скачать книгу бесплатно
Марина Влади, обаятельная «колдунья»
Юрий Михайлович Сушко
Биографии великих. Неожиданный ракурс
Эта красивая женщина с удивительной судьбой давно стала «нашей», очень близкой и родной, несмотря на французское гражданство. И дело не столько в русских корнях. Марина Влади была женой великого русского барда Владимира Высоцкого. Многие годы она, как самый близкий ему человек, разделяла его сложную судьбу, душевную боль и чаяния. О Марине Влади написано множество книг, но впервые все самое ценное, интересное и значимое собрано воедино. В итоге автор представляет читателям созданный им образ иной Марины Влади – нежной, хрупкой, легкоранимой женщины, умеющей и любить, и прощать…
Юрий Сушко
Марина Влади, обаятельная «колдунья»
– …Я?.. В Россию?!. Девочка моя, ты сошла с ума. О чем ты говоришь? – Мама мягко улыбнулась. – Да как тебе в голову могло прийти такое? Полвека прошло, вся жизнь….
– Вот именно поэтому, мамочка. – Марина встала из-за стола. Медленно прошлась по комнате, остановилась рядом с Милицей Евгеньевной. – Именно поэтому… Представь себе, ты вернешься в свою молодость. Ощутишь себя юной, здоровой, беспечной, с головой окунешься в воспоминания, переживешь те самые чувства, которые ты испытывала тогда…
– О нет! – Мама протестующе подняла руку. – Только не это. Я не враг себе самой. Не дай боже еще раз такое пережить…
– Мамочка, неужели тебе не хотелось бы вновь войти в тот зал в Смольном, в котором ты танцевала? Помнишь, ты рассказывала о своем выпускном бале, ты танцуешь перед государем императором…
– Никогда не стоит возвращаться туда, где ты уже был однажды счастлив. Ничего не повторяется дважды. Мы возвращаемся другими и видим все по-другому. И обыкновенно наступает разочарование, поверь. Неужели с тобой такого не бывало?
– Нет, – улыбнулась Марина и присела на диванчик рядом с матерью.
Мама прикоснулась к ее плечу:
– Ну вот, это еще раз подтверждает, какая ты у меня еще совсем маленькая, молоденькая… женщина.
– А я уже обо всем договорилась, распланировала чуть не по дням. Вначале мы бы полетели в Москву на открытие кинофестиваля. Обычно русские делают это чрезвычайно помпезно, с шиком и размахом… Потом бы поехали поездом в Петербург. Это всего-навсего одна ночь. Затем…
– А что там сегодня, в Смольном? В 17-м, насколько я помню, там располагался штаб Петроградского военно-революционного комитета.
– Ой, я точно не знаю… Что-то вроде мэрии, Городского совета, кажется. Нет, точно не скажу… Прости.
– А Адмиралтейскую иглу ты видела? По-прежнему сияет?
– Конечно.
– Ну хоть это хорошо. Ты же помнишь, что твой прадед был адмиралом, когда-то заседал в самом Адмиралтействе.
– Я помню, мамочка…
«Мой вишневый сад»
Маша. Может быть, в других местах и не так, но в нашем городе самые порядочные, самые благородные и воспитанные люди – это военные…
А. Чехов – «Три сестры»
– Помнишь, Катюш, – бабушка предпочитала называть Марину вторым, домашним, именем, – я тебе «Бородино» Лермонтова читала? Как там Михаил Юрьевич о полковнике писал? «…Слуга царю, отец солдатам». Помнишь?.. Ей-богу, это о твоем дедушке, мамином отце.
Энвальды – потомки древнего рода викингов – верно служили российскому престолу. Так повелось еще со времен Петра Великого. Празднуя победу под Полтавой, царь Петр устроил в своем полевом шатре пышный обед, куда пригласил даже пленных шведских офицеров. Знаешь, какой тост тогда провозгласил Петр? «Пью за здоровье моих учителей в военном искусстве!» И указал на шведов. А потом предложил им поступить на службу в Российскую армию. Желающих оказалось немало, тем более что их король Карл подло бросил свое разбитое войско на произвол судьбы, а сам сбежал…
Вот так, Катюша, дедовы предки навеки остались в России. За двести с лишним лет эти земли стали им родиной, а Энвальды, сохранив свою скандинавскую фамилию, – православными, исконно русскими людьми… Дедушка твой, Евгений Васильевич, был натуральным русаком. Блестящий офицер, красавец, романсы пел изумительно… Устоять перед ним было невозможно. Но, – бабушка даже приосанилась, – посватался он ко мне. Так мы, Верженские, и породнились с Энвальдами…
Нес службу Евгений Васильевич достойно. Перед войной с японцами он был уже полковником, командовал Воронежским полком. А жили мы тогда в Харькове…
– Почему?
– Что «почему»? Там был расквартирован полк.
– Но почему же тогда Воронежский, а не Харьковский? – не унималась дотошная девочка.
– Катюш, я знаю, что в географических науках ты разбираешься. Воронежский – это наименование полка. Вот ты – Полякова-Байдарова, но живешь не в Польше и не в Крыму, у Байдарских ворот, а во Франции…
– Да, поняла я, поняла, прости, бабушка.
– Ладно, почемучка. Давай-ка попьем чайку.
– С безе?
– А как же мама?
– А мы ей не скажем…
(Всякие сладости и мучное для дочерей Поляковых-Байдаровых находились под строжайшим запретом. Мама готовила своих девочек к балетной сцене, надеясь, что их успехи превзойдут ее собственные. Нарушительниц табу ожидала суровая кара – несколько часов дополнительных занятий у станка в домашнем танцевальном классе. Коварная соседская девчонка Танюшка Фролова тайком таскала им конфеты и пирожные, а потом следила, как кое-кто из сестриц за обе щеки уплетал запрещенные сладости, только Маринка, вредина, стиснув зубы и чуть не плача, упрямо отказывалась от дармового угощения. «А однажды она даже назвала меня толстой булкой, – жаловалась искусительница, – и пригрозила, что расскажет все маме, если я буду и дальше носить им шоколад».)
– Ладно, с безе так с безе, – бабушка улыбнулась своей любимице. – Никому не расскажем… Кстати, эти пирожные я научилась печь еще в России. Все, кто бывал у нас в гостях, мои безе обожали, называя их «поцелуйчиками»… Евгений Васильевич опекал молодых офицеров, зачастую приглашал их к нам, а уж на Рождество и Пасху – обязательно. Свои именины офицеры-холостяки тоже, как правило, справляли в нашем доме, такую традицию твой дед завел в полку.
Существовали и другие правила, которые боже сохрани было нарушить. Скажем, к солдатам дети должны были обращаться только на «вы». Сам полковник, подобно своему кумиру Александру Васильевичу Суворову, кушал из одного котла с солдатами. Ровно в полдень командир появлялся в общем зале, читал молитву и усаживался за стол вместе с солдатами. И главное – никто не знал, за какой именно стол сядет полковник. Поэтому повара и интенданты старались, чтобы все столы накрывались одинаково хорошо. В еде Евгений Васильевич, кстати, не был привередой, но одного терпеть не мог – подгоревшую кашу. Поэтому на полковой кухне готовили только в особых медных котлах с двойным дном, с глицерином от пригара.
В офицерской среде существовал один закон: мы – одна семья. Хотя люди в полку служили самые разные – и по национальности, и по вероисповеданию. Большинство почему-то – выходцы из польской шляхты, но и кавказцев тоже хватало – осетины, армяне, грузины…
Семейство наше считалось обеспеченным. Посуди сама, командиру полка полагалось жалованье около 500 рублей.
– Это много? – заинтересовалась Марина.
– Довольно прилично. Ну как бы тебе объяснить? Почтальон, к примеру, за труды получал около двадцати рублей в месяц. Но ты учти, Катюш, что на свои, а не на казенные деньги мы снимали дом, из своего жалованья Евгений Васильевич должен был содержать и денщиков, и повара, и кучера, и даже шофера. Кстати, у твоего дедушки было одно из первых авто в Харькове! Но ведь какие это было рубли – золотые! С золотым покрытием в 110 процентов, и без всякой нынешней инфляции, прости господи!
А летом все воинские части, которые стояли в городе (восемь полков, чуть ли не армия), выдвигались в лагеря в Чугуево. Целых три месяца там проводились учения, всякие военные игры. Все солдаты и офицеры жили в палатках. Только командиры полков – в отдельных домах вместе со своими родными. Семья наша была большая – шестеро дочерей и столько же сыновей. «Чертова дюжина», – говорила бабушка и невесело улыбалась.
* * *
Из педагогических соображений мудрая мама, рассказывая девочкам о своем папеньке, генерале Энвальде, предпочитала умалчивать о некоторых особо выдающихся особенностях натуры Евгения Васильевича. Хотя годы спустя эти живописные подробности ей самой стали казаться простым ребячеством, забавными и милыми шалостями, нежели дурными наклонностями, пусть даже не всегда невинными.
В юные годы, вопреки семейной традиции, молодой человек, оказывается, вовсе не собирался строить головокружительную военную карьеру. Его куда сильнее манила сцена, и он всерьез собирался в артисты. Евгений был большим весельчаком, неплохо пел, играл на гитаре, увлекался декламацией. Но пойти против воли родителя, даже при дворе почитаемого генерала, наследник все же не посмел. Служил успешно, военные науки постигал прилежно и уверенно продвигался по ступеням армейской лестницы.
Тем не менее несостоявшийся служитель Мельпомены судьбе все-таки противился и даже в летних военных лагерях умудрялся сооружать большущие амфитеатры с настоящей сценой, где по выходным, чуть ли не еженедельно, ставились любительские спектакли, проводились концерты для солдат и господ офицеров. Милица, кстати, впервые появилась на сцене именно в таком амфитеатре и позже танцевала там не раз. Но вот выступать перед обывателями в городском театре считалось недостойным дочери офицера.
Она по-доброму вспоминала отца и, посмеиваясь, позже признала, что он был неисправимым гулякой и баловником. Папа имел обыкновение время от времени исчезать из дома на несколько дней вместе с друзьями, подружками и компанией цыган, после чего, снедаемый угрызениями совести, обиженный на весь белый свет, он непременно возвращался в семью, чаще – на руках извозчика. Кучер передавал подгулявшего господина Энвальда выездному лакею, тот чистил его скребницей для лошадей, отмывал, стриг-брил и переодевал во все чистое. Окончательно пришедший в себя Евгений Васильевич, подумав-подумав, посылал денщика с отдельным поручением к знакомому ювелиру – за дорогими украшениями. И только потом, пристыженный, являлся перед рассерженной женой, дарил драгоценности и горькие слезы искреннего раскаяния. Она, тая от нежных слов и подарков, а особенно – от безумной любви к своему шальному и неугомонному супругу, прощала ему все на свете…
Правда, однажды, узнав, где на сей раз гуляет муж, переоделась вакханкой и в сопровождении знакомых нагрянула в этот вертеп, где закатила такой бурлеск, что все завсегдатаи ахнули: кто такая?! Откуда взялась такая красавица?! К тому же, по всему видать, не из низшего сословия?!. Присмотрелся и Евгений Васильевич. Боже, узнал! Моментально протрезвевший, схватил жену в охапку и – домой! Так его кутежи и кончились.
– А что потом? – перебивали маму девочки.
– А потом началась война… Мы провожали отца с его полком на вокзале. Нам строго-настрого было запрещено плакать, мама все повторяла, что ни женам, ни дочерям русских офицеров-дворян не пристало лить слезы, провожая отцов, братьев и мужей на фронт. Если уж плакать, то только ночью, в подушку… Все мои четверо старших братьев тоже отправились на фронт в первый же день войны. В тылу остались лишь двое младших, которые еще учились в кадетских корпусах.
Воронежский полк воевал отважно. В конце 1914 года, в день святого Николая Угодника, то есть в День ангела государя императора, наши солдаты захватили в плен целую австрийскую дивизию. Отец потом с гордостью говорил, что это был их подарок царю. После этого Евгению Васильевичу приказали принять командование дивизией и присвоили звание генерал-майора. А император наградил его Георгиевским крестом первой степени.
– Георгиевский крест… – вздыхала тогда бабушка. – Высшая воинская награда… А в феврале крест был поставлен уже на всей нашей судьбе…
Наступал 1917-й, год Великой Смуты.
Милица уже была выпускницей самого в ту пору престижного Смольного института благородных девиц. Она с гордостью перечисляла имена своих однокурсниц, которые носили звучные дворянские фамилии, были из генеральских семей, а если уж из штатских – то никак не ниже ранга действительного статского советника. Высокородных девиц готовили к придворной и светской жизни. Чему обучали? Предметов было немало – русская словесность и география, математика и история, иностранные языки, музыка, танцы, рисование. Обучали также хорошим манерам, этикету, а еще давали уроки домоводства. Поначалу девочки тут начинали учиться с шестилетнего возраста, а оканчивали курс уже 18-летними девицами. Позже срок обучения был несколько сокращен.
Именно в 1917-м Милице довелось танцевать в Смольном перед императорской семьей. Как она завидовала заветной шестерке лучших выпускниц, счастливым обладательницам «шифров» – золотых вензелей в виде инициалов императрицы Екатерины II, который положено было носить на белом банте с золотыми полосками… Кто мог подумать, что ее курс станет последним выпуском Смольного института?..
Вспоминая мамины новеллы, Марина позже скажет: «Расцвет ее юности пришелся на революцию… Она была среди тех, кто, воодушевившись новыми идеями, вывесил в день восстания красные лоскуты на окнах. Потом она видела, как грабили евреев-суконщиков, и на всю жизнь запомнила, как отливающие разными цветами огромные куски ткани валялись, размотавшись по всей улице. Потом убили ее любимую классную даму – и она, как и многие другие девушки, в страхе бежала за границу…»
Генерал Энвальд настороженно воспринял переворот, произошедший в феврале 1917 года. Впрочем, он по-прежнему оставался верен воинской присяге, которую некогда давал ныне разваливающейся Российской империи. Но вскоре у него произошел конфликт с военным министром, «временщиком» Александром Керенским. Дивизия Энвальда, перед отправкой на фронт выстроенная под ружье перед вокзалом, вынуждена была ждать нового «спасителя Отечества» с рассвета и до самого полудня. Когда Керенский все же соблаговолил прибыть на станцию в царском вагоне, генерал вместо приветствия отчеканил: «Государь всегда прибывал вовремя, минута в минуту, а вы, Александр Федорович, заставляете солдат на морозе ждать вас столько часов. Я с любовью служил царю и Отечеству. Вам служить я не буду» – и подал в отставку.
Близким он говорил: «Несчастным быть – проще всего. Когда это у нас, в России, перевороты, революции делали честных людей счастливыми? Всегда на крутых поворотах в первачи выбиваются не самые лучшие, а самые пронырливые и расторопные – те, кто смог оттолкнуть бежавших по внутреннему кольцу…» К этому Евгений Васильевич придет несколько позже, а пока его, возвращавшегося с передовой, больше всего тревожила судьба родных, остававшихся в Питере. Он не знал, что тяжело заболевшую тифом Милицу и остальных детей жена везет ему навстречу. Она стремилась увезти семью как можно дальше из этой страны, от крови и революции. Провидение вмешалось. В дороге несчастные беженки совершенно случайно, на каком-то полустанке, встретили Евгения Васильевича. Генерал тут же забыл и о присяге, и о воинском долге, бросил все и занялся только спасением больной дочери и заботами обо всех остальных. Затем они изменили прежний западный маршрут, добрались до Новороссийского порта и последним английским кораблем ушли от российских берегов. Только через неделю «белогвардейский десант» высадился на живописном греческом острове Корфу, который аборигены называли Керкира. По преданиям, именно здесь, спасаясь от врагов и шторма, разыгравшегося в Ионическом море, нашли себе убежище Ясон и аргонавты…
# # #
Любовь Андреевна. Ведь я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой дед, я люблю этот дом, без вишневого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом.
А. Чехов – «Вишневый сад»
Условия островной жизни для пришельцев, конечно, были не приведи господи. Какое там «золотое руно»? От хронического голода, бесконечных болезней и непривычного климата семья Энвальдов в одночасье потеряла восьмерых детей. Милице удалось выжить, как она считала, только благодарю тому, что она «любила танцевать». Да-да, именно так – ее спасли танцы, хореографический талант. Поначалу Милица плясала перед местными жителями на площадях, и те вознаграждали способную девочку-подростка хлебом и плодами своих фруктовых садов. Потом, перебравшись на континент, Энвальды осели в Югославии, в городе Субботица, на границе с Венгрией. Глава семейства с немалыми трудностями устроился дворником при местной сербской церкви. Он подметал двор, улицу, а в положенные часы звонил на колокольне. Он не чурался никакого, даже дворницкого, труда. Куда больше удручало его вынужденное изгнание из России.
По вечерам, когда поредевшая семья собиралась вместе, они тихонько пели. Рассказывая об эмиграции, мама обычно вспоминала песню «Молитва офицера», которую любили петь уцелевшие беглые белогвардейцы:
На родину нашу нам нету дороги,
Народ наш на нас же восстал.
Для нас он воздвиг погребальные дроги
И грязью нас всех закидал.
Когда по окопам от края до края
Отбоя сигнал прозвучит,
Сберется семья офицеров родная
Последнее дело свершить.
Тогда мы оружье свое боевое,
Награды, что взяты в бою,
Глубоко зароем под хладной землею
И славу схороним свою…
В день святого Николая Угодника, 19 декабря 1925 года, через одиннадцать лет после того памятного сражения Воронежского полка с австрийцами, в Субботице разразился сильный снегопад.
– Прямо как у нас дома, в России! – радовались соседи.
А Евгению Васильевичу пришлось взяться за лопату и метлу. Покончив со снегом, он отправился на колокольню. Уже начиналась литургия, и вот-вот должен был раздаться звон колоколов. Но, добравшись до звонницы, отставной генерал только и успел, что в последний раз взглянуть на площадь, тяжко вздохнуть и умереть. Паралич сердца.
Колокола потом звонили в его память. Евгения Васильевича Энвальда похоронили с воинскими почестями, принятыми в сербской армии, на православном кладбище в Субботице. Он завещал, чтобы его останки перевезли в Россию, но только «после окончательного падения коммунизма».
Повзрослев, Милица покинула ставшую чужой постылую Субботицу и перебралась в Белград, где устроилась выступать в ночных клубах. Тогда многие из сверстниц торопились перейти границу между юностью и взрослой жизнью. Жизнь требовала: неси, девица, свой крест. Крест, сработанный из свинца безнадежья и ржавчины разочарований. Жить и нести на себе этот крест? Жить и знать, что жизнь не удалась? Жить, обманывая себя тем, что живешь ради высоких целей? Зачем? Этот простой вопрос разбивал вдребезги все прежние помыслы о жертвенности и непременной женской мужественности.
И что теперь? Она уже выросла и осознает, что раньше или позже… нет, лучше не думать об этом. Сначала должен появиться он, самый сильный, самый красивый, самый-самый… И вот тогда она потеряет голову от любви…
Он пригласил ее на танец. Вел ее уверенно, ей приятно было ощущать на талии его крепкую руку. Молодой человек представился:
– Владимир Поляков.
Потом они сидели рядом за столиком и разговаривали. Она слушала его рассказы, напомнившие ей былины о похождениях Еруслана и Ивана-царевича.
Единственный наследник владельца знаменитых самарских самоварных заводов даже в мыслях не имел продолжать процветавшее дело отца. Для начала он окончил юридический факультет Московского университета и Московскую же консерваторию по классу вокала. Обладатель хорошего голоса, Владимир быстро стал солистом филармонии, но одновременно еще и танцевал в опере Зимина.
– Милица, вы мне можете не поверить, но, хотя и вокал, и балет я ужасно любил, однако футбол мне нравился еще больше, я даже выступал за сборную Москвы. Но вы еще не знаете главного: перед вами – чемпион по стипль-чезу!
– Это еще что такое?
– Ну как же! Steeple-chase – бег с препятствиями! Правда, на ипподроме такие дистанции тоже обычно практикуют, но на бегах я только делаю ставки. И нередко успешно.
– Не слишком ли много увлечений для одного человека? По-моему, вы чересчур разбрасываетесь, Владимир, и… любите прихвастнуть…
– О чем вы говорите, милая Милица! Нет, конечно, нет! Но я вам хотел сказать: у вас очень интересное лицо… Я вас сейчас нарисую. Вы позволите?
В руке у него, как у фокусника из рукава, тут же возник карандаш. Он разгладил салфетку и несколькими уверенными штрихами быстро набросал изящный девичий профиль.
– Это я?
– Нет, вы – лучше! Я же только учусь.
– Вы еще и учитесь?
– Сейчас уже нет. Но прежде учился, и очень много. И в Императорском техническом институте, и в Военной школе аэронавтики. Ведь я один из первых российских дипломированных пилотов. Хотите, мы с вами пролетим как-нибудь над Парижем?
– Вы живете в Париже?
– Да, уже лет десять, еще с войны… Можно я вас поцелую?
– …
Славный город Белград. Поистине белый, светлый, теплый, праздничный, словно созданный для рождения романтических увлечений. Как замечательно, что он случайно оказался здесь, забрел в Панчево в этот пригородный кабачок, чтобы опрокинуть рюмку-другую вкусно пахнущей сливовицы… Но совершенно не случайно, что он встретил эту удивительную стройную девушку, которая так задорно отплясывала в самом центре зала, что самому захотелось закружиться с ней в танце.
Едва он пригласил ее, обнял за плечи и талию, сделал первый танцевальный шаг, едва затеял разговор за столиком, и сразу понял, что безоглядно влюбился в ту, которую родители назвали прекрасным старославянским именем Милица. Потом они долго гуляли по местным узким улочкам, болтали о пустяках и о главном, вспоминали о жизни в России и целовались на каждом шагу. Славный город Белград…
– Так, значит, ты еще с войны живешь в Париже?
Владимир засмеялся:
– Ну да! Вернее, и в Париже тоже. Когда началась мировая война, я сразу собрался на фронт. Думал, буду военным летчиком. Но, увы…
