Дресва

скачать книгу бесплатно


В «Квартете» играло побольше учеников, чем у нас в «Мужичке». Наташке в «Квартете» дали роль обезьянки. Я с другом Славкой участвовал в некрасовском «Мужичке». Причем чуть ли не в главной роли – мы играли лошадь.

Поначалу все шло на лад. Но в «Квартете», еще во время репетиций, вдруг случился провал пьески, причем вышел он с оглушительным треском. Тогда нужные инструменты довольно быстро нашли, но долго искали скрипку, а точнее, скрипача со скрипкой. И нашли, но, правда, в третьем классе.

Наконец, начались репетиции. Музыканты старательно дудели, изображая нужную какофонию, но скрипач – Миша – не мог фальшивить, и старательно исполнял Бетховенского «Сурка». В ответ остальные слушали, а точнее, внимали и замолкали. И так повторялось из раза в раз на двух репетициях.

А на третью пришла мама Миши, и когда услышала «аранжировку» «Квартета», то взяла Мишу за руку и увела со сцены навсегда, и тем самым, возможно, перекрыв сыну путь к славе на подмостках сцены. Мишина родительница даже накричала на наших «режиссеров» и пригрозила, что «ноги ее сына здесь больше не будет никогда». Хотя мы считали, что в сценке нужны-то были бы не ноги, а руки Миши.

Обидно, но запасных скрипачей не нашлось во всей школе. Поэтому участники пьески остались без дела, но по-прежнему ходили на репетиции в надежде, что, может быть, еще не все потеряно.

Вот тут и проявилась натура Наташи. Она, в надежде на продолжение репетиций, пришла в зал, и увидела, как мы отрабатываем начальную, можно сказать, мизансцену. Нам со Славкой – моим дружком – следовало научиться возить сани с хворостом.

Маску лошади пока клеил мой отец, а нам со Славиком, пока без нее и без «сценической одежды», надо было научиться останавливаться в нужном месте и в нужное время.

Надо было стать так, чтобы герой – Мужичок – был примерно на середине сцены. Тогда как мы, то есть лошадь, должны будем стоять чуть не за кулисами. Но наши души хотели большего. А нас, похоже, затирали.

Вот мы и ходили туда и обратно, отрабатывая сценку, задуманную «режиссерами». Из реквизита мы были запряжены обычными веревками в сани с несколькими поленьями. Но потом оказалось, что нужны и вожжи. Все это путалось, дрова падали, а мы останавливались то рано, то поздно. Хотя надо было встать, когда Мужичок произнесет: Отец, слышишь, рубит, а я отвожу. Но и с этим моментом тоже были неувязки, но уже не у нас.

Тут Наташка и предложила начертить мелом на полу сцены черту, у которой нам надо остановиться. Дело сразу пошло, а Наташа стала почти помощником «режиссера».

Наконец, пришло время того самого конкурса. Маска лошади была готова, но она немного сползала с моей головы при движении, и тогда я хуже видел дорогу. Мы натянули на себя рыжие шаровары, а на спину Славке набросили одеяло такого же линялого цвета.

Сначала мы долго ждали выхода. В зале сидело много зрителей, но мы лишь слышали какие-то крики, аплодисменты и хохот. Нам, однако было не до смеха в зале, в «лошадиных» шароварах становилось жарко, и казалось, что мы спаримся. Но вот началось и наше представление.

Почему-то Мужичок, он же Лева, позабыл с перепугу все слова. Правда, он и прежде спотыкался на «вестимо», и пытался сказать «везти, мол». Мы стали Леве подсказывать, но сквозь маску и одеяло он нас не слышал.

Потом на вопрос: А звать тебя? Лева честно брякнул: Лёвой!

Наконец, Мужичок произнес: Ну, мертвая! И мы тронулись, а я тотчас понял, что попытки подсказать слова Леве, вышли нам боком, – маска съехала, и я видел не дорогу, а часть стены, да и то одним глазом. Не удавалось увидеть и Наташу, но мы все-таки наобум двигались.

Вдруг наехали на какой-то стул, да и сцена почему-то внезапно кончилась, а потому мы сыграли «кучу-малу». Хорошо, что на нас надели шаровары и одеяло – это спасло, но падая, мы запутались в постромках и вожжах. А сверху вдобавок свались сани с поленьями. Поэтому зрители смеялись от души, увидев неожиданный финал известного стихотворения.

Так прошел тот конкурс. Потом были те самые выпускные экзамены, а на следующий год мы с Наташей уже учились врозь, потому что всех нас развели – мальчишек по мужским школам, а девочек – по женским. Понятно, что виделись мы редко. Летом встречались на реке или на тех же «Шагах», а зимой на ледяной горке.

А потом и школа закончилась, но тогда после получения аттестата, в институт поступать не удавалось – нужен был двухлетний трудовой стаж. Считалось, что эта нелепица, как было принято, была введена по предложениям трудящихся. Но никто за два года работы ради стажа так и не нашел того «инициатора» среди представителей трудового народа.

Казалось, пути наши разошлись, и каждый искал свою дорогу. Наташа зарабатывала рабочий стаж в народном хозяйстве, а я поступил в техникум на электровозное отделение. Мой путь оказался более длинным. Три года в техникуме, а потом меня еще призвали в армию, тоже на три года.

Только там, я и начал считать, сколько же дней предстоит отслужить. Подсчитал и ахнул. Надо будет потерять тысячу дней с гаком. Тогда же понял, что всего на всего человек живет каких-то тридцать тысяч дней, правда, кому-то удается и чуть больше.

Вот я и решил, надо наверстывать упущенное. И здесь немножко повезло – командование меня направило в командировку. Да не куда-нибудь, а в родную Вологду. Надо было перегнать туда паровоз, и побыстрее поставить его на ремонт. Отец помог это устроить, он работал на этом заводе.

На холодном неработающем паровозе мы катили через треть страны. Почти неделю я с сослуживцем ехали с северного Урала до Вологды. Нам надо было следить, чтобы в паровозных подшипниках всегда было масло. А потом мы были свободны. Правда, надо было все время топить буржуйку, ведь ехали-то мы зимой, готовить чего-нибудь себе поесть, и, хотя бы чайку погонять раза три в день. А в промежутках мы читали, болтали «за жизнь», да смотрели в окна.

В Вологде меня ждала новость – мой друг Славка уже окончил Мурманскую мореходку, и ехал, а точнее, летел на работу по распределению. А Наташа – наша одноклассница училась в Ленинграде в Университете на биофаке, и даже моя младшая сестра Люся тоже туда поступила, но на химфак.

Понятно, что это меня как-то царапнуло и подстегнуло. Я понял, самое время браться за ум. Поэтому разыскал адреса этих «агентов влияния» из университета, и с ними началась активная переписка. Само собой, мои друзья – Наташа и Люся – стали добровольными наставниками.

В результате получилось почти как в том представлении, где мы изображали лошадь, а Наташа опять пыталась показать правильную дорогу, но теперь уже на биофак. Понятно, что надо было действовать более осмотрительно, а финального падения хотелось бы избежать.

Когда я вернулся в часть из командировки, то постарался перебрался на далекую таежную станцию – подальше от командиров. Учебники уже были со мной, а кое-что пришлось еще прислать почтой.

Я засел за них. И тут мне опять немного повезло, ведь в той глуши появилось свободное время. Правда, не каждый день я мог заниматься, но примерно через день мне удавалось основательно посидеть над учебниками.

Наша переписка с Наташей становилась почти постоянной – примерно одно письмо через две недели. А все потому, что тогда менялись программы вступительных экзаменов. Только Наташка мне сообщила, что на биофаке будет шесть вступительных экзаменов. Не узнай я об этом вовремя, то получил бы вместо поступления что-то вроде падения в «кучу-малу».

Так благодаря нашей дружбе и помощи, я поступил в Университет. Началась совсем другая – счастливая полоса жизни. А Наташа и Люся – мои помощники и советчики – стали настоящими друзьями.

После окончания Университета мы изредка виделись, и это всегда были встречи добрых советчиков и верных друзей.

И вот минуло полвека, не стало моих наставниц, но хочется сказать о них: Светлая память и вечный покой!

Как паровоз нам праздник преподнес

Это случилось как раз в то далекое время, когда я служил в армии. Мы строили железную дорогу Ивдель-Обь. Считалось, что это комсомольско-молодежная стройка, хотя вели ее не только мы – военные железнодорожники вместе с несколькими частями стройбата, но еще и зеки кое-где применялись. Но как говорится, факты упрямая вещь – ведь большая часть строителей, действительно, оказывалась комсомольского возраста. Другими словами, сплошная молодежь, но вот бездумного задора, свойственного молодым, почти не наблюдалось. Да и приехали мы в те края не по зову сердца, и, всего скорее, не собирались оставаться там, а хотели уехать при первом же случае.

Но нельзя сказать и то, что у нас была сплошная работа и серые будни, конечно, не это так. На самом деле, мы и веселились и даже песни пели не только строевые, но праздника все равно хотелось, а в армии они редки.

Мне немножко повезло, потому что совсем недавно перешел работать на паровоз, да и еще угодил в хорошую компанию – в бригаду, где работал мой дружок Валерка С. В экипаже нашего паровоза собрались ребята с западных окраин СССР. Там были прикарпатские украинцы, латыши, литовцы и эстонцы. А рядом с нами – на этой же станции работали бригады еще с двух паровозов и тепловоза.

Надо признать, что в каждой из них подобрались ребята ничуть не хуже, и тоже удивляли национальным разнообразием. Только паровозники почему-то чаще оказывались родом с окраин СССР, а тепловозники, наоборот, из мест поближе к центральным районам страны. Видно, на окраинах еще водились паровозы, а в центральных областях уже преобладали тепловозы с электровозами.

Сложившаяся национальная пестрота сослуживцев нас даже радовала. Потому что каждый чем-то удивлял – украинцы хорошо «спивали» свои мелодичные и красивые песни, ребята из Кургана рассказывали о красоте весенней степи, а неторопливые эстонцы почти каждую фразу произносили, как афоризм.

Хотя на станции в каждом из вагончиков обитало чуть меньше десяти человек, но мы редко встречались все вместе, и даже с другом Валеркой я виделся не часто. А все потому, что на каждом локомотиве смена экипажей проходила случайно. Проще говоря, мы сменялись, когда вернемся с составом на станцию, где стоит наш вагон. А когда это случиться, угадать невозможно, потому что этому мешало множество препятствий. Но о них речь впереди.

Из-за этой непредсказуемости менялись и наши развлечения во время отдыха – ведь почти всегда мы встречались в разных сочетаниях примерно сорока сослуживцев, живущих в соседних бригадах. Отсюда песни, рассказы, игры, анекдоты, то есть все совместные занятия во время отдыха, не повторялись. И это тоже вносило разнообразие в нашу жизнь.

Так летом за сутки отдыха, а часто даже и больше, мы успевали интересно пообщаться, покупаться, порыбачить, полакомиться ягодами и грибов насобирать, а то и насушить их прямо в кабине паровоза, если кому-то захотелось послать грибы почтой своим родным.

Зимой же катались на лыжах и коньках, пока на льду мало снега, а когда его выпадало достаточно, появлялась возможность поохотиться на зайцев с силками. Телевизоров, естественно, еще не было в обиходе, но слабенькие, зато морально выдержанные приемники, были. Правда, они принимали только «Маяк» и Москву со Свердловском. Но хватало книг – библиотека работала исправно – совсем недавно я занимался этим круговоротом книг в природе, и он пока сохранялся.

И вдруг этот сложившийся распорядок рухнул, а мы стали свободны, как вольные птицы. Но вот причиной этого события, ставшего для нас праздником, стал… паровоз!

Чтобы понять проделку большой и солидной машины, надо сказать несколько слов о них. На самом-то деле, паровоз только с виду неуклюжий, грязноватый и шумный – свистит он неожиданно громко, пыхтит от натуги, а временами энергично отфыркивается. Но если присмотреться внимательнее, то поймешь, что это работящая машина, да еще и каждая со своим характером.

А получаются эти «личные» особенности потому, что наши паровозы – это машины уже старые и давно работающие. Можно сказать, что они в возрасте, то есть бывалые, испытавшие разные проделки и переделки. У этих локомотивов сменилось уже много хозяев. Были среди них и люди равнодушные, а то и того хуже, ленивые и неласковые.

Но встречались и любящие, ищущие как бы украсить свою жизнь и окружение чем-нибудь оригинальным, запоминающимся. Для этого они стремились чем-то выделить свою любимую «ласточку», «лохматку» или «савраску». То вставят в выхлопную трубу какой-нибудь патрубок, подсвистывающий при каждом выбросе пара. То кто-нибудь из неравнодушных и сами свистки подстраивает на свой лад. А их на паровозе две штуки – магистральный и маневровый. В результате этих действий каждый свисток обретал свой тембр, а то и тональность. Поэтому, можно сказать, что паровозы – это машины довольно необычные – чем-то своим отличающиеся один от другого, а люди, на них работающие, часто проявляли к ним любовь и уважение, сохраняя отличия. Хотя назвать паровозников тонкими натурами, язык не повернется, но все-таки среди них попадались личности неординарные. Но то что и сами паровозы могут как-то отвечать на человеческое внимание, а то на невнимание, никто не ожидал. А может быть, в тот раз сказался приход весны.

Тогда шел самый конец февраля. Примерно неделю назад дружно отметили наш военный праздник, но так как мы жили в отрыве от командования, то и праздновать пришлось самостоятельно, проявляя инициативу и смекалку. Наш торжественный стол не ломился от угощений, но на нем было все, как у людей. А гвоздем программы стала «шурпа» из зайчатины.

А через неделю чуть потеплело, вернее, спали морозы, и сразу почувствовалось приближение весны – это какой-то другой свет солнца, и в воздухе вдруг появился новый будоражащий запах то ли хвои, то ли подтаивающего на солнце снега. Но ночами еще сильно морозило, и в этом тоже что-то говорило о наступлении весны и отступлении зимы.

Тем вечером мы узнали, что в двух или трех перегонах от нас, случился крупный сход вагонов с рельсов. По этой причине все поезда встали на станциях – такую аварию не объедешь – ведь у нас одноколейная дорога. Хорошо, что прибыла бригада паровоза, где машинистом был высокий латыш Б., они успели привезти поезд на нашу станцию, и должны были смениться с другой бригадой. Вот эта смена и заступила на вахту, а отработавшие свое ребята пошли отмываться.

Пока никто не знал сколько времени продлится этот непредвиденный простой. Обычно сошедшие вагоны поднимают за пару часов или чуть больше, но в этот раз, видимо, случилось что-то посерьезнее. Поэтому все собрались в вагончике, и, как всегда, у молодых да здоровых, начались анекдоты, байки, былицы с небылицами «про жизнь» и прочее устное творчество.

Рассказы рассказами, но время тянулось, движение же поездов замерло, и начала его не предвиделось. Само собой, чтобы долго не мешкать, если сообщат что надо выезжать, паровоз держали готовым к работе. Для этого кочегар время от времени поднимался в кабину локомотива и поддерживал необходимое давление пара и уровень воды в котле.

Скоро стало ясно – авария серьезная, а ночью, видимо, работать несподручно, и подъем вагонов продолжат утром. Так бывало довольно часто, и простои из-за подобных сходов – дело обычное. Да и дорога наша, можно сказать, не магистраль, а что-то вроде полуфабриката, на то она и новостройка.

Ведь недаром разрешенная скорость движения поездов по ней равна пяти километрам в час! То есть мы должны бы «мчаться» с поездом с прытью пешехода. Но как обычно, строгость постановлений начальников, и даже законов, не связана с обязательностью их выполнения.

Хотя ведь даже маленький ребенок при езде на велосипедике перед горкой разгоняется, чтобы на нее подняться. Вот и мы всегда увеличивали скорость перед затяжным подъемом. Естественно, тогда и происходили сходы вагонов. Что-то подобное, видимо, случилось и в этот раз.

Время тянулось, поэтому ночью в тепле и покое даже заядлые рассказчики начали дремать. Постепенно всех сморил сон, и только дежурный кочегар ходил на свой паровоз, правда, как часто он это делал, никто сказать не мог. Но когда он пошел проверять свой паровоз в очередной раз, то с удивлением обнаружил, что его и след простыл.

С испугу, этот кочегар, прибежал в вагончик, вытаращив глаза, и прокричал, что паровоза нет на месте, все вскочили, и сон, как рукой сняло, у всех и разом! Рванулись наружу, а там полная тишина и покой, просто благолепие какое-то. Понятно, что в темноте даже не сразу поймешь, куда надо бежать, чтобы искать беглеца.

Конечно, такие случаи бывали, но редко, и некоторые даже описаны в литературе. В юности я читал такую книгу, и даже автора помню – Августынюк. Запомнить его легко, ведь День железнодорожника в августе. Но никак не думал, что сам увижу что-то подобное.

Постепенно, стали расспрашивать последние действия машиниста – как он подъезжал к вагончику – тендером вперед или, наоборот, передним ходом. Таким образом вычислили, что, всего скорее, локомотив укатил передним ходом. И что не был до конца закрыт регулятор подачи пара, да и ручной тормоз не был включен. Поэтому паровозу «захотелось» на волю.

Но теперь предстояло, самое главное – доложить об этом дежурному по станции – правда, тоже солдату. А туда путь неблизкий, но и недалекий – минут 15 ходу. Можно представить, каково было машинисту явиться туда и сообщить о «побеге паровоза».

Впрочем, теперь уже все равно – ведь сумасшедший паровоз никто не остановит, и остается только ждать, чем же закончится это бегство, но всем хотелось бы потерь поменьше.

Организовали погоню, для этого взяли «пионерку» – маленькую дрезину – небольшую тележку с мотором от мотоцикла. Ехать пришлось недолго – до первого спуска в небольшую низину. Беглец здесь, похоже, довольно сильно разогнался под горку и сошел с рельсов. Но паровоз машина солидная, и по инерции он так далеко вылетел с рельсов, что встал поперек пути! Он как бы говорил – вы меня оставили одного без внимания, и я захотел на свободу.

Вообще-то это стремление к свободе выглядело страшновато. Паровоз и тендер его лежали по разные стороны пути. Даже на первый взгляд, было ясно – этот сход с рельсов быстро не исправить.

Если бы такое крушение случилось на «гражданке», то машинисту пришлось бы отвечать полной мерой в суде. А что возьмешь с солдата?

Так потом и оказалось – машиниста понизили в звании из старшего сержанта он стал просто сержантом. В формулировке этого приказа, который нам передали по телефонной связи (а другой связи долго не было) сообщалось, что старшим сержантом Б. было допущено неполное соответствие должностным обязанностям.

После этого неудачного побега паровоза мы на своих станциях оказались как бы в плену у стихии. И поэтому наступил праздник! Но чтобы название его показывало чувство нашего раскаяния за промашку, то он получил название «Праздник Преподобного Лентяя».

Отсутствие всякой связи, кроме телефонной, исключало появление на станции командиров, и тем более, старшины. Он бы не преминул нас «наградить» нарядами вне очереди, да и в очередь он тоже поставил бы с удовольствием.

А так мы превратились в спасителей остальных паровозов – ведь они остались без угля. Хорошо, что воды было вдосталь – рядом со станцией река, а на ней есть водокачка. А вот когда нет угля, всегда на выручку используют лес, точнее, дрова.

Вот мы и занимались лесоповалом. На один паровоз надо было не меньше двух – трех сосен в сутки. В соседней части нам по дружбе дали бензопилу «Дружбу». При этом бывалый лесоруб объяснил, как нам надо валить дерево, чтобы оно упало в нужном направлении.

Мы понимали, что его наставления – это не пустые пожелания. Но все обошлось – мы валили сосны и кедры, а потом пилили их на метровые чурки. Их уже тащили до паровозов. К обеду мы были свободны, и опять начинался небольшой праздник.

Ну, если не праздник, то просто пир в кругу друзей, но друзей, вроде бы, по несчастью. На деле, это была случайная передышка – почти глоток свободы, из-за отсутствия командирского надзора. И вот что интересно, никто не рвался в самоволку, или в магазин за пузырем. Да мы бы и не дали это сделать. Ведь завтра же надо опять на работу, на лесоповал, а там надо ухо держать востро, а то зашибет лесиной. Нам, как говорится, только бы этого и не хватало.

За этот десяток дней мы увидели, как наступает весна. На наших глазах у зайцев начался период свадеб. Они в поисках любви носились в таком количестве, что через день у нас была знатная шурпа.

Поэтому мы как бы отметили момент наступления весны. Жаль, тогда еще не существовало фильма «День сурка», а то бы наши зайцы, могли послужить сигналом о приходе весны и стали бы героем сюжета. И это был бы наш вариант фильма.

Дело в том, что мы, вопреки содержанию фильма, хотели бы продлить эти одинаковые дни – утром лесозаготовка, а потом подготовка к празднику, и к вечеру сам праздник.

Но все-таки было и некоторое сходство с фильмом – мы узнавали многое друг о друге. Конечно, важное различие с лентой невозможно не заметить – там речь идет о начале февраля и уже заметны признаки весны, а у нас на севере признаки ее едва проступили в марте. То есть у нас получился бы свой северный вариант фильма. И еще одно существенное различие с тем «Днем сурка» – наш праздник устроил свой родной паровоз, правда, беглец. А в фильме – странная мистика стихии.

Скоро сообщили, что убежавшему паровозу – самодуру предстоял серьезный ремонт, хотя и без комиссии это было понятно. С помощью мощных тягачей тендер его перетянули на другую сторону от паровоза. После этого беглец стал выглядеть как-то страшновато и жутко нелепо.

А потом пошли поезда, и тем самым, кончился наш Праздник. Почти до начала лета мы проезжали сквозь кабину паровоза-беглеца, и каждый раз вспоминали эту эпопею.

Но и теперь помнится этот Праздник Преподобного Лентяя, когда мы вдруг ненадолго обрели свободу, да еще и увидели наступление весны.

Реанимация …утёнка!

Случилась эта история давным-давно. Шла тогда весна уже моего третьего года службы в армии. Но совсем недавно все в корне изменилось – закончилась моя прежняя езда на паровозе, а началась совершенно новая, можно даже сказать, стезя, а то и ипостась. Немного неожиданно для себя, стал я небольшим «начальником» нескольких бригад паровозников и тепловозников – прежних моих сослуживцев.

Это повышение в карьере объяснялось, как ни странно, последствиями войны, прошедшей, вроде бы, давно – около двадцати лет назад. Понятно, что в то тяжелое время для страны, а точнее, для народа, рождалось мало детей. Ведь почти все мужчины на фронте.

А через двадцать лет, естественно, оказалось, что для армии не хватает юношей призывного возраста. И тогда начали брать в нее чуть ли не всех подряд, более-менее годных по здоровью. И все равно, военных в армии и флоте поубавилось.

Тут большие военные командиры смекнули – а вдруг да, враги об этом узнают! Ну и приняли суровые меры – перестали отпускать солдат, отслуживших уже почти три года, для поступления в институты. Для пользы дела, считалось это своего рода наградой за хорошую службу. А тех обычных служивых, для примера нерадивым – самовольщикам и пьяницам, – называли высокопарно «отличниками боевой и политической подготовки».

Понятно, что радостные отъезжающие были согласны на любое название причины их досрочной демобилизации. Вот и мы на третьем году службы, как я уже писал, надеялись на такую возможность уехать поступать в ВУЗы. Но, как нарочно, для нас в тот год, эта лазейка закрылась.

Разумеется, желающих таким путем откосить от армии, да еще и в институт попасть, не убавилось. Поэтому командование для нас подготовило своего рода капкан. Они давали возможность поехать сдавать вступительные экзамены, но если ты их не сдал, то возвращаешься обратно в часть и дослуживаешь свой срок. А еще одной пружиной в том капкане стало условие – будущему абитуриенту надо пройти курсы офицеров запаса. Видно, офицеров в армии тогда тоже стало не хватать.

Ясно, что в случае неудачи на экзаменах этим свежеиспеченным офицерам запаса грозила конкретная служба лейтенантом где-нибудь в тайге на стройке железной дороги, подобной нашей.

Во всем нашем батальоне нашлось только трое таких отчаянных головушек. Мы понимали, что рискуем многим, но зато это заставляло нас основательней готовиться к экзаменам.

Надеюсь вы уже поняли, что среди этих троих бы и я. В ноябре мы поехали на курсы. Кстати, они оказались довольно интересными – ведь мы изучали конкретные вопросы по строительству железных дорог. А под конец курсов, как бы на сладкое, мы постреляли из «Макарова» и немного поучились минно-взрывному делу.

Через три месяца вернулись в часть, но оказалось, что после курсов еще надо пройти практику, выполняя обязанности младшего офицера. Поэтому я и оказался на стации Атымья – почти самой отдаленной от нашего батальона. Можно сказать, очутился на передовой, но не во фронтовых условиях, а на переднем крае стройки, где меньше комфорта, а пути еще не очень объезжены.

Теперь мне полагалось следить за дисциплиной подчиненных, но дисциплина-то в таком случае, прежде всего, трудовая, а не воинская. Конечно, я водил своих подчиненных три раза в день в столовую соседней части. Легко сказать, водил, но шли-то мы в столовку по просеке в лесу, и только пройдя КПП части, становись в подобие колонны по два. Да и было-то нас обычно не более десяти человек.

Мои новые обязанности, только на первый взгляд, могли выглядеть желанием показать свою власть, а на деле же этого не было вовсе. Хотя бы потому, что в каждой бригаде имелся свой командир, он же и старший машинист. Так что мне оставалось только следить за тем, как мои подчиненные отдыхают после смены, не бегают ли в самоволку (в лес что ли?) и не пьянствуют (при отсутствии магазинов!). Понятно, что это было не столь уж сложная работа для меня, но и в ней встречались неожиданности.

Помню, мне удалось охладить пыл своих подчиненных, когда прямо против окон наших вагончиков служивые из соседней части вздумали гонять белку, случайно попавшуюся кому-то на глаза.

Выглядело это действо каким-то диковатым преследованием испуганного животного солдатами, призванными из наших азиатских республик, где белок не водится. Может быть, поэтому они азартно бросали в испуганного грызуна палки, камни, и пытались стряхнуть его с тонких сосенок, если белка туда пыталась забраться. Мои сослуживцы тоже намеревались включиться в погоню.

Я, как мог, объяснил, что это некрасиво и несправедливо гонять испуганное животное целой толпой почти взрослых парней. Как раз тут белка прокусила руку кому-то из активных преследователей, он заорал, а зверек тем временем сиганул вверх на высокую сосну и ушел от охотников. Тут мне даже не понадобилось ничего говорить о бессмысленности этой затеи.

Но однажды и мои «любители» животных отличились, пожалуй, не менее глупым даже не промыслом, и не охотой, а каким-то вывертом или куражом. В тот раз они зачем-то поймали пяток утят, но ничего лучше придумали, как посадить их в чайник. Эти армейские чайники довольно большие – литров на пять, и птенцам было где порезвиться, да и выглядело это довольно мило. Хотя лучше бы любоваться птенцами, стоя на берегу, ведь и расстояние до них обычно небольшое – метра два – три.

Как мог, я увещевал «юных натуралистов» – ведь чайник этот понадобится первой же бригаде, если та приедет ночью, а столовка уже закрыта. Опять же после утят его надо вымыть, хотя бы. Кто будет это делать? А куда девать утят, когда понадобится чайник? Ну и напоследок напомнил об охране природы, о чем каждый слышал еще в начальной школе.

Может что-то и проснулось в душе у горе-охотников, потому что они пошли и, молча, выплеснули утят вместе с водой. Но, похоже, не у всех там что-то проснулось, ведь вырвались-то на свободу лишь четверо птенцов, хотя поймали пяток. Но любители живности даже не посмотрели на результаты своего опыта по выращиванию диких уток в условиях, приближенных к боевым.

Я глянул в чайник, и увидел, что один утенок, может быть, самый свободолюбивый, видимо, захотел удрать и нырнул в глубину. Он попытался выскочить через горлышко, но оно оказалось узковато, и бедолага застрял.

Я вытащил его, но птенчик уже, похоже, захлебнулся. Дай, думаю, спасу. Вытряхнул воду из легких, и стал делать утенку искусственное дыхание. Через минуту он ожил! Сначала полежал на ладони, чуть хлопая веками. Но вдруг вскочил, и тут же остановился, так как я держал его высоко над землей. И только я присел, как утенок сиганул с ладони, и торопливо поплыл от берега.