Гений из дома скорби

Светлана Файзрахманова

Гений из дома скорби

Глава 1

Часть 1: Грех милосердия

Мир Паши был соткан из серого. Стены областного психоневрологического диспансера №7, где он провел восемь из своих четырнадцати лет, давно утратили цвет, оставив лишь въевшуюся в штукатурку пыль времен. Серым был линялый ситец белья, серым – изъеденный временем алюминий посуды, серыми – лица соседей по палате, чьи души выцвели точно так же, как и стены.

Диагноз в его карте походил на проклятие, написанное на мёртвом языке, но суть его была проста и убийственна: «овощ». Сознание Паши запертое где-то в непроглядной глубине, иногда обращалось к трещине на стене – единственному рельефу в его плоском мире.

В палату зашла медсестра Анна Сергеевна. Он узнал ее по запаху. Её руки пахли ромашковым кремом, а не хлоркой как у других, и в её уставших глазах еще теплился свет.

– Я принесла тебе ромашковый чай, Пашенька, давай ка выпей его, пока он не остыл, – поднесла она ко рту больного носик поилки.

– Опять ты с ним возишься, не пойму, на что ты надеешься, Аня, – удивлялась напарница.

– Жалко его, других хоть родители навещают, а от него все отказались, – отвечала она.

Эта жалость и заставила ее совершить преступление. Сердце Анны колотилось о ребра, руки дрожжали. Преступление? Но разве не было преступлением – позволить этому мальчику медленно угасать в сером тумане?

– Привезла тебе гостинец от Лешего, Павлуша, – шепнула она. – Не бойся.

В крошечной деревянной шкатулке мерцала радужная пыль. Споры «Мозговика Полярного». Ключ, созданный её отцом. Или ящик Пандоры?

Паша не реагировал. Анна сглотнула вязкий ком в горле. Её рука поднесла коробочку к его носу. Это точка невозврата. Легкий вдох – и радужное облачко спор исчезло в его ноздрях.

Минута… Он моргнул. Раз. Другой. И замер, словно прислушиваясь к землетрясению внутри собственного черепа. Анна отняла руку, быстро спрятала шкатулку в карман. Погладила его по волосам – жест прощания и благословения – и почти выбежала из палаты, спасаясь от содеянного.

***

Ночью в голове Паши рухнула плотина. Он открыл глаза и вместо палаты увидел вселенную математики. Трещина на стене была фракталом, чье уравнение он знал. Капли из крана отбивали ритм простых чисел. Ветер за окном решал уравнения Навье-Стокса.

Он был слепцом, которому вернули зрение, но вместо мира людей он увидел его исходный код.

Утром он начал писать. Рука, еще вчера чужая и непослушная, теперь летала над бумагой, оставляя за собой шлейф из интегралов, матриц и рядов.

Дежурный врач брезгливо констатировал: «Графомания. Бред».

Но Анна, заглянув ему через плечо, похолодела. Она сфотографировала листы и отправила отцу, написав лишь три слова: «Папа. Это сработало». Её мальчик ожил. Но это была не та жизнь, о которой она молила. В его глазах горел разум, но какой то слишком однобокий.

Она тайком носила ему бумагу и карандаши. А он писал, забыв про еду и сон. Он решал задачи.

***

Мир науки взорвался не сразу. Сначала был ошеломленный звонок отца Анне, затем – тайный визит в диспансер его старого друга, седого профессора, который смотрел на исписанные листы с благоговейным восхищением. А через месяц Павла, тихого, отрешенного, привезли в закрытый институт.

– Ну-с, молодой человек, чем удивите? – пожилой академик сочился скепсисом. – Скажем, проблема равенства классов P и NP.

Павел молча подошел к доске. Его маркер заскользил по белой поверхности. Смысл был пронзительно ясен без слов: найти путь в бесконечно сложном лабиринте – задача принципиально иного порядка, чем проверить уже проложенный маршрут. Поиск никогда не будет равен проверке. P ≠ NP.

В зале стояла оглушительная тишина.

– И это… всё? – потрясенно выдохнул академик. – Так… просто?

***

Павла забрали. Его поселили в белой комнате, в мире идеальных форм. Его окружали лучшие умы, которые чувствовали себя дикарями, разглядывающими чертежи гения.

Он по-прежнему молчал, глядя сквозь людей и стены на скрытую от него прежде красоту.

А Анна уволилась. Она сбежала. Назад, на Север, к отцу.

Часть 2: Цена творения

В ста километрах от областного центра жил Сергей Петрович Лазарев. Еретик от науки, изгнанный из лаборатории за веру в симбиоз разума и грибницы. Он был творцом, демиургом, чей magnum opus созревал в террариумах в погребе.

«Мозговик Полярный» был делом всей его жизни. Он создал его, чтобы дарить свет, возвращать память, лечить. Но кто услышит семидесятилетнего полоумного старика. Он стоял перед выбором: унести свое открытие в могилу или совершить грех – испытать его в обход всех законов, божеских и человеческих.

И он сделал свой выбор. Позвонил дочери.

***

– Папа, это безумие! – три года назад, на этой самой кухне, Анна отшатнулась от шкатулки, как от ядовитой змеи. Предложение отца было чудовищным. Оно попирало всё, во что она верила, всё, чему служила. – Проводить опыты на людях… Это грех!

– А то, что происходит с ним сейчас – это что? – голос отца резал как скальпель. – Ты сама рассказывала. Мальчик, чей мозг заживо гниет в черепной коробке. Его топят в нейролептиках. Его жизнь – это ожидание смерти в сером углу. Разве это гуманизм, Аня?

Он накрыл её руку своей.

– Я не прошу тебя стать убийцей. Я умоляю тебя стать спасителем. Дать ему единственный шанс, которого у него никогда не будет. Доза выверена. В худшем случае, мы просто проиграем. Но в лучшем, Анечка… мы вернем ему жизнь.

Его слова были искушением. Он взывал к её милосердию. И она смотрела на своего гениального, одержимого отца, и видела в его глазах отчаянную надежду. Потом вспомнила пустые глаза Паши. И её клятва Гиппократа, её душа – всё треснуло.

– Что хуже: бездействие, обрекающее на угасание, или действие, которое может привести к неизвестному?

– Почему он? – прошептала она, уже зная, что проиграла.

– Потому что ему нечего терять, – честно ответил отец. – И потому что никто не заметит.

В тот вечер она уехала со шкатулкой в кармане.

***

Теперь, три года спустя 31.10.2024, они вместе смотрели репортаж. «Феномен», «чудо», «прорыв». На экране мелькнуло лицо Павла – лицо прекрасного, холодного божества.

В глазах Лазарева стояла бездонная тоска.

– Я не этого хотел, – выдохнул он.

– А чего ты хотел? – в голосе Анны не было упрека, только общая на двоих боль. – О нем заботятся. Лучше, чем заботились бы мы.

– Я хотел вернуть ему солнце, Аня! Возможность смеяться, плакать, любить! Я хотел выпустить его из тюрьмы, а вместо этого построил новую. Его разум взлетел к звездам, но сам он остался заперт внутри. Один. Навсегда.

Он открыл лабораторный журнал.

Мышь 12 (5 мкг)| Улучшение когнитивных функций на 200%. Успех.

Мышь 25 (10 мкг) Восстановление памяти (модель Альцгеймера). Прорыв.

Мышь П-51 (25 мкг) Неконтролируемая когнитивная акселерация. Полная реструктуризация нейронных связей. Побочный эффект: атрофия эмоционального спектра. Эксперимент признать… удавшимся?

Жирный знак вопроса, выведенный его рукой три года назад, теперь казался приговором.

Отец и дочь молчали. За окном шумел вечный лес. Там, в сияющем наукограде, гений говорил со Вселенной. А здесь, в деревянной избе, два человека несли свою ношу. Они зажгли свет во тьме. Но этот свет оказался таким ярким, что выжег в человеке всё человеческое. И с этим им предстояло жить до конца.

Глава 2

Часть 3: Кошмар

Северная земля, изголодавшаяся по снежному савану, давилась октябрьской жирной грязью. Слякоть чавкала под ногами, словно пыталась зажевать и мертвых, и живых. Похороны в такую погоду – дурное предзнаменование.

– Ты породил не лекарство, папа. Ты породил чуму, – шепот Анны утонул в шуме ветра, когда она бросила на крышку гроба горсть липкой земли. – И эта чума умрет вместе с тобой. Ты должен меня понять.

Она думала о Павлуше. Мальчик, вырванный из безмолвия аутизма, теперь стал подопытным кроликом. Она простила отца за то, что он подарил ему хотя бы подобие жизни. Но продолжить этот безумный посев она не позволит.

***

С похорон прошла неделя, но кошмары не отпускали. Ночи не приносили покоя. Сначала во сне являлся отец – немой, с укором смотрящий из свежей могилы. Затем появлялся Павлуша, решающий уравнения на стенах больничной палаты, и цифры складывались в спирали, похожие на грибницу. А потом… пришли они. Грибы.

Они не говорили словами. Они думали внутри ее головы. Это было эхо чужих мыслей, гул мицелия, прорастающего сквозь синапсы. Мыслеформы, чуждые и древние, сплетались в узоры пугающей, нечеловеческой логики. Она ощущала их рост, их стремление, их голод.

Анна проснулась в ледяном поту. Тишина в доме была неправильной, натянутой. И в этой тишине она услышала тихий, ритмичный скрип половицы в коридоре. Кто-то ходил по ее дому…

Часть 4: Охота

Телефонный звонок, раздавшийся на следующий день после похорон, вырвал Анну из тягостных раздумий. Владимир Андреевич, бывший коллега отца, говорил медовым, вкрадчивым голосом.

– Анечка, здравствуй, дорогая. Это Володин.

– Здравствуйте, Владимир Андреевич. Как Павлик?

– О, наш Павлик – это чудо! Мы на пороге величайшего открытия! Его мозг… это невероятно!

Анна представила, как бедного мальчика снова и снова подвергают МРТ и ЭЭГ. Как берут анализы крови и ликвора, в которых наверняка уже обнаружили те самые специфические белковые соединения грибкового происхождения.

– Мы с ним на Нобелевку идем, Анечка!

– Нобелевскую премию по математике не вручают, – сухо отрезала она.

– Ах, не будь такой умницей, это лишь формальности! – отмахнулся Володин. – Твой отец был гением. Его записи… они ведь у тебя? Я знаю, как применить его труды. Мы поделим наследие, я тебя не обижу.

– Записей нет, – ледяным тоном ответила Анна. – Всё, что от них осталось, – это пепел. И Павел. Единственная и последняя жертва его экспериментов.

Она бросила трубку.

«Наследие. Ядерную бомбу тоже создавали гении из лучших побуждений».

***

Ледяной спазм страха сковал горло. Анна замерла, прислушиваясь. Скрип в коридоре прекратился. Затем послышался глухой стук, будто на пол уронили что-то тяжелое, и приглушенный, злой шепот.

– Идиот, ты ее разбудишь! – шипел один голос.

– Тут пусто. Ни записей, ни журналов, – ответил второй, более низкий.

– Значит, она знает, где они. Володин нам головы оторвет, если уйдем с пустыми руками. Будем говорить с ней.

– Думаешь, скажет?

– Значит спросим так, чтобы сказала.

Адреналин придал ускорение.

«Бежать.»

Не включая свет, на ощупь, она соскользнула с кровати. Тело двигалось само, подчиняясь древним инстинктам. Джинсы, свитер, куртка, сапоги – руки сами находили нужные вещи в темноте. В коридоре дернули ручку ее двери. Времени не было.

Окно.

Она рванула на себя тяжелую раму. Створка со скрипом поддалась, впуская в комнату ледяной, влажный воздух. В дверь спальни ударили – раз, другой. Дерево затрещало. Закинув ногу через подоконник, Анна услышала, как с мясом вылетает замок.

– Открывай, сука, или мы эту дверь вынесем!

Она спрыгнула. Приземление в вязкую, холодную грязь было жестким.

– Вон она! В окне!

Яркий луч фонаря полоснул по двору. Анна, пригнувшись, рванула к спасительной кромке леса. За спиной раздался грохот выбитой двери и тяжелый топот.

– Уйдет, твою мать! Быстрее!

Лес принял ее в свои темные, мокрые объятия. Ветки хлестали по лицу, колючие кусты цепляли одежду, но она неслась вперед, ведомая памятью тела. Каждый овраг, каждое поваленное дерево в этом лесу были ее союзниками.

Часть 5: Восставший

«К болоту… туда они не сунутся», – пронеслось в голове. Но тут же пришла другая, отрезвляющая мысль: «И что дальше? Сидеть в топи без еды и воды, пока не сдохну?»

За спиной слышались крики и треск ломаемых веток. Они не отставали, гнали ее, как зверя. Инстинкт развернул ее в сторону старого кладбища, примыкавшего к лесу. Могилы, тишина, мертвые… Мертвые не причинят вреда.

***

«Папа…» – выдохнула она, задыхаясь от бега. Нога зацепилась за что-то твердое – оплетенный корнями могильный камень. Анна тяжело рухнула на мокрую землю.

Она подняла голову, и крик замер в горле.

Перед ней стоял отец.

На нем был тот самый похоронный костюм, еще не успевший истлеть за неделю в сырой земле. Он не дышал. Из-под слоя грязи на лице на нее смотрели пустые глаза, а само тело, уже тронутое тленом, выглядело одутловатым и чужим.

Анна попыталась отползти, вскрикнув от ужаса. Руки и ноги не слушались, она барахталась в грязи, как подбитое животное.

Из-за деревьев тяжело дыша вывалились преследователи, их лица искажала торжествующая ухмылка.

– Ну что, добегалась, сучка?

Они двинулись к ней, но замерли, заметив темную фигуру у свежей могилы.

То, что было ее отцом, двинулось им навстречу беззвучным, противоестественным для человеческого тела шагом. Его рука вскинулась вперёд, мертвой хваткой вцепляясь в горло одного из мужчин. Раздался глухой, влажный хруст, и тело обмякло.

Второй застыл, парализованный ужасом, не в силах даже закричать.

Мертвец повернул голову к Анне. Его губы не шевелились, но голос зазвучал прямо у нее в сознании.

«Глупая, милая девочка. Ты думала, что уничтожаешь мое творение? Ты похоронила нас вместе. Грибнице нужна была свежая пища, лучшая почва… и ты всё это ей дала. Спасибо, дочь. Ты помогла мне воскреснуть».

Фигура медленно шагнула к ней, переступив через труп. Он остановился, и его пустые глаза смотрели сквозь нее.

Второй преследователь, очнувшись от оцепенения, попытался было бежать. Мертвец, не глядя, схватил его. Анна не видела, что именно произошло, но услышала короткий, оборвавшийся вскрик и звук падения тяжелого тела.

«Беги, – прошелестело в ее голове. – Жатва только начинается».

Подгоняемая ужасом, который был сильнее страха смерти, Анна вскочила на ноги и побежала. Она не оглядывалась, неслась прочь от кладбища, от леса, к своему опустевшему дому.

Внутри она действовала как автомат: сгребла со стола сумку, сунула в нее паспорт и все деньги, что нашла в ящике.

Выскочив на дорогу, она бежала, пока не увидела впереди огни приближающегося грузовика. Анна бросилась на середину дороги, отчаянно маша руками.

Машина с визгом затормозила. Дверь открылась.

– Ты чего, одурела?! – крикнул водитель.

Она, ничего не объясняя, запрыгнула в кабину.

– Увезите меня. Куда угодно. Просто подальше отсюда.

Водитель, увидев ее перепачканное грязью и слезами лицо и безумные глаза, молча захлопнул дверь и нажал на газ. Анна смотрела в боковое зеркало, как удаляется ее дом. Она не знала, что стало с теми двумя в лесу, и не хотела знать. Она знала лишь одно: похоронив отца вместе с его грибницей, она посеяла семена его кошмарного урожая.

***

– Ну, чего разлеглись? Вставайте, работа для вас есть, – скомандовал «Мозговик Полярный», находясь в теле Лазарева.

Два трупа мгновенно ожили и уставились на него пустым взглядом.

– Примите вид более располагающий, а то в таком виде вас никуда не пустят.

Один принял облик Володина, второй – дочери Лазарева.

Глава 3

Ч