высокие потолки. Тяжелые, собранные волнами белые шторы.
Попросили подождать. Минут через пять пригласили.
Я вошел. Передо мной был огромный прямоугольный кабинет и длинный стол для совещаний, окруженный стульями с высокими спинками. Вдали с торца перпендикулярно стоял еще один стол – массивный, тяжелый. Рабочее место первого секретаря комитета коммунистической партии города Волжска. Хозяйский стол был почти чист, лишь несколько бумажек лежали на зеленом сукне. Несмотря на темную полированную мебель, кабинет был светел. Под самый потолок уходили огромные окна. Белоснежными волнами (как в приемной) спускались шторы. Воздуха в кабинете было много: одно окно оказалось открытым настежь. Параллельно столу во всю длину кабинета по дубовому паркету была постелена красная ковровая дорожка. На стене, прямо над хозяином кабинета, висел портрет Ленина. Ильич присутствовал и на столе, но уже в виде бюста. Томы вождя и других советских руководителей заполняли огромные стеллажи, прижатые к свободной стене. В углу на небольшом постаменте стояли кумачовые бархатные знамена. Кабинет производил впечатление.
За столом сидел маленький худенький черноволосый человек. Он дождался, пока я осмотрю кабинет, и как только встретил мой взгляд, сразу вскочил. Лично с Владиславом Максимовичем Зотиным мы знакомы не были.
Без пиджака, в белой рубашке с красным галстуком, он вылетел из-за стола и почти подбежал ко мне. Так же стремительно начал говорить. Он то подходил ко мне, то отходил. То засовывал руки в карманы брюк, то вынимал их и начинал жестикулировать. Было видно, что говорить он любит. От такого потока слов я растерялся.
Мне думалось, что хозяин кабинета пригласит меня для разговора за стол. Мы сядем и как цивилизованные люди станем дискутировать. Спорить, соглашаться с аргументами другого или не соглашаться. Одним словом, я ждал диалога, а получил стопроцентный монолог. Причем у самой двери.
Я честно пытался поймать хотя бы секундную паузу в его спиче, но тщетно. Прогуливаясь по ковровой дорожке, первое лицо городской парторганизации ни на мгновение не умолкало. Говорило, говорило и говорило.
Но все имеет предел. Начал уставать и Владислав Максимович. Мало что из его потока осталось у меня памяти. Наверное, он говорил то же, что обычно говорят партийные функционеры, защищая свою кормушку. О прелестях советского образа жизни. О революции. О великой войне и великой победе. О героях. И об отщепенцах, которые сдерживают мощную поступь советского народа к светлому будущему.
Как только хозяин кабинета устал и появилась возможность вставить слово, я начал этим пользоваться. Не оправдывался, а пытался спорить. Это распаляло его еще больше, и он с ожесточением начинал все сначала.
Только он успокоится, я опять ему вопрос или реплику – он снова в крик. Так продолжалось до тех пор, пока Зотину не надоело.
– Как вы можете так говорить?! – возмутился он в конце концов. – Вы же преподаватель, педагог, воспитатель человеческих душ, коммунист!
– Извините, я не коммунист.
