banner banner banner
Наркокапитализм. Жизнь в эпоху анестезии
Наркокапитализм. Жизнь в эпоху анестезии
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Наркокапитализм. Жизнь в эпоху анестезии

скачать книгу бесплатно

Наркокапитализм. Жизнь в эпоху анестезии
Лоран де Суттер

Фигуры Философии
Что общего между изобретением анестетиков в середине XIX века, использованием нацистами кокаина и разработкой прозака? Все они являются продуктом той же логики, которая определяет новый этап современности – «Эпоху анестезии».

Лоран де Суттер рассказывает, как наша жизнь теперь характеризуется управлением эмоциями с помощью препаратов, начиная от повседневного употребления снотворного и заканчивая сильнодействующими наркотиками. Химия настолько вошла в нас, что мы даже не можем понять, насколько она нас изменила.

В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Лоран де Суттер

Наркокапитализм. Жизнь в эпоху анестезии

This edition is published by arrangement with Polity Press Ltd., Cambridge Copyright © Laurent de Sutter, 2018

© Леонович М.А., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2021

* * *

Все дело в химических веществах.

    Энди Уорхол[1 - Вероятно, имеется в виду его высказывание о том, что «симптом любви – нарушение баланса химических веществ внутри нас». – Прим. пер.]

Предисловие к русскому изданию

Публикация в 2017 г. «Наркокапитализма» стала моей второй попыткой бросить вызов истории философии с точки зрения современности, если считать первой «Теорию камикадзе», вышедшую за два года до этого. Работая над этой книгой, я ставил перед собой цель, с одной стороны, амбициозную, с другой – простую: подступиться к философской категории «бытия» с использованием средств того, что представляет собой один из самых банальных аспектов наших цивилизаций, иными словами, нашу потребность в заменителях. В рамках данной работы я выбрал ряд заменителей, относящихся к области химии (антидепрессанты, наркотики, снотворные, контрацептивы, анестетики), каждый из которых воплощает собой один из возможных углов атаки в вопросе бытия – и его политики. Моя гипотеза сводилась к тому, что в ежедневном использовании нами этих разнообразных веществ заложен некий принцип – принцип, который можно внедрить в идею всего остального, что определило бы условия человеческого существования, оставаясь при этом за рамками любых вопросов онтологического свойства. Это «остальное» в работе «Наркокапитализм» я назвал «возбуждением». Возбуждение неизменно считается признаком деградации – состоянием, в котором оказывается тот, кто не в состоянии владеть собой и далее быть самому себе хозяином, не выходить за рамки бытия. По поводу этого презрения можно было бы поведать целую историю, охватывающую широкий спектр явлений – от античного страха перед всем, что могло нарушить созерцательное спокойствие философа, до панического страха, обусловленного вторжением современных «масс» в XIX веке. В «Наркокапитализме» я решил привести лишь несколько примеров из самых разных областей, в первую очередь ставя перед собой задачу не столько установить тезис, обеспечивающий новое прочтение истории мысли, сколько предложить саму возможность такого прочтения. Но излагать выводы, которые из такого предложения можно извлечь, следует уже не мне, а тем, кто проявит к нему интерес сродни тому, что порождает в нашей душе манящая мечта. Так получилось, что после публикации «Наркокапитализма» его перевели на целый ряд языков, что обусловило соответствующее количество разногласий и столкновений, на мой взгляд, весьма и весьма продуктивных. Теперь же мне любопытно узнать, как это мое предложение воспримет русский читатель, самый просвещенный во всем мире, – как воспримет и как с ним поступит.

    Лоран де Суттер

Благодарности

Спасибо

Саре Амари, Франко Берарди, Паскалю Шабо, Эвену Шардронне, Жилю Коллару, Нилу де Корту, Николасу Дешаму, Маргарите Ферри, Питеру Гудричу, Лине Хьорт, Джеральдине Жак, Эллиоту Карштадту, Моник Лабрун, Луизе Ламе, Од Ланселен, Камиль Луи, Софи Маринопулос, Лилие Айт Менгеллет, Барнаби Норману, Джорджу Оуэрсу, Бернарду Штиглеру, Джону Томпсону, Анри Труберу, Полу Янгу и Марион Зилио.

Пролог

Путь вниз

§ 0. ПАТЕНТ US4848

12 ноября 1846 года Чарльз Томпсон Джексон и Уильям Грин Мортон из Бостона подали патент в Ведомство по патентам США. Он получил номер 4848 и, как отмечалось в вводной части описания, предназначался для «усовершенствования хирургических операций»[2 - См. Roger Dachez, Histoire de la mеdecine, de l’Antiquitе ? nos jours [History of Medicine: From Antiquity to the Present], 2nd edn (Paris: Taillandier, 2012), p. 587. Подробнее см. Marguerite Zimmer, Histoire de l’anesthеsie: Mеthodes et techniques au XIXe siеcle [History of Anesthesia: Methods and Techniques in the 19th Century] (Les Ulis: EDP Sciences, 2008), р. 64.]. Усовершенствование, о котором идет речь, представляло собой новую методику, основанную на вдыхании паров диэтилового эфира пациентом перед началом операции, что должно было приводить к состоянию нечувствительности нервов и позволять хирургу работать, не причиняя ощутимой боли. Хотя этот вид продукта, как отмечали сами Джексон и Мортон, уже использовался в прошлом для уменьшения боли в той или иной мере, решение о вдыхании паров являлось беспрецедентным медицинским шагом. Вот почему они претендовали на защиту прав интеллектуальной собственности на разработанную ими процедуру; то, что они были лишь последним звеном в длинной цепи более или менее случайных открытий, не имело большого значения. Конечно, до эфира уже применялись другие формы ингаляционной анестезии – начиная с закиси азота, использованной английским химиком Хамфри Дэви в нескольких экспериментах до 1799 года – через двадцать лет после выделения этого вещества Джозефом Пристли[3 - Dachez, Histoire de la mеdecine, р. 586.]. Еще в 1818 году Майкл Фарадей, изобретатель клетки, носящей его имя, продемонстрировал анестезирующие свойства эфира – хотя ему не пришло в голову защитить патентом то, что казалось ему естественным явлением[4 - Ibid., p. 588.]. Более того, слова «анестетик» еще не существовало, в чем легко убедиться, прочтя патент Джексона и Мортона: вместо точно определенного понятия мы находим в нем туманные описательные выражения общего характера. Термин «анестетик» предложил Оливер Уэнделл Холмс – бостонский врач и рассказчик (чей сын станет величайшим судьей Верховного суда США), который в письме Мортону критиковал его намерение назвать свое изобретение «летеон»[5 - См. Miriam Rossiter Small, Oliver Wendell Holmes (New York: Twayne, 1962), p. 55. Цит. по https://en.wikipedia.org/wiki/History_of_general_anesthesia (https://en.wikipedia.org/wiki/History_of_general_anesthesia)]. Аллюзия на богиню забвения Лету, дочь богини раздора Эриды, показалась Холмсу сомнительной – в конце концов, вдыхание эфира приводило не к амнезии, а к нечувствительности, и потому было не столько возвращением из мира мертвых, сколько пребыванием в мире живых. Так или иначе Ведомство по патентам США выдало Джексону и Мортону патент, о котором они просили, – и с этим наступила новая эпоха: эпоха анестезии.

Глава первая

Добро пожаловать в Прозакленд

§ 1. От симптома к синдрому

Когда в 1899 году Эмиль Крепелин опубликовал шестое издание своего учебника клинической психиатрии (Lehrbuch der Psychiatrie), он уже некоторое время был образцом научного успеха – образцом по меркам немецкой науки того времени[6 - См. Jacques Postel and Claude Quеtel, Nouvelle histoire de la psychiatrie [A New History of Psychiatry] (Paris: Dunod, 2012), p. 224.]. В возрасте тридцати лет он стал профессором психиатрии в Дерптском университете (ныне Тартуский университет в Эстонии), быстро став заведующим кафедрой, а затем и пристроенной к ней больницей, которой он руководил, поддерживая строгую дисциплину. С момента выхода в свет первого издания Lehrbuch – в том же году, когда завершилась его хабилитация,[7 - «Хабилитация» здесь означает квалификацию, необходимую для осуществления независимого университетского преподавания, а также получения должности профессора в университетах многих европейских стран, особенно в Германии, Австрии и Швейцарии.] – Крепелин сформулировал свою программу, не оставив ни малейших сомнений: психиатрия должна войти в ряды экспериментальных наук и стремиться стать отраслью медицины. Для этого ей следовало отказаться от всякой метафизики, омрачавшей развитие психологии, и сосредоточиться на главном – понимании физических причин психических заболеваний[8 - Ibid., p. 225.]. Конечно, Крепелин был не единственным, кто утверждал, что привел область лечения душевных расстройств в соответствие с самыми основательными науками: его учитель Вильгельм Вундт сам принадлежал к давней традиции психиатров, мечтавших об объективном знании[9 - Ibid., p. 343.]. Но по крайней мере в одном он сильно выделялся среди своих предшественников, а именно, в стремлении установить полную клиническую картину основных форм психических заболеваний, чтобы наконец-то создать систему классификации. Он полагал, что, обратившись к наблюдению их физических причин, можно разрешить трудности, возникающие при анализе отдельных симптомов, которые он сгруппировал в большие семейства, названные им «синдромами»[10 - Ibid., p. 225. См. Также Jacques Hochmann, Histoire de la psychiatrie (Paris: Presses universitaires de France, 2015).]. С публикацией каждого нового издания Lehrbuch из-под его пера выходили новые нозографические обозначения и классификационные схемы. В них вводились многочисленные категории, которые впоследствии пользовались большим успехом.

Одной из наиболее важных среди них, предложенной в четвертом издании трактата в 1893 году, была, конечно, «dementia praecox» – категория, охватывавшая каждый случай, в котором наблюдалось развитие «умственной слабости» в нехарактерном для этого возрасте. Хотя она была решительно переформулирована, наибольшее впечатление на читателей в 1899 году произвела не эта категория, а появление новой, детально описывавшей жесточайшую реакцию короткого замыкания – «маниакально-депрессивный психоз»[11 - Emil Kraepelin, Manic-Depressive Insanity and Paranoia [1913], trans. R. Mary Barclay (Edinburgh: E. & S. Livingstone, 1921).].

§ 2. Когда бытие заблуждается

Неожиданно для тех, кто не знаком с его научной работой, Крепелин не стал давать определения «маниакально-депрессивного психоза», ограничившись описанием признаков, сгруппированных под этим названием. Таковые относились к физическому либо психическому типу, причем последний – очень широко представленный в описаниях Крепелина – включал «сенсорные расстройства» и «бредовые расстройства», «абулию» и «логорею»[12 - Ibid.]. Ни один из этих симптомов по отдельности не показался бы новым; именно их объединение и уникальная временная протяженность, в том числе в нескольких поколениях, оправдывали изобретение категории «маниакально-депрессивного психоза». То, что «меланхолические» состояния могут иногда чередоваться с «маниакальными» состояниями, граничащими с одержимостью, еще в древности отмечалось теми, кто изучал человеческую душу, и это уже стало трюизмом. И Аретей Каппадокийский между первым и четвертым веками нашей эры, и Роберт Джеймс, составивший «Медицинский словарь» в середине восемнадцатого века, понимали, что, несмотря на их различия, меланхолия и мания являются двумя сторонами одной и той же болезни[13 - See Claude Quеtel, Histoire de la folie, de l’Antiquitе а nos jours [History of Madness: From Antiquity to the Present], 2nd edn (Paris: Taillander, 2012). See also Claude Minois, Histoire du mal de vivre: De la mеlancolie а la dеpression [History of Unhappyness: From Melancholia to Depression] (Paris: La Martiniere, 2003); Mеlancolies: De l’Antiquitе au XXe siиcle [Melancholies: From Antiquity to the 20th Century], ed. Yves Hersant (Paris: Robert Laff ont, 2005); Patrick Dandrey, Anthologie de l’humeur noire: Еcrits sur la mеlancolie, d’Hippocrate а l’Encyclopеdie [Anthology of Black Humour: Writings on Melancholia, from Hippocrates to the Encyclopedia] (Paris: Gallimard, 2005).]. В каком-то смысле Крепелин был рад просто синтезировать эту историю в единую нозографическую категорию, которую он затем описал подробнее, чем кто-либо прежде, решительно привязав ее к материальной сфере. Для него «маниакально-депрессивный психоз» представлял интерес лишь тем, что вызывал заметные признаки – признаки, чей состав определенно указывал бы на лечение, которое требовалось назначить, если таковое вообще имелось. В этом вопросе Крепелина трудно назвать оптимистом; с годами его упор на физическом измерении психических заболеваний вынудил его отстаивать позиции, все больше склонявшиеся к евгенике и генетическому контролю над расами[14 - См. Martin Br?ne, ‘On Self-Domestication, Psychiatry, and Eugenics’, Philosophy, Ethics, and Humanities, 2, 21, 2007, online.]. Как только было доказано, что физические характеристики передаются из поколения в поколение, ему стало ясно, что душевные болезни – или, по крайней мере, предрасположенность к их развитию – также передаются без надежды на выздоровление или избавление. Безумие было для пациента не случайностью, которую возможно пережить, а частью самого бытия (Sein), чье заблуждение (Irre) неумолимо продолжается даже за его пределами.

§ 3. Что такое возбуждение?

Хотя он не рискнул дать определение «маниакально-депрессивному психозу», один тревожный элемент неизменно появлялся всякий раз, когда Крепелин рассматривал симптомы болезни: «возбуждение». Каким бы ни был описываемый симптом, он дифференцировался в зависимости от «состояния возбуждения» пациента, которое могло иметь физические или психические проявления, быть положительным или отрицательным и связанным с «маниакальной» или «депрессивной» фазой. Внимание наблюдателя должен был привлечь не только сам симптом, но и его усиление «возбуждением», что в сочетании с другими симптомами того же порядка позволило бы классифицировать пациента как жертву «маниакально-депрессивного психоза»[15 - Kraepelin, Manic-Depressive Insanity.]. В какой-то момент, описывая «острую потребность пациента в деятельности», он сам признает это: «повышение возбудимости», усиливающее возбуждение как таковое, должно, «возможно», считаться «обязательным симптомом»[16 - Ibid.]. Способность возбуждаться, а не столько само наблюдаемое «возбуждение», составляла неотъемлемую суть маниакально-депрессивного синдрома, как его понимал Крепелин: человек, пораженный болезнью, не мог усидеть на месте. Заблуждение бытия пациента не было ни линейным, ни плоским; оно происходило в виде колебания, движение и амплитуда которого оставались совершенно непредсказуемы, за исключением того, что они почти никогда не стабилизировались в какой-либо точке. Маниакально-депрессивный человек с большей вероятностью, чем другие, катался на онтологических американских горках и выходил из стабильного состояния бытия в неравновесное, причем столь же экстремальное, сколь и непрерывное. Другими словами, «маниакально-депрессивный психоз» являлся крайним состоянием бытия, отбросившего собственные конститутивные принципы, крайней степенью dеs?tre – расстройства бытия в форме непреодолимого искушения. Вот что беспокоило Крепелина: возбуждение для него означало разрыв в мироустройстве – режим интенсивности, бросающий вызов тому, как бытие пациента соотносится с миром, чтобы его можно было квалифицировать как нормальное. Поэтому, чтобы избавиться от болезни, следовало бороться со способностью пациента возбуждаться – то есть с телесным элементом, уводившим бытие в крайние области, где ни один нормальный человек не должен находиться слишком часто.

§ 4. Хлорал

Физикализм Крепелина мог бы оставаться курьезом где-то на задворках истории психиатрии, однако через несколько лет он превратился в стандартную установку при рассмотрении психических заболеваний в Европе, а позже и в США[17 - См. David Healy, The Antidepressant Era (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999).]. Эта задержка объясняется тем успехом, которым в Америке в начале XX века пользовался психоанализ, основанный на гипотезе, противоположной гипотезе Крепелина, о том, что областью психических заболеваний является психика, а ее средством познания – язык[18 - Ibid.]. Если теория Крепелина в конечном счете и восторжествовала по ту сторону Атлантики, то лишь потому, что, вне зависимости от исходных гипотез, все соглашались с пунктом о методах лечения маниакально-депрессивного расстройства или, скорее, его главного симптома – возбуждения. Хотя Крепелин не давал никаких терапевтических советов в своих наблюдениях за «маниакально-депрессивным психозом», его клиническая практика, которую он передал своим преемникам, не оставляла места для сомнений по этому вопросу. Надо сказать, что доступный врачам арсенал средств незадолго до этого пополнился важными новшествами из мира химии, в число которых следует включить изобретение весьма практичного вещества – хлоралгидрата. Впервые синтезированный в 1831 году соотечественником Крепелина химиком Юстусом фон Либихом, хлоралгидрат (иногда ошибочно называемый просто «хлорал») был веществом, которое мог легко получить любой фармацевт, но эффекты которого впечатляли. Самый интересный из них для психиатров впервые официально зафиксировали в 1869 году: хлорал обладал свойствами весьма многообещающими в области анестезии и седативных средств, применявшихся, например, при лечении бессонницы[19 - On all this, see William H. Brock, Justus von Liebig: The Chemical Gatekeeper (Cambridge: Cambridge University Press, 1997).]. Для директора психиатрической клиники, в ведении которого находилось восемьдесят коек, занятых пациентами, склонными к «возбуждению», подобное вещество наверняка представляло интерес в плане управления подопечными. Долгое время хлоралгидрат оставался одним из самых распространенных средств, доступных медсестрам и врачам, которые боролись с упрямыми пациентами, демонстрировавшими то, что эвфемистически называлось «психомоторной ажитацией»[20 - См. Jean-No?l Missa, Naissance de la psychiatrie biologique: Histoire des traitements des maladies mentales au XXe sicle [The Birth of Biological Psychiatry: History of the Treatment of Mental Illnesses in the 20th Century] (Paris: Presses universitaires de France, 2006), p. 65.]