скачать книгу бесплатно
– Эх, красавица! – крякнет генерал. – А стопку поднесешь?
– Поднесу.
Вот уж и стопка выпита:
– Ну, здравствуй, невестушка! – и нет генерала.
Другое дело – с гимназистом. Ему, бедняге, помирать жутко. Вот Смертушка посидит с ним, подушки поправит, лампадку у икон затеплит погасшую. Все не так страшно! Он ее за рукав тянет, шепчет:
– Ты меня поцелуешь?
– Поцелую, миленький! Ты не бойся. Тебя, поди, в раю бабушка ждет. Помнишь бабушку-то?
Сотрет ему Смертушка пот с лица платком белым и поцелует в самые губы, как жениха желанного.
«И чего ты с ними нянчишься, – пеняет ей сестра Смерть, – все одно – помирают да на тот свет попадают. Только время зря терять. Одному – воды, другому – поцелуй. Эх ты, неразумная! – сама-то знай косу точит, искры летят. – Дай-ка мне табачку!» Смертушка услужить готова, принесет сестре табачку. Та трубку набьет, а Смертушка уж огоньку приготовила. Затянется Смерть, задымит, да как закашляет. Табачок у нее – крепче нет на всем белом свете.
А Смертушка тем временем игрушки шьет-вышивает. Тут бусинка, там бусинка. Вот и глаза! Из ниток косицу сплетет. «Готова куколка!» – радуется.
– Чему, непутеха, радуешься? Опять свое тряпье разложила. Для кого стараешься?
Это она для деток малых старается. Детки часто помирают. Жалко их, да ничего не поделаешь. Вот и удумала игрушки из лоскутков мастерить. Придет, куда ей велено. В доме вой стоит. Мать мечется, бьется. Врачи руками разводят. Дите ревмя ревет. Смертушка подойдет к кроватке, к колыбельке и запоет тихонечко, что твой ручей зажурчит:
Ой, люленьки-люли!
Гули, мои гули!
Прилетайте на кровать,
Мово Ванечку качать.
Там за лесом, за горой,
За калиновой рекой,
Есть дубовый теремок,
На ем новенький замок.
Кто замочек отопрет
Да Ванюшу заберет
В золотые небеса,
Во зеленые леса?
Там все пташки летают,
Херувимскую поют,
Херувимскую поют,
Мово Ванечку зовут…
Никто ее, кроме младенчика, не видит, не слышит. А она уж воркует: «Ну-ка, кто это у нас надрывается, плачет? Не плачь, маленький! Скоро все пройдет. Смотри-ка, что у меня тут для тебя есть!» И протянет Смертушка кому куклу, кому мишку, кому зайку. Зайка занятный! Ушками веселыми машет. Носик – пуговкой. Засмеется дитя, ручки к ней протянет и уснет. Смертушка легкую душу примет и светлым ангелам передаст. Они давно дожидаются. Сколько дитю мучиться!
Никакой работой Смертушка не гнушается. Рубаху чистую поможет надеть. Да и кому еще помочь, коли дом пустой и помирает в нем одна вдовица? Деток нет, разлетелись детки кто куда. Ей помирать, а в избе не мыто, не топлено. Смертушка пожалеет вдовицу, печь затопит. Осень-то нынче холодная! Полы помоет, чтобы дух чище. Вдова видит плохо, глаза все выплакала.
– Степановна, ты что ли?
– Я, я, – отвечает Смертушка, – сейчас тебе подмогну, переодену. Вот только грязь тут приберу.
– Письмо от сына прочтешь?
– Прочту!
Возьмет пустой лист, вроде читает. Сама читать не обучена, да придумает, чтоб поскладнее: «Так, мол, и так… Здравствуй, мама! Хотели приехать к Преображению. Дела не пускают. Но жди, к Богородичному Рождеству непременно будем. Целуем. Сын и внуки».
– Да ты вроде не Степановна? – щурится вдова.
– А тебе не все ли равно? – спросит Смертушка.
– А и правда, все равно! Спасибо, что зашла, письмо вот прочитала.
Смертушка ей постель перестелет, волосы расчешет:
– Вот ты у нас красавица!
– Куда там красавица! Знаешь, какая я в девках ходила?
– Кто ж не знает! Все про тебя баяли, – подыграет Смертушка, – ты ведь и певунья была?
– Ох, была!
– А что, если нам с тобой песню заиграть…
И затянут обе: «Ночка темна-а-ая! Да ночь осенняя-а-а!»
Вдова оттает, отогреется. Глядит с улыбкой:
– Вот ты какая, Смертушка моя! И вовсе не страшная!
– Догадалась, что ли?
– Уж догадалась, – и в лицо Смертушке глядит.
Но не всякий, кто в лицо ей глянет, сразу умрет. Дурачок Андрейка-покойник не раз Смертушку видел, даже спорил с ней. Бывало, днем Андрейка по окрестным деревням Христа ради побирается, бормочет бессвязное, а вечером на кладбище убегает, люди думают – спать, а он всю ночь за покойников молится, лишь под утро на какой-нибудь могилке приткнется. И как не замерзнет?!
«Ты зачем Макариху забрала, детей осиротила? – грозит Андрейка Смертушке из-за креста кулаком. – Как они без матери? Не жалко? Меня забери-и-и…» – летят в Смертушку комья грязи. Но та – успокаивать мастерица. Цветок чудный найдет, занятное начнет рассказывать. Андрейка притихнет, заслушается.
– Еще придешь? – спрашивает.
– Приду.
– Смотри, не обмани! – обижается дурачок.
Дружили они недолго, пока не зарезал его по глупости пьяный купец. После Смертушка сокрушалась: и как она Андрейку своего не уберегла, что сестрица Смерть его раньше подкосила? Даже плакала о дурачке.
А Смерть ухмыляется себе. У той слез отродясь не было, и откуда им взяться, коли глаз нет. Безглазая, а зрячая. Иной человечек себе жизни намеряет аж на сто годов, да чтоб еще в свое удовольствие. Смерть забавляется: «Ну-ну, жируй! Гуляй покамест, человечище!» Да в один распрекрасный день – хвать его за сердце: «Так сколько ты, чудак-человек, жить собрался?!» Дыхнет ему в лицо ледяным холодом, шепнет на ухо слово тайное, тот от ужаса и околеет. Что шепнет – неведомо, но пугать сестрица Смерть горазда. Никто ей в этом не ровня!
Заболела вредная старуха. Всех вкруг себя собрала, ругает да отчитывает, ворчит да плюется. И подушку ей дали каменную, и лекарство – горькое, и перину – чужую. То ей душно, то холодно. То собачку любимую требует, то сына. «Что, – кричит, – не терпится! Хочешь хозяином всему стать? Фигушки! Ничего не получишь. Где мой адвокат? Я, может, завещание хочу пересмотреть!» Сидит паучиха в подушках, таращится, лицо черное. Все только и ждут: «Когда же ты преставишься, ведьма?»
Смерть тут как тут. Больная хрипит: «Нет! Сгинь, уйди от меня! Не хочу! Прочь!»
Смерть как захохочет и ну душу из нее трясти. Старуха криком исходит, за подушки когтями цепляется, гнилая кровь у нее горлом идет. Даже чертям страшно, которые старуху под кроватями караулят!
Нынче-то люди и вовсе помирать разучились, порядок забыли. Живут – торопятся, а пробьет их час, так и Смертушке в глаза посмотреть некогда. Все больше старшая сестра к ним с косой поспевает. Да и какая там коса! У нее теперь, поди, и посерьезней что есть. А Смертушка на лавочке сидит, игрушки мастерит, ждет, прислушивается, кто ее ласково по имени позовет-покличет.
Почтенное семейство
Тупиков состоял из квадратиков. Квадратики были разноцветными; если поворачивать их и располагать соответственно цвету, то из Тупикова получался кубик Рубика. Но сам Тупиков предпочитал походить на квадратообразную постукивающую массу и передвигался дробью. Иногда отдельные составляющие выпадали из него, осыпались на асфальт на радость пробегавшим мимо детям. Дети подбирали квадратики и делали из них маленькие кубики, а из кубиков мастерили башенки, замки и города. Тупиков не сердился. Он вздыхал, сетовал на линьку и отращивал новые квадратики, которые получались почти как старые, только цветом поярче.
Жена Тупикова состояла сплошь из блестящих шариков. То есть какие-то части тела являли собой отдельные крупные шары, а какие-то состояли из множества мелких, при ходьбе они шуршали друг о друга. Когда жена Тупикова передвигалась в пространстве, получалось очень красиво. Она плыла, шурша шариками. Шуршание было похоже на музыку или тихую песню. Мужчины, завидев издали жену Тупикова, замолкали, чтобы получше расслышать эту музыку, чтобы разобрать слова у этой песни. От нахлынувших чувств они буквально прирастали к земле и теряли способность двигаться, провожая жену Тупикова мечтательными взглядами. А если рядом дробью передвигался ее супруг, то посылали ему вслед взгляды завистливые. Взгляды стукались о квадратообразную спину и со свистом съезжали на пол. И получалась такая цвето-звуковая картинка. Жена Тупикова – блестящая и шуршит, он – такой весь пестренький и постукивает дробью. А сзади, за спиной у него, вечно что-то свистит.
Дети Тупиковых состояли из множества крохотных конусов и пирамидок. Они были похожи на ежиков или глубоководную бомбу. И все время взрывались то ревом, то беспричинным хохотом. Во всем виноват переходный возраст. Детей у Тупиковых было двое, мальчик и девочка. Два таких глубоководных тинейджера. Когда семейство выходными шествовало на улицу, получалось так: жена Тупикова – блестящая и шуршит тихую песню. Сам Тупиков – пестрый, квадратообразный, постукивает и с вечным свистом за спиной, и два бомбообразных ежика, взрывающихся то вместе, то попеременно.
Все смотрели на них и завидовали и даже немножко с испугом уважали.
Старушки на скамеечке во дворе при появлении четы Тупиковых широко улыбались вставными челюстями и походили на голливудских неваляшек. Потом, когда семейство удалялось, из неваляшек старушки превращались в змей. Змеи перешикивались, обзывая Тупикова картиной Малевича, а его жену – секс-бомбой. Но это была неправда, потому что на бомбу больше походили дети Тупиковых, только не на секс-, а на обычную, глубоководную. Еще старушки созывали из самих себя консилиум и пытались определить, не беременна ли жена Тупикова, а если беременна, то какие в этот раз получатся детки: квадратные, круглые или пирамидковые. Спорили долго, шипели, норовя укусить друг друга. И в конце концов все-таки кусали, а поскольку челюсти у них были вставные, то старушки оставляли эти челюсти друг в друге. Старушки были старенькие и слабенькие, и сил вытащить челюсти из соседок по скамейке у них не было. Вечером они спешили домой, вполне удовлетворенные, шамкая беззубыми ртами:
– Ну пока, Шеменовна!
– Шпокойной ночи, Лякшандровна!
Спешили, чтобы успеть на любимый сериал – то ли «Богатые тоже скачут», то ли «Следствие ведет лаборант».
Надо ли говорить, что жена Тупикова любила своего супруга нежно и преданно. И даже не смотрела в сторону иных мужчин. Он же звал жену лапусей, носил на руках и собственноручно выносил ведро с мусором. «Ты такая хрупкая! Такая хрупкая! – приговаривал он, – Боюсь, тебя просквозит у помойки!»
Это была идеальная пара во всех отношениях.
Раз как-то супруги спускались по лестнице. Тупиков всегда поддерживал жену под локоток, а тут – надо ж случиться! – на лестнице оказался кот по кличке Муркин. Тупиков обожал котов. Он отвлекся на минуту, чтобы погладить кота, и в эту самую минуту жена его, поскользнувшись на брошенной кем-то банановой кожуре, оступилась и полетела вниз по ступенькам. «Дз-з-зинь! Ж-ж-ж-ж. З-з-з-з-зум!» Шарики, из которых она состояла, посыпались с оглушительным звоном в разные стороны. Застывшие с открытыми ртами Тупиков и Муркин наблюдали потрясающей красоты зрелище. Блестящие шары, шарики и шарипусики скакали, катились по ступенькам, ныряли в лестничные проемы, шуршали, звенели, стучали. Муркин потерся о ногу Тупикова и, с присущей котам бесцеремонностью подцепив лапкой один из шариков, принялся гонять его. Тупиков наконец пришел в себя и бросился за мешками и сумками, чтобы собрать любимую. Он вынимал шарики изо всех щелей, из-под отвратительных батарей и пыльных ковриков. Хорошо еще, что освещение было вполне приличным и жильцы дома не шастали туда-сюда с глупыми вопросами.
Не прошло и двух часов, как Тупиков собрал все шарики или, как ему показалось, все.
Чумазый и пыльный, заперся он в ванной, где вымыл и тщательно высушил каждый шарик.
Скоро ванную стали осаждать бомбообразные тинейджеры. Выдав каждому по двести рублей на развлечения, Тупиков выдворил отпрысков из дома и приступил к сборке.
Собирать любимую было легко. Тупиков знал и любил каждый шарик супруги, даже самый потаенный. Собирая изящные пальчики и пухлые губы, он плакал от умиления, приговаривая: «Какая ты у меня хрупкая!» – вздыхал, повторяя по памяти изгиб ее бедра или округлость колена.
К вечеру жена Тупикова была готова. Ваятель заметил с огорчением, что не хватает трех шариков, трех крохотных, незаметных постороннему глазу шариков! Один из области левой щеки, второй – заменявший собой сосок и третий – с пятки. «Ничего, – бормотал Тупиков, – никто и не заметит. Щека… Да вроде как ямочка получилась. Так даже еще симпатичней стало. Сосок. М-м-м. Ну, это не страшно. Я ее и так любить буду. А с пяткой? Да что пятка – ерунда, останется небольшая вмятина. Главное, что с ней ничего не случилось, Она здесь».
Словно бы в подтверждение его слов супруга сладко потянулась. Шарики привычно зашуршали.
– Я что, вздремнула? – удивилась жена Тупикова, обнаружив себя на кровати. – Что это со мной? – Она подбежала к зеркалу.
– Все хорошо, родная! Просто ты упала и потеряла сознание.
– Я?! Сознание?! – вдруг засмеялась супруга непривычным серебристым смехом. Тупиков поморщился, а она с удовольствием вертелась перед зеркалом, поправляя прическу.
– Немножко. Но теперь все в порядке. Однако впредь будь осторожна!
– Впредь! – фыркнула жена. – Какое забавное слово! – и, улыбнувшись, повернулась к Тупикову, но тут же скривила личико, – Ой! У меня в пятке что-то колется и щекочется! Просто стоять невозможно! И она снова завертелась у зеркала, чуть пританцовывая.
Определенно, эта ямочка на щеке была ей к лицу!
Вернувшиеся дети перемен не заметили, да и сам Тупиков уже было успокоился и решил про себя, что все сделал правильно и все обошлось.
Вечером жена Тупикова, придя с работы, кинулась к зеркалу и, прихорашиваясь, спросила то ли у супруга, то ли у прелестного глиняного котика на трюмо:
– И чего они во мне находят? Вы, говорят, особенная. Вы – муза и валькирия! Кстати, пупсик, что такое валькирия?
Тупиков нервно заерзал на диване, а жена продолжила:
– Ах, эта ямочка вам так к лицу! Вы с ней – царица. Вы Саломея! А кто такая Саломея?
– Это вроде из Библии.
– Фу! Какой ты скучный! Сегодня пойду к Асеньке. Вы тут без меня ужинайте. И не дуйся так, я – на полчасика!
В первый раз со дня основания семейство Тупиковых ужинало без мадам Тупиковой. Сонно и неразборчиво бормотал что-то телевизор. Тупиков греб ложкой в остывшем супе, пытаясь поймать уплывающую звездочку морковки. Звездочка не давалась и ускользала. Даже глубоководные тинейджеры были непривычно тихими и задумчивыми.
– Па, а мама где? – поинтересовалась дочь.
– У бабушки, – ответил за Тупикова сын.
– Ты че! Бабушка в Самаре. Мама что, в Самаре?
– Нет, – Тупиков наконец поймал морковину и, подцепив ложкой, отнес в мусорное ведро. – Пакость какая! Мама не в Самаре. И вообще вам спать пора!
– Не хочу спать! – взорвалась дочь. – И почему суп на ужин?! Не хочу суп!
Но Тупиков был непреклонен.
Супруга явилась под утро, всхлипывающая, зареванная она включила свет и бросилась в объятия мужа.
– Ну-ну! Что случилось? Где ты была? Ну хватит, хватит!
Тупиков долго гладил ее и жалел, повторяя бесчисленное «что случилось». Вид у жены был как у обиженной маленькой девочки.
– Он посмеялся надо мной! Он сказал, что у меня нет соска! Представляешь, этот негодяй смеялся надо мной!
– Кто? – икнул взволнованно Тупиков.
– Да этот, с первого этажа! Глазьев, что ли…
– А как?.. А откуда?.. Как ты могла! – возмущенный Тупиков никак не мог сформулировать вопрос. Но жена уже вскочила и, подбежав к зеркалу, затараторила:
– Я заскочила к нему на минутку. Он давно звал меня. Ну попили мы с ним чаю. А чего такого? И вообще, что за нападки? Что за недоверие, пупсик? О, какие мещанские предрассудки! Всего лишь чашечка чаю! Ну он, конечно, после чая стал ко мне приставать и все такое… Но я была непреклонна. «Я замужняя женщина!» – сказала я ему, а он…
Тупиков схватился за голову. Дальнейшее помнил расплывчато. Кажется, он упал в обморок, а может, просто упал на диван, накрыв голову подушкой, чтобы не слышать откровенного рассказа жены, в котором наглость граничила с детской наивностью.
