скачать книгу бесплатно
– Позовите, пожалуйста, Машу Александрову! – вновь отчаянным голосом зашептал молодой человек. – Она в шестой палате!
Девушка слегка кивнула и ушла. Сергей стал ждать. Сегодня ему повезло. Он почти сразу добился своей цели. Почти не пришлось ждать. Обычно в тихий час можно и сорок минут ожидать, чтобы кто-нибудь прошел мимо.
В тишине больничного коридора послышались слегка шаркающие шаги. Это были Машины шаги. Он научился различать их безошибочно.
– Женя! – услышал он шепот. – Женька, это ты?
– Маша! – задохнувшись от счастья, ответил он.
– Погоди, я сейчас выйду! Женя облегченно вздохнул и отошел от двери. Он уже приглядел маленький темный коридорчик, где они сейчас уединятся. Маша тем временем возилась с дверью. Она отворила ее и проскользнула в узенькую щелочку в объятия мужа.
– Маша! Машенька моя!
– Женечка!
Он обнял ее и крепко прижал к себе. Когда он ее увидел, маленькую, худенькую, без косметики, не завитую, в старом бедном халатике, с зареванными глазами, его сердце переполнилось жалостью и любовью. И все равно она была красивее всех на свете. Он поцеловал ее в губы и долго не мог оторваться. Она льнула к нему и тихо постанывала. А он думал, о том, почему он такой невезучий, что даже когда женился, то буквально через два месяца, его молодая жена покинула его и скрылась в этой больнице. Это было ужасно. Он так страдал без нее. Он не мог жить! От одиночества его разрывало на части. Он не мог спать один в постели, двуспальная кровать, все, что они смогли купить со свадебных денег, казалась ему огромной и пустынной. И секс тут был абсолютно ни при чем. Ему просто не хватало ее рядом. Он еще не успел насладиться ею, ощущением того, что они всегда вместе. И от этого было больно. Жене казалось, что его коварным образом обманули. Дали счастье, и тут же его отняли.
– Как же я тебя люблю! – он смотрел на нее и не мог насмотреться.
– Ты опять не можешь прийти вечером?
– Не могу. Этот день он работал, и даже сейчас с трудом смог сбежать с работы на часок, чтобы проведать жену. Маша обиженно надула губки. Казалось, они сейчас задрожат. Но они не задрожали, Маша просто сделала вид, что обиделась. На самом деле она прекрасно все понимала.
– Ты снился мне всю ночь, – сказала она. – А еще мне снился мальчик. Хорошенький такой! Похож на тебя.
При упоминании о ребенке Женя скривил губы как от зубной боли. Увидев это, Маша резко от него отстранилась. В ее огромных глазах была боль. Женя увидел ее и поспешил сделать довольное лицо.
– Вот и хорошо. Ты же знаешь, как я хочу мальчика.
– Ты никого не хочешь, – Маша сказала это с горькой обидой в голосе.
Где-то она была права. Но Женя не столько не хотел этого ребенка, сколько считал его главной причиной того, что они не вместе, и поэтому он не мог не скрыть своего безразличия к тому, кто находился у его женщины в животе. Маша от этого жестоко страдала. И опять пришлось обманывать ее и убеждать, что он умирает, хочет, чтобы у них родился ребенок, что он ждет, не дождется его и так далее. Маша всему верила. Или делала вид, что верит.
Она тоже страдала от того же, отчего и ее муж, но к страданиям от разлуки с любимым примешивалась еще боль и страх за то, что с ней происходило.
Когда она узнала, что беременна, то счастью не было конца. Больше всего на свете она хотела ребенка. Ребенка от Жени. Это было бы пределом ее счастья. Только сейчас она смогла осознать, насколько они близки с Женей, и насколько дороги друг другу. Только сейчас она смогла почувствовать нутром, сердцем и душой, что они с мужем одно целое. Неразделимая и самая прочная на свете цепь связала их между собой. Казалось, теперь они всегда будут вместе.
Но они оба были до ужаса невезучие. Прямо как во французском фильме с Пьером Ришаром в главной роли. А уж такое дело, как беременность тем более не прошло у них как у всех. Сразу возникли осложнения, и чтобы не потерять ребенка, Машу отправили в больницу. Она послушно пошла прямо из гинекологического кабинета, даже не зайдя, домой за вещами. Позвонила мужу на работу уже из больницы и дала ему список вещей, которые он должен был ей принести. Голос у нее дрожал, из глаз ручьем текли слезы. Это было в первый раз. Как раз закончился их медовый месяц.
Женя пришел в больнице с двумя сумками, губы у него дрожали от обиды, сам он был весь белый. Маша даже испугалась за него.
Чего он только не наговорил ей, в чем только не обвинил. Тогда в первый раз, когда Маша легла в больницу, Женя готов был убить ее. От злости. За то, что она решила без него этот вопрос.
– Как ты могла, не спросив меня, уйти из дома?
– Но ведь мне срочно надо было лечиться!
У женщин всегда неопровержимые аргументы. Жене оставалось только кусать губы от досады. Что он мог сделать? Он все понимал… разумом, но не душой. Он вел себя просто как маленький мальчик, которого оставила мама. Он хотел быть рядом с ней, все остальное его не касалось. На все ему было плевать. Но с ним и обращались как с маленьким мальчиком. «Маму» ему не возвращали, а только успокаивали и просили не плакать. От этого Женя готов был сойти с ума, и своим поведением причинял Маше дополнительные страдания. Его истерики, а это были самые настоящие истерики, передавались ей, и после каждой встречи с мужем, она возвращалась в палату разбитая и расстроенная. Начинало болеть в животе и ниже. Ей не верилось, что она сможет доносить ребенка. Становилось страшно и горько. Было очень плохо осознавать, что между нею и мужем теперь что-то есть, что их разделяет.
Лечение было отвратительным. Лучше всего сказать, что его не было вовсе. В больнице отсутствовали элементарные препараты и лекарства. Первые три дня ей вообще ничего не давали, словно ее и не было, и она поняла, что торопилась зря. Спешка ничего не дала, только испортила их отношения с Женей. Кормили еще хуже, чем лечили, а Маша была большой обжорой, и просила родственников тащить ей как можно больше еды. А Жене уже два месяца не платили зарплату. Было очень трудно.
Но самую страшную роль опять сыграла Женина невезучесть. В больнице его стал преследовать просто какой-то рок. Почему-то он привлекал к себе внимание всего медицинского персонала. Все вокруг нарушали больничные правила. Все. Но докапывались почему-то только до Жени. Его интеллигентное, даже слегка аристократическое лицо всем говорило, что этот молодой человек никого не сможет как следует обхамить. Поэтому никто не боялся делать ему замечания. Женя от них просто взрывался, после чего как правило следовал скандал.
Чаще всего замечания делали санитарки. Женю это больше всего бесило, он сразу набрасывался на того, кто ему что-то сказал, и выливал на него ведро словесного дерьма. Но санитарки чаще всего даже не понимали его изящного благородного оскорбления и продолжали требовать покинуть тот или иной уголок, в котором находили приют Маша и Женя. Скандал Женя всегда доводил до апогея. Или победа, или позорное поражение. Последнее было чаще. Бюрократические стены были непробиваемы. Любой, кто здесь работал, считал себя начальником, и Женя ничего не мог с этим поделать. Но борьбы не прекращал.
Самым опасным участком этой войны была входная дверь, которая словно по волшебству то не пускала посетителей, ставя на их пути очередного Цербера, вернее Церебершу в белом халате, то наоборот пускала внутрь без всяких помех, причем угадать, когда будет так, а когда иначе, было невозможно. Это была своеобразная игра. Только ставкой здесь было, увидит или не увидит Женя Машу, обнимет он ее или нет. А не увидеть жену было выше Жениных сил.
Однажды, когда очередная дракониха не пустила Женю внутрь, он чуть ее не убил. Еле сдержался. Обежал всю больницу кругом, проник внутрь через совершенно другой вход и все-таки добрался до гинекологического отделения и вызвал Машу. Когда он ее увидел, то срывающимся от бешенства голосом и пеной на губах, приказал ей собирать манатки, потому, что решил увести ее отсюда.
Маша конечно вещи собирать не стала. Вышла к мужу, увела его в какой-то тихий закуток и долго, чуть не со слезами на глазах убеждала его успокоиться. Он не хотел ее слышать, твердил свое. В конце концов, Маша разрыдалась. Только это подействовало на Женю отрезвляюще. Он успокоился и понял, что эту женщину ему не сломить ничем.
Он сломался сам. Сломался и смирился. Только ему стало обидно, что у Маши есть что-то дороже, чем он. Поэтому он стал относиться к будущему своему ребенку с ревностью и неприязнью.
Теперь он должен был скрывать перед женой свои истинные чувства, потому что очень любил ее. Теперь, когда она лежит в больнице во второй раз, он ведет себя совсем по-другому. Те ошибки, которые он совершал в прошлый раз, он старается не повторять. Даже научился сдерживать себя, когда ему делали замечания. Теперь они с Машей просто меняли место и находили другое, чтобы побыть вместе. А вместе они сидели по несколько часов. Так всем примелькались, что на них некоторые обитатели больницы уже перестали обращать внимания, другие все же не могли смириться с тем, что эти молодые люди продолжают нарушать правила и нападали при первой возможности. А возможностей было много. Женя почему-то всегда приходил в неположенное время и встречался с женой в неположенном месте. Только теперь молодожены старались не обращать внимания на своих гонителей, вот и теперь, когда одна бабка, поднимаясь по лестнице с ведром, подняла визг, они просто спустились на этаж ниже. Крик ее еще доносился до них, но они его не слушали, потому что не могли наговориться друг с другом. Так у них было всегда. Каждый день они встречались так, словно не виделись неделю.
Но бабка эта, она попалась им в первый раз за все это время, оказалась настоящей стервой. Она вернулась и была не одна. С ней был врач. Это был самый строгий врач во всей Больнице Скорой помощи. Звали его Егор Васильевич. Он был из отделения хирургии, и был его заведующим, но знали его в больнице все. Знали и боялись. Больше всего боялись его взгляда. Егор Васильевич всегда смотрел на людей свысока и столько злости было в его взгляде, что казалось, он ненавидит весь свет.
Вот и сейчас он посмотрел на молодых людей, смерил их с ног до головы этим своим взглядом, затем голосом, не допускавшим возражений, потребовал очистить помещение.
Этого Женя вынести не смог. Он уже хотел сказать пару ласковых этому типу, но Маша схватила его за руку и потащила прочь. Откуда только силы взялись? Ей даже показалось, что она сейчас упадет и с ней случится самое страшное, что может случиться с беременной женщиной. Но она знала, что если Женя поскандалит с этим человеком, то тогда это с ней обязательно случится. Она знала все слухи про этого человека, которого видела всего один раз, когда он ходил с проверкой по их отделению. А слухи эти были самые невероятные. Говорили, что он гениальный хирург, но очень страшный человек, потому что погубил всю свою семью, и делает какие-то запрещенные опыты над больными. Пусть даже это все сплошная чепуха и глупые слухи, но Маша совсем не хотела, чтобы Женя связался с этим человеком. В конце-концов, это ведь не просто с санитарками ругаться. Он просто вышвырнет ее из больницы, и этим все кончится.
Маша рассуждала разумно. Еще быстрее она действовала, и не успел Егор Васильевич глазом моргнуть, как нарушителей спокойствия и след простыл. Он даже крякнул с досады. Очень редко было, чтобы так быстро выполнялись его распоряжения. Обычно приходилось говорить по несколько раз. Заведующий хирургическим отделением вздохнул и пошел к себе в кабинет. Его ждали великие дела.
– Я эту бабку сейчас найду и прибью, – сказал Женя супруге, когда они вновь спрятались в очередном темном уголке. Этих уголков они знали здесь уже не менее полутора десятков. Но каждого хватало максимум на десять минут. Это они знали по горькому опыту.
– Только попробуй! – пригрозила Маша.
Женя сморщился, но спорить не стал. Сегодня у него было мирное настроение. Ругаться ни с кем не хотелось. Он посмотрел на жену, та потянулась к нему, и дело кончилось поцелуем.
– Я сегодня ночью так хотела, так хотела, – простонала Маша, когда получила для этого паузу, – просто вся извелась.
Это была старая песня. Женя знал ее наизусть. Что толку об этом говорить? Он тоже хотел. Всю ночь проспал с подушкой между ног.
– Кто тебя просит торчать здесь в больнице по три месяца? – огрызнулся Женя.
– Ты опять? Ну, давай, я уйду отсюда! Ты же этого хочешь? Маша сразу стала похожа на сердитого ежика.
Женя не ответил. Это был их привычный диалог. Женя никогда не мог удержаться, чтобы не упрекнуть Машу, та всегда отвечала с истерикой в голосе. И Женя отступал. Тогда в первый раз он несколько раз довел Машу до слез, и та выбегала из больницы в одном халате, и ему приходилось просто ее ловить и вести обратно, хотя в душе ему смертельно хотелось увести ее домой. Но он ломал себя. Все ради любимой. Он так любил Машу, что даже мог ради нее ломать себя. Этого он ни для кого не мог делать. А для нее мог. Что сделала с ним эта женщина! Он сходил от нее с ума.
А ей нужен был только ребенок.
Это он так думал.
– Как ты себя чувствуешь?
– Очень холодно в палате. Я мерзну. Во все окна дует. – Маша была страшная мерзлячка. Женя иногда даже думал, что она притворяется. Он никак не мог поверить, что можно так мерзнуть. А Маша мерзла, даже когда они были вместе в постели, под ватным одеялом, она кричала, что ей холодно и прижималась к мужу всем своим горячим как уголек телом. – Я наверно простудилась. Сегодня все утро кашляла. Купи мне пиктусина.
– У меня ни копейки денег нет.
– Возьми у мамы.
– Сколько можно у нее брать?
– Конечно, – Маша тут же надулась. – Пусть я лучше заболею. Да? Ты ведь этого хочешь. Только и ждешь этого. Чтобы я заболела так, что без антибиотиков не смогла выздороветь. Ты ведь знаешь, что нельзя при беременности пить антибиотики.
– Ладно, не злись, маленькая злючка, – попробовал успокоить ее Женя. – Я что-нибудь придумаю.
– Купишь пиктусин?
– Куплю, – вынужден был отступить под ее напором Женя.
Они еще стояли два часа. Два раза их шугали, и они меняли место. Болтали обо всем и не могли наговориться. А когда не было что сказать, просто стояли и молчали. Им и этого было довольно, чтобы чувствовать себя не такими несчастными.
Но вот наступила минута, когда Женя должен был уходить.
– Я и так сильно задержался. Вдруг проверили? А меня нет.
Будут неприятности.
– Тогда конечно иди. – Маша последний раз прижалась к мужу и обвила его шею руками. На глазах у нее как у маленькой девочки тут же заблестели слезы. В ней было столько детского, беззащитного, того, за что он так ее любил. – А то тебя уволят. Мы с тобой тогда вообще с голоду умрем. Ты ходил на биржу? Отметился за меня?
– Ходил. Только она меня не приняла. Сказала, чтобы ты потом показала ей больничный. Этого достаточно.
Маша расстроилась. Вздохнула, сразу об этом забыла, потому что надо было расставаться. Они поцеловались еще несколько раз, затем Женя пошел к выходу.
А за окном было уже темно. Они и не заметили как прошли эти несколько часов. Так же они не замечали времени и полгода назад когда бродили по заснеженным городским улицам. Весна тогда так долго не хотела начинаться. Маша прилипла к стеклу и долго всматривалась в синюю темноту, даже когда фигурка Жени исчезла в черноте деревьев, словно проглоченная ими. Маше не нравились эти деревья. Особенно по ночам, когда от ветра они качались, шумели и трещали, словно на что-то жаловались. Или может они пытались кого-то напугать? Сейчас они еще не были такими неприветливыми как обычно, потому что были засыпаны снегом. Маша посмотрела на покрытую белыми кусками землю и поежилась от холода. Не было теперь рядом того, кто мог бы ее согреть. От кого бы она смогла согреться.
Внутри кто-то шевельнулся. Маша вздрогнула. Она вспомнила, что не одна, и ей сразу стало легче. Но она испугалась, что ребенок может замерзнуть, и побежала к своему отделению, от которого они с Женей сильно отдалились.
Она уже изучила все больничные ходы и выходы и чувствовала себя в этом лабиринте вполне свободно. До своего отделения она добралась без происшествий, юркнула в свою палату и нырнула в постель.
– Где ты бродишь? – зашипела на нее соседка Таня. – Тут к тебе сестра три раза подходила. Тебе же капельницу делать.
Маша ахнула. Про капельницу она забыла, и так как к процедурам относилась со священным трепетом и почтением, то быстро побежала в процедурную комнату и покорно выслушала все, что о ней думает медсестра. В отличии от Жени, она с врачами и сестрами никогда не ругалась. Для нее они были такими почтенными лицами, как для искренне верующего монаха, епископы и папа.
После капельницы она пошла на полдник. Если конечно можно назвать полдником стакан слегка подкрашенной теплой воды и кусок черного хлеба величиной с ладонь новорожденного ребенка. Спасибо и на этом. Маша проглотила свою долю со скоростью цапли глотающей лягушку и вернулась в палату. Бухнулась на постель и тут же укорила себя за резкое движение. Она иногда забывалась и вела себя все также по-детски.
– Ну, ты сегодня даешь! – воскликнула Таня. – Три часа была со своим.
В голосе ее даже прозвучала зависть. Ни к кому из женщин мужья не приходили так часто и так надолго, как к Маше Александровой. Но и самой Тане грех было жаловаться. Не к ней бегал муж, а она бегала к нему. Смело сбегала из больницы и возвращалась через несколько часов, а то и на следующий день, если уехала вечером.
– Он у меня не может без женщины, – говорила она подругам по лечению.
Муж у нее был армянин по имени Ашот. Маленький, страшненький, кривоногий, но очень страстный. Когда он приходил в больницу, то сразу заваливал в отделение и громовым голосом кричал в коридор:
– Лосева! На выход!
Лосева, это Танина девичья фамилия, по которой она лежала в больнице. По закону она уже была Карапетян, просто еще не успела поменять документы. Но эта фамилия шла ей куда больше чем армянская. Она была крупная породистая девка, и в палате ее сразу прозвали Лосихой. Она знала про это прозвище, но не обижалась, потому что была первая веселячка в палате, и без нее наверняка все давно умерли бы от скуки и тоски.
Не услышать призыв Ашота было невозможно, так звонко он прокатывался по коридорам. Танька вскакивала с кровати и как бешеная бежала к мужу.
– Ну что ты орешь? – кричала она не менее тихим голосом. – Тут ведь тебе не горы, а больница!
– Зачем шумишь? Зачем ругаешь? Я по тебе соскучился.
Он прижимался к жене, как хороший сын к матери, и крепко обнимал ее. Затем огромной ладонью при всех, кто был на площадке для свиданий, гладил ее вздувшийся живот и что-то бормотал по-армянски. Танька хохотала и говорила всякие глупости. В общем, шуму от них двоих было предостаточно. Потом, когда Лосева возвращалась в палату, она развлекала девчонок рассказами о том, как они живут вчетвером: она, Ашот, ее мама и злобный бультерьер Рамзес. Особенно она любила повествовать об их сексуальных играх, на которые Ашот был неутомимый выдумщик. И о таких вещах болтала не только она одна. Все не смущаясь, рассказывали про своих мужей и про себя, все без утайки. Только в больницах и на вокзалах даже самые скрытные люди так свободно развязывают языки, потому что думают, что уже никогда не встретятся им на жизненном пути эти люди, ставшие на время спутниками их существования. Чаще всего так оно и бывает.
Вот и сейчас Таня лукаво смотрела на Машу.
– Мой то, сегодня ночью опять меня увезти грозился.
Маша покачала головой.
– Как ты не боишься? Мало ли что может случиться?
Маша была уверена, что все девять месяцев заниматься сексом нельзя, и очень удивлялась, когда видела, как остальные нарушают это святое правило.
– А, – отмахнулась Танька, – по фиг мне все. Выкидыш так выкидыш! Конечно, Ашот расстроится. Ты же знаешь, что они, кавказцы детей до смерти все хотят, и чем больше, тем лучше. У него спермы целый вагон. На целую армию хватит. Он до меня весь рынок перетрахал. В какой двор не зайди, обязательно маленький Ашотик бегает.
Маша прекрасно понимала, что Танька преувеличивает. Не могла она поверить, что на такое страшилище, каким она считала Ашота, кто-нибудь может позариться. Но по доброте душевной и просто из деликатности молчала. Танька продолжала тараторить. Она считала себя Машиной подругой. Они не только лежали на соседних койках, но, как оказалось, кончили одну и ту же школу. Маша шесть лет назад. Лосева год назад покинула то же заведение, но выглядела старше Маши чуть не на десять лет. То, что они кончили одну школу, конечно, сблизило их больше, чем это полагается при шапочных знакомствах. Можно было бесконечно болтать о школьных делах, общих учителях. Маше, конечно, было интересно узнать, как работают давно забытые учителя, кто чем живет, кто вышел замуж, кто развелся, кто ушел на пенсию и так далее. В свою очередь, узнав, какие они сейчас стали, Маша рассказывала Тане, какими они были. И они сравнивали. Это было самое настоящее женское занятие – заниматься сплетнями. Очень хорошо сокращает время, которое в больницах, как известно, умеет растягиваться до бесконечности. Одна только история про богатую учительницу географии по прозвищу Бяша, которая распродала все свое имущество и уехала в Израиль к племяннику, где сошла с ума от нищеты и бедности, заняла их не на один томительный вечер. Маша рассказывала всей палате, про Бяшу, ее славное «боевое» прошлое, а Таня Лосева о том, как учителя делили имущество, которое осталось после Бяши, потому что наследников у нее здесь не было, а в Израиль с собой все это было не утащить. При чем первыми побежали те тетеньки, которые больше всех орали на уроках и классных часах о порядочности, честности и бескорыстности. Они все жестоко между собой передрались и переругались, были выдернуты не один клок волос из седых голов, и вылито не мало словесного дерьма на эти же головы.
Сегодня разговор снова пошел про школьные дела.
– Ко мне сегодня подруга приходила, Юлька Семенова. Она тоже десятую кончила, только на год раньше, чем я. Так она тебя знает.
– Откуда? – удивилась Маша. – Я ее никогда не видала.
– Зато она тебя помнит. Ты же ведь в школе звездой съездов, слетов и линеек была. Она больше твой голос помнит. Она мне про нашу директрису рассказала.
– Про Алену?
– Ну да, про нее. Ты знаешь, она ведь умерла.
– Как умерла?
– А так. Полтора года назад.
– Она же уже не работает давно.
– Ну и что! Она на пенсии была. Ты ничего не слышала об этом?
Маша покачала головой. Таня оживилась.
– Я тоже не слыхала. Она прямо на улице упала.
– Да ну!
Машино удивление было неспроста. Точно так же двенадцать лет назад умер старый директор. Только не на улице, а в автобусе его хватил удар, и он умер. Люди думали, что он спит, и покойник сделал не один круг, пока все-таки до кого-то не дошла, наконец, истина. Маша тогда, как отличница даже стояла в почетном карауле на похоронах. Поэтому она так удивилась, услышав про Алену. И остальные лежащие в этой палате навострили уши. Истории про десятую школу им были уже хорошо известны.
