скачать книгу бесплатно
– А может, вышло? – Разозлился Аякс. Он совершенно не умел владеть собой и раздражался на любой намёк на свои недостатки или неудачи.
– Нет. – Покачала головой Барр, даже не пытаясь скрыть удовольствие. – А я предупреждала тебя.
– В жопу твои предупреждения! – Аякс аж побагровел. – Ты же говорила, что меня эти сраные эльфы не увидят и не почуют!
– Тебя-то нет. – Сладко пропела она. – А вот щенка – да. Почуяли, увидели и позаботились. Это Элодисский Лес, животное. Я говорила тебе: есть только одна возможность схватить его. Выманить из леса. На живца, животное, на живца!
– На какого живца?! – Рассвирепел Аякс. – Что ты несёшь, ведьма?!
– Я сама его добуду. – Барр взглянула прямо на него своими холодными голубыми глазами. Они были неожиданно красивыми, с необычным, даже изящным, вырезом крупных век, с длинными ресницами. Но их взгляд полностью перечёркивал их необычную красоту. Холодный, даже ледяной, жестокий, циничный, тяжёлый, лишённый и тени женского кокетства или мягкости, пусть и напускной. Впрочем, ответом ей был взгляд ничуть не лучше. У Аякса был взгляд отморозка, оловянный, не имеющий и тени искры Божьей, тупой и злобный. Эти двое друг друга стоили во всех смыслах этого выражения. Аякс гнусно усмехнулся:
– Да?.. И зачем? Что ты с ним будешь делать?
– Больше не лезь впереди меня и не порти мне игру. Я знаю, что делаю, и справлюсь сама. В Элодисский лес больше не суйся. Эта проклятая эльфийская ведьма сильна, даже я её не одолею.
– Сучку Лару же одолела!
– Сучка Лара была не Перворожденной. Она была лишь дочерью и внучкой Перворожденных. И она боялась за своего выблядка… Выманить бы эту тварь из леса, но она никогда не покидает лес! За пределами Элодиса я бы рискнула… Повторяю, если хочешь победить, учись ждать.
– Чёрта с два я буду ждать. – Фыркнул Аякс. Дрожащая девочка принесла Барр только что нашинкованную и политую уксусом капусту, и ведьма с наслаждением, с чувством, с расстановкой, покуражилась над бедняжкой, не отпуская её от себя и буравя своими ужасными глазами, пока не довела её до слёз. Аякс, в этом деле солидарный с Барр полностью, добавлял ужаса бедной девочке, тоже буравя её своими оловянными глазёнками и плотоядно усмехаясь. Девочка боялась их до истерики. Она, в отличие от отца, никакой святоши не видела; она видела именно то, что и было перед нею: страшную злобную ведьму и людоеда из страшной сказки. Отпустив плачущую девочку, Барр наслала на неё порчу и, довольная собой, вновь взглянула на Аякса.
– Ты понял меня?.. Не лезь в Элодисский Лес. Эта ведьма Мириэль не по твоим зубам. Оставь её мне. Я возьму выродка, тогда и тебе хватит, и мне, и Хозяину останется.
– Кому хозяин, тому хозяин. – Презрительно бросил Аякс, ковыряясь в зубах – он заказал себе полусырой бараний окорок. Барр чуть заметно скривилась:
– Ты что, равняешь себя с ним?.. Даже не мечтай когда-либо сравняться с ним хоть в чём-то!
– Ну-ну. – Ещё веселее фыркнул Аякс. – Ну, вот что. Я подожду, так и быть. Не полезу вперёд тебя, хоть мне плевать, хоть ведьма эльфийская, хоть дракон, хоть сам архангел Михаил, мне всё едино. Я никого не боюсь! Даже тебя, хоть ты и та ещё тварь. – Он сжал перед её лицом огромный кулачище, весь покрытый рыжей шерстью. – Помни это. Надо будет, я и тебя порешу, не сомневайся.
Барр с презрением посмотрела на кулак, чуть сощурила глаза:
– Попробуй хотя бы эльфийку или эльдар мне добыть. И чем скорее ты это сделаешь, тем скорее мы заполучим Хлоринга.
– Не справишься, я справлюсь сам. – Аякс поднялся и швырнул полуобглоданную кость на пол. – Без тебя. – И пошёл к выходу, огромный, косолапый, страшный. А Барр с постным лицом принялась за свою капусту.
Появление герцога Элодисского на улицах города с братом стало такой сенсацией, что весь Гранствилл содрогнулся. Люди бежали к Ригстаунским воротам, чтобы своими глазами увидеть эту сенсацию, и рассказывать потом тем, кто не успел. Откуда он взялся, где был? – эти вопросы прямо-таки роились в воздухе. Гарет подгонял коня, не давая задерживать их, и вскоре они очутились на ригстаунской дороге, повернув налево у садов Твидла, вдоль огромной тополиной рощи промчались к мосту через Ригину, когда-то построенному эльфами.
У Гэбриэла были такие смятение и каша во всём его существе: и в уме, и в голове, и даже в теле, – что когда брат по дороге говорил ему про город, про дорогу, про какой-то хутор и даже про мост, про вид со скалы, по которой они поднимались к замку, он вроде и слушал Гарета, и в то же время ничегошеньки не запомнил и не увидел. Ему было страшно; он боялся того момента, когда придётся отвечать на вопрос: где он был всё это время?.. В голове его всё время вертелся вопрос: и где же он был?.. Гэбриэлу казалось, что если он расскажет брату правду, это навеки разделит их. Брат станет презирать его точно так же, как он сам себя презирает за всё, что делал в Садах Мечты, пока верил Хэ. И как же ему было страшно!.. Лишиться уважения и любви брата теперь, когда они вместе, казалось Гэбриэлу страшнее всего на свете. Страшно сказать, но в эти мгновения он забыл даже про Алису!
А между тем дорога, ровная, вымощенная местной известняковой плиткой, делая плавные изгибы по скале, подняла их на Золотую Горку, самую высокую точку в округе, с которой и в самом деле, открывался такой захватывающий дух вид, что даже Гэбриэл очнулся и огляделся, остановив лошадь подле брата, предложившего ему оглядеться. Отсюда видны были и Гранствилл, весь, словно на ладони, и Ригина, и Омки, и сады Твидла, и монастыри урсулинок и францисканцев, и соседняя Белая Горка, и бескрайние дали великого леса. Вдали виднелись даже шпили и красные крыши Блумсберри, находившегося отсюда почти в дне пути, а на севере, за лесом – призрачные очертания какого-то неведомого города, тоже стоявшего высоко на скале. Окрестности Гранствилла, где уже больше ста лет не было никаких войн или катаклизмов страшнее града или неурочных заморозков, поражали своей ухоженностью и добротностью; поля были ровные, словно по линеечке, пышно цвели сады, бело-розовой пеной кипели обширные владения Твидла, мужа кормилицы герцога, в деревнях хорошо видны были побеленные колокольни и церкви, крытые дорогой эльфийской синей черепицей, и дома зажиточных крестьян, под красными крышами. Насколько Гэбриэл помнил – а помнил он, вообще-то, не очень отчётливо, – владения Драйвера были поплоше.
– В Европе мне часто снилось, что я вернулся домой и смотрю с Золотой Горки. – Признался Гарет. – Так скучал по этому всему!.. Если, не дай Бог, придётся стать королём и жить в Элиоте, я ж с тоски сдохну! Там куда как унылее виды, и гор нет, и леса тоже нет, так, перелесочки убогие… это наш замок, младший. – Он как-то сразу прилепил Гэбриэлу это прозвище. Гарет вообще называл по имени или титулу только чужих и безразличных ему людей; если кто-то удостаивался от него прозвища, даже насмешливого, это означало, что он выделяет этого человека, и тот не безразличен ему. Марчелло, пока не понял эту особенность своего патрона, какое-то время сильно, хоть и молча, обижался на прозвище «Изя», данное ему не потому, что его звали Израилем, а потому, что он был на самом деле крещёным евреем, скрывающимся от инквизиции. Называл его герцог так, правда, только тогда, когда их никто не мог услышать, и вдобавок, когда они говорили по-итальянски. И лишь когда Марчелло понял, что прозвищами герцог награждает лишь избранных, и это не насмешка, а знак доверия, стал считать это едва ли не честью.
Гэбриэл, неохотно оторвавшись от созерцания прекрасного зрелища, взглянул на замок, и сглотнул. Тут уже никаких сомнений не было: Редстоун, по сравнению с Хефлинуэллом, был убогой хижиной, не смотря даже на все перестройки и улучшения! Один барбакан над гостеприимно опущенным мостом чего стоил! За время, пока Гарет отсутствовал и искал брата, Глэдис сумела-таки навести порядок: ворота были не только добротными и крепкими, но и чистыми, словно новыми, – их теперь мыли раз в неделю, – и знамёна Хлорингов с гербами рода, вышитыми золотом по чёрно-белому полю, казались чистыми и новыми. В центре был родовой герб: корона, орёл и меч, по краям гербы его высочества – белый единорог и золотая корона на голубом фоне, и Гарета – золотые грифон и меч на фоне цвета индиго. Увидев герб, Гэбриэл вновь ощутил уже знакомые мурашки: сколько раз он видел его во сне! Кони вошли в прохладную тень, и подковы гулко прогремели в замкнутом пространстве. Очутившись во дворе, Гэбриэл вновь приоткрыл рот, настолько его поразило то, что он увидел.
Когда-то Хефлинуэлл состоял из Золотой Башни и нескольких пристроек к ней, обнесённых крепостной стеной, без всякого плана и порядка, а город Гранствилл располагался там, где теперь были внешний двор и барбакан, прямо под стенами замка, и дорога к мосту была его главной – и единственной, улицей. Во времена Карла Второго город, по какой-то забытой ныне причине, перенесли на другой берег Ригины, а замок понемногу обрастал различными пристройками, без всякого плана и системы, пока дед и отец Генриха Великого, Ричард и Бьярне Хлоринги, не снесли всё, кроме башни, и не построили правильный квадрат нового замка, с Золотой Башней в центре: появились пристроенный к ней Рыцарский Зал, и сообщающиеся с ним Рыцарская и Девичья квадратные четырёхэтажные башни. Два другие угла квадрата образовывали Северная и Служебная башни, а между ними, напротив Рыцарского зала, по другую сторону Золотой Башни, была башня Военная, где располагались казармы и тюрьма. Внутри квадрата находились разные постройки: конюшни, псарни, кухни, мастерские, разные башенки, прилепившиеся к основным, словно ласточкины гнёзда, даже домики. Потом, уже во времена его величества Ричарда Первого, всё это было обнесено внешней капитальной стеной со сторожевыми башнями, в виде неправильного восьмиугольника. Из внутреннего замка убрали конюшни и другие хозяйственные постройки, и разбили сады с павильонами и беседками, а за Военной Башней появились большой хозяйственный двор с собственными воротами, куда подъезжали гружёные подводы с продуктами и материалами, Казарменный, Конюшенный и Парадный дворы, а к Рыцарскому Залу был пристроен холл.
Гэбриэл всего этого пока, конечно, не знал и знать не мог, пропустив мимо ушей и упоминание брата о Гранствилле, по бывшей улице которого они ехали к замку; он просто был потрясён строгой красотой Парадного двора. Сразу за барбаканом они с братом спешились, слуги забрали у них лошадей и повели куда-то направо, в высокую арку, а братья в сопровождении Марчелло и Матиаса пошли к широченному высокому крыльцу по чистым, без каких либо следов грязи, навоза и даже пыли плитам, тёмно-серым и цвета слоновой кости. По обе стороны стояли четыре мраморных контейнера, наполненные землёй, в которые были высажены розовые кусты, ухоженные и пышные, сбрызнутые водой, алые и белые, набравшие цвет, и кое-где начавшие распускаться. Их тонкий аромат уже чувствовался в воздухе, и этот аромат – хоть Гэбриэл никогда и нигде не видел роз, – был не просто знаком ему. Он будил в нём такие давние, глубинные воспоминания, что это были и не воспоминания вовсе, а тени воспоминаний, скользившие по границе сознания и подсознания, словно силуэты рыб в мутной воде. Его сны, в которых всё было огромным, а он хвастался кому-то новыми сапожками… Эхо, тень какого-то голоса, уже совершенно бесплотного: «Если мы с тобой отпустим сейчас эту гусеницу, она превратится в волшебную и прекрасную бабочку, а если ты её раздавишь, она так и умрёт чудовищем, а в мире станет чуточку менее красиво!», «Гари, посмотри, как сидит Гэри, и сядь так же, не балуйся!», «Если ты не станешь есть суп, я отдам его Марте!». Гэбриэл внутренне весь затаился, боясь спугнуть эти тени, которые все несли в себе ощущение мира, безопасности и простой и прекрасной детской любви… А брат говорил, показывая:
– Там за аркой Конюшенный и скотный дворы, а слева – псарня и кретчатня; но это я потом тебе всё покажу. Сейчас мы к себе, в Рыцарскую Башню. Пошли со двора войдём, чтобы слуг не нервировать. – Они, не поднимаясь на крыльцо, свернули в открытую галерею, в тень меж каменных колонн, объединённых арками, по которым к середине лета будет виться девичий виноград, а пока – только решётки для него. У каждой колонны тоже стояли вазоны с землёй и зеленью, будущими лианами и вьющейся розой, а внутри галереи стояли в нишах скамеечки, и было видно, что здесь частенько отдыхают – где-то лежали забытые книга и платок, где-то аж целая лютня, и деревянное блюдо с остатками какого-то печенья. Гэбриэл напрягся: к ним бросились две собаки, не волкодавы, вроде тех, что порвали его, но тоже большие, гладкие, тёмно-рыжая и пёстрая, с короткими хвостами и длинными красивыми мордами, начали радостно ластиться к Гарету. Гэбриэл застыл, инстинктивно прижимая к груди руку.
– Отомри, Младший! – Засмеялся Гарет. – Это Нора и Куш, мои любимцы. Особенно Нора… Красавица, девочка! – Он нагнулся и поцеловал собаку в розовый нос, и та поспешно, с радостным визгом, облизала его лицо. Гэбриэл непроизвольно поморщился: его знакомство с собаками не располагало к подобной фамильярной нежности.
– Они охотничьи. – Пояснил Гарет, трепля собак по спинам и тиская их уши. – Я только с ними и охочусь. Местная порода, выведены от английских биглей, местных овчарок и ирландских волкодавов; с ними можно и на оленя, и на зубра, и на кабана, и на медведя даже ходить. Ты что так застыл, боишься?
– Я… – Гэбриэл сглотнул. – Да. Я и хромаю из-за собаки.
– А своих собак у тебя не было?..
Гэбриэл только посмотрел, и Гарет перестал улыбаться. Оглянулся к Марчелло:
– Иди к Тиберию, предупреди его, что мы уже здесь, но отец пока не должен ничего знать. Я сам ему расскажу, а сначала подготовлю… Ну, и мы с братом обсудим, что и как отцу рассказать, и как всё представить.
Марчелло кивнул и пошёл к главному крыльцу, а братья пошли дальше, сопровождаемые собаками и Матиасом. Но Гэбриэл как-то вдруг заметил, что от арки Конюшенного двора на них пялится несколько человек, что-то оживлённо обсуждая, и почувствовал себя неловко и скованно.
У двери в конце галереи стояли два стражника с огромными алебардами, в чёрных вамсах с гербами его высочества, которые при виде герцога и его брата молодцевато вытянулись, но при том изо всех сил скосили на Гэбриэла изумлённые глаза. Гарет не обратил на них никакого внимания и не сделал никакого движения, чтобы открыть дверь, но та, словно по волшебству, сама распахнулась перед ними – Гэбриэл успел заметить чьи-то руки, прежде чем они прошли внутрь, и дверь так же словно сама по себе закрылась за ними.
– Ну, вот мы и дома. – Сказал Гарет, стаскивая перчатку. – Это Рыцарская башня, здесь всегда жили наследники хозяина Хефлинуэлла, сыновья. Дочери и жены жили в Девичьей Башне, там располагается Женский Двор, а здесь – Малый Двор, мы с тобой, наши рыцари, пажи, армигеры, придворные, слуги и прочая. Здесь всё, как в Золотой Башне, у отца… ну, почти всё. У нас своя приёмная есть, мы сейчас в ней, есть Малый Рыцарский зал, наши с тобой покои, мои на втором этаже, твои на третьем, покои для армигеров, библиотека, оружейная… Я тебе потом всё покажу и расскажу. Здесь, – он повёл рукой вокруг, – наши армигеры и пажи время коротают, пока нам не понадобятся. – Гэбриэл огляделся. Время коротали загадочные «армигеры» со всем возможным комфортом: помимо кресел-карл здесь был стол, заставленный печеньем, копчёностями, от одного запаха и вида которых Гэбриэл сглотнул слюну, вином, сидром и сладостями, стояли шкафы, лежали чьи-то книги, какие-то свитки, мандолина и лютня, несколько оселков, чтобы править оружие, какие-то ещё мелочи… Был здесь большой камин, а по стенам развешаны панно, изображающие птиц и цветы, оружие, щиты и головы кабанов и оленей. Большое чучело медведя стояло в углу, и какой-то шутник дал ему в лапы лютню и надел на голову шаперон, лихо сдвинув его набекрень. Гэбриэл и медведей не видел, и с опаской засмотрелся на его внушительные клыки – большие, да.
– Сейчас они все ужинают, – пояснил Гарет, опережая его вопрос, – в Малом Рыцарском, а мы с тобой поедим у тебя в покоях, там же и поговорим без лишних глаз и ушей… Матиас, понял меня?.. – И тот, коротко кивнув, куда-то направился.
– И Альберта мне! – Повысил ему в спину голос Гарет, увлекая брата к широким дверям, которые так же, словно по волшебству, распахнулись перед ними. Внутрь они не пошли, Гарет от дверей показал ему большой зал, красивый до того, что у Гэбриэла перехватило дыхание: да ну на фиг! Зал был высоченный, с потолка свисала огромная люстра с множеством светильников, заправленных нефтью, которую в Нордланде называли каменным маслом. Эту люстру, как потом видел Гэбриэл, слуги опускали вниз с помощью колеса, и зажигали вручную, и та ярко освещала огромный зал. Помимо люстры здесь были светильники на подставках, на несколько свечей каждый, два высоких кресла, стоявших рядом под двойным окном, в каждой из половинок которых были выложены из цветного стекла гербы Гарета и Гэбриэла, на стенах друг против друга висели два огромных гобелена, на одном из которых была вышита охота на единорога, а на другом, над огромным камином, инкрустированным эльфийской глазированной плиткой, – какая-то битва. Помимо того, на стенах висели небольшие эльфийские цветочные панно, вышитые шёлком и золотой нитью, головы медведя, зубра, рыси и лося, щиты с различным оружием, от меча до гизарды, и даже стояло чучело лошади со всадником в золочёном доспехе, в натуральную величину! Но больше всего Гэбриэла поразил пол. Он был из белой, бежевой и чёрной плитки, выложенной в виде розеток и геометрических фигур, и отполирован до зеркального блеска.
– Это сарацин. – Показал на всадника Гарет. – Доспехи какого-то сарацинского князя, наш прадед привёз из Иерусалима; а конь его – ахалтекинец, азиатская порода, считается красивейшей на земле… А полы видишь, какие?! Я ещё помню старые наши полы, простые каменные, посыпанные травой. А потом отец сделал такие. Их слуги моют каждый день, и дважды в месяц полируют специальной пастой, мы покупаем её в эльфийском квартале. Пол тоже изготовили эльфы. В приёмные дни от входа стелется дорожка, чтобы посетители нам не топтали полы почём зря… Пошли к себе. – Гарет увлёк брата к боковой двери, которая вывела их на лестницу. Там тоже стоял стражник, который при виде Гэбриэла так же остолбенел и крепче вцепился в алебарду.
– А он что не ест? – Спросил тихо Гэбриэл брата, когда они прошли мимо и начали подниматься наверх. Тот усмехнулся:
– Он на дежурстве. Не боись, после поест, голодным не останется. Мы очень богаты, Младший. Очень. Мы самая богатая семья на этом Острове, да и в Европе. Есть легенда, что Хлориди, бог, отец Бъёрга, наградил своих потомков способностью притягивать к себе золото и боевыми яростью и мастерством. И это, наверное, правда, потому, что все Хлоринги богаты…
– Это точно. – Усмехнулся Гэбриэл. – У меня тоже золото было. Ничего не было, а золото было. С его помощью я и сбежал…
– Расскажешь. – Коротко бросил Гарет, увлекая его за собой.
В городе и замке в эти часы царил настоящий ажиотаж. Кто видел, бежали рассказать взахлёб всем потрясающую новость, кто не видел – не мог поверить и только потрясённо ахал. И все гадали: что же теперь будет?! Очень многие считали, что Гарет, даже если брат найдётся в конце концов, не захочет делиться с ним ни богатством, ни влиянием. Дело в том, что старший брат, как предполагалось, унаследует корону, поэтому его владения включали в себя, помимо Гранствилла, юг герцогства, традиционно менее изобильный и более проблемный, нежели север – золотые земли Острова, междуречье Лав, Еи и Вопли, богатейшие угодья, серебряные рудники, леса, не охраняемые, как Элодис, эльфами, богатые города Гармбург, Лионес, Фьёсангервен, Новоград, Хорсвил, Валена, Винетта… Всё это отходило теперь младшему, в пожизненное владение, и никто не хотел верить, что Гарет уступит эти земли без всякого противодействия. О Гарете вообще сложилось мнение, будто он человек легкомысленный, высокомерный, занятый любовными интригами и турнирами; все знали, что он любит дорогое оружие, лошадей и драгоценные камни. Чтобы такой человек, и добровольно отдал такие богатства?.. И многие уже гадали, что это он не приказал потихоньку придушить своего брата, а открыто провёз его по городу и привёз в замок?
Гэбриэл не подозревал ни о чём подобном, когда вошёл вместе с братом в его покои. Стены здесь были обшиты дубовыми панелями, отштукатурены, окна были больше, чем в нижних помещениях, с венецианскими стёклами, в простенках висели зеркала. К одному из них Гарет сразу подвёл брата.
– Смотри. – Сказал, обняв его за плечо. – Сам смотри.
Гэбриэл в самом деле видел себя впервые – и не впервые, потому, что он действительно был на одно лицо с Гаретом. При внимательном взгляде видно было, что Гэбриэл худее, стройнее, бледнее и жёстче, взгляд у него был холоднее и мрачнее, но выражение губ напротив, было проще и мягче. Он не был таким холёным, высокомерным и снисходительным, как его брат, похожий на сытого льва; чувствовалось сразу, что у него за плечами гораздо больше всего и всякого. Самому Гэбриэлу показалось, что его брат намного красивее и интереснее, чем он сам. Одни глаза, синие, как драгоценные камни, чего стоили!
– Ты красивее. – Сказал он от всего сердца.
– Я ещё и старше, и умнее, и лучше одет. – Фыркнул Гарет. – Но это мы исправим очень скоро, практически, сейчас. Когда я вернулся из Европы, я приказал, чтобы твои покои всегда были готовы принять тебя, в любой момент. Там почти всё, как и у меня, чисто, постель готова, огонь горит. Я следил сам за их состоянием. Знаешь… мне приятно было это делать. Я когда заботился о них, мне легче было верить, что ты в самом деле найдёшься. И одежда там твоя – я распорядился, чтобы нам два комплекта шили, что мне, то и тебе. Только моя одежда в чёрном, индиго и золоте, а твоя – в чёрном, маренго и серебре… Ах, да, это я уже говорил. Пошли.
Они поднялись на верхний, четвёртый, этаж башни, по узкой лестнице бокового коридора, и вошли в покои Гэбриэла, ждавшие его больше двадцати лет. Они, как и у Гарета, состояли из гостиной, спальни, бани, комнат оруженосца, столовой и кабинета. В алькове стоял пюпитр с книгой, роскошным часословом, заказанным его высочеством в Италии к пятнадцатилетию сыновей – одним из двух, у Гарета был похожий. В гостиной висели два гобелена, так же вытканные в Италии, на одном было изображено стадо единорогов на водопое у скал, на втором – цветущие деревья и девушка, напомнившая Гэбриэлу Алису: тоненькая, большеглазая, изящная. Она была украшена цветами, держала в руках гроздья винограда, яблоки и какие-то ещё фрукты и цветы… Гэбриэл остановился возле неё.
– Кто это? – Спросил удивлённо.
– Лавви. – Ответил Гарет небрежно. – Фея цветов. Это легенда, их не существует. Но картинка красивая, правда?
– Почему их не существует? – Гэбриэл потрогал ткань. – Вот же она.
– Это фантазия. Считается, что фея цветов приносит счастье, здоровье и процветание туда, где живёт; были времена, когда на них охотились все, кому не лень. Если они и существовали, то их тогда всех уничтожили. Сейчас их на острове нет… А жаль. – Он вдруг тоже подумал, что лавви похожа на Алису. И сам удивился своей мысли. Провёл брата по покоям, показывая:
– Здесь спать будешь, полог – для тепла зимой и от насекомых летом; зимой, впрочем, у нас теперь почти и не холодно, не так, как прежде было, пока стены не обили деревянными панелями и не отштукатурили – после этого и сквозняков таких не стало, и теплее в сто раз, а заодно и уютнее, и красивее. Здесь будешь гостей принимать, меня, к примеру, отдыхать, читать – когда научишься, писать, короче, здесь большая часть твоей жизни и будет проходить, – работать будешь…
– Как работать? – Искренне удивился Гэбриэл, который наивно полагал, будто жизнь графа – это одни удовольствия. Гарет засмеялся:
– Как лошадь, младший! Особенно первый год. Поначалу со мной вместе, учиться будешь править, а потом – сам, сам… Владения у тебя огромные, самые большие на Острове, после моих, без хозяина они стояли долго, разгребать свои Авгиевы конюшни будешь ого-го, сколько!
– Конюшни?..
– Ох, младший… – Гарет перестал смеяться. – М-да. Ну, вот тебе пример. Ты – хозяин деревни… Нет, большого дома. Начнём с малого. У тебя есть жена, двое детей, управляющий, слуги, хозяйство, лошади, коровы, и масса всего ещё. И всем этим нужно управлять…
– Я знаю. – Резко ответил Гэбриэл. – Я управлял. Я понял. Порядок нужно поддерживать, контролировать всех, кормить, распределять обязанности, жратву, наказывать, если что, вся такая фигня. Я понял. Только там дом, а там – куча всего. Не думай, я понял. Я не дурак. – Сказал он почти просяще. – Ну, я дикий, я понимаю, и ничего не знаю, а не умею ещё больше, Алиса мне об этом иногда говорила, намекала, но я не дурак. Я быстро понимаю, что нужно, ты не думай.
– Я и не думаю. – Гарет даже не спросил, кто такая Алиса, а Гэбриэл в этот момент не придал этому значения. – Пошли дальше, раз про работу ты в целом понял. Здесь баня, – он открыл небольшую и очень толстую дверь, плотно пригнанную к косяку. – Это отец придумал сделать у нас бани, на вроде тех, что у руссов на севере, но, конечно, не такую, без парной. Парная нам в несколько лет все стены бы порушила, а прежде они бы отсырели и заплесневели. Здесь просто мыться можно не сидя в бадье, как на остальном Острове, а с комфортом, стоя, из ведра себя окатывая. Здесь печь, как видишь, при ней бак… в нём вода закипает, и ты её смешиваешь с холодной, как тебе нужно, намыливаешься, – он дал Гэбриэлу понюхать кусок мыла, – понюхай, византийское, розой пахнет, стоит десять дукатов кусок! А ещё бывает лавандовое и фиалковое, потом выберешь, какое вкуснее. Отец любит розы. Видел розовые кусты во дворе?.. Это мамины, за ними следят наши садовники, как за зеницей ока, вручную от насекомых обирают, листики моют… Но и красивые же они!.. Поэтому у нас много духов и мыла с запахом розы. И наша кузина, Габриэлла, тоже розовым маслом пользуется, причём немеряно, льёт его на себя столько, что задохнуться можно. А мне фиалковое мыло нравится, и фиалковые пастилки, чтобы жевать. Ну, от запаха изо рта.
– У полукровок не пахнет изо рта.
– Нет. – Согласился Гарет, и подмигнул брату:
– А пастилки всё равно прикольные. Про баню понял?..
– Да.
– Пошли дальше. Здесь столовая: здесь будешь завтракать и обедать с теми, с кем решил пообедать там, или поужинать без лишних глаз, чтобы перетереть что-то… или с любовницей. Для любовниц здесь есть отдельная лестница, чтобы твою даму никто не увидел и не спалил её мужу.
– Любовниц?..
– Любовниц. Женщин. Женщин, с которыми у тебя будет секс.
– У меня не будет женщин. – Сказал Гэбриэл. – У меня будет Алиса. Я поклялся ей, что ни одной женщины после нашего побега у меня не будет, только она.
– Кто такая Алиса? – Теперь Гарет спросил, и Гэбриэл вдруг сообразил, что в первый раз он не удивился… Напрягся.
– Моя невеста. – Сказал твёрдо, смутно чувствуя, что здесь кроется какой-то подводный камень.
– Младший, ты граф. И не просто граф, а сын принца, и сам можешь стать принцем, если только не дай Бог с твоими отцом и братом что-то случится. – Мягко, но мягкость эта обещала какой-то неприятный сюрприз, произнёс Гарет. – Твоей невестой может быть только благородная дама, не ниже баронессы.
– Алиса – благородная! – Убеждённо произнёс Гэбриэл. – Она не хуже принцессы умеет вести себя, разговаривать и всё такое…
– А кто она? Графиня, виконтесса? Может, принцесса?
– Она – моё солнышко. – Прямо глянул в глаза брату Гэбриэл. – Она – моя невеста, моё… моё всё. Я на всё готов ради тебя, это честно, но от Алисы я не откажусь даже ради… – Он обвёл глазами помещение, – ради всего этого. Даже ради тебя. Прости, если что, но я не сдамся. Я жизнь за неё уже раз отдавал, и снова на всё пойду.
– Никто не заставляет тебя от неё отказываться. – С тенью досады сказал Гарет, отворачиваясь. – Но жениться на ней ты не можешь. Ты можешь поселить свою Алису в замке, поблизости от себя, можешь сделать её своей официальной фавориткой, но жениться тебе придётся на благородной даме, которая укрепит наши связи с влиятельным домом… На Софии Эльдебринк, например.
– Я женюсь, – отчеканил Гэбриэл, – только на Алисе, или ни на ком.
– Младший… – Спасло их обоих появление такого роскошного и идеального господина, что Гэбриэл решил, будто это и есть его высочество и его родной отец, от одной мысли о котором ему делалось так страшно, охватывало такое волнение, что все мысли мигом вылетали пробкой из головы, а руки делались влажными и слабыми. Но господин сам поклонился им, изящно, с достоинством, так, что Гэбриэл вновь закомплексовал из-за своих внешности и неловкости. У господина было тонкое правильное лицо, неброское, с несколько бледной расцветкой бровей, ресниц и губ, какой-то… неопределённой, но приятной, по-модному побритые короткие усы и бородка, почти щетина, серые глаза, которые одни можно было бы назвать красивыми и яркими, если бы не выражение, бесстрастное и просто невыносимое, которое могло довести до бешенства. Короткие, модно подстриженные волосы лежали волосок к волоску так, словно он только что за дверью тщательно уложил их, и в таком же идеальном состоянии была вся его одежда, изысканно-простая, но очень дорогая даже с виду, и даже руки его, почти эльфийские, большие, с длинными красивыми пальцами и ухоженными и чистыми ногтями. Если все другие жители замка при виде Гэбриэла впадали в ступор, то этот господин и бровью не повёл, и даже глаза его так и остались бесстрастными и спокойными.
– Альберт, это мой брат. – Сказал Гарет, и господин поклонился Гэбриэлу с тем же вежливым уважением, от которого почему-то зубы заныли, и захотелось ущипнуть его, что ли, или выкинуть что-нибудь нарочито грубое и непристойное. – Мне нужно срочно к отцу, а моему брату нужно привести себя в порядок, переодеться, и кое-чему научиться, чтобы на первых порах не ударить в грязь лицом. Он, как видишь, у меня ещё совсем дикий, хоть и симпатичный, а по части этикета так и вовсе младенец. Жил в глуши, на севере, – он с усмешкой глянул на брата, обиженно насупившегося, – подробностей я ещё не выведал у него, но ты и сам лишних вопросов задавать не будешь, и другим не дашь, я тебя знаю, и потому оставляю его ненадолго в твоих надёжных руках.
– А ты?! – Испугался Гэбриэл, и Гарет дружески встряхнул его:
– Я к отцу, ненадолго. Не бойся, Альберт Ван Хармен не кусается, хоть и выглядит таким устрашающе-идеальным. Он за тобой присмотрит, быстренько натаскает, что необходимо хотя бы на первых порах, слуг пригласит надёжных. Они помогут тебе переодеться, покормят… – Гарет глянул на брата. – И подстригут. У тебя такой вид, словно ты сам себя стриг. Не глядя. – Он отошёл и придирчиво осмотрел Гэбриэла с ног до головы.
– Ты в отца. У тебя и цвет глаз в точности, как у него, и волосы. У меня больше в коричневое отдают, а у вас с отцом чёрные, как смоль. И ты часто говоришь и смотришь в точности, как он. Надо же. – Гарет ласково улыбнулся брату. – С младенчества его не видел, но столько от него взял… Ну, мойся, переодевайся…
– Гарет, это…
– Погоди, младший. Потом. Пора идти, боюсь, что кто-то успеет отца порадовать, надо подсуетиться. – Замер, разглядывая его со странной полуулыбкой…
– Поверить не могу. – Признался тихо. – Мой брат… Живой, настоящий! Ты не вздумай исчезнуть, слышал? Второй раз я этого не вынесу.
Оставшись один на один с безупречным Альбертом, Гэбриэл замкнулся, настороженно поглядывая на него. А тот, игнорируя и его враждебность, и его настороженность, и неловкую паузу, подошёл к двери и приказал кому-то невидимому:
– Мне нужны Ганс, Кевин и Максим. И очень быстро, со всем необходимым. – Вернулся к Гэбриэлу и осмотрел его с задумчивым видом мастера, изучающего сомнительный, но перспективный материал.
– На севере, – сказал спокойно, – раз уж вы решили быть северянином, не повторяют через слово «ЭТО», так говорят южане. И звук «ч» говорят чётко и с нажимом, не «што», как здесь и на юге, а «что». Так же, не добавляют ко многим словам частицу «то», типа, «а холодно-то», «А мы-то», и так далее, северная речь более близка к правильному нордскому. И северяне используют много русских и финских слов. Вам следует либо научиться им, либо придумать другую легенду.
Гэбриэл промолчал, но про себя решил, что ненавидит этого господина всеми фибрами души. За его бесстрастной вежливостью скрывалось такое хладнокровное высокомерие!.. Демонстративно сел в кресло:
– Валяй, учи меня, чему там надо. Про слова я понял, дальше что?
Альберт проигнорировал и демонстративность, и вызов, и принялся «валять».
– Прежде всего, милорд, вам придётся избегать в своей речи слова «.уй» и производных от него. Бранные слова допускаются лишь в обществе сверстников и равных по происхождению, но в присутствии старших, простонародья, слуг и женщин такие слова недопустимы. Так же я вам посоветовал бы избегать слов «жрать», «Срать», и тому подобных, это в обществе высокородных господ недопустимо, хоть вы можете себе их позволить в разговоре с теми из своих друзей, кого это не коробит. В данном замке, кроме вашего брата и его высочества господ, равных вам по происхождению, либо выше вас, нет, но есть рыцари и дамы, с которыми следует соблюдать этикет, или хотя бы, – он одарил Гэбриэла снисходительным взглядом, – известную сдержанность. На скорую руку я вас многому не научу, могу лишь дать совет. При простонародье и слугах вы должны обращаться и к своему отцу, и к брату, и к вашей благородной кузине на «вы» и по титулу, никаких «Эй, Гари», или каких-нибудь домашних прозвищ. К принцу следует обращаться «Ваше высочество», к герцогу – «ваша светлость», милорд или сэр Гарет, так как его светлость – рыцарь, к её сиятельству графине – миледи. От себя могу дать небольшой совет: старайтесь при людях копировать своего брата, больше молчать, и делать то же, что и он. Держитесь вы достойно, пока не открываете рта. А вашей внешностью мы займемся прямо сейчас.
– А к тебе как обращаться? – Нарочито грубо поинтересовался Гэбриэл.
– Можете называть меня Альбертом, как его сиятельство, а вообще-то я дворецкий его светлости. Как вам будет угодно, либо Альберт, либо Ван Хармен, это не принципиально. Я отзовусь и на «эй, ты», как это позволяют себе некоторые из придворных рыцарей, хотя мне это, конечно же, неприятно и сильно роняет их авторитет в моих глазах.
Он так и сказал: не «мой авторитет», а «их авторитет», и Гэбриэл мгновенно его понял, от чего испытал ещё большее желание его уесть – но не словами «эй, ты», а чем-нибудь… ну, важным таким, благородным. Вот только он пока не знал, как. А Альберт продолжал:
– При женском дворе, конечно, будет труднее. Я бы вообще советовал вам в ближайшие дни, пока не научитесь держаться, туда не показываться. Дамы – существа крайне привередливые, склонные к злословию и лишённые милосердия. Первое впечатление, которое вы там произведёте, останется на всю жизнь, как бы вы потом не изменились и какой бы лоск не приобрели. Если всё-таки пойдёте, чтобы быть представленным госпоже графине, как хозяйке дома, будьте очень осторожны, немногословны и во всём слушайте и копируйте своего брата. Теперь прошу вас, пройдите в баню, приведите себя в порядок, а когда вернётесь, я уже приготовлю вашу одежду, и слуги тоже будут здесь со всем необходимым.
Гэбриэл, чуть покраснев, рывком поднялся и «прошёл в баню». С наслаждением помылся. Не сравнить, конечно, с бассейном, но мыло и впрямь пахло изумительно, да и мыльная пена была неожиданно приятной, душистой, мягкой. Гэбриэл с удовольствием пропустил её между пальцами: прикольно, да. Мокрые горячие доски пола, чуть наклонного, по которому вода тут же стекала в отверстие в углу, были такие приятные для босой ноги! Уже чистый, он ещё пару раз намылил мочалку и прошёлся по телу, чтобы вновь испытать удовольствие от мытья и от водопада тёплой воды по всему телу, вытерся – тоже новое для него ощущение, – мягким полотенцем, и вышел в комнату, лишив дара речи трёх слуг, которые не привыкли к тому, чтобы кто-либо выходил к ним в чём мать родила. Один Альберт вновь и бровью не повёл, протянув Гэбриэлу белейшую рубашку из тонкого полотна:
– Наденьте, милорд.
Кто-то из слуг глухо вскрикнул при виде спины Гэбриэла, и даже в лице Альберта что-то дрогнуло, когда он увидел все эти рубцы и шрамы, в том числе и последние, на бедре, от собачьих зубов. Дворецкий предложил ему на выбор несколько штанов, тёмно-серых, – этот цвет Гарет называл «маренго», – чёрных, из тёмно-рыжей замши, со шнуровкой, и даже цветных, с каким-то нелепым чехлом на причинном месте. Гэбриэл взял чёрные, узкие, со шнуровкой, надел, и Альберт предложил ему сесть.
– Это Ганс, ваш цирюльник. – Представил он ему человека с какими-то инструментами – бритвами, ножницами… на которые Гэбриэл покосился с некоторой опаской.
– Я бы посоветовал, Ганс, – вежливо сказал Альберт, – подстричь их светлость по французской военной моде, для другой стрижки волосы их светлости слишком неровные.
