скачать книгу бесплатно
Избранное. Сборник
Альберт Светлов
В книгу вошла подборка лучших произведений автора, написанных им в период с 2017 по 2021 годы. Большая часть текста представлена отрывками из новой редакции романа «Перекрёстки детства».
Избранное
Сборник
Альберт Светлов
© Альберт Светлов, 2021
ISBN 978-5-0053-5552-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Полынь и донник (сб. «Окликая по имени»)
Что вы знаете о ностальгии,
Кроме самого слова,
Заваренного в дорожном термосе
С полынью и донником?
Что вы слышали о тоске по Родине,
Комом в горле не дающей дышать,
Бросающей в слезящиеся глаза пыль чужеземья,
Где никто не окликнет по имени,
Сочащейся валерьянкой из старых фото,
Хранящихся на жёстком диске
Импортного системника?
По Родине, до которой не дотянуться…
По домику с провалившейся крышей…
По пересохшему ручью за огородом…
По лесу, вывезенному в Поднебесную…
Нет… Ничего вы не знаете…
Ничего вы не слышали…
Но я готов… Готов рассказать…
Рассказать о месте, где рождается солнце,
О том, как к небу тянутся гудящие сосны,
О кузнечиках, стрекочущих
В нетронутой грибниками хлёсткой дурманной траве,
О каменистом пустынном пляже
За околицей брошенного села,
О тягучих июльских закатах,
Провожаемых хором сверчков и лягушек,
О лукошке с хрусткими груздями и подберёзовиками.
Я могу рассказать…
Если только сердце не захлебнётся воспоминаниями,
Если не позабуду слова, ускользающие бусинами
Из маминой чешской шкатулки,
Если не онемею, сжав в кулаках отцовские погоны…
Если прощу себе, что так и не открыл вам,
Что такое ностальгия,
Пахнущая костром,
Шариками придорожной полыни
И букетом степного донника.
01 (роман «Перекрёстки детства»)
«Начиная какое-либо дело, никогда правильно не представляешь себе его действительных масштабов»
Сизиф. «К вершине»
Давно уже я обратил внимание, что целые периоды жизни практически стёрлись из моей памяти; и не то, чтобы они оказались потеряны, но рисовались размытым, невнятным, расплывчатым миражом, напоминающим контуры за стеклом, когда по нему хлещет сильный дождь. Вроде бы, смутные очертания предметов, находящихся на улице, и можно различить, к примеру, дом напротив не перестаёт быть домом, хотя, и смахивает теперь больше на серую застиранную скалу с глазницами пещер, вместо окон; или спортивная площадка, она ведь ни на йоту не стала менее приспособленной к ребячьим проказам, но видится, как жёлто—красный пещерный городок, обитают в котором, извлекающие неведомые нам сокровища из ближайшей глухой и унылой скалы, трудолюбивые горные гномы со сморщенными суровыми бородатыми мордочками, чьи головы увенчаны коричневыми остроконечными колпаками, а тела облачены в зелёные кафтанчики с ремешками, блистающими медными пряжками, с карманами на груди и на боках, закрывающимися на серебряные пуговички, сверкающие в огне ручных фонарей со свечами в центре, а ноги, покрытые чёрными сафьяновыми штанишками, обуты в кожаные сапожки с металлическими подковками на каблуках, цокающими при ходьбе в подземных тоннелях. Однако мазки прекрасного манто с волшебным бурым мехом не дают точного понятия о сокрытом за потоком ливня городе, покуда не сумевшем насладиться солнечным светом, не успевшем окунуться в бархат неба, чересчур редко не тревожимого шуршащим ситцем облаков, настолько привычных нашим широтам. Нет во всём этом резкости, предельной микроскопической резкости, создающей максимальное представление о явлении, рассматриваемом нами всесторонне в надежде постичь его форму и содержание. Вот и минувшее, распугивающее ворон ребятнёй, неуловимо трансформировалось в магический дымчатый полупрозрачный шар, со звучащей в нём иногда музыкой, то ли полузабытой, то ли вовсе ныне незнакомой, внутри коего подчас мелькали загадочные лица, кленовые переулки, сейчас не существующие, ибо неузнаваемо искажены они равнодушным, холодным и безразличным к ним и ко мне, временем. Порой я ощущал, будто и прошлое с его шармом ностальгического уюта у меня отсутствует; утеряно оно бесследно, прочно, и даже крошечных зацепок за него не сохранилось, а есть только неумирающее бесконечное «сегодня». Оно и завтра тоже будет – «сегодня», а само «завтра», превратившись во «вчера», окутает меня лёгким туманом, лишь добавляющим непрозрачности сему бесцветному пятну, стирающему, словно ластиком, остатки чётких глубоких линий – моему детству, моему утраченному без возврата детству.
Утраченному.
Без.
Возврата.
С весёлой бестолочью салок.
Так мне чудилось.
И я почти уверился в этом.
Глаза неба (сб. «Алхимия»)
Глаза неба-
Белоснежные облака в прохладной осенней бирюзе.
И ни малейшего следа Бога
Среди пёрышек в синеве,
Залитых сиянием солнца.
Забывая тебя, я теряю последнюю надежду,
Отсчитывая секунды в одиночестве,
И горсть родной земли не греет.
Не осталось сил плакать
Каждую минуту.
Но взгляни, я борюсь,
И моя кровь не вода.
Моя кровь не вода.
Я отпускаю в высоту
Фигурки слов, начертанные тобою на стекле.
Но поднебесье молчит,
Не подёргивается рябью ответа.
Оно купается в лучах светила,
А мне кажется, я похоронил тебя.
Роняю каплями секунды одиночества,
Но они не напоят иссушённое время.
Каждую минуту
Возводящее вокруг меня склеп.
Но взгляни, я борюсь,
И моя кровь не вода.
Моя кровь не вода.
Говорят, в преисподней
Демоны со смехом выдирают у ангелов крылья,
Чтобы они не вернули тебя
В мои объятия.
А я роняю каплями секунды одиночества,
Но они не напоят иссушённое время.
А я роняю каплями секунды одиночества,
Но они не напоят иссушённое время.
И ежеминутно
Растёт стена между мной и миром.
Но взгляни, я борюсь,
И моя кровь не вода.
Моя кровь не вода.
Глаза неба-
Белоснежные облака в прохладной бирюзе.
И ни малейшего следа Бога
Среди пёрышек в синеве.
Глаза неба-
Белоснежные облака в прохладной бирюзе.
И ни малейшего следа Бога
Среди пёрышек в синеве.
03 (роман «Перекрёстки детства»)
«Дорогой друг, я теперь очень мало сплю. Во сне приходиться отвечать на вопросы, которых я стараюсь избегать, бодрствуя»
Маркиз де Норпуа «Письма»
Детство, да и вся моя последующая жизнь неразрывно связана с местностью, где я провёл свои первые семнадцать лет. И хотя потом я уехал в город, возвращался в родную деревушку редко и неохотно, но смог заново обрести её уже тогда, когда будущее утекало сквозь пальцы, а дни с каждым прожитым месяцем неслись стремительнее, напоминая реку, катящую меж заливных сочных лугов, важно нёсшую вперёд, в неведомое, отражающиеся в ней облака, набирающую на перекатах невероятную скорость, дробящуюся, рассыпающуюся отдельными струями, хлёстко бьющими по стопам путника. И качался в мёртвой воде звездопад… Открытие это, в некоторой степени, помогло мне вернуть то, чего я был лишён многие годы, чего не хватало, и к чему я бессознательно тянулся. Тянулся, высматривал, и не находил, ибо слишком поздно осознал, что в молодости человек так же одинок, как и в старости, несмотря на наличие рядом людей, называющих себя друзьями. «Я один. Всё тонет в фарисействе». Попытка преодолеть неизбывное одиночество в юности приводит к поискам любимой женщины, которой не страшно признаться в том, чем не поделишься с другими, рискуя обнаружить в её широко раскрытых глазах недоумение и непонимание; а на закате – к стремлению отыскать кого—то готового внимать тебе, и пусть, даже, элементарно, сделать вид, будто услышал твои откровения. Однако, по недоумённому пожатию плечами, по чуть дрогнувшим в сардонической улыбке уголкам плохо пробритых губ невольного собеседника, становится ясно: с возрастом ты не только не обрёл искомого, но и растерял найденное. И поэтому, остаётся лишь молча умирать. Не потому, что нечего сказать, а ведь, большинству тривиально нечего сказать, а просто оттого, что сказать некому. Некому из тех, кто в состоянии продегустировать шабли? со льдом.
Порой я сомневаюсь, существуют ли они вообще.
Соната Вентейля (сб. «Без раскаяния»)
Ты приснилась мне пристроившейся мимоходом за скуластым роялем,
С остро отточенным непоседливым карандашиком за ушком.
На твоём безымянном пальчике, отмеченном чернилами с оброненного Цветаевой пера
В свете софитов тускло поблёскивала паутинка обручального колечка,
Подаренного восторженным поклонником двадцать лет назад.
А за моим ухом торчала мятая кубинская сигарета «Лигерос»
С ленточным фильтром,
Привезённая в надорванной пачке с золотистым корабликом
Из белых ночей перестроечно—бурлящего пенного Питера,
И карман твидового пиджака жгла фляжка с армянским коньяком.
Оглядывая пустой зал, ты кидала мне:
«Не уходи, я скоро», и что-то черкала в разложенной на коленях партитуре,
Пытаясь исполнить отредактированное.
Но рояль оказался расстроенным
И «до» малой октавы постоянно западала.
Ты возмущённо восклицала:
«Разве на корыте исполняют классику?!»
И торопливо переводила разговор на Менуэт
Из Дивертисмента Моцарта.
А я, отхлёбывая из фляжки, кивал, морщился и просил
Порадовать меня сонатой Вентейля.
После секундного замешательства ты ссылалась на потерю нот
И бережно опускала крышку на утомлённые клавиши.
А я взбегал на сцену, щёлкал пальцами, и меж ними сверкала фольга
Оставленного кем-то на соседнем сиденье пакетика кофе «3 в 1».
«Составишь компанию?» – галантно кланялся я.
Но вместо ответа ты повисала у меня на шее,
И целовала мои запечатанные временем веки до тех пор,
Пока я не просыпался от слёз.
