скачать книгу бесплатно
– Верхнеторговые ряды горят, – сразу определил Саша. – Богатые места! Жаль, меня там нету… Али я хуже людей, что везде стоя пью?
Они хотели ехать к Лубянке, но издали увидели на ней множество бивачных костров. На площади перед Ростопчинским дворцом стояли пушки и ходили во множестве французы. Гул оживлённых голосов, звуки флейты, гитары – полное веселье… В домах поблизости все окна были освещены: захватчики расположились с комфортом.
Батырь немедленно свернул в ближайшую улочку. Выезжать на бульвары он не решился. Телега стала пробираться тёмными переулками к Трубе, далеко объезжая вражеский лагерь. Быстрым ходом пересекли Маросейку и Мясницкую; на последней тоже обнаружили французов. Но в переулках было тихо и пугающе безлюдно. Вдруг из подворотни показалась большая группа людей в русской одежде. Впереди шёл Лешак собственной персоной. В руке «иван» держал какой-то странный предмет, похожий на топорище или оструганную чурку с закруглёнными концами. Чурка достигала шести вершков в длину и двух – в ширину, и из неё сочился белый дым. Сообщники Лешака тащили кто горящие факелы, кто осмолённые пики, а иные – зажжённые пучки соломы. В толпе Пётр не без удивления узнал квартального надзирателя Пожарского. Четыре месяца назад именно этот человек арестовал его в доме Барыковых на глазах у невесты… Теперь Пожарский, в форме полицейского офицера и с саблей на боку командовал, вместе с «иваном», шайкой поджигателей!
Случилась заминка. Несколько секунд стороны молча разглядывали друг друга, потом Лешак рявкнул:
– Дорогу, бесов сын! Прочь с пути!
– С твоей ли рожей в собор к обедне? – ехидно спросил Батырь. – Шёл бы в приходскую!
– Уйди, говорю, покуда цел!
– Никак, с вардалаками решил подраться? Так скажи, мы с полным удовольствием.
Незнакомое слово произвело на «хозяина Бутырки» впечатление. Он осёкся и шагнул в сторону, освобождая проезд. Но Пожарский не уходил, а наоборот, затеял беседу:
– Ахлестышев! Вы почему здесь? Сбежали из-под конвоя?
– Как видите, не я один: при вас таких целая шайка!
– Мои люди не беглецы, а выполняют поручение правительства! Это им зачтётся, они будут освобождены от уголовного преследования. Но вы с вашим приятелем бежали самовольно!
– Выручка![21 - Выручка – квартальный надзиратель (жарг.)] А ты заарестуй меня! – ухмыльнулся налётчик.
– Давайте вернёмся к этому разговору потом, когда выгонят французов, – примирительно сказал Ахлестышев. – Поспорим, ежели останемся живы… А пока занимайтесь своим делом, а мы продолжим своё. Саша, поехали!
Батырь дёрнул вожжи, квартальный надзиратель едва успел отскочить.
– Если вы присоединитесь к партизанам, то и вам зачтётся, – торопливо проговорил он. – Обещаю именем Ростопчина – имею такие полномочия.
– Мне некогда!
– Идёт война, Пётр Серафимович, – сказал вдруг взволнованным голосом Пожарский. – Отбросьте личные обиды. Французы в Москве! Слыханное ли дело? Беритесь, как другие, за оружие и…
– В компании с Лешаком?
– Ну и что? Около святых черти водятся. С нами ли, без нас, но воюйте, не отстраняйтесь! Отечество в опасности! Вы же порядочный человек!
– Но ваш суд решил иначе. И Яковлев, фабрикующий улики, носит один с вами мундир!
– Я всё знаю, – тихо произнёс надзиратель. – И про улики, и про неправый суд. Вы обижены, и у вас есть на то причины. Но в такое время… Стыдно, Пётр Серафимович, теперь упиваться личною обидою. Убейте хоть одного француза. И тогда я первый сделаю, что смогу, чтобы вам вернули права состояния.
– А где вы были, когда меня оболгали? – выкрикнул в сердцах Ахлестышев. – Саша, поехали!
Телега рванула. Не выдержав, каторжник оглянулся. Пожарский стоял и смотрел ему в след. Лешак из-за его спины показал кулак, потом подошёл к ближайшему дому, разбил стекло и кинул в окно свою загадочную чурку. Внутри сразу вспыхнуло, языки пламени вырвались наружу. Поджигатели довольно загоготали и двинулись дальше.
Только через час беглецы добрались до цели. Небольшая слободка у слияния Неглинной с Трубной площадью была застроена однообразными деревянными домиками. Вокруг раскинулись поросшие кустарниками пустыри. Место пользовалось среди обывателей недоброй славой. Прохожего человека могли раздеть здесь даже днём, а ночью люди просто исчезали. Молва утверждала, что здешние жители спускали тела своих жертв в «трубу» – подземный коллектор реки Неглинной. Столицей уголовной слободы являлась пивная «Волчья долина» – зловещий притон убийц и грабителей. Полиция обходила пивную стороной.
Саша остановился у входа в заведение, бросил поводья и сказал бодрым голосом:
– Вот я и дома! Заходите со мной, гости дорогие, и ничего не пугайтеся!
На шум вышли два оборванца: седой, в возрасте, бородач, и пятнадцатилетний подросток. Всмотрелись в темноту.
– Кого ещё Луканька[22 - Луканька – бес.] принёс? Назовись-ка!
– Тетей, Яшка! Бесы крапчатые, своих не узнаёте?
– Батюшки! – взмахнул руками старик. – То ж Саша-Батырь! Во дела теперя начнутся…
А подросток кинулся к лошади.
– Скамейку[23 - Скамейка – лошадь (жарг.)] накорми, напои и поставь в тепло, – приказал ему налётчик. – Мешок там со скуржой – отдай Мортире на сохранение. А четверть с вином в дом снеси!
Шумной компанией они ввалились внутрь. Большая комната с тремя десятками столов слабо освещалась масляными лампами. За стойкой одиноко скучал кабатчик.
– Серёга, а где все? Чё так пусто?
– Пошли на собак сено косить, – ухмыльнулся тот.
– Дык, Саша, все на тырке[24 - Тырка – кража (жарг.)], – пояснил старик. – Такой день рази можно терять? Он же год кормит! До утра не появятся. А ты, стало быть, утёк? Баяли, весь бутырский гарнизон по этапу отправили.
– Как видишь, не весь. Мы с Петром Серафимычем решили остаться. Ну, дай нам, что ли, пожрать. Эх! Дома не сидится, а в гости не зовут! Людей устрою и тоже в Москву сбегаю.
Вскоре беглецы уже вовсю уплетали тельное. Седобородый Тетей (при свете лампы на лице у него обнаружились клейма «в-о-р») разлил травник. Саша держал перед гостями речь.
– Значитца, так. Ты, Петя, и вы две. Рассказываю, что есть наша слобода. Чтобы понимали, в каком вы здеся полнейшем порядке… Сейчас на Москве три важнейшие шайки. Одна в Грузинах. Ребята там тёплые, числом до сотни. Кистенём метут – будь здоров, не кашляй! Но в чужие улицы не суются, проще говоря – домоседы. У нас с ними лад. Вторая знатная шайка – поблизости, на Драчёвке. Те нам вообче как братаны – вместе, бывает, на делопроизводство ходим. Случись что, мы их выручим, а они нас. Ну, и третья, самые на Москве опасные – это мы, вардалаки. Такое у нас прозвище. Или иногда называют: звери Волчьей долины. Где бы в городе вы не находились, а прижмут вас фартовые, скажите: мы при вардалаках. И тогда вас никто не обидит.
– Даже Лешак? – поинтересовался Ахлестышев.
– Кабы свинье рога, всех бы со свету сжила, – усмехнулся Батырь. – Что Лешак? Он, конечно, «иван», и по этому праву всё-таки фигура… Но не московский, а пришлый. Спрыть вардалаков не потянет. У нас поведенция простая: кому не мило, тому в рыло! Если станет лезть – пожалуйся мне, я ему бороду на жо… простите, княгиня! кой на что натяну.
При этих словах Батырь отпил травника и закусил малосольным огурцом. Оглянулся на тёмное окно, спросил:
– Сколько сейчас, кто знает?
– Ах, Ольга, получи обратно свои часы, – спохватился Пётр. – Сейчас… половина первого до полудни.
– Надо поспешать. Оставляю вас на Тетея. Он мой старинный товарищ и комендант слободки. Ляжьте в дальних комнатах и ничего не опасайтесь. Отдохните – устали, чай… Утром я вернусь и решим, как дальше жить.
У Ахлестышева и впрямь уже слипались веки. День, начавшийся в камере Бутырки и закончившийся в воровском притоне, оказался перегружен событиями. Ольга с камеристкой тоже утомились. Все безропотно ушли спать. Заботливый Тетей показал гостям, где отхожее, и выдал Евникии таз и кувшин с горячей водой. Женщины быстро уснули. Петру же пришлось ещё вернуться в горницу, когда он услышал оттуда знакомый голос. Это пришла Мортира Макаровна. Гулящая расспрашивала Тетея так громко, что подняла бы и покойника… Ахлестышев счёл себя обязанным выйти и поздороваться.
Толстая, румяная, красивая и весёлая – вот главные характеристики Мортиры. Бойкая девушка, она у всех окружающих сразу создавала приподнятое настроение. Пётр заметил это ещё в тюрьме, где гулящей улыбались самые суровые надзиратели. При том подруга Батыря была очень набожна.
Увидав гостя, Мортира Макаровна расцеловала его в обе щёки и тут же пристроила к делу.
– Пётр Серафимович, разберите, пожалуйста, моё затруднение! Пришли ко мне нынче трое хранцузов. Ничего так ребята, ласковые. Не обидели.
– Тебя, мне кажется, мужчины никогда не обижают.
– Ваша правда, мы от вашего брата больше хорошего видим, нежели плохого… Но вот чем они расплатилися. Поясните дурёхе безграмотной, что это будет на наши рубли?
И она протянула каторжному горсть серебра разного калибра. Тот подошёл к лампе и принялся разбирать монеты.
– Так… Прусские зильбергроши… пьемонтский скудо… и австрийский двойной талер. По курсу берлинской биржи… примерно два рубля семьдесят копеек на серебро.
– Это с трёх-то человек? – расстроилась гулящая. – Негусто! Анчутка[25 - Анчутка – чёрт.] их раздери! Обманули девушку, прохвосты. Жалко-то как… Научите тогда, как в дальнейшем поступать, явите милость! Столько тыщ мужиков, голодных до нашего тела, в Москву пришло. Капитал можно составить! Я домик свой ребятам показала и ожидаю теперя множество гостей. Работы непочатый край! Но скока же мне с них брать, коли у них такие непонятные деньги? С нашими у меня твёрдая цена: рупь с четвертаком. Скуржавые. Ассигнации я не беру.
– Ты смотри по весу. В русском рубле чистого серебра 4 золотника 31 доля. С четвертаком выйдет чуть более пяти золотников. Европейское серебро пробой обычно ниже, и меньше монетный вес. Особенно у Рейнского союза… то бишь, у немцев.
– И чево из этого следует? – захлопала глазами Мортира.
– Из этого следует, что тебе не нужно считать по номиналу. Забудь про цифры на монетах. Иначе запутают и опять обманут. Бери по весу. Так, чтобы их монеты были примерно в полтора раза тяжелее, чем наш рубль с четвертаком.
Гулящая наморщила лоб, повторяя про себя последнюю фразу, потом кивнула.
– Поняла! Это мы управим. Ежели и обмишурюсь, то не намного. А можно и аптечные весы спроворить!
– Вот сегодня ты недополучила около половины своего тарифа.
– Черти! Мать иху в отца! А такие обходительные были. Ну, это тока в первый раз, по нашей неопытности. Больше уж у них мошенничество не пройдёт. Спасибо, Пётр Серафимович, за вашу… как её сказать? арихметику. А теперь откройте, что за княгиню вы привезли? А то вон Тетей сам в недоумении, разъяснить не сумел, а нам любопытство.
Пётр, как мог, изложил историю Ольги и своё к ней отношение. Сентиментальная душа, Мортира Макаровна чуть не всплакнула над судьбой жены, брошенной законным супругом в минуту испытаний. И обещала беглому каторжнику, что никто тут княгинюшку не обидит – она сама за этим проследит! На этой ноте Пётр отправился наконец спать.
Проснулся он, когда уже совсем рассвело. Из горницы доносился громкий шум. Ахлестышев обулся и пошёл на голоса. Все столы в заведении были заняты. Полсотни вардалаков дуванили – делили ночную добычу. Перед каждым лежали груды вещей: столовое серебро, отрезы дорогих тканей, меха, каминные часы вперемешку с головами сахара и бутылками. Пещера Али-Бабы, а не пивная на окраине Москвы! Посреди комнаты, упираясь головой в низкий потолок, возвышался Саша-Батырь. Он был в шикарной бобровой шубе, а на обоих мизинцах сверкали по перстню. Увидав приятеля, Саша подбежал, за руку подвёл его к стойке и громогласно объявил:
– Господа вардалаки! Вот. Прошу жаловать сего человека, словно бы то был я сам. Пётр Серафимович Ахлестышев, наипервейший товарищ мой с малолетства. Это он со своим умом научил меня сбежать! Лишён дворянства по облыжному обвинению, составленному псами-сыщиками. Пётр Серафимыч, а также его тётка княгиня Шехонская со своей трясогузкою, находятся здесь под моею рукою. Стало быть, и все вы должны беречь их, защищать и не обижать. Ура господину Ахлестышеву! Всем выпить канки за его здоровье![26 - Тётка – подружка, любовница. Трясогузка – горничная. Канка – водка (жарг.)]
Пятьдесят лужёных глоток заревели разом. Петру налили в оловянный стакан полугара и заставили чокнуться с каждым из вардалаков. Парни подходили по одному, представлялись и уступали место следующему. Наконец процедура знакомства закончилась, и каторжник смог спросить у друга:
– Ты как это всё добыл? У своих, у русских отымал?
– Нет, только брошенное взял. Айда с нами – сам увидишь. Там добра на всех хватит! Народ разбирает, почтительно так, без мордобоев: тут наши, там французы. Мы на Никитскую сбираемся. Едешь? Весёлое дело! Дадут – в мешок, не дадут – в другой.
– Саш! Как же я чужое буду брать? Оно же чужое!
– Да оно сейчас ничьё!
– Ну, не уверен… Хотя из любопытства разве? Внукам у камина чтобы было что рассказывать.
– Какие на хрен внуки? Тут такой случай! Богатство можно сколотить в два дни! Опосля никто не станет разбираться, откуда вдруг у тебя капитал возник. Смотри, сколько я надыбил за полночи! Три лоханки, веснух двое, сверкальцев целый ширман![27 - Лоханка – табакерка, веснухи – золотые часы, ширман – карман (жарг.)]
– А пошли! Брать ничего не буду, а поглядеть погляжу. Только как с Ольгой быть? Что она без меня? Боязно ей. И потом, не может же княгиня жить в таком притоне! Надо бы другое место найти.
– Сухари! Шманал![28 - Сухари! Шманал! – Ничего! Не беда! (жарг.)] Мортира уж всё за нас с тобой придумала. Её твоя любовь-морковь впечатлила – она девка добросердая. Княгиня с Евкой переезжают в Нижний Кисельный переулок. Будут жить за стенкой с Кулевриной.
– У вас тут слободка или артиллерийский парк? Что ещё за кулеврина?
– Кулеврина Степановна – подружка Мортиры Макаровны. Длинная и тощая, потому так называется. Но и на кости, пра, находятся любители!
– Гулящая?
– А то.
– Что за дом хоть? Не собачья конура?
– Добрый пятистенок. Там сейчас бабы убираются, полы намывают. К обеду новоселье справим. Хозяйка им за кухарку станет. Муж её приличный налётчик – вон, у окна сидит.
– Саш, им пока платить нечем, поверь, пожалуйста, в долг! Под моё поручительство. Ольга богатая – потом всё вернёт.
– Не майся из-за ерунды! Тут такое творится, а ты копейки считаешь. Разберёмся!
– Спасибо. Но ведь к Кулеврине твоей французы пойдут!
– Беспременно пойдут. Даже косяком! И что с того?
– А вдруг они за стенку сунутся? Ольгу обидят?
– Это как? Там Тетей с ребятами, они порядок соблюдут. Если кто хамить начнёт, деньги не платить или ещё чего – так и в морду поймает!
– А дальше? Ну, изобьют они наглеца. А тот обидится и приведёт сто человек с ружьями. Что твой Тетей тогда сделает?
– Ты, Петя, видать, с солдатами дела не имел… За баб положено платить, и все солдаты об том знают. Тех, кто мошенничает, во всём мире бьют, и в Москве тоже бить будут. Потому – обычай. Ей же одеться-обуться надо, детёнков кормить, у кого есть…
– Это в мирной жизни так, и то усомнюсь, а тут война. Пришли мародёры, привыкшие брать чужое без спросу!
– Зачем я с тобой спорю? То, чем ты меня стращаешь, нонешним утром уже случилось. Полячок один Кулевриной попользовался, а платить не захотел. На том как раз основании, что завоевателям-де оно дозволяется. Тетей его поучил и соргу[29 - Сорга – деньги (жарг.)], какую в карманах нашёл, отобрал. И выгнал. Пан разобиделся и побёг на Лубянку жаловаться. Там французов целая дивизия стоит – помнишь, вчера мы их переулками объезжали? Ну, те и пришли. Слово в слово, как ты обещал: сто человек с ружьями.
– И?
– И – разобралися. Я уж хотел тебя будить, да у них свой толмач отыскался, бывший графа Салтыкова крепостной человек. Десять лет, как убёг в Данциг, на всех языках чешет. Он и спотворил.
– Чего спотворил-то?
– Причину разъяснил. За что поляку Харьковской губернии Мордасовского уезда город Рыльск начистили. Пришли-то такие сердитые, усы как у тараканов, в медвежачьих шапках – страсть! Всю слободку обещали пожечь. А как Кулеврина рассказала про нехороший ляха поступок – то и вскрылось. Осерчали французы. Уж они били проходимца, уж лупцевали… Эдак даже в русской полиции не бьют! Бросили потом в телегу, может, и неживого, и куда-то увезли. И обещание дали, что бабам больше обид от них не будет.
– Неужели ты в это веришь? Напьются и забудут! Французам сейчас в Москве слова поперёк не скажи – захватчики!
– Эти не забудут. Там есть один, Жаком кличут. Набольший ихний – по-нашему, как бы фельдфебель. Ростом почти с меня! Выпили мы с ним и сдружились. Жак сказал: в случае чего, идите прямо ко мне, на Кузнецкий. Любого окоротим. Особливо, кто станет Мортиру с Кулевриной обижать. Так что, никто твою княгиню драгоценную не тронет, не бойся. И Тетей не даст, и солдаты понятие получили. Иди, объясни ей про новоселье, да поедем на делопроизводство. А то без нас всё разберут!
Ахлестышев набрал у буфетчика калачей, калёных яиц, печёнки и отнёс женщинам. Ольга очень ему обрадовалась. Второй день они общались только на людях, и при обстоятельствах весьма драматических. Времени объясниться, а тем более понять эти обстоятельства, у них ещё не было. Четыре месяца назад влюблённых разлучили, а потом Ольга стала княгиней Шехонской. Это сильно смахивало на предательство. Хотя Пётр склонен был понять барышню, пропасть оставалась пропастью. Узы брака, освящённого венчанием, не перешагнёшь и не объедешь сбоку. Всё переплелось и перепуталось. Как разобраться в этом? Виновата она перед ним, или нет? Могут они быть счастливы вдвоём, или всё потеряно безвозвратно? Требовалось привыкнуть друг к другу заново и потихоньку вычеркнуть старые обиды. И всё это – на краю бездны, под боком у войны. Жизнь словно пробовала молодых людей на излом. Водоворот событий нёс влюблённых против их воли – слава Богу, пока в одном направлении. Неизвестность, зыбкость завтрашнего дня пугала и завораживала. По городу ходила смерть. Но в эти жуткие дни, которые могли кончиться катастрофой в любой момент, Пётр и Ольга были по-своему счастливы. И хотя их счастье было похоже на карточный домик, оно всё равно грело…
Известие, что они с Евникией переезжают в обывательский дом, княгиню обрадовало. Пётр вызвал коменданта и поручил женщин его попечению. Обещал явиться в полдень на новоселье – и побежал на улицу, к другу.
Саша сидел в их вчерашнем трофее и нетерпеливо поигрывал вожжами. Знакомая буланка рванула с места, как породистый рысак. Четыре других телеги, набитые вардалаками, ехали следом. Налётчик уверенной рукой направил свой отряд вверх по Неглинной, потом свернул на Кузнецкий мост. Улица оказалась забита французами. На биваке был устроен огромный и шумный базар. Перед каждым домом возвышалась большая куча награбленных вещей – от бутылок с уксусом до мебели и пианино. Хозяин сидел на стуле и курил трубку или отхлёбывал из бутылки. И отчаянно торговался с покупателями. В толпе перемешались все мундиры Великой армии – итальянцы, вестфальцы, саксонцы, поляки, голландцы, далматинцы… В роли торговцев выступали Старая и Молодая гвардия, остальные вынуждены были покупать у них. А как оказались одеты грозные завоеватели! Они словно сошлись на маскарад. Один щеголял в гарусной шали, второй парился в собольей шубе, третий завернулся в шитый золотом халат, четвёртый напялил зачем-то поповскую рясу. Общеармейская братия толкалась, бранилась, торговалась и скупала всё без разбору. Появление колонны бородачей вызвало удивление, но никто не пытался остановить вардалаков. В одном месте Батырь остановился, соскочил с телеги и подошёл к усатому великану в мундире фланкёра Молодой гвардии, с нашивками сержант-майора.
– Жак!
