banner banner banner
Пьета из Азии
Пьета из Азии
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Пьета из Азии

скачать книгу бесплатно


– Это Эспоон кескус. И это не Вантаа. Днём здесь красиво. И ночью нормально. Сейчас ещё вечер.

– Что ты ищешь? Кого? И отчего не поинтересовался в консульстве о том человеке, которого ищешь?

– Я интересовался. В Москве мне ответили, что мир, дружба, жвачка. Бесполезно швыряться в архивах. Ныть. И что мой дед погиб от рук банды Микулы Гунько.

– Значит, ты ищешь этого Микулу? Но ему наверняка уже лет шестьдесят.

– Нет, семьдесят два.

– Что ты ему скажешь?

– Надо сначала найти…

– Ты знаешь адрес?

– Примерено…

Они блуждали часа два. На ломаном английском Угольников спрашивал у редких прохожих, как пройти в нужном направлении. Вскоре улицы совершенно опустели. Ни одного прохожего. Дом, на который указала одна из женщин, наверняка консьержка, выглядел презентабельно. Войти внутрь не представляло возможности. Двор широкий, но скамейки узкие, окна длинные, без света и словно без тепла.

Они сели на лавочку. Угольников прижал к себе Илону. Они сидели около тридцати минут в каком-то оцепенении.

– Вот бы вышел твой старик. Сам. Просто взял бы да вышел! Ты мысленно посылай сигналы. Думай: Иди сюда, гад. Иди сволочь!

– Илона, ты живёшь интуицией, приметами, наблюдениями. И у тебя прекрасно получается существовать в этом мире. Была экскурсоводом и перешла работать в буфет. Приспособилась. Оставила дитя матери, поехала. Я тебя позвал, пошла. Рыбка моя!

– Ты шутишь? Позвал…ага… ты почти двое суток околачиваешься возле меня. Ты сам словно приманил. Я же вижу! И я сама ничего не просила. Заметь! – Илона сделал вид, что обижена. Но глаза кричали: давай, действуй! Не медли! Я здесь. Я почти твоя. Я готова. И я точно – рыбка. Твоя рыбка!

Угольников погладил Илону по щеке, чмокнул в напомаженный рот.

– Ещё посидим и пойдём. Мы с тобой выглядим очень интересно: двое классных людей. Сидят воркуют. Нормально.

– Нет. Не нормально. В Финляндии воркуют в кафе. За барной стойкой. А не на мёрзлой лавочке возле нацистского подъезда. И какие тут узкие наличники, неудобные лестницы. И неуютные дворики.

В это время к дому подъехала «Скорая» помощь. Из подъезда вынесли носилки с больным стариком. Сморщенное лицо больного было сужено в стон. К призыву о помощи. «Вмiраю…» – шептал он на украинском.

– А вот и твой пациент…

Илона крепко сжала руку Угольникова.

Раздались голоса врачей. Это означало: вези больного в госпиталь для ветеранов войны.

Когда машина «Скорой» помощи скрылась за поворотом, Илона и Угольников как по команде встали со скамейки. Переглянулись и пошли в сторону, где была машина такси.

Илона не вышла на ужин. Угольников покаялся, что не спросил номер её телефона, чтобы пригласить в ресторан. Он был так растерян увиденным, что всю дорогу в гостиницу молчал, а Илона что-то щебетала про ох, уж этот город. Этот хвалёный финский рай. Этот мрачный мираж. И что человек предполагает, но обстоятельства сильнее его. Отель K?mp, основанный в 1887 году, как гранд-отель, сиял огнями, он был ими просто залит. Напротив находился парк Эспланада. И Угольников подумал, что надо было пригласить Илону в этот парк. Но женщина появилась только на завтрак утром.

– Илоночка! Рыбка! Ты не обиделась на меня? – Угольников подошёл к женщине, извиняясь.

– Нет.

– Ты что будешь есть?

– Всё.

На Илоне был надет облегающий свитер и короткая юбочка. Сапожки выглядели высушенными, подошву удалось залатать, купленным по дороге финским клеем, аналогом нашего момента.

– Каков план на сегодня? – Угольников поставил на столик несколько тарелок с кашей, запеканкой, омлетом, сыром.

– Экскурсия. Согласно расписанию мы едем смотреть дотсопримечательсти, – Илона мягко открывал рот, откусывая кусочки ветчины. – Кстати, что делать с натюрмортами, которые находятся у тебя?

– Ой, я совсем забыл про это! – признался Угольников. – Думаю, что надо их вернуть хозяину.

– Нет. Это неверно, – снова возразила Илона. – Надо воспользоваться моментом и восстановить справедливость! Мы же русские люди, должны помогать страждущим.

– То есть, ещё один вечер приключенчества? Мы снова вызываем такси и едем передавать эти натюрморты в Галерею? Или музей, как хотел художник. Кстати, как его фамилия, ты запомнила?

– Да! – кивнула Илона. – Это Простаков Иван Муилович.

– Наконец-то я услышал заветное слово «да»! Откуда такая осведомлённость?

– Он приходил к нам в музей. Я помню этого человека. И там ему отказали. Директор сказала: мы занимаемся лишь раскрученными художниками.

– И что этот Муилович талантлив? Как Малевич?

– Лучше! – кивнула Илона.

И Угольников понял – не врёт. Ибо жесты и глаза говорили одинаковым языком. Всё напоминало в Илоне восхищение. Благоволение. Такой дух симметрии.

– Тогда, может, не поедем в парк? А сразу рванём в Галерею?

– Нет. Как говорится, оплачено…не люблю, если деньги на ветер.

Но экскурсия была скучной. Некий Калевала, памятник ему и куча странных слов о финском фольклоре.

– Ты читала его книги? – поинтересовался Угольников.

Илона ничего не ответила. Она любила слово «нет» и молчание. А когда её что-то задевало, она выдавала целую тираду слов.

Но Угольников прочёл по глазам: читала, знает, помнит. Смородиновый оттенок лучился, проникал. Ему захотелось её поцеловать. Угольников наклонил лицо и чмокнул Илону в щёку. Она не отстранилась. Он коснулся губ. Затем чмокнул в переносицу. И подумал: «Сегодня мы точно переспим…Курортный роман приближался с невероятной скоростью.»

Скорбная Пьета.

Поющая Пьета.

Верная Пьета.

Танцующая и молящаяся…

Илона напоминала Угольникову фарфоровую фигурку в витрине магазина. Он купил по дороге статуэтку и принёс в номер.

Затем шебарша бумагой достал этюды. Стал вглядываться.

На всех была Илона.

И называлась Пьетой. Матерью. Сестрой. Милосердием. Болью. Ужасом. Но не всегда было с Пьетой так. Она могла быть молодой, юной, могла быть младенцем. Старухой.

– Я не могу это продать!

Подумал Угольников. Просто не могу.

Пьета молилась на распятие сына, когда он ещё был у неё в чреве, толкался ножками, упирался головой; Пьета молилась на распятие сына, когда он сделал свой первый самостоятельный шаг. Когда потянулся ручками к солнцу, когда взял в руки первую игрушку, такую смешную погремушку-слоника. Пьета вязала ему носочки, поливала герань, Пьета выходила из тесной комнаты и давала лепёшки солдатам, идущим мимо её садика. Пьета шла с ведром к ручью, чтобы набрать воды. Пьета пела звонкую песню, и её голос достигал вершины гор; Пьета ходила учиться, Пьета была смышлёной. Пьета влюбилась и вышла замуж. Когда настал срок родин они с мужем шли по узкой тропе вверх в горы, им надо было до полночи попасть в город. Схватки начались внезапно. Неожиданно заломило спину и пятна бурой крови мелким бисером высыпали на юбку, сшитую из простого холста. Муж заботливо приподнял любимую и посадил её верхом на ослика. «Скоро, скоро мы войдём в город, там попросим приюта у добрых людей, пригласим лекаря…» «Лекаря? – переспросила Пьета. – А разве его зовут не доктором? В каком веке мы сейчас, милый, Ося, Остап?»

Но им везде отказывали в ночлеге.

– Не могу, почтенный. У меня неожиданно нагрянули гости.

– Нет, уважаемый, мест нет. Жена больна. Дети в горячке…

– Переночевать? Ни за какие деньги! Самим спать негде, лежим вповалку на полу, застелив матрасами кухню.

– До утра? Вы с ума сошли? Даже во дворе в гамаке не получится. Тёща приехала, а с ней целая свита.

Но Пьета так побледнела, что Осип понял: надо где-то прилечь ей. Но не на площади же! Не на камнях! Он потянул ослика выше в горы, справа от дороги стоял небольшой сарай. Доски были наспех сколочены к балкам. Возле сарая бегали собаки, была привязана в стойле белого цвета лошадь. В сарае лежали ягнята, такие белые, что глаз не отвесть. Откуда, откуда эти смушки? Эти кудри? Эти локоны солнца? Словно кудри красавицы, которые рассыпались по плечам, под ногами журчали ручьи. Осип набрал воды в деревянный бочонок. Оба умылись.

– Пойду, покормлю на луг травой ослика…

– Да. Иди.

Пьета прилегла на соломенный матрас, под голову положила кофтёнку, закрыла глаза. Сначала её сморило, и она задремала. Но затем резко приподнялась от боли в животе. «Началось, это потуги. Надо дышать, глубоко вбирать воздух и медленно выдыхать его. Как пахнет хлебом, васильками, радугой…» В этот момент вернулся Осип. Он оставил осла привязанным возле жеребенка. Принёс воды, отёр Пьете лоб, сам вымыл руки и сполоснул юбку, по которой разъезжалось пятно крови. Накрыл Пьету одеялом из верблюжьих очёсов. Невыносимая нежность и страх овладевали его душой. Он целовал Пьете руки и шептал разные нежности, такие сладкие мимимишки, рисовал сердечки ногтём на ладони.

Ребёночек показался весь сразу от головки до пяток. Плацента вышла спустя минуту. Осип взял ребёнка на руки. Дитя оказалось крепким, тяжеленьким на вид. Осип запеленал младенца в свою рубаху, личико малыша сияло. Синие глаза! Столько сини! Утонешь! Махонький мой!

– Красивый, как Бог! – выдохнул Осип, кладя младенца в корзину, на дно которой была уложена мягкая кошма.

– Да…

Через щели в досках сияла огромная, жёлтого цвета Вифлеемская звезда. Невероятное небесное светило…

Угольников перебирал этюды за этюдом:

– Пьета в старости.

– Пьета пьёт воду.

– Пьета едет на ослике.

– Пьета идёт по тропе.

– Пьета молится.

И везде ему мерещилось лицо Иоланты.

«Я брежу…» «Я невероятно схожу сума», «Я могу лишь стоять, как истукан и плакать…»

3.

Мы должны это сделать! Вспомни лицо Муиловича.

Но Угольников не помнил. Он словно потерял память. Лишь чёрный квадрат под кепкой. Лишь жалобный голос: «Что делать?» И какие-то отрывочные фразы: «На родине меня не ценят».

– Как будто тут возьмут и оценят! И бабла дадут. Так не бывает. Если ты пришёл из ниоткуда, то твоя дорога туда же. Всё в этом мире закономерно: ты исполняешь чей-то заказ в искусстве, литературе, живописи. Ты должен принадлежать к определённой группе, клану, обществу. Нет не зависимости. И не будет, – рассуждал Угольников.

– Слышу голос разума! – пошутила Илона. – Прочти, там записка…и адрес, куда предназначены эти шедевры.

– А ещё номер телефона для обратной связи. Позвоним?

– Какой смысл? – прагматично заметила Илона. – Муилович наверняка где-нибудь идёт по дороге пешком или добирается на попутках. А здесь указан домашний телефон. Какая-то Азия…

– Пьета из Азии. Азиатская мадонна.

– Давай передадим это всё, куда предназначено. Завтра уезжать. У нас всего 12 часов, чтобы исполнить волю гения.

Угольников обнял Иоланту за талию. Она была мягкая и одновременно упругая. В обществе, где главенствует похоть навряд ли слышно, как стучит сердце самой Пьеты.

«Скорая» ехала быстро. Старику успели сделать кардиограмму. Неровный почерк её можно было прочесть, как книгу. Врач, расшифровывающая ряд всплесков и зигзагов, чуть не упала в обморок: «убивали детей. Женщин. Стариков. За то, что они из страны Советов. Эстонская дивизия Ваффен-СС, карательный отряд "Нахтигаль", "Галичина" и тысячи невинных людей. Да, я Гунько – я палач…Ярослав имя моё. А Микула псевдоним. Я не жалел никого, люди цеплялись за траву ржавыми кулаками, умоляли не убивать их. За что? За что? Мы хотим жить! Рожать детей! Выращивать хлеб! Строить нашу родину по кирпичикам. Хотим справедливости! Радости! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Русские с финнами, чехи с американцами. Негры и якуты! Все равны!

Но автоматные очереди не умокали. Сто двадцать тысяч поляков, пятьсот тысяч русских, украинцев, белорусов, узбеков, тувинцев, татар, цыган, евреев. Тысячи голых, кровью вымазанных тел. Одежда была нужна живым немцам. Обувь. Кожа людей, зубы, ногти. А сами люди не нужны. Человек – как донор внутренних органов: почки, печень, сердце, голова, яичники. Какой там золотой миллиард? остаточно двести тысяч золотого сечения.

Христя Фриланд внучка коллаборациониста Михаила Хомяка. В гитлеровскую оккупацию он выпускал нацистскую газету «Краковские вести», а потом перебрался в Канаду. Несколько тысяч укрылось в Швеции, более тысячи в Финляндии…»

Врач выплеснула лекарство на пол.

Не стану спасать убийцу!

Но ты давала клятву!

И что?

Спаси этого человека.

Это не человек, это зверь.

Спаси, спаси, спаси…

Кардиограмма орала! Кардиограмма с её неровным почерком…

Врач опустила руки. Они не слушались. Шприц закатился под носилки. Рваные куски ленты разлетелись как снежные хлопья…

– Олива! Проснись!