скачать книгу бесплатно
В моей квартире опять не работает отопление. Ответ Куценича меня ранит, но я могу его понять, ведь доставил ему столько хлопот. Я начинаю замерзать, кутаюсь в плед и смотрю документальный фильм «Несколько скрипок» о поэзии объективистов, но мысли витают где-то далеко. Я думаю об Альбион, дочери Уэйверли. Вечером Вашингтон накрывает очередным снегопадом, я выключаю свет и смотрю, как по городу крадется зима – погода здесь меняется резко, прямо как в Питтсбурге. Днем можно было ходить без пиджака, а к ночи пошел снег.
Что бы сказал Гаврил о той фотографии Альбион? Что бы сказал о ее платье? Узнал бы его? Может, это какой-то питтсбургский производитель, какой-нибудь дилетант. Я изучаю досье. Альбион погибла в двадцать четыре года, она только что окончила курс по дизайну одежды в Институте искусств. В файле ее работы: твид и клетка, фантазийный узор. Ее фотографии. Я никогда не видел таких женщин, как на этих фотографиях, и гадаю, насколько этот образ фальшив – может, особый ракурс съемки, чтобы она казалась выше, и постобработка, чтобы сделать глаза такими зелеными, а волосы кроваво-красными.
– Тереза-Мари Блэкстон…
Я произношу ее имя вслух – так бичевали себя флагеллянты[9 - Флагеллянты – религиозное движение, возникшее в XIII веке. Бичевали себя плеткой.], чтобы помнить страдания Христа.
– Тереза-Мари Блэкстон.
Возможно, я единственный на свете, кто еще ее помнит, кто помнит, как произносится ее имя.
25 ноября
Симке предстоит подписать бумаги, чтобы меня перевели к Тимоти. Посещая его этим утром, я надеваю костюм, чтобы произвести на него впечатление, хотя уже много лет не доставал этот костюм и он уже не совсем мне впору. Вышел из моды и слишком узок в талии и на спине, жмет в плечах, а воротник рубашки кажется удавкой. Я поднимаюсь по центральной лестнице в кабинет секретарши, кузины доктора, это пышная женщина с клюквенно-розовыми кудряшками и глазами, густо подведенными синим, она тараторит из приемной:
– Доми! Не припоминаю, чтобы у вас была назначена встреча на сегодня. Кекс хотите?
– Это визит вежливости, – пытаюсь объяснить я, но все равно беру кекс. И еще один.
Я нервничаю. Проходит минут двадцать, я пью халявный кофе. Симка провожает пациента, подростка лет четырнадцати или пятнадцати с утыканным пирсингом лицом. Они болтают об обработке древесины, Симка переходит к своей теории «дзен токарного станка». Похоже, он хочет, чтобы парень сделал стул или что-то в таком роде.
– Прекрасно, прекрасно, – приговаривает Симка, – только не забывай, что поначалу тебе трудно было делать рисунки, но теперь…
Симка посвящает все свое внимание парню – спрашивает о книге, которую тот читает, «Руководство столяра», и в Начинке тут же возникает страница Амазона с кнопкой «положить в корзину», но мальчишка бормочет, что еще не дочитал, Симка улыбается, кивает и говорит:
– Ну ладно, в следующий раз.
Секретарша Симки напоминает, что я жду. Он с удивлением смотрит на меня.
– Я не узнал вас в костюме!
Он пожимает мне руку и спрашивает, как дела. Отмечает, как элегантно я выгляжу, поглаживает усы и ухмыляется, нахваливая костюм и интересуясь, новый ли он. Я отвечаю, что в последний раз надевал его на отпевание жены.
– Что ж, неплохо выглядите, – говорит Симка.
Он приглашает меня в кабинет, знакомую комнату, и я занимаю привычную кушетку. Симка не садится в свое кожаное кресло у кушетки, как обычно, а раскачивается на офисном кресле за столом. Еще в комнате стоит фикус в горшке, и больше ничего. Но все же здесь уютно. Массивная кожаная мебель. В последнее время я так вымотался, что готов свернуться калачиком на кушетке и заснуть. Симка спрашивает, как я себя чувствую, и я отвечаю. Он предлагает еще кофе. Расспрашивает меня о Тимоти, и я говорю, что все отлично. Между обменом вежливыми банальностями вклиниваются неловкие паузы, и я понимаю, что колеблюсь, жду, пока он возьмет блокнот и ручку – привычный знак, что наш сеанс начался. Но я больше не его пациент.
– Я просто принес кое-какие бумаги вам на подпись, – объясняю я.
– Ах да, – откликается он, и я вручаю ему бумаги. – Знаете, вам необязательно было их приносить самому.
Он относит бумаги к столу, разглаживает складки, которые я сделал. Это стандартная процедура, как мне объяснили, но Симка делает все скрупулезно. Он достает из коробочки на столе чернильную ручку, дважды встряхивает ее и размашисто расписывается. На одной странице, на второй. На третьей. Потом смотрит на свою работу – одним взмахом пера он только что завершил почти восьмилетние отношения.
– Раз уж вы здесь, хочу вам кое-что показать, – говорит он и вытаскивает из ящика стола папку. – Когда вас перевели к доктору Рейнольдсу, я пролистал ваши старые бумаги, проверяя, все ли в порядке, и наткнулся на ваши рисунки. Вы их помните?
Он вытаскивает несколько листов с набросками на тетрадных листах. Конечно же, я помню эти рисунки, но много лет о них не вспоминал. Я сделал их на наших первых сессиях, когда пытался загородиться и не желал говорить с Симкой ни о чем личном. Когда депрессия начала сказываться на работе, меня послали на обязательные консультации по программе помощи служащим и передали мое дело Симке. Поначалу на встречах я в основном молчал, а Симка по-деловому задавал вопросы о характере моей работы, взаимоотношениях с коллегами и с боссом, выуживал, почему у меня столько проблем. Отвечал я редко или уклончиво. Как-то раз на столе в его кабинете оказались карандаши и несколько листов бумаги.
Помню, как он сказал мне, когда я заметил карандаши и бумагу:
– Я принес это не для вас, я вел группу по арт-терапии для подростков. Школьные проблемы.
Помню, как ответил ему, что моя жена как-то вела группы арт-терапии в качестве волонтера, для организации под названием «Манчестерская гильдия мастеровых». Тогда я в первый раз упомянул при нем Терезу.
– Мы делали «карты памяти», – объяснил Симка. – Нужно нарисовать дом, в котором ты вырос, и все, что о нем помнишь, каждую подробность. Вы удивитесь, сколько можно вспомнить, заполняя «карту памяти» и точности деталей. Детям просто не хватает места, чтобы нарисовать все, и потому мы ведем еще и журнал.
– И какой в этом смысл? – спросил тогда я.
– Это помогает вспомнить, – объяснил Симка. – Помогает разобраться в себе. «Карты памяти» помогают людям понять, что для них важно, к чему они неравнодушны, помогают вспомнить существенные вехи, на которые они, возможно, не обратили внимания, а теперь воссоздают. А потом они начинают рисовать квартал, в котором выросли, иногда на отдельном листе бумаги. Все, что помнят.
Не знаю, как именно он подсунул мне карандаш, может, я даже сам попросил или просто начал рисовать, но после мы довольно долго этим занимались. Вот дом в Блумфилде, в котором я вырос, кирпичный трехэтажный таунхаус с тремя спальнями. Когда мы там жили, зданию было уже почти сто пятьдесят лет. Теперь мои каракули на «карте памяти» уже не разобрать, но я помню, как описывал дикую яблоню на заднем дворе, доску, которую отец прибил между ветвями, служившую скамейкой, куколки цикад на коре вишни чуть левее, мою немецкую овчарку по кличке Босфор. Вот мой рисунок Босфора – штрихи черным и коричневым карандашом, с трудом сообразишь, что это пес, если бы я не подписал рисунок. Обычно я гулял с ним по рельсам, мы отходили в сторонку на гравийный откос и смотрели, как мимо катятся поезда. Псу было четырнадцать, когда мы его похоронили. Симка и не знал, что я из Питтсбурга, пока я не нарисовал реки.
– Я помню эти рисунки, – говорю я.
Вот изображение ботанического сада Фиппса, Тереза работала там в отделе образования. Я пытался нарисовать садовые дорожки, ванильные деревья, сад бабочек и кафе, где мы часто встречались. Еще одна карта с пометкой «Дом, квартира 208». Полки с виниловыми пластинками и книгами, кухонные шкафы с экзотическими пряностями, которые использовала Тереза. Коробки со стихами в рукописях, которые присылали мне для недавно открытой поэтической серии в издательстве «Слияние», не прочитанные на момент катастрофы. Несколько книг по программированию – я когда-то изучал его, чтобы «Слияние» утвердилось как издательство электронных книг.
Вот вторая спальня, превращенная в кабинет Терезы. Я открылся Симке через эти рисунки и в конце концов начал свободно с ним говорить и без них. Симка сильно помог мне за эти годы. А тогда я собирал всякую дрянь. Накопил кучу барахла. Покупал коробки, забитые старыми газетами, напечатанными до взрыва бомбы. Симка помог мне понять, что нельзя так цепляться за прошлое, я приобрел нездоровые привычки, которые высасывают из меня деньги, а я живу в нищете и запустении. «Отпустите прошлое», – говорил он. Он помог мне найти равновесие.
– Можете взять рисунки, – говорит он. – Или я прикреплю их к вашему делу.
– Оставьте их себе.
Симка улыбается. Он аккуратно складывает рисунки и убирает обратно в папку.
– А как у вас со сном? – спрашивает он. – Когда мы в последний раз разговаривали, вы сказали, что с трудом спите. Все время думаете о той женщине, Ханне, так вроде бы ее зовут. Вы по-прежнему о ней думаете?
Я в ужасе от мысли, что могу ее бросить, но по какой-то причине не хочу говорить Симке правду – что я думаю о Ханне каждый раз, пытаясь заснуть, вижу ее тело и иногда представляю голос.
– Теперь я занят другим, – отвечаю я. – Куценич забрал ее дело, он сам этим займется. У меня нет времени думать о прошлом.
– Это хорошо. Вот ваши бумаги. Удачи. Я горжусь вашими успехами. Знаю, в последнее время вам пришлось нелегко. Мне следовало понять, что вам нужно уделять больше внимания, простите, что я вас подвел. Десять лет как-никак. Мне следовало предугадать, как это для вас тяжело.
– Я здоров. Все хорошо, что хорошо кончается.
– Отлично, отлично, – говорит Симка, но уверяет, что выздоровление редко приходит вот так сразу, и полезно вести дневник. Я ведь все еще страдаю от депрессии и тревожности, даже если чувствую себя лучше и меня отвлекли перемены в жизни.
– Я по-прежнему пишу, – заверяю его я и показываю блокнот. Симка листает страницы, и его Начинка переделывает мой корявый почерк на типографский шрифт «Вердана». Он читает страницу. – Хорошо, очень детально. Попробуйте воспользоваться методами Прогова.
Я вспоминаю одну из наших ранних встреч, когда я показал ему свои стихи – те, что я когда-то писал. Он внимательно их прочел, дважды, даже трижды, и сказал: «Прекрасные стихи».
– Так значит, теперь мы разговариваем только как друзья, – замечает он. – Излечиться от наркомании и депрессии нелегко. Нельзя просто исправить это одной процедурой, даже полный диализ и перепрограммирование Начинки не излечит глубинные причины наркомании. Вам придется над этим работать, Доминик. Как говорится, нести свою ношу.
– Тимоти сказал мне нечто подобное, но утверждал, что вы с ним не согласитесь. В любом случае, мне кажется, я снова могу обрести радость в жизни.
– Хм… Именно так. Простите, Доминик, но вы по-прежнему обязаны проходить лечение от наркомании. Доктор Рейнольдс добился вашего перевода к себе, когда коррекционный центр решил забрать вас из-под моего попечения. Не знаю, почему он так этого добивался, Доминик, но это наводит на мысль, что у него в голове уже сложился план вашего лечения. Если вы обнаружите, что текущая терапия не приближает вас к цели, если решите продолжать лечение от наркомании, доктору Рейнольдсу не обязательно об этом знать. Если вы обратитесь напрямую в комиссию коррекционного центра, существуют правила о конфиденциальности. В общем, помните об этом. Как только поблекнет новизна свежих методов лечения, вы можете опять прибегнуть к наркотикам, чтобы вернуть прежнюю ясность. Старые привычки умирают с трудом.
– Вы же знаете, доктор Симка, что клиники для наркоманов мне не помогают. Теперь я с Тимоти.
– Не буду спорить, если это принесет результат.
Нас прерывают – секретарша не звонит, а стучит в дверь, просовывает яркую голову в щель и объявляет, что в приемной дожидается следующий пациент. Симка пожимает мне руку и приглашает на ужин, чтобы еще поговорить – в другой обстановке, за коньяком, но я к этому не склонен.
* * *
На выходе из офиса Симки меня дожидается Тимоти. Он подкатывает в «Фиате» и опускает оконное стекло.
– Все остальное может подождать, – кричит он мне. – Садись, поехали со мной.
В машине висит застарелая вонь от сигарет и негде вытянуть ноги. Тимоти протискивается сквозь толпу пешеходов, пересекающих бульвар, сигналит и наконец-то прорывается.
– Как ты меня нашел?
– Ты упоминал, что пойдешь сюда, – отвечает он. – Калорама, офис доктора Симки. Я решил, что могу застать тебя здесь.
И снова он радостно рулит, угрожая куда-нибудь врезаться, – подрезает мусоровоз на перекрестке, мчится мимо знака «Стоп», уверяя, что этого знака никогда здесь прежде не было. Тимоти в костюме с галстуком и шерстяном пальто. Он не толстый, но обрюзгший, и когда улыбается, на лице появляются складки двойного подбородка.
– У меня сегодня встреча, – сообщает он. – Вообще-то, по поводу тебя. Я рекомендую комиссии исключить тебя из групповой терапии. Уэйверли возьмет тебя на поруки. Не возражаешь?
– Отличные новости. Еще какие. Я подписал у Симки бумаги, как ты просил.
– Я возьму твое дело как частный психотерапевт, потому что нужно придерживаться правил лечения. Тут уж ничего не поделаешь. Но я сведу терапию к минимуму, чтобы не тратить твое время. Однако буду следить, чтобы ты не употреблял. Это твой билет из тюрьмы.
– Понимаю.
Тимоти вклинивается в поток. Я спрашиваю, куда он меня везет.
– В клинику, к услугам которой время от времени прибегает Уэйверли. У него для тебя подарок, что-то вроде приветственного дара от компании.
– От компании? «Фокал нетворкс»? Я буду работать на нее?
– Ты будешь заниматься расследованиями для него, я правильно понял? Ты не работаешь на «Фокал нетворкс», но получишь кое-какие бонусы от компании.
– А чем конкретно занимается Уэйверли?
– Психологией для нужд бизнеса, – объясняет Тимоти. – Алгоритмами. Вот представь: ты видишь два рекламных объявления и обращаешь внимание на одно из них. Уэйверли определяет, почему ты выбрал именно его, а не другое, и он может это предсказать. Может предсказать, какой образ в стриме тебя привлечет, какой ты запомнишь. Его работы в основном теоретические. Я пытался их читать, но там сплошная математика.
– Так значит… маркетинг?
– Скорее, консультации по маркетингу, но толком не понять. Его компания – это больше чем маркетинг. Как только ты нанимаешь Уэйверли, маркетинг перестает иметь значение.
– Именно поэтому Начинка заполнена всей этой дрянью? Если это его работа…
Тимоти смеется.
– Вся эта дрянь в Начинке – работа Уэйверли. Он тебя программирует. Каждый раз, когда ты кликаешь, смотришь или фантазируешь, ты даешь ему очередной ключик.
Частная клиника «Панда электроникс» в Чеви-Чейзе. В демонстрационном зале возникают образы юных китаянок в костюмах панды, они держат на руках медвежат и предлагают индивидуальное обслуживание. Доктор одета в рубашку и белые брюки от Ральфа Лорена, она настоящая красавица с черными волосами, бледными высокими скулами и живыми фиолетовыми глазами. Вероятно, Начинку ей устанавливал пластический хирург, потому что шрамы на ее лбу скорее напоминают прожилки листьев, чем хаотичную сетку, как у большинства людей. Ее профиль в сети открыт – Агата Крамер, выпускница Джорджтауна по биокоммуникациям, была в команде поддержки «Редскинз», еще там есть ее видео в горчично-желтом спортивном костюме в обтяжку, она делает выбросы ногами. Фото в профиле – из серии Гаврила «Уличная мода». Так значит, она одна из его непрофессиональных моделей для блога. Когда мы подходим ближе, она улыбается.
– Мистер Уэйверли? – спрашивает она.
– Да, встречу назначил мистер Уэйверли, – говорит Тимоти. – Это Доминик. На сегодняшний вечер он ваш.
На стене выстроились в линейку манекены, демонстрируя последние модели Начинки – импланты, модели «Смартмед», ссылки на страницы с бесплатной загрузкой. Тимоти указывает на манекен с проводами – модель АйЛюкс выглядит потрясающе, сеть золотистых проводов расположена на биоорганической пластине внутри черепной коробки, концы проводов срастаются с мозгом естественным путем.
– Вот что выбрал для тебя Уэйверли, – говорит Тимоти. – Надеюсь, тебе понравится, все уже оплачено.
– Ты шутишь? АйЛюкс? Это уже слишком.
– Считай это признанием твоих будущих заслуг, – говорит Тимоти. – Один из бонусов, о котором я упоминал. Считай АйЛюкс чем-то вроде служебного автомобиля.
Я расписываюсь, заполняю все формы о согласии. В лучшие времена я бы отказался от подобного дара, задумавшись о том, чем за него придется расплачиваться, но сейчас принимаю АйЛюкс как глоток воздуха. Агата спрашивает, готов ли я, и ведет нас по стерильным коридорам в дальнюю комнату. Там стоит стоматологическое кресло. Я плюхаюсь в него, Агата опускает сиденье и откидывает назад, пока я не оказываюсь прямо перед ней. Потолочное освещение отражается в моих глазах яркими блюдцами, надо мной витает аромат ее мятного дыхания и косметики. Она закрывает меня бумажным нагрудником, затыкая его за воротник рубашки.
– Пожалуйста, отключите защиту паролем для загрузки, – просит она, и когда я подчиняюсь, выскакивает профиль нашего общего знакомого – Гаврила. Агата смеется и добавляет меня в друзья. – Вы знаете Гаврила? – спрашивает она, и я отвечаю, что он мой двоюродный брат.
– Он потрясающий, – говорит она. – Я в восторге от его работ. Он остановил меня прямо на улице и спросил, не может ли меня сфотографировать. Я чуть не упала в обморок. Подруга, с которой я тогда была, не могла в это поверить.
– Он отличный парень, – говорю я.
Тимоти сидит на диване, занимается документами в своем планшете. Агата бреет оставшуюся на моей голове щетину, промокает голову спиртовым тампоном и колет обезболивающее. Кожа немеет, и сознание как будто приподнимается надо мной, я по-прежнему чувствую руки и ноги, но тело словно где-то внизу, под креслом.
– Вам удобно? – спрашивает Агата.
– Да, очень, спасибо.
– Чувствуете?
– Что именно?
– Прикосновения.
– Нет, – говорю я.
– Хорошо.
Она на минуту выходит из кабинета и возвращается с хирургическим аппаратом на стойке – хромированным, с несколькими лапами, которые она помещает над моей головой. Агата щелкает переключателем и зажигает лампу, а потом надевает защитные очки.
– Готовы? – спрашивает она.
– Готов.
Она срезает мою Начинку, и видеопрофиль Агаты блекнет. Я отключен. Теперь я ощущаю прикосновение – а может, только воображаю его – и слышу тихое жужжание хирургического аппарата. Слышу визг пилы, когда лапа вскрывает мой череп, капает жидкость, словно где-то далеко тикают часы, и кровь брызжет на полотенце, которое Агата держит у моей шеи. Тимоти с интересом наблюдает за процедурой. Снова жужжание, меня прыскают чем-то холодным – не то ледяной водой, не то накладывают химические швы. Хирургическая лапа выковыривает старую Начинку из мозга и накручивает провода, как спагетти на вилку, они легко отходят, почти не образуя узелков, только слегка пощипывает. Но не больно. Странное чувство, не могу назвать его неприятным. Агата что-то говорит и смеется, но я не улавливаю ее слов из-за жужжания механизма.
Агата меняет мой слюнявчик и промокает кровь. Лапа меняет насадку-иглу и сверлит мой череп – я понимаю, что происходит и как это работает. Я чувствую нажим, и вскоре лапа начинает вшивать АйЛюкс, Агата скармливает хирургическому аппарату золотую сетку, будто засовывает ленту патронов в пулемет. Хирургическая лапа зашивает мой череп тепловой иглой. От операции появятся новые шрамы, поверх уже существующей сетки. Начинка включается. Зрение пропадает. Это временная слепота, но она пугает – слепота всегда пугает. Я ощущаю, как хирургический аппарат вытаскивает старые глазные линзы и меняет их на линзы «Меопта».
– Отлично выглядит, – говорит Тимоти.
Агата перемещается и открывает сток в раковине. Она что-то говорит и вытаскивает инструменты из хирургической лапы, один за другим – щелк, щелк. Слух почти исчезает, но вскоре на черном поле появляется надпись золотым курсивом: «АйЛюкс». Начинка приветствует меня и начинает загрузку моего профиля, в качестве хранителя информации по умолчанию выбирается «Фокал нетворкс». Когда загрузка завершается, я открываю глаза.
– Ну, и как вам? – спрашивает Агата.
